| Хотя Стоглавый собор определил размер ее, но и после него она продолжала собираться различно. В патриаршей епархии в 60 – 70 годах XVII в. «попам и диаконам становилось при поставлении убытков по 4 рубли и больше». В виду всего этого патриарх Иоаким в 1675 г. указал брать при поставлении священника 2 р., диакона–около 1 р., архимандрита – 2 р. 25 к., игумена – 1 р. 20 к, протопопа – 55 к., игумении – 65 к., подробно изложив, кому, за что и сколько взимать при поставлении 127 . В 1687 г. тем же патриархом была несколько изменена такса ставленной пошлины: с (полного) ставленника – из дьячков в попы – 2 р. 10 к., с полуставленника – из дьяконов в попы и из дьячков во диаконы – 1 р. 5 к.; за настольные грамоты оставлена прежняя пошлина. Выписка относительно этого была разослана по другим епархиям для руководства 128 . 2) «Явленная куница с грамотою» и пошлина «за новоявленные памяти», – первая за подпись старых ставленных и настольных грамот новым епархиальным владыкой, вторая – за выдаваемые дьячкам, пономарям и просфирням памяти по прибытии нового епископа на кафедру. В конце XVII в. в «патриаршей епархии эта пошлина собиралась так: за явку настольных грамот архимандрита 50 к., игумена 19 к., игуменьи и протопопа 20 к.; ставленных по 10 к.; за новоявленные памяти по 20 к. 129 3) Пошлина за «патрахильные и орарные (или постихарные грамоты)». Хотя Стоглавый собор положил не брать за них пошлины «разве писчего алтына да печатного алтына» (всего 6 к.), но пошлина взималась. Даже тогда, когда Собор 1667 г. дозволил вдовым попам и диаконам священнодействовать, эти грамоты продолжали выдаваться и пошлины с них взиматься. По указам патр. Иоакима 1675 и 1687 г. размер пошлин был таков: за епитрахильные и орарные грамоты с правом совершать обедню 10 алт. (30 к.), а за грамоты без этого права 5 алт. в год. 130 4) «Перехожие и новичные гривны» – за переход от одной церкви к другой. Размер этой пошлины был различен для различных и даже для одной епархии. В 1687 г. Иоаким назначил таксу для перехожих грамот в 13 алт. |
| «Вот бы мне так лазить, как эта куница! — подумал Смирре. — Тогда старая Акка со своей стаей не спала бы сейчас на песочке… Но все равно эти гуси от меня не уйдут!» Смирре отошел немного от дерева, чтобы куница не подумала, будто он собирается отнять у нее добычу, и приветливым голосом сказал: — Вот приятная встреча! Но куница решила, что будет гораздо благоразумнее, если она поднимется повыше. И она в один миг взбежала чуть ли не на самую вершину дерева. — Куда ты? Постой! Я только хотел пожелать тебе приятного аппетита, — сказал Смирре. — Правда, меня немного удивляет, что ты при твоей ловкости довольствуешься такой мелочью… Впрочем, у каждого свой вкус. Куница ничего не ответила. — Все-таки не могу тебя понять, — не унимался Смирре. — Рядом целая стая диких гусей — хватай любого на выбор! — а она с какой-то несчастной пичугой возится. Куница уже успела расправиться со своей добычей и спустилась пониже. — Чего же ты сам время теряешь? Врешь, наверное, рыжий мошенник! — Если не веришь, посмотри сама. А я и так сыт, — сказал Смирре. Куница соскользнула с дерева и, подбежав к обрыву, заглянула вниз. — А ведь и верно, гуси! — сказала она и проворно стала спускаться по обрыву. Смирре следил за каждым ее движением. «Хоть мне и не достанется ничего, — думал он, — зато я отомщу этим бродягам за все свои обиды». А куница спускалась все ниже и ниже. Она повисала то на одной лапе, то на другой, а если уж совсем не за что было уцепиться, змеей скользила по расщелинам. Смирре не сводил с нее глаз. Вот куница уже у самой реки. Сейчас она доберется до отмели. Затаив дыхание, Смирре ждал предсмертного гусиного крика. Но вдруг он увидел, что куница шлепнулась в воду. Потом шумно захлопали крылья, и вся стая стремительно поднялась в воздух. Смирре успел пересчитать гусей. Их было по-прежнему четырнадцать. — Ушли! Опять ушли! — прохрипел Смирре. — Эта дура куница только спугнула их… Ну, уж с ней-то я расправлюсь! — И он защелкал зубами. Но когда куница снова показалась па берегу, Смирре и смотреть на нее не захотел — такой у нее был жалкий вид. |
| Куница ничего не ответила. — Все-таки не могу тебя понять, — не унимался Смирре. — Рядом целая стая диких гусей — хватай любого на выбор! — а она с какой-то несчастной пичугой возится. Куница уже успела расправиться со своей добычей и спустилась пониже. — Чего же ты сам время теряешь? Врешь, наверное, рыжий мошенник! — Если не веришь, посмотри сама. А я и так сыт, — сказал Смирре. Куница соскользнула с дерева и, подбежав к обрыву, заглянула вниз. — А ведь и верно, гуси! — сказала она и проворно стала спускаться по обрыву. Смирре следил за каждым ее движением. «Хоть мне и не достанется ничего, — думал он, — зато я отомщу этим бродягам за все свои обиды». А куница спускалась все ниже и ниже. Она повисала то на одной лапе, то на другой, а если уж совсем не за что было уцепиться, змеей скользила по расщелинам. Смирре не сводил с нее глаз. Вот куница уже у самой реки. Сейчас она доберется до отмели. Затаив дыхание, Смирре ждал предсмертного гусиного крика. Но вдруг он увидел, что куница шлепнулась в воду. Потом шумно захлопали крылья, и вся стая стремительно поднялась в воздух. Смирре успел пересчитать гусей. Их было по-прежнему четырнадцать. — Ушли! Опять ушли! — прохрипел Смирре. — Эта дура куница только спугнула их… Ну, уж с ней-то я расправлюсь! — И он защелкал зубами. Но когда куница снова показалась на берегу, Смирре и смотреть на нее не захотел — такой у нее был жалкий вид. Вода потоками стекала с ее длинной шерсти. Отяжелевший, намокший хвост волочился по земле. Она часто дышала, то и дело потирая голову передними лапами. — Медведь ты косолапый, а не куница! — презрительно сказал Смирре. — Все дело испортила. — Да разве я виновата? — жалобно заговорила куница. — Я уже совсем рядом была, я уж и гуся себе присмотрела — самого большого, жирного, белого… А он как стукнет меня камнем по голове! Я так в воду и бултыхнулась… Подумать только — гусь, а камнями бросается! Вот бы ни за что не поверила, если бы кто другой сказал. — Да ты и себе не верь, — сказал Смирре. — Не гусь это. Это все он, мальчишка проклятый! |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 74 голоса: 4.3 из 5) Куница-медовка Понадобилась мне однажды на кадушку черемуха, пошел я в лес. В тридцать первом квартале нашел я черемуху, и с ней рядом стояла елка с подлупью. Вокруг этой елки были птичьи косточки, перья, беличий мех, шерстка. Тогда я глянул наверх и увидел бурак , и на бураке сидит куница с птичкой в зубах. В летнее время мех дешевый, она мне не надобна. Я ей говорю: — Ну, барыня, стало быть, ты тут живешь с семейством. От моих слов куница мызгнула на другое дерево и сгинула. Я же полез наверх, поглядел на гнездо и прочитал всю подлость кунью. Бурак был поставлен для диких пчел и забыт. Прилетел рой, устроился, натаскал меду и зимою уснул. Пришла куница, прогрызла внизу дырку, мороз пожал пчел кверху, а снизу мед стала подъедать куница. Когда мороз добрался до пчел и заморозил их, куница доела мед и улей бросила. Летом явилась белка, облюбовала улей на гнездо. Осенью мох натаскала, все вычистила и устроилась жить. Тут опять куница пришла, съела белку и стала жить в ее теплом гнезде барыней и завела семейство. А после пчел, белки, куницы я пришел. В гнезде оказались четыре молодых Поклал я молодежь в фартук, принес домой, посадил в погреб. Дня через два поднялся из погреба тяжелый дух от куниц, и женщины — все на меня. Стало невыносимо в избе от куньего духа. А в саду у меня был амбарчик. Я заделал в нем все дырки и перенес туда куниц. Все лето хожу за ними, стреляю птичек, и они весело их едят. У молодых куниц характер не злобный, из-за еды дерутся, а спят все вместе клубком. Раз ночью разломали недруги мой амбарчик, я ничего не слыхал. Утром приходит мой сосед. — Иди, Михалыч, скорей, твои куницы на яблоне. Выбежал я, а куницы с яблони на поленницу, с поленницы под застрех, через двор и в лес. Так все и пропали. Пришла зима, навалило снегу, оказались следы тут же в лесу рядом с деревней и жили. Трех я вскоре убил и продал, а четвертую, верно, воры украли, когда ломали сарай. Бурак — небольшой улей для ловли диких пчел. Рекомендуем 2 комментария Самое популярное Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 766 чел. Всего просмотров 69 млн. Всего записей 2584 Подписка на рассылку поделиться: ©2024 Художественная литература к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: Цвет акцентов Цвет полей Фон подложек Заголовки: Текст: Выравнивание: Сбросить настройки |
| Колхозник спросил старика: — Ну что, убил медведя? — Нет, — ответил старик. — Что ж так? — Да как же в него стрелять, когда он такой же музыкант, как и я? И старик рассказал колхознику, как медведь играл на расщеплённом грозой дереве. Голубой зверёк В густом лесу на горе было темно, как под крышей. Но вот вышла луна из-за тучи, и сейчас же засверкали, заблестели снежинки на ветках, на елях, на соснах и засеребрился гладкий ствол старой осины. У вершины её чернела дыра — дупло. Вот по снегу мягкими, неслышными прыжками подбежал к осине тёмный длинный зверёк. Остановился, понюхал, поднял кверху острую мордочку. Верхняя губа приподнялась, — мелькнули острые, хищные зубы. Это куница — убийца всех мелких лесных зверей. И вот она, чуть шурша когтями, бежит уже вверх по осине. Вверху из дупла высунулась усатая круглая головка. Через миг голубой зверёк уже бежал по суку, осыпая снег на ходу, и легко прыгнул на ветку соседней сосны. Но как ни легко прыгнул голубой зверёк, ветка качнулась, — куница заметила. Она согнулась в дугу, как натянутый лук, потом выпрямилась — и стрелой перелетела на качавшуюся ещё ветку. Куница понеслась вверх по сосне — догонять зверька. Нет никого в лесу проворней куницы. От неё не уйти даже белке. Голубой зверёк слышит погоню, ему некогда оглянуться: надо скорее, скорее спасаться. С сосны он прыгнул на ель. Напрасно зверёк хитрит, бежит по другой стороне ели, — куница скачет по пятам. Зверёк забежал на самый конец еловой лапы, а куница уже рядом — хвать зубами! Но зверёк успел спрыгнуть. С дерева на дерево неслись голубой зверёк с куницей, как две птицы среди густых веток. Прыгнет голубой зверёк, нагнётся ветка, а куница за ним, — ни на миг не даёт передышки. И вот уже не хватает у голубого зверька сил, уже слабеют лапки; вот прыгнул и не удержался — падает вниз. Нет, не упал, уцепился по дороге за нижнюю ветку — и вперёд, вперёд из последних сил. А куница бежит уже поверху и высматривает с верхних ветвей, как удобнее броситься вниз и схватить. И вот на миг голубой зверёк остановился: лес прервался пропастью. Куница тоже на всём скаку остановилась над зверьком. И вдруг кинулась вниз. |
| Вот по снегу мягкими, неслышными прыжками подбежал к осине тёмный длинный зверёк. Остановился, понюхал, поднял кверху острую мордочку. Верхняя губа приподнялась, — мелькнули острые, хищные зубы. Это куница — убийца всех мелких лесных зверей. И вот она, чуть шурша когтями, бежит уже вверх по осине. Вверху из дупла высунулась усатая круглая головка. Через миг голубой зверёк уже бежал по суку, осыпая снег на ходу, и легко прыгнул на ветку соседней сосны. Но как ни легко прыгнул голубой зверёк, ветка качнулась, — куница заметила. Она согнулась в дугу, как натянутый лук, потом выпрямилась — и стрелой перелетела на качавшуюся ещё ветку. Куница понеслась вверх по сосне — догонять зверька. Нет никого в лесу проворней куницы. От неё не уйти даже белке. Голубой зверёк слышит погоню, ему некогда оглянуться: надо скорее, скорее спасаться. С сосны он прыгнул на ель. Напрасно зверёк хитрит, бежит по другой стороне ели, — куница скачет по пятам. Зверёк забежал на самый конец еловой лапы, а куница уже рядом — хвать зубами! Но зверёк успел спрыгнуть. С дерева на дерево неслись голубой зверёк с куницей, как две птицы среди густых веток. Прыгнет голубой зверёк, нагнётся ветка, а куница за ним, — ни на миг не даёт передышки. И вот уже не хватает у голубого зверька сил, уже слабеют лапки; вот прыгнул и не удержался — падает вниз. Нет, не упал, уцепился по дороге за нижнюю ветку — и вперёд, вперёд из последних сил. А куница бежит уже поверху и высматривает с верхних ветвей, как удобнее броситься вниз и схватить. И вот на миг голубой зверёк остановился: лес прервался пропастью. Куница тоже на всём скаку остановилась над зверьком. И вдруг кинулась вниз. Прыжок её был точно рассчитан. Она всеми четырьмя лапами упала на то место, где остановился голубой зверёк, но он уже прыгнул прямо в воздух и полетел, — медленно, плавно полетел по воздуху над пропастью, как во сне. Но всё было наяву, при яркой луне. Это была полетуха, летяга — летучая белка: у неё между передними и задними лапками натянулась свободная кожа, которая парашютиком держала её в воздухе. |
| — Я Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка. У меня зубы долги, востры, как иголки. Ступай из терема вон, пока цел! Испугался Сыч Белки, улетел. Натаскала Белка моху, стала в дупле жить. Год живёт, другой живёт — крошится старый дуб, шире дупло. На третий год узнала про то дупло Куница. Прибежала, видит — дуб, в дубу — дыра с человечью голову. Спрашивает: — Терем-теремок, кто в тереме живёт? — Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь ему в когти — не хнычь, теперь я живу — Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка. А ты кто? — Я Куница — всех мелких зверей убийца. Я страшней Хоря, со мной не спорь зря. Ступай-ка из терема вон, пока цела. Испугалась Белка Куницы, ускакала. Ничего не натаскала Куница, стала так в дупле жить: на своей шёрстке. Год живёт, другой живёт — крошится старый дуб, шире дупло. На третий год узнали про то дупло пчёлы. Прилетели. Видят — дуб, в дубу — дыра с лошадиную голову. Кружат, жужжат, спрашивают: — Терем-теремок, кто в тереме живёт? — Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь к нему в когти — не хнычь, жила Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка, теперь я живу — Куница — всех мелких зверей убийца. А вы кто? — Мы пчелиный рой — друг за дружку горой. Кружим, жужжим, жалим, грозим большим и малым. Ступай-ка из терема вон, пока цела! Испугалась Куница пчёл, убежала. Натаскали пчёлы воску, стали в дупле жить. Год живут, другой живут — крошится старый дуб, шире дупло. На третий год узнал про то дупло Медведь. Пришёл. Видит — дуб, в дубу — дырища в целое окнище. Спрашивает: — Терем-теремок, кто в тереме живёт? — Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь ему в когти — не хнычь, жила Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка, жила Куница — всех малых зверей убийца, теперь мы живём — пчелиный рой — друг за дружку горой. А ты кто? — А я Медведь, Мишка, вашему терему крышка! Влез на дуб, просунул голову в дупло, да как нажал! |
| Сорока увидела, что деваться некуда. — Они полетели к берегам Роннебю, — сказала она. — Я нарочно подслушала их разговор и поспешила к тебе навстречу, чтобы успеть тебя предупредить. Неужели в благодарность за мою дружбу ты съешь меня? — Была бы ты жирнее, так я бы не посмотрел на дружбу, — сказал Смирре. — Уж очень ты тоща — один хвост да язык болтливый. Ну, ладно, проваливай! Только если ты наврала — берегись! С неба достану. Вот тебе мое лисье слово. И, тряхнув сороку еще разок на прощанье, лис пустился в путь. 3 К вечеру Смирре догнал диких гусей. С высокого, обрывистого берега он увидел узенькую песчаную отмель и на ней стаю Акки Кебнекайсе. Эту стаю нетрудно было узнать, — ярко-белые крылья Мартина выдавали ее даже издалека, даже в темноте. Место для ночевки было как нельзя лучше. С одной стороны оно защищено отвесной скалой. С другой стороны — бурным потоком, по которому стремительно проносились обломки льдин. «Нет, тебе по этой скале не спуститься, — говорил сам себе лис Смирре, глядя вниз. — Тут и лапу поставить некуда». И вдруг Смирре навострил уши. В двух шагах от него кто-то осторожно крался по дереву. Не поворачивая головы, Смирре скосил глаза. Маленькая юркая куница, извиваясь всем телом, скользила по гладкому стволу вниз головой. В зубах она держала задушенного птенца. Хоть Смирре и был голоден, но добыча в зубах у куницы не вызвала у него зависти. Позавидовал он другому. «Вот бы мне так лазить, как эта куница! — подумал Смирре. — Тогда старая Акка со своей стаей не спала бы сейчас на песочке… Но все равно эти гуси от меня не уйдут!» Смирре отошел немного от дерева, чтобы куница не подумала, будто он собирается отнять у нее добычу, и приветливым голосом сказал: — Вот приятная встреча! Но куница решила, что будет гораздо благоразумнее, если она поднимется повыше. И она в один миг взбежала чуть ли не на самую вершину дерева. — Куда ты? Постой! Я только хотел пожелать тебе приятного аппетита, — сказал Смирре. — Правда, меня немного удивляет, что ты при твоей ловкости довольствуешься такой мелочью… Впрочем, у каждого свой вкус. |
| Инквой-Бобёр ещё подождал. Опять спрашивает: — Слышишь? — Где? — А вон за мысом, на ближнем пустоплесье! — Нет, — говорит Хоттын- Лебедь, — ничего не слышу. Тихо в лесу. Нарочно выдумываешь. — Тогда, — говорит Инквой-Бобёр, — прощай. И пускай тебе так же послужат твои глаза, как мне мои уши служат. Нырнул в воду и скрылся. А Хоттын-Лебедь поднял свою белую шею и гордо посмотрел вокруг: он думал, что его зоркие глаза всегда вовремя заметят опасность, и ничего не боялся. Тут из-за леса выскочила лёгонькая лодочка — айхой. В ней сидел Охотник. Охотник поднял ружьё — и не успел Хоттын-Лебедь взмахнуть крыльями, как грохнул выстрел. И свалилась гордая голова Хоттын-Лебедя в воду. Вот и говорят ханты — лесные люди: «В лесу первое дело — уши, глаза — второе». Терентий-Тетерев Жил в лесу Тетерев, Терентием звали. Летом ему хорошо было: в траве, в густой листве от злых глаз прятался. А пришла зима, облетели кусты и деревья — и схорониться негде. Вот звери лесные, злые, и заспорили, кому теперь Терентий-Тетерев на обед достанется. Лисица говорит — ей, Куница говорит — ей. Лисица говорит: — Терентий спать на землю сядет, в кусту. Летом его в кусту не видно, а нынче — вон он. Я понизу промышляю, я его и съем. А Куница говорит: — Нет, Терентий спать на дворе сядет. Я поверху промышляю, я его и съем. Терентий-Тетерев услыхал их спор, испугался. Полетел на опушку, сел на макушку и давай думать, как ему злых зверей обмануть. На дереве сядешь — Куница поймает, на землю слетишь — Лисица сцапает. Где же ночевать-то? Думал-думал, думал-думал, — ничего не придумал и задремал. Задремал — и видит во сне, будто он не на дереве, не на земле спит, а в воздухе. Кунице с дерева его не достать и Лисице с земли не достать: вот только ноги под себя поджать, — ей и не допрыгнуть. Терентий во сне ноги-то поджал да бух с ветки! А снег был глубокий, мягкий, как пух. Неслышно по нему крадётся Лисица. К опушке бежит. А поверху, по веткам, Куница скачет и тоже к опушке. Обе за Терентием-Тетеревом спешат. |
| Вот Куница первая прискакала к дереву да все деревья оглядела, все ветки облазила, — нет Терентия! «Эх, — думает, — опоздала! Видно, он на земле, в кусту спал. Лисице, верно, достался». А Лисица прибежала, всю опушку оглядела, все кусты облазила, — нет Терентия! «Эх, — думает, — опоздала! Видно, он на дереве спал. Кунице, видно, достался». Подняла голову Лиса, а Куница — вот она: на суку сидит, зубы скалит. Лисица рассердилась, как крикнет: — Ты моего Терентия съела, — вот я тебе! А Куница ей: — Сама съела, а на меня говоришь. Вот я тебе! И схватились они драться. Жарко дерутся: снег под ними тает, клочья летят. Вдруг — трах-та-та-тах! — из-под снега чем-то чёрным как выпалит! У Лисицы и Куницы от страха душа в пятки. Кинулись в разные стороны: Куница — на дерево, Лисица — в кусты. А это Терентий-Тетерев выскочил. Он как с дерева свалился, так в снегу и заснул. Только шум да драка его разбудили, а то, наверное, и сейчас бы спал. С тех пор все тетерева зимой в снегу спят: тепло им там, и уютно, и от злых глаз безопасно. Водяной конь На широкой-широкой сибирской реке выбирал старик сети, полные рыбой. Внук ему помогал. Вот набили они лодку рыбой, закинули сети опять и поплыли к берегу. Старик гребёт, внук правит, вперёд глядит. И видит: плывёт навстречу коряга — не коряга, словно бы пень, и на нём два больших, как у орла, каменных крыла. Плывёт и громко фыркает… Испугался внук и говорит: — Дедка, а дедка! Там что-то страшное плывёт да фыркает… Старик обернулся, приставил руку к глазам, как козырёк, смотрел, смотрел и говорит: — Это зверь плывёт. Внук ещё больше испугался: — Греби, дедка, шибче. Убежим от него. А дед не хочет, говорит: — Это зверь сухопутный, в воде он нам ничего не сделает. Вот я его сейчас запрягу. И погнал лодку наперерез зверю. Ближе да ближе, — внуку уже видно: не пень это, а большая горбоносая голова, на ней рожищи широкие, как крылья. Голова старого Лося-Рогача. Ростом он больше коня и сильный страшно, сильней Медведя. Ещё больше испугался внук. Он схватил со дна лодки поколюку-копьё, протягивает деду: |
|
|
