| — Не вздумай какой-нибудь нумер выкинуть! — на всякий случай прикрикнул Авдей Кондратьевич и услышал, как снова вошла в грудь длинная, медленная игла, погрузилась вглубь и остановилась, острием воткнувшись в самую середку груди. Да и какое тут сердце выдержит?.. Стоит боевой офицер, а его, как бурсака, за чуприну таскают. Хорошо, хоть той оторвы Нельки не случилось здесь в это время, — быть бы скандалу великому. Командиры-молодцы зашевелились, заворчали, Шапошников резко чиркнул зажигалкой, пытаясь закурить. Авдей Кондратьевич робко предупредил, чтоб не запалили солому. Никакого ответа. И вдруг опалило жаром голову — а в прежней, в русской армии попробовал бы какой-нибудь тыловой ферт оскорбить окопного офицера, унизить его достоинство? Что было бы с ним? Впрочем, не было тогда, слава Богу, никаких политотделов, один поп-батюшка осуществлял свою агитационно-массовую работу, а к батюшке отношение особое, и он, батюшка, блюл себя, на рожон не лез, окопным людям, войной измятым, не досаждал моралью, больше о душе живых и усопших пекся. — Душечка, миленькая! — позвал полковник Фаю, все так же остыло — настолько она испугалась и застыдилась — сидевшую возле топчана.Накапай иль лучше кольни… — нарочно жалобно, нарочно внятно обратился Авдей Кондратьевич к медсестре, чтоб слышал, слышал мятежный комбат этот, чтоб все художники слышали, как тяжело и больно их отцу-командиру. За них, за них, зубоскалов и мошенников, им, полковником Бескапустиным любимых, страдает он, из-за них и помрет, коли надо, но чтоб без скандалов, чтоб не хорохорились, зубы чтоб при начальстве не выставляли,в боевой обстановке, в сражении — давай, дуй, крой, зубаться. Он и сам в боевой обстановке лютой. Да не бой, не окопная обстановка, не дела и отвага в актив записываются, примерное поведение, которое называют достойным, учитывается. Снова плешивого Сыроватку и его офицеров орденами осыплют за то, что послушные, за то, что меньше у него, чем в соседнем полку, потерь. Товарищу же Бескапустину Авдею Кондратьевичу втык будет — гнида эта из политотдела еще и выговор по партийной линии запишет. Зато он, Авдей Кондратьевич Бескапустин, твердо знает: ни один из его художников, этих битых и клятых офицеришек, его не подведет, никуда никто от него не уйдет, хотя бы к тому же Сыроватке, пусть там и снабжают лучше, и награждают чаще. |
| — Авдей Кондратьевич отвернулся, посопел почти пустой трубкой и внезапно, резко повернувшись, в упор глядя на капитана, покачал головой: — Мо-ло-дец! Экой ты молодец! Ай-я-а-ая! Ай-я-я-а-ай! А ты обо мне, о товарищах своих подумал? Об своей, наконец, седеющей, но нисколько не умнеющей голове подумал? Об детях своих и наших? Ты че, досе не понял, где живешь? С кем бедуешь? До чего же эдак-то можно докатиться?..Авдей Кондратьевич не успел докончить разговор, его затребовали на трибуну, и, напрягаясь голосом, с надлежащим скорбным надрывом он начал речь: — Перестало биться сердце пламенного борца за передовые идеи, верного сына партии, самозабвенного служителя советскому народу,полковник удивился подвернувшемуся проникновенному слову и не без удовлетворения, раздельно повторил, — самозабвенного, — и освобожденно, всей грудью выдохнул: — Прощай, дорогой товарищ!.. “Так тебе, старому хрену, и надо! Не хитри!” — хмурясь, усмехнулся Щусь. А когда полковник снова возник рядом и начал набивать трубку, все не желая или не умея сойти со взятого им язвительного тона, сказал: — Эк ты возлюбил покойного-то. Недавно, совсем недавно, помнится, говном его называл. Авдей Кондратьевич смолил трубку и вытирал лоб платком, напряжение умственное от речи вогнало его в испарину. — Некоторым людям, — не сразу ответил он, засовывая в карман сырую тряпицу, — беды народные, горе, слезы ниче не значат, имя свой норов соблюсти и потешить гордыню превыше всего… — и, покачав головой, добавил: — Израненный мужик уж вроде, а где уму быть — все еще синенько… — плюнув Щусю под ноги, Авдей Кондратьевич, тяжело ступая, ушел с похорон. Брыкин стоял у изголовья гроба, хлюпал уже распухшими от слез глазами; рукав, которым он утирался, потемнел от мокра. Как понесли под скорбные звуки оркестра гроб к машине, кузов которой был украшен красным полотном, чтоб доставить покойного на берег, поместить на ветровой круче, Брыкин первый подставился под изголовье гроба плечом и во время похорон помогал делать погребальное дело толково, со все той же, душу пронзающей, горькой скорбью. |
| Они вошли в сени избы. В сенях по полу вполз знакомый червяк, возвращаясь с постели Егора к себе домой в землю. «Ползи, немой! – осерчал Егор. – Ишь ты. Кто он такой, так и не сказал. После все равно дознаюсь. И до старухи дознаюсь – сам стану железным стариком!» Егор остановился в сенях и задумался: «Это я нарочно буду железным, чтоб старуху напугать, пускай она околеет. А потом я железным не буду – не хочу, я опять буду мальчиком с матерью». От хорошего сердца Авдей Васильевич любил свою жену и своего сына. Они его тоже раньше любили, но в последнее время перестали любить. Поэтому Авдею Васильевичу жить в своей избе на старости лет стало скучно. Ему было уже семьдесят лет, но он никому не говорил про свою старческую слабость и работал в колхозе – и зиму, и лето. Сын Авдея Васильевича давно вырос, поженился, потом овдовел и уже сам стал стареть, но как родился, так и жил с тех пор вместе с отцом и матерью в одной избе, а разделяться не хотел, да теперь уже и поздно было. Старая жена Авдея Васильевича, Авдотья Захаровна, была доброй, работящей крестьянкой; она любила свое семейство, свой двор и свою избу, построенную ее дедом сто лет тому назад, а больше она ничего не любила. И мужа своего, Авдея Васильевича, она уважать перестала за то, что он на старости лет стал, по ее словам, разбойником. Действительно, недавно Авдей Васильевич тайно унес из дому новую лампу. Лишь через неделю Авдотья Захаровна доискалась правды. Оказывается, старик унес лампу на конюшню: там, стало быть, лошадям жевать было темно. На первое время Авдотья Захаровна стерпела такой убыток в хозяйстве: она думала, что, может, ее старик опомнится и больше не будет уносить добро со двора. Авдей Васильевич, однако, не угомонился. Он разобрал деревянную пристройку у избы, которая служила кладовой, и увез на санях все доски куда-то в глубину колхоза, и сложил из этих досок общественную уборную. Авдотья Захаровна была в тот день в районе на базаре; она вернулась вечером и увидела в доме разоренье: кладовки не было, все добро, что хранилось в ней, теперь лежало наружи. Там находилась единоличная соха, сундук с ветошью, тележный передок на деревянном ходу и разные предметы, на которых уже не было лица от давности, так что неизвестно, что это такое было. Но Авдотья Захаровна это добро берегла: может, понадобится ей, думала она, может, свет обратно повернется, и тогда соха опять нужна будет. |
| Закономерным оказалось то, что " правозащитникам вновь отказали в возбуждении уголовного дела по факту распространения учебника " Основы православной культуры " . Об этом сообщает агентство " Русская линия " . " ...На этот раз истцам отказал другой прокурор Останкинской прокуратуры, но его постановление почти полностью повторяет текст первого отказа " . Однако " правозащитники " не остановились: они направили 29 января в тот же Мещанский суд " повторную жалобу " , в которой настаивают на рассмотрении дела в Генеральной прокуратуре РФ. Между тем, ненависть к Православию и православной культуре становится обыденным явлением. Только недавно закрылась кощунственная выставка в Сахаровском центре, как один из главных ее персонажей - Авдей Тер-Оганьян вновь " выставляется " . На этот раз - в галерее Марата Гельмана и под его патронажем. Заместитель гендиректора ОРТ, отвечающий за политику телеканала, по совместительству директор галереи Гельман написал статью, с апологией кощунств А. Тер-Оганьяна, назвав ее коротко и ясно: " Галерея М. Гельмана против мракобесов " . Подобную же статью он опубликовал в " Коммерсанте " . Оказывается, " Авдей Тер-Оганьян, ведущий российский художник девяностых годов " , гонимый и непонятый русской общественностью, в акции " Арт-Манеж-98 " " выступал в роли " персонажа " , кощунственного безбожника с топором " , то есть всего-навсего играл. И теперь про бедного " художника " незаслуженно плохо пишут в СМИ: " Возможно ли считать нормальной для демократического общества такую ситуацию, когда на художника наложен запрет? " . По мнению Гельмана, " Авдей Тер-Оганьян и в самом деле оказался провокатором. Он спровоцировал проявление на поверхности нашей общественной жизни мракобесия " . Далее дается и определение понятия: " Мракобес - это тот, для кого человек, думающий иначе, - враг " . Затем следуют избитые, любимые либералами, аргументы о том, что де, если не нравится, то и не смотрите. Но тут же М. Гельман сам одергивает себя, заявляя, что для диких " мракобесов " столь универсальный и высокодуховный способ жизни - недостижим: " Впрочем, сознание мракобеса верно находит в современном искусстве своего лютого врага. Оно разрушительно для дикарского, нерефлексивного мышления " . Остается только порадоваться, что в столь " дикарской " мракобесной стране нашлись хотя бы два защитника современного искусства, истинных ценителя и культурных человека. Один из них - " безбожник " Тер-Оганьян, а другой - замдиректора ОРТ Марат Гельман. |
| Играл Егорка с Игорьком, Скатился с горки кувырком. Ишак в кишлак дрова возил, Ишак дрова в траву свалил. У села ли села лиса, у опушки ли леса. Испекла Иришка куклам по коврижке, Нравятся коврижки Гришке и Маришке. У ежа и ёлки иголки тонки. У Ивана рубашка, У рубашки кармашки. Инцидент с интендантом. Скороговорки (Й) Доставай каравай да гостей угощай. Огорченная сорока Возвращается с урока. Весь урок болтала с сойкой, И домой вернулась с двойкой. Тимофей и Матвей поймали голубей. Эй, поскорей-ка меня догоняй! Ай, но за хвостик меня не поймай! Ой, лучше спрячусь за шкаф у стены. Игры с котами для мышек вредны. Пой, мой соловей, заливистей и веселей. Майке купили майку с каймой. Веселей, Савелий, сено пошевеливай. Тащил Авдей мешок гвоздей, Тащил Гордей мешок груздей. Авдей Гордею дал гвоздей, Гордей Авдею дал груздей. Скороговорки (К) Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет. Кошка крошка на окошке кашку кушала по крошке. Вез корабль карамель, наскочил корабль на мель, матросы две недели карамель на мели ели. Ест киска суп из миски. Сыта киска, пуста миска. Курочка с хвоста пестра, уточка с носка плоска. Клала Клава лук на полку, Кликнула к себе Николку. Краб крабу сделал грабли. Продал грабли крабу краб. Сено граблями, краб, грабь! Кровельщик Кирилл криво крышу крыл. Перекрыть крышу пригласили Гришу. Кукушка кукушонку купила капюшон. Надел кукушонок капюшон, Как в капюшоне он смешон! Клубок упал на пол. Кот катал клубок. Стоит копна с подприкопеночком. Купили каракатице Кружевное платьице… Ходит каракатица, Хвастается платьицем. Котик ниток клубок укатил в уголок, Укатил в уголок котик ниток клубок. Королева Клара строго карала Карла за кражу коралла. Около колодца кольцо не найдется. Косарь Косьян косой косит косо. Не скосит косарь Косьян покоса. Краб забрался на трап И заснул крепко краб. А кальмар не дремал, Краба в лапы поймал. Около кола три хвоя вьются. Один Клим клин колотил, колотил и выколотил. |
| – Все это ваши выдумки и хитрости! – резко перебил меня невытерпевший Авдей. Его стали было удерживать «братья», просили «молчать» и «слушать», но он еще резче заговорил: – Нигде в Слове Божием не видно, чтобы при крещении были ваши «кумовья» и чтобы они имели право давать за детей разные обещания. Мыслимо ли это?.. IV Я спокойно выслушал Авдея. Потом сказал, когда он замолк: – Ты не укорял бы меня небылицами, друг, если бы больше вчитывался в свящ. Писание. Правда, слов: «кум», «воспреемник», «на букве», ты не нашел бы там, зато встретил бы равнозначущее им слово – «приносящие» ( Мк. 10:14 ). Если, при жизни Христа, к Нему «приносили» детей и Он не возбранял «приносящим», значит, также не осудил бы Он и наших «приносителей» или – по просту – кумовъев . Они делают ведь то же дело. Они приносят к Господу новорожденных младенцев, чтобы Он «коснулся» их в крещении Своею всесильною благодатию и «благословил бы их быть чадами Божиими, «оживив смертные тела» их Духом Своим Святым ( Рим. 8:11,15–17 )... Вторая половина твоего возражеия, Авдей, совпадает с тем, что раньше сказал Поликарп. Вы оба недоумеваете: как это можно за младенцев, не имеющих веры, давать Богу «обещание доброй совести?» «Мыслимо ли это?» – спрашиваешь ты. – Да, мыслимо, отвечаю я. Слово Божие представляет нам для того непоколебимые основания. Мы знаем, что в Ветхом Завете был закон, по которому новорожденные первенцы мужскаго пола должны были «посвящаться» Господу ( Исх. 13: 2, 22: 29, 34: 20 ; Лев. 24: 29 ; ср. Лк. 2:22–23 ). Посвятить дитя Господу – это значило отдать его «служить Господу, во все дни жизни его» ( 1Цар. 1:28 ), или, что то же, произнести за такое дитя известные обеты пред Богом. – Как это возможно было, спрошу я вас, без личной веры посвящаемых Богу первенцев? А вот еще доказательство подобного же рода. – Кн. Бытия повествует нам, что, когда Аврааму исполнилось 90 лет ( Быт. 17:1 ), Бог явился ему, повторил прежние свои обетования и заключил с ним «завет вечный (ст. 7), «знамением» которого положил обрезание. «Непременно да будет обрезан рожденный в доме твоем и купленный за серебро твое – говорит Господь Аврааму – и будет завет мой на теле вашем заветом вечным» ( – ст. 13). В силу такого повеления Божия, были обрезаны 90-летний Авраам, 13-летний Измаил, сын его, «и с ним обрезан был весь мужской пол дома его»... ( – ст. 26–27), начиная от восьмидневных младенцев ( – ст. 12). |
| – Всё это ваши выдумки и хитрости! – резко перебил меня невытерпевший Авдей. Его стали было удерживать «братья», просили «молчать» и «слушать», но он еще резче заговорил: – нигде в Слове Божием не видно, чтобы при крещении были ваши «кумовья» и чтобы они имели право давать за детей разные обещания. Мыслимо ли это? § IV. Я спокойно выслушал Авдея. Потом сказал, когда он замолк: – Ты не укорял бы меня небылицами, друг, если бы больше вчитывался в свящ. Писание. Правда, слов: «кум», «воспреемник», «на букве», ты не нашел бы там; зато встретил бы равнозначащее им слово – «приносящие» ( Мк. 10, 13 ). Если, при жизни Христа, к Нему «приносили» детей и Он не возбранял «приносящим», значит, также не осудил бы Он и наших «приносителей» – или по-просту – кумовьев . Они делают ведь то же дело. Они приносят к Господу новорожденных младенцев, чтобы Он «коснулся» их в крещении своею Всесильною благодатию и «благословил» бы их быть чадами Божьими , «оживив смертные тела» их Духом Своим Святым ( Рим.8:11,15–17 )... Вторая половина твоего возражения, Авдей, совпадает с тем, что раньше сказал Поликарп. Вы оба недоумеваете: как это можно за младенцев, не имеющих веры , давать Богу «обещание доброй совести?» «Мыслимо ли это?» – спрашиваешь ты. – Да, мыслимо, отвечаю я. Слово Божие представляет нам для того непоколебимые основания. Мы знаем, что в Ветхом Завете был закон, по которому новорожденные первенцы мужского пола должны были «посвящаться» Господу ( Исх.13:2 ; Исх.22:29 ; Исх.34:20 ; ср.: Лк.2:22–23 ). Посвятить дитя Господу – это значило отдать его «служить Господу, во все дни жизни его» ( 1Цар. 1, 28 ), или – что то же – произнести за такое дитя известные обеты пред Богом. – Как это возможно было, спрошу я вас, без личной веры посвящаемых Богу первенцев? А вот еще доказательство подобного же рода. – Кн. Бытия повествует нам, что, когда Аврааму исполнилось 90 лет ( Быт. 17, 1 ), Бог явился ему, повторил прежние свои обетования и заключил с ним «завет вечный» ( Быт.17:7 ), «знамением» которого положил обрезание. «Непременно да будет обрезан рожденный в доме твоем и купленный за серебро твое – говорит Господь Аврааму – и будет завет мой на теле вашем заветом вечным» ( Быт.17:13 ). В силу такого повеления Божия, были обрезаны 90-летний Авраам, 13-летний Измаил, сын его, «и с ним обрезан был весь мужской пол дома его...» ( Быт.17:24–27 ), начиная от восьмидневных младенцев ( Быт.17:12 ). |
| — Изнуренные! Война кончилась? Ни охраны, ни бдительности уже не требуется? Здесь же штаб полка, насколько мне известно. — Штаб, штаб. Но штаб отдыхает, полковник болен. — Что значит болен? Почему тогда не в медсанбате? — Авдей Кондратьевич не хотят. — Что это за Авдей Кондратьевич?! Что значит, не хотят? Здесь, понимаете, богадельня или полк? — Полк, полк, — раздалось с полу из-под толсто наваленных шинелей и плащ-палаток. — Богадельня — это у вас. — Где это у нас? — В политотделе. — Аа, это опять командир батальона, который пререкается со старшими по званию, собачится с командиром полка. А высоту, понимаете, между тем сдал. — А ты вот пойди, поведи за собой партийные массы и возьми ее обратно, раз такой храбрый!.. Это было уже слишком. В избе затих храп. Товарищи командиры, привыкшие на плацдарме спать вполглаза, проснулись. Сделалось слышно тяжелое дыхание Авдея Кондратьевича. Фая подумала, что надо звать Нельку, только она еще могла управляться с совершенно осатаневшим капитаном и укрощать нравного полковника Бескапустина. Но Нельку куда-то унесло, бегает, спасает войско от перееда и перепоя, да и злится на нее Щусь, на всех он злится. — Встать! — взвизгнул Мусенок.Встать! Я приказываю! Одно окно неплотно прикрыто, Фая увидела, как на полосу света свинцовой дробью вылетают пузырьки изо рта начальника политотдела и под каблуками его детских сапожек постукивает. Чечетка получалась. Нервная. — Тебе приказано старшим по званию встать, дак вставай! — раздалось с топчана. Чего-то ворча под нос, шурша соломой, Щусь полез из совместно свитого теплого гнезда, предстал перед пляшущим, чего-то по-сорочьи трещащим человечком, ничего пока со сна не понимая, да и понять было невозможно, но брызги слюны до лица долетали, комбат брезгливо отворачивался к окну, Мусенок, видя это, сатанел еще больше. Босой, в просторном, не по его отощавшему телу белье, поддерживая все время спадающие кальсоны, мятый, с соломой в волосах, щекочущей под рубахой остью, стоял комбат на холодном полу. Привыкший к выправке, к строгому, пусть и убогому, военному порядку, даже к щегольству, умеющий из армейской амуниции сотворить форс, он понимал, как нелеп, как жалок и унижен сейчас. Сонная одурь сходила. Глаза его блестели от бешенства. Плотно, в ниточку сжались губы, отвердели и покатились по лицу желваки, но ничего этого, к несчастью, не видел разгневанный политначальник. Он кричал, что политическая работа в полку, понимаете, запущена, дисциплина, понимаете, хлябает, разброд, халатность, понимаете, попустительство, низость нравов и антисоветские, вредные настроения да разговорчики. Если кое-кто полагает, что войско находилось за рекой, так здесь никому, ничего, тем более в политотделе не известно? Это глубокое заблуждение. Славную гвардейскую дивизию всегда отличала высокая бдительность и идейная сознательность. |
| Как видно на примере фамилий, образованных от уменьшительных форм личных имен, отношение между календарным именем и фамильным прозванием может быть не прямым, а осложненным промежуточным элементом в виде диминитива, т. е. в схематическом выражении это отношение должно было иметь следующий вид: Роман – Ромашка – Ромашкин, Савва– Савка – Савкин, Александр – Саня – Санеев и т. п. Промежуточных элементов может быть несколько: Семен – Сеня – Сенька – Сенькин, Александр – Саша – Сашура – Шура – Шуруха – Шурухин, Филипп – Филя – Филец – Фильков и т. д. В качестве промежуточного элемента могут выступать народная форма имени: Иаким – Аким – Акимов, уменьшительная форма имени: Дорофей – Дороха – Дорохин, отчество: Авдей – Авдеич – Авдеичев, Илья – Ильич – Ильичев, Козьма – Козьмич – Козьмичев, Мирон – Мироныч – Миронычев, Роман – Романович – Романовичев, Савва – Саввич – Савичев, Фома – Фомич – Фомичев, Ефим или Трофим – Фима – Хима – Химич – Химичев, Иуда – Юда – Юдич – Юдичев (80). Некоторые фамилии соотносятся с исходным мужским именем через прозвище на -иха, присвоенное женщине по имени мужа: Авдей – Авдеиха – Авдеихин, Григорий – Гриц – Грицыха – Грицыхин, Иван – Иваниха – Иванихин, Алексей (Леонид или Леонтий) – Леньша, Леньча – Леньчиха – Леньчихин, Трифон или Трофим – Труша – Трушиха – Трушихин. Полуотчества против уличных прозвищ Календарные фамилии, как и другие типы фамилий, могут служить и источником сведений о социальной принадлежности их первых носителей. Социальная информативность календарных фамилий связана с временем их возникновения. Календарные фамилии являются наиболее поздним по времени широкого распространения типом русских фамилий. Их образование связано с массовой записью существовавших или вновь созданных фамилий при рекрутских наборах, ревизиях, переписях, при которых по писарскому шаблону сотнями и тысячами фабриковались новые прозвания. Писарский пуризм отвергал гораздо более выразительные прозвища, но очень охотно увековечивал полуотчества (Иван Петров сын, Фома Агеев сын и т. п.), основы которых были апробировании святцами, а формант -ов освящен канцелярскими канонами. Фамилии типа Иванов, Фролов, Яковлев не являются новшеством XVIII – XIX вв., но их распространение в XVI и XIX вв. совершенно не соразмерно. Если в XIX в. среди донских фамилий можно найти не менее 35% календарных образований, то на страницах разрядной книги 1475–1598 гг. таких антропонимов не более 0,4%. Боярская аристократия, поместные дворяне, служилые люди и городовые казаки, документальное оформление которых произошло на 2–3 века раньше, чем паспортизация крепостного крестьянства, уже в XV–XVI вв. обладали фамильными прозваниями, среди которых преобладали топонимические поместные наименования (Сицкий, Холмский) и прозвания по старинным некалендарным именам (Копытов, Муравьев, Собакин и т. п.). |
| Скажи, Наташа, понимаешь ли Ты, что значит, что с тех пор, как отец встретил нас с Тобою здесь, в Калуге и мы поехали с ним в «Косатынь», прошло почти целых два года. Каждый день, перелистывая у себя на столе календарь, я, конечно, все время отчетливо знал, какой истекает год, месяц день. Но знание знанию рознь. Пока человек своему знанию не удивляется, он ничего не знает. Сегодня я страшно удивился, как быстро пролетело время. И стало мне от этого и очень хорошо и все-же несколько грустно. Ибо, что значит, что счастливые часов не наблюдают, как не то, что, жадно читая книгу нашей жизни, смерть особенно быстро перелистывает самые прекрасные страницы её. Прости, милая, что сразу же пишу Тебе такие скорбные вещи. Но гак уж самим Богом устроено, что красота скорбно поставлена в жизни — я же сейчас весь в мыслях о красоте нами прожитых лет. Как прекрасен был наш Кавказ, Наташа, и как хорошо мы сделали, что не остались на зиму в Москве, а проехали прямо в Касатынь. В любви всегда оживают воспоминания раннего детства; рассказывать друг другу о давно отошедших днях принадлежит ведь к излюбленнейшим наслаждениям влюбленных всех веков и народов. Любовь стремится вдаль. Единственная же даль, не упирающаяся в смерть, — это даль памяти. Господи, как я волновался, когда мы ехали со станции домой, как не мог дождаться того момента, когда войду, с Тобою в наш дом, проведу по нашему саду, спущусь с Тобою к Угре... Очень я все-же люблю нашу Касатынь, родная, люблю и Медынь, с её навозно-базарно административною площадью, и Гончаровский парк в «Полотняном заводе» с беседкой Пушкина, и вот этот зал I и II-ro класса? в котором мы, кажется, надолго застряли. В нем все такое знакомое и родное. Родной вот и этот круглый, тяжелыми, высоко спинными стульями с резными инициалами С. В. Ж. Д. массивно обставленный стол, за которым я сейчас пишу Тебе. За этим самым столом я маленьким мальчиком не раз сиживал с мамой в ожидании Сызранского нашего поезда. Ездили мы с ней одно время в Калугу довольно часто. Мы жили широкою, гостеприимною жизнью и все необходимое для неё привозилось обыкновенно из Калуги. Сопровождал нас всегда старый повар Авдей Иванович, который в сущности все и закупал, и которому мама меня обыкновенно «подкидывала». Сама-же она торопливо выбирала хорошего извозчика и, расцеловав меня, немедленно уезжала куда-то. Все-же обедать Авдей Иванович всегда привозил меня к ней в гостиницу «Колонн». После обеда мы уже не расставались до самого поезда, бродя по городу и делая последние закупки. |
|
|
