| не удивительно. Такое древнее и мудрое чувство, как наша любовь, не может не старить души: ведь любить прежде всего и значит — готовиться к смерти. Это не грустные мысли, Наташа; это мысли восторженные. Всею любовью своею обнимаю Тебя, моя радость. Каждым ударом сердца целую Тебя. На душе — черная тоска. Но я знаю, что это только короткая, полуденная тень нашей высокой любви и я счастлив. Твой Николай. Петербург, 5-го октября 1913 г. Вчера, родная, в Александринке на Мейерхольдовском Дон-Жуане с Юрьевым и Варламовым я совершенно неожиданно встретил Марину. Она только что получили мою открытку с просьбою позвонить в гостиницу и была крайне удивлена, как впрочем и я, нашей встречею. Я сидел в партере, она в бель-этаже. Увидали мы друг друга только в последнем антракте. Поговорить, конечно, ни о чем не успели. Условились только, что она послезавтра будет у меня и расстались как-то не совсем естественно, с каким то легким холодком, мне не совсем понятным. На первый взгляд она изменилась. В чем — сказать трудно. Та — да не та. Весь силуэт какой-то иной. Более изящный, но менее особенный: завитые волосы, очень уже холеные руки, при- вычка внезапно вскидывать глаза... Все это мне было ново и как-то плохо вязалось с виленским образом Таниного друга. Но под всеми этими новыми наслоениями все тоже Маринино горькое затишье. Была она не одна, а с каким-то молодым человеком из породы вечных студентов. Не сомневаюсь, что он в нее влюблен; питает-ли и она к нему какие ни будь чувства, — не ясно. Собою он очень незаметен, но если его заметить — почти красив. Сложен прекрасно, но мешковат и крайне не элегантен. Зовут его как-то очень пышно, если не ошибаюсь, Всеволод Валерианович, а фамилия — Петров. Живет Марина с братом, который в этом году переходит уже на третий курс, почему-то врозь. У неё небольшая квартира; у Сережи комната поблизости от неё. Кажется она очень интересуется театром, чего я в ней раньше никогда не замечал, хотя в Клементьеве мы с ней и говорили об её «двойной душе». |
| Дьяконов не раз говорил Н(иколаю) Ник(итичу): «Меня калуверы 1640 хотят поколотить» – «Знаете ли что: если бы я был человек ловкий, мог бы содрать с них немалую толику за молчание». – Чего же вы зеваете? – Поезжайте сами с «гранкой». Разговор этот происходил, конечно, 1641 шутя. Д(ьяконов) – человек слабого здоровья, но 1642 не бедный (20 000 р(ублей) имел) и факт – боялся избиения. За рассказы не брал из редакции гонорара. Д(ьяконов) был предан Н(иките) П(етровичу) по памяти покойного своего 1643 брата, честнейшего человека, умершего нищим от чахотки, автора «Из общества мрака и наживы». Отец же Сенатова-рассказчика был побит в Черкизове. Н(икита) П(етрович) готов был быть крестным отцом любого иноверца. Почему Н(икита) П(етрович) построил дачу на чужой земле и именно 1644 в Черкизове, затратив на нее сумму, достаточную для (постройки) на 1645 собственной земле дачи в ином и лучшем месте? В. Г. Сенатов в 1886 г. ежедневно бывал на даче у Н(икиты) П(етровича) и доставлял своим посещением удовольствие только Н(иките) П(етровичу), а не другим, как человек, только вызнающий, а о себе ничего не рассказывающий, кроме самых пустяков. Сей услужливый кавалер (кому надо) после дальних 1646 прогулок предлагал Н(иките) П(етровичу) почесать пятки, а С. И. Гальперсону во время путешествия в Сергиев Посад – натирал 1647 водкой ноги и одевал их в портянки. Существует в Москве врач Владимир Сергеевич Гиляров, родной племянник Н(икиты) П(етрович)а. – А что вы скажете на это: я хочу попросить Н(икиту) П(етровича)похлопотать у губернатора (кн. Долгор(укова) 1648 ) насчет местечка медицинского инспектора, а? – Попробуйте, спрос не беда. – Ведь Н(икита) П(етрович) устроил, что недоучки в семинарию без экзамена принимаются. А? Одною из характерных черт Н(икиты) П(етровича) была неохота спорить, хотя он обладал могучей диалектикой. Некот(орые) говорили так: чувствуют, что на моей стороне правда, а не находимся, что возразить. Однако споры бывали. И очень ярые, напр(имер) с С. А. Юрьевым и особенно с чехом профессором Иезбером 1649 (1868–69 г(оды)) – политическ(ого) характера. Споры с последним были громогласны, так что прислуга всегда 1650 думала 1651 в этом случае: «Они ругаются и серчают». Кричал Иезбер, доказывая, что Австрия рано или поздно будет губернией России, что поляки – те же славяне, родные даже 1652 по языку и т. п., но Н(икита) П(етрович) выражал иное мнение. |
| В настоящее время присоединяю еще Г) непосредственную отсылку денежной помощи в Черногорию (последовавшую уже в период следствия). Разберу каждую статью порознь. А) Славянский комитет. В деле имеются три к нему счета, в сложности на сумму 3647 р. 90 к. Совет Славянского общества (в отношении от 15 мая 1878 года) признал их все правильными и из них 600 руб. «несомненно обязательными к платежу». Колебание, с которым говорит Совет об обязанности платить остальную сумму, не колеблет моего права считать ее за ним: a) когда он же нашел все счета правильными; б) он же удостоверяет, что о безвозмездности печатания не было условия; в) когда колебание его основано на его же благодарности за безвозмездность печатания, объявленной мне без моего ведома и притом ранее того печатания, на которое представлен счет, а именно 12 янв(аря) 1876 г. (проток(ол) 12 апреля), и относившейся следовательно к предшествующему времени. Во всяком случае, если бы Совет утвердился в своем мнении о необязательности платежа, это был бы гражданский спор, и пока он не решен судом, цифру 3647 руб. 90 коп. я считаю твердою. Б. Вспомоществование болгарам и добровольцам. О факте удостоверяют очевидцы: 1) Ф. А. Гиляров, видевший, что я выдавал болгарину деньги на вооружение (показ(ание) 7 янв(аря) 1878 г.); 2) В. И. Трескин, тоже видевший выдачу денег восточным славянам (янв(аря) 27); 3) С. А. Юрьев, на глазах которого, как он выражается, выдал я болгарину «довольно крупную пачку ассигнаций» (11 марта); 4) С. Д. Тихобразов, бывший свидетелем выдачи добровольцу Фермору денег, как он предполагал, на экипировку (янв(аря) 28); 5) Бурова, видевшая, что я выдавал деньги добровольцам (17 марта); 6) Н. И. Пастухов, видевший, что одному из болгар выдал я 200 руб., а другому 100 или 150 руб., и другим выдавал, хотя и невдомек сколько (3 мая); 7) М. Г. Черняев письмом и подтвердительным показанием вспоминает о получении им 2500 рублей чрез Фермора и о том, что Фермор снаряжен на средства редакции «Современных известий»; 8) Экземплярский (марта 13) и Оглоблин (марта 18) говорят о сербе, получавшем из редакции жалованье и пособие; 9) Измайлов (16 марта) передает слышанное им, что рука моя «не оскудевала в помощи на пособие страждущим семействам православных христиан на Балканском полуострове, а также на пособие добровольцам». Во сколько считать эти пособия, о которых удостоверяют столько свидетелей-очевидцев? Не считая 2500 рублей, отправленных с Фермором М. Г. Черняеву, я полагаю свои расходы на вспомоществования болгарам и добровольцам свыше 2000 р. Как бы мы ни стали уменьшать эту цифру, во что бы ни класть толстую пачку, виденную Юрьевым, во что бы ни ценить выдачу денег на вооружение, свидетелем чего был Ф. А. Гиляров, и все прочие выдачи, о которых говорят другие свидетели, их в сложности никак уже не может быть менее хотя 1000 руб., если не считать, что пособия выдавались гривенниками и рублями. Итого следовательно с 2500 р., о которых свидетельствует г. Черняев, на эту статью 3500 рублей. |
| Грека Юрьева прислал в Россию Цареградский Патриарх Кирилл при грамоте к Государю от 26-го Октября 1636 года, в которой просил у него сорока черных лисиц. «Писал я к великому твоему Царствию, благословил и многолетствовал; в грамате своей с Иваном Петровым, прозвище Тафрали я писал, что Божиею милостию в добром здоровьи пребываем, еще не на Патриаршестве, только весь народ, малые и великие, ко мне прибегают; я же, не хотя иметь обиды от Агарян, имею человека своего на Патриаршестве, который был слугою моим, по имени Кир-Неофит; видя по времени, что здесь в миру многое есть непостоянство, и что если Бог не сотворит милости своей, раззорится весь мир, прошу Царствие твое, да премудростию своею, какую имеешь от Бога, промыслишь о том; мы же не доверяем писать, боясь чтобы наши граматы не досталось врагам нашим. Поклоняюся Царствию вашему, да произволишь, когда переводят наши граматы, иметь их втайне; ибо Фома Чукин здесь боялся, чтобы не писали о нем, как он делает неправды, известит же о том Афанасий толмачь, что ведает; приходя ко мне жаловался он, а я извещаю Царствие твое: кроме сего к тебе великому Государю, на Фому, ни какаго зла я не писывал, а праведно было на него писать к великому Царствию твоему; ибо ты творишь такую милость нам и подобает любить и писать всю истину; но я о том не писал, а Фома жалуется и плачется Пашам и вельможам; только всесильный Бог да смирит его. Писали мы к великому твоему Царствию с Иваном Петровым, о шубе черных лисиц, что у нас требовали от Царя, и опять, позвав нас, вопросили: писалиль мы о том или нет? и мы отвечали, что писали, и опять нам приказали писать... А я, меньший богомолец Царствия твоего, имея великую любовь и благое упование, что Божиею милостью великое твое Царствие прошения моего не оставит, обещал что сбудется хотение их конечно. И ныне, великий Государь, опять пишем и молим, как повелели нам и писали мы сию нашу грамату своею рукою, с Петром Юрьевым, и молим великое Царствие твое, да сотворишь великую милость нам, пошли сорок черных лисиц, чтобы нам здесь обрести честь от вельможей царских, именем и милостию великаго твоего Царствия. Слышали мы, что сотворило милость великое ваше Царствие, о мних Аверкие и освободили его от запрещения, но сюда его отпускать не велите. Преклоняюса до земли великому Государю за сострадание, оказанное моему убожеству, за утешение милостынею и за то что удостоили, ради моего ходатайства, освободить того, о ком я молил (вероятно Греков, которые были задержаны по делу Митрополита Аверкия). Все слышавшие о таком великодушии царском, восхваляли великаго Государя, меня же наипаче почтило милостивое приятие моего ходатайства. Скажу еще Царствию твоему: что здесь имеют обычай часто видеть посланных твоих, а вот уже два года их не видали и весьма сему дивятся.» |
| ния, в коем он, доводя до сведения Совета Академии о допущении им, на основании разрешительных указов Святейшего Синода, к приемным испытаниям для поступления в число студентов I-ro курса Академии одного греческого и шести болгарских уроженцев, – сообщал, между прочим, следующее: «Все они подвергнуты были, пред особо для сего назначенными комиссиями из наставников Академии, устному испытанию по Священному Писанию Нового Завета и общей церковной истории и писали одно сочинение на богословскую тему. – Применяя к экзаменующимся, как иностранцам, указанные в Синодальном определении от 11 марта – 5 апреля 1869 года льготы, комиссии нашли возможным отметить познания их следующими баллами:… Петра Юрьева – по Священному Писанию – 1. по общей церковной истории– 2–. Письменные работы их отмечены баллами… Юрьева – 2½». В виду сего Советом Академии постановлено было: «ходатайствовать пред Его Высокопреосвященством о разрешении принять… болгарского уроженца Петра Юрьева, оказавшегося совершенно неподготовленным к прохождению академического курса наук, – в число вольных слушателей академических лекций». – 3) По определению Совета Академии от 3 ноября того же 1899 года болгарский уроженец Петр Юрьев был уже уволен, согласно прошению, из числа вольных слушателей академических лекций, с выдачею ему от Совета Академии удостоверения, от 3-го ноября 1899 года за 477, в том, что он «в течении сентября и октября месяцев текущего 1899 года на правах вольного слушателя посещал академические лекции и представил, наравне со студентами Академии, первое семестровое сочинение». – 4) Никаких сведений об изменении фамилии просителя «Юрьев» на фамилию «Карагеоргиев», а равно и о том, было ли рассмотрено подлежащим профессором и отмечено каким-либо баллом представленное Юрьевым семестровое сочинение (экстраординарные профессора И.Д. Андреев и Н. Г. Городенский , которым в 1899 году студенты I-ro курса подавали первое семестровое сочинение, ныне уже не состоят на академической службе), – в делах Совета Академии не имеется. |
| Эта повесть печаталась в «Русском вестнике» 448 Каткова одновременно с «Анной Карениной», и Толстой леонтьевской легендой заинтересовался – хотел ее перепечатать в сборнике народных рассказов, в издании «Посредника», но из этого ничего не вышло; и не потому ли, что повесть «Дитя души» – хотя и понравилась Толстому, – но при ближайшем рассмотрении она показалась ему очень уж православной, церковной... 449 Приведем здесь и этот отзыв Толстого о балканских повестях Леонтьева (со слов А. Александрова, который беседовал с Толстым в 1888 г.): «Его повести из восточной жизни – прелесть. Я редко что читал с таким удовольствием. Что касается статей, то он в них точно стекла выбивает; но такие выбиватели стекол, как он, мне нравятся» 450 . Две избранницы В Янине же Леонтьев писал роман из русской жизни – «Две избранницы» (1870). По данным С. Н. Дурылина, эта повесть была отвергнута Юрьевым для славянофильской «Беседы» и Катковым для «Русского вестника». В 1885 г. первая часть была помещена в газете «Россия» 451 , вторая хранится в архивах, а третья едва ли была написана. Главное лицо Матвеев – последний в ряду леонтьевских супергероев, но в нем меньше автобиографических черт, чем у Ладнева в «Подлипках», «Египетском голубе», Благова в «Одиссее Полихрониадесе». Здесь Леонтьев проецирует себя в военного – блестящего офицера. Матвеев – полковник, кончивший академию Генерального штаба, герой кампаний – крымской, польской, туркестанской, позднее – генерал. Он на два года моложе автора – родился в 1833 г. Может быть, кое-что в Матвееве напоминает генерала графа Игнатьева, посла в Константинополе и начальника Леонтьева во время его службы на Балканах. Роман развертывается в Петербурге – в этом Вавилоне «гнилой нужды и хладной роскоши». В душе высшему свету и нигилистической интеллигенции Матвеев предпочитает простых «азиатцев» сартов и простых русских солдат. В столицу же он приехал, надеясь, что теперь, в 1867 г., вспыхнет большая европейская война и ему удастся принять в ней участие. Матвеев любит войну и заботится о своей карьере. При всем своем благородстве, он умеет при случае хитрить. Чем-то он похож на честолюбивого друга Вронского Серпуховского, приехавшего из Туркестана, да отчасти и на самого Вронского... 452 У Матвеева связь с молодой москвичкой – женой некрасивого набожного сановника – немножко Каренина! Но никакой драмы здесь нет. Сановник почти что мирится с изменой жены, он считает, что в его положении Матвеев – лучшая «случайность» или «возможность». Его жена тоже «не устраивает драмы» и весело заботится о карьере своего возлюбленного. |
| Ярослав, ничего не зная о смерти отца, привел в Новгород варягов и расставил их по дворам Пришельцы начали бесчинствовать; составился против них заговор, и последовало избиение варягов во дворе какого-то Поромони. Ярослав, в отмщение за это, зазвал к себе в Раком (близ Новгорода, за Юрьевым монастырем) зачинщиков заговора под видом угощения и приказал перебить. В следующую ночь за тем пришло ему из Киева известие от сестры Предславы о смерти отца и об избиении братьев. Тогда Ярослав явился на вече (народная сходка), изъявлял сожаление о своем вероломном поступке с новгородцами и спрашивал: согласятся ли ему помочь. " Хотя, князь, ты и перебил нашу братию, но мы можем за тебя бороться " , - отвечали ему. Новгородцам был расчет помогать Ярославу; их тяготила зависимость от Киева, которая должна была сделаться еще тягостнее при Святополке, судя по его жестокому нраву; новгородцев оскорбляло и высокомерное поведение киевлян, считавших себя их господами. Они поднялись за Ярослава, но вместе с тем поднялись и за себя, и не ошиблись в расчете, так как впоследствии Ярослав, обязанный им своим успехом, дал им льготную грамоту, освобождавшую их от непосредственной власти Киева и возвращавшую Новгороду с его землею древнюю самобытность. Ярослав выступил в поход против киевского князя в 1016 году с новгородцами, которых летописец считает до 40000; с ним было также до 1000 варягов под начальством Эймунда, сына норвежского князя Ринга. Святополк выступил против него осенью с киевлянами и печенегами. Враги встретились под Любечем и долго (по летописям, три месяца) стояли друг против друга на разных берегах Днепра; ни те, ни другие не смели первые перебраться через реку; наконец киевляне раздражили новгородцев презрительными насмешками. Святополков воевода, выехавши вперед, кричал: " Ах вы, плотники этакие, чего пришли с этим хоромцем (охотником строить); вот мы заставим вас рубить нам хоромы! " - " Князь, - закричали новгородцы, - если ты не пойдешь, то мы сами ударим на них " , - и они перевезлись через Днепр. Ярослав, зная, что один из воевод киевских расположен к нему, послал к нему ночью отрока и приказал сказать ему такого рода намек: " Что делать? Меду мало варено, а дружины много " . Киевлянин отвечал: " Хотя меду мало, а дружины много, но к вечеру нужно дать " . Ярослав понял, что следует в ту же ночь сделать нападение, и двинулся в битву, отдавши такой приказ своей дружине: " Повяжите свои головы платками, чтобы отличать своих! " Святополк заложил свой стан между двумя озерами и, не ожидая нападения, всю ночь пил и веселился с дружиною. Новгородцы неожиданно ударили на него. Печенеги стояли за озером и не могли помочь Святополку. Новгородцы притиснули киевлян к озеру. Киевляне бросились на лед, но лед был еще тонок, и многие потонули в озере. Разбитый Святополк бежал в Польшу к своему тестю Болеславу, а Ярослав вступил в Киев. |
| Земледельческое население носило общее название сельнян. Некоторые из них имели свои собственные участки и назывались земцы или своеземцы. Другие жили на землях Великого Новгорода, платя поземельную дань Новгороду или его кормленникам; другие – на владычних и церковных, третьи на боярских или вообще на землях частных собственников, которыми быть могли житые люди, купцы, дети боярские. Эти, не имеющие собственной земли, носили общее название – смерды. Они были свободные люди, и имели право, по условиям, жить на чужих землях, оставлять их и переходить к другим землевладельцам; но по известиям, сохраненным некоторыми благочестивыми отцами в поучениях, часто терпели насилия от сильных и богатых. В XV-м веке их состояние сделалось гораздо зависимее, так что в договоре с Казимиром 39 постановлено не принимать веры жалобам смердов наравне с рабами. Их отношения к владельцам состояли иногда в плате, чаще в уступке им части натуральных произведена за труд, смотря по условиям времени и местности. В одних местах, как например, во Псковских волостях они назывались изорники, т. е. нанимавшее землю у владельца и платившие за нее покруту (условие), в некоторых новгородских краях они назывались поземщики, и платили за земли позем; в других они были половники, т. е. получавшее половину произведений: эта форма была самая обыкновенная; в других местах – третники, дававшие треть собираемых произведений, и четники, дававшие четверть собранного количества. Также точно владевшие огородами давали их рабочим на таких же условиях, а промышленники тем же способом отдавали свои рыбные ловли. Отказ со стороны владельца земледельцу во псковской судной грамоте называется отрок. В этом памятнике постановляется правилом, чтобы отрок давался раз в год – на Филиппово заговенье; это совпадает с Юрьевым днем, принятым во всей Руси в древности для перехода земледельцев от одного владельца земли к другому. Но был еще обычай у бояр отдавать свои земли и угодья в кормленье другим, так точно, как и Великий Новгород, не лишаясь права собственности над своими землями, отдавал их в кормленье. |
| Пожары вообще и пожар 1547 года в частности оказали, разумеется, некоторое разрушительное влияние на иконопись, однако, не такое большое, чтобы совсем уничтожить все следы ее. Следы росписи, действительно, уничтожены там, где потребовалось возобновление штукатурки, на местах, особенно подвергавшихся порче: вблизи пола и деревянных предметов и проч., но там, где сохранилась старая штукатурка (а сохранилась она во многих местах, благодаря тому обстоятельству, что укреплена на гвоздях), – сохранились и следы живописи там, где не было перемены композиций; в XVI столетии иконопись XV века сохраняется хоть со слабыми, но заметными колерами, а и после пожара 1547 года иконопись только возобновляли с некоторой переменой композиции, против чего восставал Висковатый. Не разбирая технической кладки стен, одни эти свидетельства уже само собою указывают на сохранение иконописи времени великого князя Василия Дмитриевича. Таким образом, результаты, добытые из изучения летописей и остатков следов древней постройки собора, не только не противоречат возможности сохранения стенописи XV века, но и прямо подтверждают целость ее. Если целы старые стены собора, расписанные в начале XV века Андреем Рублевым с братией, и если производившиеся в соборе переделки не могли разрушающим образом повлиять на древнюю стенопись, то мы можем рассчитывать на восстановление этой стенописи в двух видах: I) стенописи первоначального расписания при Рублеве и II) стенописи, известие о которой сообщено летописью в 1488 году. Соборная паперть впервые была украшена стенописью в июне 1564 года. В 1648 году на паперти стенное письмо повелено было писать наново. Здесь же, на юго-восточной стене, в 1661-м году, Симон Ушаков написал Нерукотворный образ Спасителя 3 . Ту же паперть в 1667 году разными красками расписывает Иван Филатов, под руководством Ушакова 4 ; двери же были расписаны греком Апостолом Юрьевым 5 . Из надписи на столпе у левого клироса храма видно, что соборная стенопись была поновлена в 1697 г. После пожара 1737-го года в храме на паперти, как читаем мы в одном документе, «от дождя бывала течь великая и повреждение не малое, и стенное письмо на паперти от капели отмокло и осыпалось. |
| В Малороссии это начинается крестным ходом на жито, с молебном и водосвятьем, и окропленьем нив св водою, после чего молодежь забавляется играми, катается по житу, чтобы быть сильными и здоровыми, как Юрьева роса. В Белороссии выгоняют скот вербой на Юрьеву росу; поговорка: «выдти на Юрьеву росу» значит выздороветь больному человеку. По выгоне скота на Юрьеву росу, хозяин уже не заботится об нем, будучи уверен в безопасности своей скотины, порученной покровительству св. Георгия. Есть поговорка: «св. Юрий коров запасает, а Никола коней». Юрьев день [есть] время перелома во времени. Пословицы: Егорий с водой, а Никола с травой — знаменуют время разлива и спаденья вод, бывающих в это время. Егорий с полувозом, а Никола с целым возом, Егорий с теплом, а Никола с кормом; Егорий с кормом, а Никола с мостом. С этого дни начинаются торги, сроки, выгоны, первое сеянье ярового и огородных растений, словом, все важные труды и сделки крестьян, а потому имя Георгия призывается сильно в помочь. Как весенний, так и осенний Юрьев день в старину был замечателен сроком перехода поселян от одного помещика к другому и поселения их по условиям на помещичьей земле. Самый оброк, взносимый крестьянами, называется Юрьевым. Крещенье кукушки в пятое, шестое, иногда седьмое воскресенье по Пасхе есть праздник женского побратанья; в день жен мироносиц поселянки идут в лес, уже покрытый листьями, и там, нагнув две молодые березки, связывают их ветвями, платками и полотенцами, так чтобы они составили венок, и к этому венку привешивают два креста. Две подруги, желающие покумиться, ходят вокруг венка в разные стороны и по три раза крестообразно целуются сквозь венок, а прочие женщины поют: «Ты кукушка ряба, ты кому же кума? Покумимся, кумушка, покумимся, голубушка, чтоб нам с тобою не браниться». После сего подруги меняются крестами и, с того времени называясь кумами, живут в мире и согласии. В ознаменованье готовят тут же яичницу и после дружеского пиршества пляшут обыкновенные плясовые соседки. В иных местах, надев на кукушку крестик или на травку кладут на платок и сев вокруг, меняют крестами. |
|
|
