| Володе Ладневу очень нравился чиновник-денди, англоман Николаев. Дома он имел обыкновение «лежать на диване, в удивительном халате из черной шерстяной материи, который поразил меня скромной и строгой красотой. Дым гаванской сигары наполнял комнату, и в белой руке его был Бэкон» 178 . Но этот идеальный русский джентльмен только промелькнул в «Подлипках»... Позднее Володя хочет совместить в себе черты двух своих приятелей – студентов Московского университета. Один из них Яницкий (его верный прототип – друг Леонтьева Ер-в). Он «был некрасив и болезнен, но строен и ловок; глядя на профиль его, несколько африканский, на доброе выражение его одушевленного лица, на его курчавую голову, я часто вспоминал то о Пушкине, то о Онегине. Долго даже не мог я решить, кто больше Онегин, он или я... Кабинет и спальня его, казалось, были украшены женской рукой Фарфор и бронза на столе И, чувств изнеженных отрада, Духи в граненом хрустале...» 179 Но Яницкий едва только намечен в романе. Гораздо лучше мы знаем другого приятеля Ладнева – Юрьева. Он более или менее тождествен Георгиевскому, другу Леонтьева, – его Мефистофелю, и о нем я уже не раз говорил выше. Володя Ладнев хочет быть сразу и Яницким, и Юрьевым. «Конечно, я не так умен, как Юрьев, и не так блестящ и не так грациозен духовно, как Яницкий... что ж, тем лучше! если они выше меня на двух концах, то я полнее их... Я как лиловый цвет – смесь розового с глубоко-синим!» 180 Таких фантазий-бредней ни у кого из русских и, кажется, у западноевропейских современников Леонтьева не было. Изощренность, прихотливость его воображения в 50-х гг. уже отзывается декадентством «концавека». Ладнев и другие «нарциссы» Леонтьева доходят до крайнего и самого откровенного солипсизма 181 . В этом отношении он смелее и прежних романтиков и будущих модернистов и вместе с тем здоровее их, естественнее. Есть нервность в импрессионистическом стиле Леонтьева, но это нервность коня, мотающего головой и роющего копытом землю! Нервность неукрощенного благородного животного хороших кровей, а не распущенность позера, не манерность какой-нибудь бледной немочи! |
| Турок, умертвивший нечаянно полковника Куммерау, имел в виду не его, а поверенного в делах, представителя русского правительства, г-на Ону. Не любопытно ли совпадение этого посягательства с другим, еще более ужасным (и более реально-научным вместе с тем), с посягательством Гартмана? Здесь на жизнь Государя – там на жизнь Его представителя. Не поучительно ли вникнуть в историческое значение этой приблизительной современности двух политических злодейств?.. Не следует ли видеть во всём этом – в неудаче самих преступных попыток, в малодушном потворстве злодеяниям со стороны обоих правительств (как безбожной и мещанской французской республики, так и турецкой религиозной империи); наконец, в относительной современности всех этих печальных событий не следует ли подозревать чего-то и таинственного, и в то же время весьма реального? Принципы непримиримы; назначение – иное. Не сознательные цели, говорим мы, а бессознательное назначение противоположны у России и с Турцией, и с Францией в одно и то же время 89 . Сознательные действия дипломатии (и, быть может, отчасти и общественного мнения) во всех трех странах этих – в России, Франции, Турции – склонялись в последнее время скорее к сближению, к примирению, пожалуй, в иные минуты, почти к союзу... Но пора же, наконец, понять разумом, что этот самый разум человеческий практически очень слаб и, достигая только самых ближайших своих целей, никаких неожиданных осложнений и последствий предвидеть не умеет, – особенно же там, где больше мешается в политические дела тысячеглавая, но слабоумная гидра «общественного мнения»... И в Турции за последние годы общественное мнение мусульман усилилось, по мере ослабления правительственного авторитета. Во Франции мы видим то же самое. Про Россию не знаем еще что сказать в этом отношении... Недавно только вышедшая февральская книга ежемесячного журнала «Русская мысль», издаваемого в Москве гг. Юрьевым и Лавровым, удивила нас немало. Всё, что мы прочли в этой книге, доказало нам еще раз поразительным образом, как глубоко уже въелась в нас язва западного индивидуализма; это поклонение человеческой личности, этот новый род идолопоклонства, несравненно более бесплодного и вредного, чем все известные нам виды идолослужений мистических. Эти последние, понимаемые христианством как порождения духа зла, как религии ложные – были всё-таки религиями духовными (хотя бы и демоническими, но всё-таки духовными), т.е. |
| > 31 августа 1899 года Присутствовали, под председательством Ректора Академии, Арсения, Епископа Волоколамского, Инспектор Академии Архимандрит Евдоким и члены Совета Академии, кроме профессоров В. Ключевского и И. Корсунского , не присутствовавших по болезни, А. Голубцова , – по домашним обстоятельствам и С. Глаголева , находящегося в заграничной командировке. Слушали: I. а) Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: «1899 г. Авг. 24. В Совет Московской Дух. Академии к руководству и исполнению» – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 23 августа сего года за 5078: «По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали предложенные Г. Исполняющим обязанности Синодального Обер-Прокурора, от 11 сего августа, 1) прошение окончившего курс Курской духовной семинарии, болгарского уроженца Петра Юрьева о разрешении ему поступить в одну из духовных академий для продолжения богословского образования и 2) отзыв ректора Курской духовной семинарии за 679, в коем изъясняет, что, хотя проситель, Юрьев, при окончании курса в Курской семинарии оказал по некоторым предметам не вполне удовлетворительные успехи, но в виду очень хороших способностей его, благонравия и искреннего желания продолжить образование в академии, просьба его о поступлении в одну из духовных академий заслуживает удовлетворения. Приказали: Рассмотрев изъясненное прошение Юрьева и отзыв ректора Курской семинарии, Святейший Синод определяет: разрешить Совету Московской Духовной Академии допустить окончившего курс Курской духовной се- —296— минарии, болгарского уроженца Петра Юрьева к приемным испытаниям для поступления в число студентов I курса названной академии, с применением к нему изложенных в Синодальном постановлении, от 11 марта – 5 апреля 1869 года льгот; о чем, для зависящих распоряжений, послать Вашему Преосвященству указ, с приложением свидетельства об окончании курса Юрьевым, от 5 августа сего года за 672». б) Сданный Его Высокопреосвященством с надписью: «1899 г. Авг. 27. В Совет Московской Дух. Академии» – указ на имя Его Высокопреосвященства из Святейшего Синода от 26 августа за 5167: |
| Годы юности. Учеба сначала в классической гимназии Л.П. Поливанова, одной из лучших в Москве (окончил ее в 1883 году), затем – в Московском университете. Увлечение театром, участие в любительских спектаклях. О таких спектаклях (в Немчиновском театре) Владыка вспоминает в письме к жене артиста А.И. Южина: «Вероятно, вы помните этот театр, хотя, я думаю, никогда не имели несчастья бывать в нем, я говорю несчастья, потому что эти спектакли были в громадном большинстве ниже всякой критики, давали там большей частью комедии Крылова, самого популярного драматурга 70-х годов, любители ролей не учили, шли по суфлеру, иногда бывали даже нетрезвы, и на сцене получалась невообразимая чепуха, в которой даже разобраться было невозможно невзыскательным тогдашним зрителям. Главный гвоздь, говоря теперешним языком, были танцы после спектаклей, и иногда, воодушевленные винными парами бойко торговавшего буфета, артисты и зрители от танцев переходили к рукопашным упражнениям, так что часто приходилось приглашать полицию. Впрочем, в этом печальной памяти театре, давались иногда и серьезные представления шекспировским кружком, учрежденным педагогом Л.П. Поливановым и известным знатоком Шекспира С.А. Юрьевым, ставились шекспировские трагедии. Тогда и исполнение было другое, да и состав зрителей был другой, бывали на этих спектаклях и Аксаков, и Тургенев, и Федотова, и Ленский, и многие другие представители интеллигентной Москвы. Буфет, правда, торговал плохо, но зато капельдинеры театра нас одобряли: «Очень солидные господа, ни разу не надо было полицию призывать...» Но и в этот период религиозный элемент преобладает над светским и как бы вытесняет его. Этому способствуют и промыслительные встречи с людьми, близкими по духу. Среди таких людей особенно выделяется старец Гефсиманского скита (недалеко от Троице-Сергиевой Лавры) иеромонах о. Варнава, который произвел на юного богомольца, посетившего скит, неизгладимое впечатление своей высокой, подвижнической жизнью. «...Что меня особенно в нем пленяло, – вспоминал Владыка, – это то, что удовлетворение телесных потребностей для него никогда не было каким-то делом, к которому надо было особенно готовиться. Никаких поблажек себе, никакой даже самой невинной прихоти: он вовсе не пил чая, носил самую простую одежду, вкушал самую грубую пищу... никогда как следует не обедал, а так, перехватит что-нибудь, и опять за дело. Он никогда как следует не спал, а так, «прикурнет», как говорится, во всей одежде на своем деревянном ложе, с подушкой, набитой чуть ли не булыжником, и снова встает на молитву... |
| Расширение территории Владимире-Суздальской земли в последней четверти XII – начале XIII века, увеличение её людских и материальных ресурсов дали возможность Всеволоду Большое Гнездо выделить на Северо-Востоке части всем своим сыновьям. Но в условиях натурального хозяйства владельческое дробление земли быстро превращалось в дробление политическое. Еще в 1207 году Всеволод Большое Гнездо передал Ростов своему старшему сыну Константину и «инех 5 городов да ему к Ростову». А. В. Экземплярский полагал, что 5 городов – это Кснятин, Углич, Молога, Ярославль и Белоозеро. Поправку в предложенный А. В. Экземплярским перечень внёс А.Н. Насонов. Он установил, что Кснятин не принадлежал к владениям Константина; его городом был Устюг. Всеволод видел в Константине своего преемника, но последний хотел, чтобы стольным городом земли земли был не Владимир, а Ростов. Трения привели к тому, что великим князем Владимирским стал второй сын Всеволода Юрий. Помимо Владимира в руках у Юрия оказались Боголюбов, Суздаль, Москва, Городец Радилов, Соль Великая и Кострома. Очевидно, земли по нижней Клязьме и Унже также входили в состав территории великого княжества Владимирского. Третий Всеволодович, Ярослав, до 1238 года владел Переяславским княжеством. Территория последнего включала Переяславль Залесский, Дмитров, Тверь, Зубцов, Кснятин и Нерехту. Ярославу должны были принадлежать также города Шоша и Дубна, и, вероятно, владимирские части в Торжке и Волоке-Ламском. Четвёртый сын Всеволода, Владимир, получил Юрьев. В итоге некогда единая ростовская земля распалась на ряд владений. Но эти новые политические образования не были устойчивыми. Междоусобная борьба братьев привела к тому, что великим князем Владимирским после победы на Липецком поле под городом Юрьевым в 1216 году стал старший Константин, соединивший в своих руках Ростовское и Владимирское княжества. Побеждённому Юрию был выделен Городец Радилов, пребывание Юрия в котором продолжалось около полутора лет. Осенью 1217 года по соглашению с Константином Юрий сел в Суздале. |
| В начале 1930-х гг. от НОРС откололся один из ее руководителей, полковник П.Н. Богданович, создавший свое собственное движение – Национальную организацию русских разведчиков. К НОРР Богдановича, в конце 1930-х гг. ставшей самой мощной юношеской организацией во Франции, относились с симпатией многие бывшие офицеры императорской армии и наиболее правые круги эмиграции. Им импонировал сильно военизированный характер организации и привлекала ее недвусмысленно монархическая идеология. Отряды разведчиков пользовались особым успехом в провинциальных русских колониях, где военный элемент обычно доминировал. В послевоенные годы НОРР прекратила свою деятельность во Франции, но возродила ее в Америке. В конце 1920-х гг. Н.Ф. Федоров, бывший участник белой борьбы на Западном фронте, создал во Франции, при Русском христианском студенческом движении, юношескую организацию витязей. Позднее Федоров разошелся с руководством РСХД, обвиняя его в недостаточно патриотических позициях, и в 1935 г. создал свое собственное движение – Национальную организацию витязей (НОВ). Витязи Федорова, пользовавшиеся поддержкой белых военных кругов, воспитывали детей в верности православию, ценностям исторической России и идеалам Белого движения. В довоенное и послевоенное время НОВ устраивала три летних лагеря: в Ла Напуль на Лазурном берегу, в Лаффрэ 8 в Альпах, недалеко от Гренобля, и в Тури, в центральной части Франции. П.Е. Ковалевский был большим другом НОВ, в которой числилось большинство руководимых им молодых иподиаконов и прислужников кафедрального собора. Он посильно помогал витязям в разных областях их деятельности. Еще более близким был Петр Ковалевский к РСХД. Он состоял членом правления Движения, дружил со многими его руководителями, особенно с прот. Виктором Юрьевым и с Л.А. Зандером. После ухода Н.Ф. Федорова при РСХД образовался юношеский отдел, организующий собственные летние лагеря. В 1939 г. впервые лагерь был устроен в альпийском местечке Сен-Теоффрэ, недалеко от лагеря витязей. После войны лагеря возобновились на том же месте и организовывались там каждое лето до 1980-х гг. Главной своей педагогической задачей Движение считало воцерковление детей и молодежи путем выработки у них осмысленной и каждодневной церковности, опирающейся на достаточное знание основ православной веры и регулярное участие в богослужениях. РСХД пользовалось активной поддержкой митр. Евлогия и либеральной церковной интеллигенции. |
| Читая в первый раз эту речь, я был очень неприятно поражен ею... Зачем эта мягкость мысли? На что это полусочувствие «всеобщему миру» в устах энергического вождя охранительной России! С какой стати уступать?.. С какой стати протягивать руку людям вредным, людям пошлого или безумного направления, людям непримиримым, неисправимым или, подобно Тургеневу, отуманенным успехом?.. Мне было больно за Каткова, мне было горько и стыдно за Каткова! Потом я прочел в «Голосе» тенденциозный, всем известный рассказ о впечатлении, произведенном этой речью... Вот это место: «Прочтите уже кстати и речь г. Каткова, переданную нам по телеграфу. Только теперь разъяснился «incident Katkoff», в котором нам прежде всё представлялось какой-то одной большой бестактностью». «На днях в «Московских ведомостях» было напечатано под названием «Предостережение» следующее письмо, полученное редакцией». В редакцию «Московских ведомостей». «Комиссия Общества любителей российской словесности удержала одно место для депутата от «Русского вестника». По ошибке послано мною приглашение и в редакцию «Московских ведомостей» – приглашение, не согласное с словесным решением комиссии. Председатель Общества российской словесности Сергей Юрьев». «Что сей сон значит? Кто уполномочил комиссию быть литературным ценовщиком? Почему Катковым не может быть места там, где есть же места Баталиным, Незлобивым и иным прочим? Почему г. Катков называет это письмо предостережением?» «Название оказалось пророческим! Теперь, по прочтении телеграммы, ясно, что комиссия, с г. Юрьевым во главе, хотела спасти г. Каткова от его судьбы – ужасной, тяжелой, убийственной, но неизбежной». «Г. Катков публично на обеде, в присутствии всех, у всех же просил прощения, молил о забвении, протянул руку – и никто не пожал этой руки! Да, тяжелое впечатление производит человек, переживающий свою казнь и думающий затрапезной речью искупить предательство двадцати лет!» «Страшно!» – так говорит «Голос». Почти в то же время (а может быть и раньше, не помню) я узнал о неслыханном поступке Общества любителей русской словесности, о письме к Михаилу Никифоровичу г. Юрьева, этого столь мирно и любовно революционного издателя «Беседы» и «Русской мысли»... Это меня еще больше поразило. Итак, избранные представители русской словесности до того ненавидят власть, до того равнодушны к целости государства нашего и к политическому престижу нашей Монархии, что забывают даже о литературном достоинстве передовых статей той газеты, которая всегда так неусыпно стояла на страже этих существенных интересов страны! |
| Это было расширение того давнего моего сочинения, которое некогда служило мне магистерской диссертацией. В 1872 году я начал помещать его в московском журнале «Беседа», издаваемом Юрьевым, но печальная судьба этого журнала, присужденного по не зависящим от редакции причинам прекратить преждевременно свое существование, лишила меня возможности окончить печатание моего труда. Я успел выпустить в свет только черты древнейшей русской истории доказацкого периода южнорусской половины, насколько она выразилась в народной песенности. В том же 1871 году в Петербурге отправлялся Второй археологический съезд, на котором я был депутатом от Археографической комиссии, но лично не принимал в нем никакого участия своими рефератами. В 1872 году, продолжая в «Беседе» печатание моего сочинения о русской песенности, я начал писать статью «Предания первоначальной русской летописи», стараясь доказывать, что на события русской истории, до сих пор считаемые фактически достоверными, надобно смотреть более как на выражение народной фантазии, облекшейся в представления о фактах, долго признаваемых на самом деле случившимися. В мае по приглашению некоторых моих знакомых в Малороссии я отправился в Киевскую губернию с целью осмотреть несколько местностей, имевших значение в истории казачества и которых мне не удалось видеть прежде. Собравшись вместе с малорусским этнографом Павлом Платоновичем Чубинским, я посетил Корсунь, где кроме прекрасного сада, принадлежавшего князю Лопухину, осмотрел знаменитый «Ризаный яр», или, как некогда он назывался, «Крутую балку» – место поражения, нанесенного Богданом Хмельницким 16 мая 1648 года польскому войску, бывшему под начальством гетманов Потоцкого и Калиновского. И теперь еще, глядя по долине вдоль ее, можно заметить проведенную на скате горы линию, ясно свидетельствующую о том, что здесь был сделан облом горы с намерением прекратить путь польскому обозу. Поляки, уходя от преследовавших их казаков и татар, наткнулись невзначай на это роковое для них место, и множество их возов попадало в овраг, устроенный заранее казаками, высланными Хмельницким, руководившим этою хитростию. |
| Каким-то боком это вылезло и против самого Вельвена. Он должен был вот-вот получить титул ландмейстера Ливонской комтурии, чтобы затем стать гроссмейстером всего ордена. Но тут вместо него ландмейстером был провозглашен Дитрих фон Грюнинген, а Вельвену пришлось довольствоваться титулом вицемейстера. Тогда не удалось вовремя прийти на помощь викингам. На южных рубежах подняли восстание литовцы и латыши, и фон Грюнинген вынужден был идти их усмирять. Поход на Гардарику возглавил вицемейстер Андреас и двое датских принцев. Сын псковского князя Владимира, беглый Ярослав, который вместе с матерью жил в орденской крепости Оденпе, подписал великую скру — грамоту, в которой объявлялось, что отныне все Псковское королевство подарено в вечное пользование епископу города Дарбете. И эту, в сущности, ничего не стоящую скру Вельвен показывал всему народу и рыцарству, взывая идти на Плескау и изгонять оттуда русичей. Несмотря на немецкую власть, Дарбете в то время все еще оставался Юрьевым — русским городом, с русскими обычаями и нравами, и сколько ни старался вицемейстер Андреас, ему не удавалось собрать войско из русских жителей города. Он приказал повесить несколько десятков бунтарей, призывавших юрьевцев не подчиняться немцам, но и это не помогло. В итоге ему пришлось довольствоваться одной только чудью, как именовали эстов русичи. А в решительные мгновения битвы на этот сброд — никакой надежды. Хороши только чтобы добивать поверженного врага, когда истинному рыцарю становится отвратительно руки марать. Не встретив никакого сопротивления, немцы, датчане и эсты дошли тогда до русской крепости Изборск, по-немецки именуемой Эйзенборгс, и осадили ее. Великая дарительная скра Ярослава Владимировича не подействовала и на защитников крепости, они продолжали крепко обороняться. С великим трудом захватив Эйзенборгс, тевтоны не могли сдержаться от ненависти, убивая всех подряд, не различая мужчин и женщин, стариков и детей. Помнится, один из рыцарей, Даниэль Шепенхеде, проявил малодушие. Подъехав к Вельвену, он возмутился: |
| Следовательно, в душе Н. П. Аксакова не только горела мысль философа, но и билось сердце поэта, как и у отцов славянофильства; – он был хранителем традиции славянофильства выражать свои идеи не только в отвлеченных трактатах, но и в лирических стихотворениях. Образовательный ценз Н. П. был высок. Первоначальное образование он получил под руководством матери – высокообразованной женщины, имея перед глазами отца, выдающегося по благородству человека. Пособием по образованию послужила богатая библиотека родовой усадьбы. Домашнее образование Н. П. продолжал за границей, куда семья его уехала вскоре после освобождения крестьян. Последовательно Н. П. слушал университетский курс в Гейдельберге и других германских университетах, посещал лекции Эрнеста Навиля в Швейцарии, и во Франции богослова Моно. Живя в Гейдельберге, Н. П. прослушал курс церковной истории, которую на дому читал ему известный канонист Павлов, находившийся там в ученой командировке. В 1868 г., 19 лет от роду, Н. П. защищал в Гиссене написанную им на немецком языке диссертацию – «Идее Божества» на степень доктора философии. Вернувшись в Россию, Н. П. поселился в Москве, прочитал ряд лекций на тему «о духе», на которые собиралась почти вся образованная Москва и которые обратили на молодого ученого внимание выдающихся славянофилов – М. П. Погодина, Ю. Ф. Самарина , М. Н. Каткова, И. О. Аксакова, Елагина, Кошелева, Юрьева. Аксаков сближается с кружком славянофилов. Затем, делается случайным сотрудником Московского журнала «Беседа», и помещает свое русское сочинение «О свободе совести». До 1878 г. Аксаков продолжает жить замкнутой, кабинетной жизнью книжника, но в 1878 г. посвящает себя земской службе, принимая место председателя земской управы в Тульской губернии. Затем, на правах случайного сотрудника в начале 80-х годов работает в «Русской Мысли» (редактируемой Юрьевым). В средине 80-х годов делается постоянным сотрудником в газете «Русский Курьер» (с 1886 – 1887 г.), избирая предметом своих работ славянофильство и славянство. Здесь же помещает несколько стихотворений. В последующую половину 80-х годов Н. П. Аксаков сближается с литературными изданиями С. Ф. Шарапова в качестве ближайшего сотрудника «Русского Дела». В это время Н. П. Аксаков заведовал в «Р. Д.» иностранным отделом и поместил несколько статей по внутренним вопросам, между прочим, «о земских начальниках» и дворянстве. За последние статьи «Р. Дело» получило 3-е предостережение, после чего было закрыто. |
|
|
