| 17. Каков Платон и Роман, такова и зима. 18. Каков Платон (Роман), такова и зима. 21. Введенье ломает ле денье (тульск.) . На введенье толстое ле денье (ряз.). Введенские морозы зимы не ставят (моск.) . Введенье пришло – зиму привело. 24. Екатерининские гулянья; первое катанье на санях. На Екатеринин день и на Андрея гадают. 26. Вот тебе, бабушка, Юрьев день! (Стар. срок перехода крестьян, запрещенного Борисом Годуновым.) Наряжалась баба на Юрьев день погулять с боярского двора. Верстался мужик на Юрьев день радеть о боярском добре. На чью долю потянет поле, то скажет Юрьев день. Судила Маланья на Юрьев день, на ком справлять протори. Мужик не тумак, знает, когда живет Юрьев день. Позывал дьяк мужика судиться на Юрьев день, а мужик был таков. Крепки ряды Юрьевым днем. Мужик болит и сохнет по Юрьев день. Два Егорья: один холодный, другой голодный (26 ноября, 23 апреля) . Юрий холодный оброк собирает. Юрьевский оброк. Весной Георгий с летом, Никола с кормом; в осень Георгий с мостом, Никола с гвоздем. 30. На Андрея Первозванного наслушивают воду (тихая вода – хорошая зима; шумная – морозы, бури, метели) . Декабрь. Студень. Декабрь год кончает, зиму начинает. Год кончается, а зима начинается. 1. Пророк Наум наставляет на ум (отдают в ученье детей) . 4. Варвара мосты мостит (южн.) . На Варвару зима дорогу заварварит (заварит). Трещит Варюха – береги нос и ухо! Варвара мостит, Савва (5 декабря) гвозди острит, Никола (6 декабря) прибивает. Варвара мостит, Савва стелет (Никола гвоздит). Варвара заварит, Савва засалит, Никола закует. Просаввилась, проварварилась (приговаривал мужик с плеткою, когда жена его, за многими праздниками, осталась без рубахи) . Св. Варвара ночи урвала. Варвара ночи украла, дня притачала. 5. Савва стелет. Савва гвозди острит. Савва засалит (путь) . 6. Два Николы; один травный, другой морозный. Два Николы: один с травой, другой с морозом. Никола зимний лошадь на двор загонит, Никола вешний лошадь откормит. В осень Егорий с мостом, Никола с гвоздем. Никола загвоздит, что Егорий намостит. |
| – Оно, конечно, злой извет подал на нас Евсейка, но все же он брат нам, хотя и не родной, а брат, – тихо проронил Алексей, как бы делясь мыслью с самим собой. – Ну и брат; хорош же брат; обнес нас перед Грозным, того и гляди «слово и дело» над собой услышим, как крамольнику, тебе голову снесут, а туда же, к нам, Юрьевым, в родные братья лезет; я, говорит, хотя и не из Юрьевых, а все же и меня царь любит, почитай, больше, чем вас когда-то. В опочивальне царя, говорит, бываю и разные там мысли его тайные знаю. Слыхал, говорит, от царя, что он гневен на вас, крамольниками обзывает, да только ничего, говорит, не бойтесь, я крепко за вас стою. – Да, за нас он и стоит, собака; на казну нашу родительскую, да на поемные вяземские луга позарился, ирод-опричник, – перебил среднего брата Михаил, быстро встав из-за стола и зашагав из угла в угол по горнице. Грузные шаги старшего Юрьева на минуту заглушили грустные завывания вьюги, но, очевидно, не успокоили трапезников: каждый из них по-прежнему казался занятым какой-то особенной тяжелой мыслью. А призадуматься было над чем… Издавна род бояр Юрьевых пользовался особенным почетом на Москве. Выше старика никто не смел садиться за царским столом, никто не смел не уступить ему дорогу; завидя издали тройку караковых юрьевских жеребцов, всякий москвич – знатный и простолюдин – низко склонял голову при встрече с гордым и властным стариком. Любил старик Юрьев почет и уважение, но любила его и Москва: никто из близких к царю бояр-советников не был так безкорыстен и строго справедлив, как старый боярин Мина Юрьев; нигде так часто и так сытно не кормили московскую голытьбу, как на широком замоскворецком дворе Мины Юрьева. Известны были Москве своей удалью молодецкой и сыновья Мины: никто не посадил на рогатину столько медведей, сколько посадил их старший Михаил; не сыскать было во всей Москве такого смельчака, кто бы решился стать против Кирика Юрьева в кулачном бою; все дети боярские с завистью смотрели на Алексея, лихо мчавшегося с кречетом в руке на «охотное» поле. |
| Погодина, приказало в 1601 г., чтоб у значительных помещиков, каковы были бояре и проч., крестьяне оставались безвыходно: правительство имело в виду, что богатые могут прокормить крестьян, а чтоб у мелкопоместных открыть крестьянам средства прокормиться, им разрешено, по истечении срока, перевозить крестьян по взаимному согласию. Это была мера правительства временная; но она понравилась богатым, сильным помещикам, и они пожелали увековечить ее, удержав навсегда за собою прежних крестьян по праву. Далее и под конец своего сочинения, почтенный исследователь решительно противоречит себе, не допуская никаких законодательных ограничений свободы крестьян между установлением юрьева дня и указами по поводу голода, то есть 1601 и 1602 года. «Законы долго молчали – говорит он – и начали ограничивать свободу переходить, сперва юрьевым днем, во уважение обязанностей, наложенных ими на помещиков, потом, вследствие случившихся голодов», и проч. Что в исследовании не разумеются никакие другие распоряжения по этому предмету по поводу голода, кроме упомянутых указов, это доказывают слова, помещенные назад три страницы (на 153): «голодные годы 1601, 1602, 1603 играют здесь, кажется, значительную роль; надо было правительству обеспечить сколько-нибудь народное пропитание». Здесь не упоминается ни о каких других голодных годах, послуживших поводом к ограничению перехода. Таким образом, в одном месте исследования допускаются временные запрещения, существовавшие до 1601, в другом указы 1601 и 1602 годов выставляются как первые распоряжения о запрещении, вызванные временною необходимостию. Читатель остается в недоумении: какое мнение ученого исследователя об этом вопросе. Существовали ли запрещения до 1601 г. или нет? Если г. Погодин признает, что они существовали, то будем искать последнего из них: когда оно случилось, и указ 1597 года наводит нас прямо на 1592 год. А чтоб увериться, что это ограничение перехода, которое должно было случиться в 1592 году, было не первое и не выходило из колеи обычных мер, совместимых со всеобщим правом перехода в юрьев день, пусть г. |
| Объявивши свои мысли, Афанасий Лаврентьевич послал такое письмо к государю: «Бьет челом бедный и беззаступный холоп твой Афонка Нащокин. Моя службишка Богу и тебе, великому государю, известна; за твое государево дело, не страшась никого, я со многими остудился, и за то на меня на Москве от твоих думных людей доклады с посяганьем и из городов отписки со многими неправдами, и тем разрушаются твои, государевы, дела, которые указано мне в Лифляндах делать; я за свою вину давно достоин смерти, не слышал бы, что тебе, великому государю, беспрестанно отовсюду приносят печали через меня, беззаступного холопа твоего, и службишка моя до конца всеми ненавидима. Милосердый государь! вели меня от посольства шведского отставить, чтоб тебе от многих людей докуки не было, чтоб не было злых переговоров и разрушения твоему делу из ненависти ко мне». Желание Нащокина было исполнено: вместо него на съезды с послами нового шведского короля Карла XI, Бентгорном с товарищами, в начале 1661 года отправился прежний великий посол боярин князь Иван Семенович Прозоровский с товарищами: стольником князем Иваном Петровичем Борятинским, стольником Иваном Афанасьевичем Прончищевым, дьяками Дохтуровым и Юрьевым. В марте начались съезды в Кардисе между Дерптом и Ревелем. Шведские послы начали жалобою на Ордина-Нащокина, который не показал никакого расположения к вечному миру и только проволакивал время, водил их с места на место, что и заставило их, шведов, поневоле заключить мир с поляками, тогда как им гораздо желательнее было заключить мир с Россиею, чем с Польшею. Прозоровский оправдывал своего предшественника и складывал всю вину на шведов. После этого спора шведы спросили, будет ли им уступлено все завоеванное в Ливонии, и прибавили, что без решительного ответа на этот вопрос они ни о чем говорить не станут. Прозоровский потребовал городов, отданных по Столбовскому миру; шведы отвечали, что об этих городах и говорить нечего, потому что они в прежних мирах закреплены государскими душами, что они не только не возвратят столбовских уступок, но требуют и остальной Корельской земли, которая осталась за царем после Столбовского мира, да 500000 золотых червонных. |
| Чудь также воспользовалась смутами, возникшими в Новгороде, и не только перестала платить дань, но, собравшись, овладела Юрьевым и перебила тамошних жителей. В 1133 году Всеволод по вторичном утверждении в Новгороде предпринимал поход на чудь и отнял у ней опять Юрьев. В 1139 году умер Ярополк. В летописи замечаем сильную привязанность к этому князю, который напоминал народу отца своего мужеством, славою удачных походов на половцев и, как видно, нравственными качествами. Мы видели, что излишняя отвага, самонадеянность были гибельны при Супое для Ярополка и всего его племени; мы видели также, что несчастный уговор его с старшим братом был причиною усобиц, раздиравших Русскую землю во все время его старшинства; но прежде, нежели станем обвинять Ярополка в недостатке уменья или твердости, вспомним о неопределенности родовых отношений, о слабой подчиненности младших членов рода старшему, особенно когда старший был не отец и даже не дядя, но брат, и то не самый уже старший; младшие братья и племянники считали себя в полном праве вооруженною рукою противиться распоряжениям старшего, если им казалось, что эти распоряжения клонятся к их невыгоде; мы видели всю затруднительность положения Ярополкова: что ему было делать с странным Вячеславом, который двигался из одной волости в другую, и стал, по летописи, главным виновником усобицы? В народе видели это несчастное положение великого князя, его благонамеренность и потому не утратили прежней любви к благоверной отрасли знаменитого Мономаха. По смерти Ярополка преемником его на старшем столе был по всем правам брат его Вячеслав, который вступил в Киев беспрепятственно. Но как скоро Всеволод Ольгович узнал о смерти Ярополка и что в Киеве на его месте сидит Вячеслав, то немедленно собрал небольшую дружину и с братьями, родным Святославом и двоюродным Владимиром Давидовичем, явился на западной стороне Днепра и занял Вышгород; отсюда, выстроив полки, пошел к Киеву, стал в Копыреве конце и начал зажигать дворы в этой части города, пославши сказать Вячеславу: " Иди добром из Киева " . |
| И в том твоя царского величества воля! По твоему государеву указу велено город Друю ведать в Царевичеве Дмитриевом городе, и после твоего указа, не списываясь со мною, из Полоцка памяти посылают к бурмистрам и многие налоги чинят и убытки многие друянам делают, волости друйские на разоренье козакам отдали, Друю хотят запустошить и от твоей высокой руки отогнать. В Резицком и Лужском уездах полоцкие козаки твои государевы волости без остатку разоряют, о твоих государевых грамотах бьют челом в Полоцк, зная, что их за самовольство в Полоцке не унимают, а мне уберечь уездов от таких самовольных людей нельзя. В ближних к Риге уездах от немцев столько разоренья нет, сколько в Друйском, Резицком и Лужском уездах от козаков запустело. За мною во все четыре года приставства нигде не бывало, и по твоему государеву указу оберегаю я не выбором, и где в разоренных местах крестьян собрал, а из Полоцка пустошат. В грамотах великого государя писано: которые уезды в Ливонии добровольно в подданство не учинятся, те места ратным людям без остатку велено разорять. И ратные люди, слыша такой указ, не оставят живущему нигде места. А ныне господь Бог помазаннику своему явными знаками без крови ту землю предает, ничего иного не требует господь бог, только милосердия к покорным, а противные сами на себя жестокий суд нанесут. У служилых людей тот обычай, чтоб непротивных пленить без остатка, за что им и смертная казнь бывает, а нрава своего не откладывают. Этою зимою изо Пскова служилые люди соседних с Юрьевым присяжных крестьян посекли и деревни пожгли, и, то видя, в иных местах от подданства бегут, а немцам то и надобно, уездных людей к себе привозят и полки свои пополняют, а пехота лучшая у шведов – лифляндские люди. Рейтарам Царевичева Дмитриева города за разоренье крестьян много наказанья было, но они не унялись, зная, что в других городах от такого разоренья их не унимают; о таком их самовольстве писано в Рейтарский приказ, и по 5 июля государева указа об этом не прислано, а вперед сдерживать рейтар от разоренья над уездными людьми нельзя. |
| Иконописец почал краски тереть марта с 29-го числа. А к тому стенному письму дано ему красок киноварю, черлени, вохры немецкие, по фунта празелени, голубцу по полфунту, сурику, лазори по фунту (сурику 2 фунта), клею рыбья фунт. Да ему ж Апостолу велено написать в Оружейном же Приказе над большими казенными дверьми в верху на стене бытьи, внизу травы. А к тому стенному письму дано ж ему, Апостолу, красок, черлени, киноварю, зелени, вохры немецкие, голубцу, празелени, лазори, крутику по фунту». 5-го апреля сделана была прибавка к жалованью. Апостолу Юрьеву окольничий и оружейничий Богдан Матвеевич Хитрово и стольник Афанасий Иванович Нестеров приказали ему ж, Апостолу, дать с сего числа по 2 алтына на день, а 18 апреля даны прибавочные деньги и за прошлое время с 6 февраля, и уплачено за воскресные, и за «прогульные» дни (с 7 по 26 марта, когда Юрьев находился в Посольском Приказе) по 2 же алтына на день, «да ему ж, иконописцу, велено дать Государева жалованья в приказе за иконописное и за стенное письмо сукна доброго кармазину четыре аршина» Ободренный Царским вниманием, грек придрался к случаю пожалования ему сукна и не преминул подать Государю новую челобитную – пожаловать ему и на подкладку, так как, пишет Юрьев, «в том твоем Государеве жалованье в сукне мне, холопу твоему, платна сделать и прикладу купить нечем и от мастерства дать нечего». Государь не отказал греку и на этот раз и пожаловал ему «в приказ» три рубля. В сентябре Апостол Юрьев, указав на обстоятельство своего приезда в Москву, а также на то, что все греки, представлявшиеся вместе с Юрьевым Государю, на отпуск в свою землю получили Царское жалованье, – просил Государя пожаловать его «для его «иноземства и выезду и в .. скудости». При удовлетворении этой челобитной руководились тем, кто из приезжих греков сколько получил, Государева жалованье «в приказ». Не замедлила поступить к Царю и другая челобитная того же грека Апостола Юрьева о прибавке ему жалованья, так как «все дорого», чтобы ему «будучи у... |
| За это следовало их проучить, и князь Ярослав, взяв с собой своего пятнадцатилетнего сына, привел войско на другой берег Чудского озера и пошел по замерзшему руслу реки Омовжи , покуда не повстречал закованную в броню рать тевтонов, сопровождаемую толпой диких и безобразных чухонцев. Эти-то и подвели тевтонов, своими бессмысленными передвижениями смешивая их порядки. Под тяжестью доспехов рыцари проваливались под лед, многие же остались лежать на льду убитыми среди бесчисленного множества чухни. Александру радостно было вспоминать ту первую в его жизни битву, как он метко пускал стрелы из лука, как сбил копьем одного тевтона с коня, как не дрогнула его рука в сабельном поединке с другим ритарем, коего, впрочем, сбил тяжелой шелепугой самый сильный новгородец Мечеслав, любовно именуемый в народе Мишей. Половина чухонской толпы обязана была той шелепуге своею преждевременной кончиною. А главное, чем гордился Александр Ярославич тогда, что на два года раньше, чем у Даниила, началась его славная ратная жизнь. Тот в семнадцать лет прославился, а он в пятнадцать впервые глотнул бранного счастья. С той битвы на Омовже под градом Юрьевым пошла его слава. А в шестнадцать лет он уже громил под Дубровной литовцев, ограбивших Старую Руссу. Хорошо, конечно, было вспоминать сие в ночь накануне свадьбы, но надобно было бы и спать, а спать не моглось ему. Встанет, помолится под образами, ляжет и вроде бы даже уснет… ан нет, снова лезет и лезет в голову проклятый вопрос — зачем Даниил приехал в Торопец? Когда Мстислав Удалой умер, через какое-то время скончалась и его дочь, жена Даниила. Оставшись вдовцом, он стал подыскивать себе иную невесту, и говорили, будто ко многим юным княжнам западной Руси подкатывался он. Особенно же ему нравилась дочурка Брячислава Полоцкого. Только ждал, пока она подрастет. Но когда началось нашествие Батыя, Даниил Романович вдруг обратился к тем, против кого так долго воевал. Опасаясь, что злые тугаре дойдут и до днестровских верховий, он стал искать союзников в уграх и даже посватался к королевской дочери. Там он и пропадал до последнего времени, весьма вредя своей накопленной славе, поползли слухи, будто не тот он стал, что прежде, боится воевать с лютыми змеельтянами, да и вообще стал ценить свою жизнь пуще чести. |
| (Расскажу еще подробнее.) Ездить в первых классах и на хозяйских лошадях, как говорится, пурселепетом (?), с фабрики в Москву с ничтожными, а часто вовсе фальшивыми предлогами перед Н(икитой) П(етровичем) обратилось у М(аркова) сначала 1729 в привычку. Марков избаловался, вкусив увеселения Москвы, напр(имер) «Салон-де-вариете», «Фоли-Бержер», «Гран плязир» 1730 и т. п., и ему было уже скучно на фабрике, а в конце концов «дилехтур», проживая на даче в Разумовском, врезался 1731 не в шутку в жену Озерецкого (чья теперь уже дача Н(икиты) П(етрович)а, см. выше), и чтобы отогнать «сердечного червяка», задумал махнуть в Киев на хозяйский счет. Но как? – Н(икита) П(етрович), у нас развалились сетки. – Что же вы раньше не сказали об этом? – Боялся беспокоить, и так расходов много. – Надо купить. – Приценялся, очень дорого. А вот, говорили мне, что в Киеве открылась фабрика металлических тканей, там внове очень дешево возьмут. – Надо списаться с этой фабрикой, – вставил свое замечание присутствующий при разговоре секретарь, понимавший замыслы М(арко)ва. – И прекрасно. Напиши сейчас же. Только благодаря секретарю, который всем стоял поперек горла, вояж этот 1732 не состоялся. В этом 79 г., редакторы погрузились в спиритизм. Вертели столы на Знаменке в д(оме) Бетлинг, а иногда и на Поварской в д(оме) Писемского 1733 (Ф. А. Гиляров). У Н(икиты) П(етровича) сеансы были весьма удачны, а при участии 1734 Маркова и Авд(отьи) Иван(овны) блестящи: стол даже прыгал, разумеется при участии двух пар ног. Погружение это началось вот по какому поводу. В доме покойного Кошелёва 1735 1736 была биллиардная. Перед его смертью по вечерам и ночам слышался даже гостям, в том числе и Ф(едору) А(лександровичу), – шум от катающихся шаров. (Н(икита) П(етрович), кажется, допускал возможность объяснения вращения стола и т. п. вместе с Юрьевым колебанием эфира и течением 1737 воздуха от тепла, издаваемого руками.) Н(икита) П(етрович) был охотник до культивировки растений. Так, напр(имер), на своей даче он задумал разводить бруснику и чернику; для этой цели сделано было несколько грядок на влажном наиболее месте. Культура удалась. Иное дело с грибами, произрастанием коих Н(икита) П(етрович) давно интересовался: его 1738 увлекала таинственность акта произрастания. Н(икита) П(етрович) собирал землю в лесу, на которой росли грибы, на эту землю пересаживал их, сеял кусочки изрезанных грибов и т. д., но все опыты были вовсе неудачны. |
| 1 . Село Петровское, а Рожествено тожь, да деревня Соколова, с деревнями 10 дворов крестьянских, за вдовою Ксениею Алексеевою женою Годунова. 2 . Деревня Княжино, деревня Кочаборова, 16 дворов крест. да 3 двора бобыльских, за Боярином за Васильем Петровичем Шереметевым. 3 . Сельцо Бунково, а в нем 15 дворов крестьянских за Львом Ждановым сыном Шиповым. 4 . Село Микулино, а в нем 15 дворов крестьянских, за Дьяком Григорьем Ларионовым. 5 . Деревня Коткорева, а в ней 4 двора крестьянских за Никифором Юрьевым сыном Плещеева. 6 . Пол селца Ивановского, а Высокое тожь, 10 дворов крестьянских, за вдовою Аграфеною Князь Григорьевою женою Хованского, пол сельца Ивановское и Высокое тожь 10 дворов крестьянских и бобыльских, за вдовою Княгинею Марьею Боярина Князь Ивановою женою Ивановича Хованского. 7 . Пол деревни Дорны, 4 двора крестьянских: за Князь Степаном Никитиным сыном Шеховским, пол деревни Дорны, а в ней 4 двора крестьянских, за Афонасием Бобарикиным. 8 . Деревня Сельцо, а в нем 4 двора крестьянских, за Борисом Васильевым сыном Приклонским. Местность, занимаемая Сурожским и Горетовским станами Московского Уезда в XVII столетии, по нынешнему административному делению, совпадает со 2 станом Звенигородского Уезда, с тою разницею, что юго-восточной угол древнего Горетовского стана ныне вошел в Московской Уезд, а часть западной границы Сурожского стана принадлежит ныне Рузскому Уезду. Зато нынешний 2 стан Звенигородского Уезда простирается далее границы упомянутых двух станов, заключая в себе на севере всю древнюю волость Московскую, Мушкину треть, и волости Дмитровские: Берендееву и Мушкину в своей Лопатовской волости, а на юге часть древних собственно Звенигородских и Московских волостей, пограничных с Сурожскою и Горетовскою. Нынешний 2 стан Звенигородского Уезда делится на 4 волости Лучинскую, Еремеевскую, Лопатовскую и Павловскую. Так по выше сказанному поселы Лопатовской волости, кроме самых южных границ ее, не принадлежат к области, исследуемой нами, Сурожской и Горетовской волости, а нынешняя Павлоская волость заключает в себе только часть древней Горетовской волости, простиравшейся в эту сторону гораздо далее, почти вплоть до самой Москвы, к речкам Всходне и Химке, а потому мы ограничимся здесь лишь исчислением поселов нынешних волостей: Лучинской и Еремеевской, которые целиком (кроме северных и южных окраин) входили в состав древнего Сурожского и Горетовского станов. Поселы 2 стана Звенигородского Уезда |
|
|
