| Совершенно иначе читается это место в немецких переводах, равно как в русских, сделанных недавно для Евреев. В немецких переводах, большею частью, это место читается так: «Deine Kinder werden dir geboren, wie der Thau aus der Morgenröthe». У Пумпянского переводится ближе к еврейским буквам: «с роду посвящается тебе юношество; роса твоей молодости». Мандельштам переводит в этом же роде: «от роду он (т. е. народ, о котором говорил выше) как бы дар юности тебе, – как бы роса детства твоего». Сличая эти переводы с еврейским текстом, нельзя не видеть, как они явно уклоняются и от духа и от буквы еврейского текста. В некоторых из них, сравнительно с еврейским, есть нечто излишнее, в других кой чего не достаёт и все отличаются произвольностью перевода слов и, оттуда, неверностью понимания смысла. У Пумпянского, напр. откуда-то взялось: «посвящается»; у Мандельштама: «как бы», «дар», а в немецких переводах: «Kinder» и проч. Важнее всего здесь разумеется то, что еврейским словам даётся совершенно неправильное значение. Еврейский настоящий текст этого места читается так: ; сокращено из и означает «от» и «из»; от любил (Пл. 17:2), прежде всего, значит ложесна ( Чис. 12:12 ) и, далее, роды или рождение; поэтому можно перевести и от роду, если бы был в этом смысл; но ближе и вернее перевести: «из чрева» (Сравн. Иер. 20:18 ). , кроме «от» и «из» ещё значит и «прежде чем» ( Агг. 2:16 ). (от сделаться тёмным, неясным), значит: «утро, заря,» которая своим появлением, хотя несколько прогоняет мрак ночи, но в то же время не даёт полного света (Сравн. 1Цар. 9: 26 ; Иов. 3:9 ), или по Рудингеру, место на горизонте, откуда «восходит заря» (Hesen. Thes. Bohl. стр. 338); а между тем у еврейских учёных это слово переводится словом «юность», у некоторых же немецких экзегетов словом «мужество» и т. д., словами, могущими быть только весьма далёкими и переносными значениями этого слова к; суффикс второго лица; роса; (от ) родил Тебя; производное значит рождение, рождённый и потом далее: юность и, пожалуй молодёжь; только последнее значение совершенно неприложимо здесь, потому что для обозначения имени собирательного требуется множественное число. |
| Юность – прекрасная пора. Закаты и рассветы, походы и театры, концерты и выступления. Жизнь в это время воспринимается обостренно и грустно: постоянно ищешь ее смысл. С утра до вечера на работе, пришел домой, поспал и опять в «свое стойло», как в конюшню, — такое будущее виделось мне ужасным. Я думала: если нет смысла в жизни, тогда этот мир безумен. Каждая жизненная история по-своему интересна. Наша собеседница Татьяна N попросила о том, чтобы ее размышления о многолетнем опыте счастливой семейной жизни были опубликованы анонимно, она рассказывает читателям портала «Правмир» свою историю и делится секретами семейного счастья, которые проверены на ее собственном опыте, опыте жены творческого человека. В детстве меня крестила бабушка в тайне от родителей. Она очень любила меня, часто рассказывала про свою молодость, про свою жизнь Значит, она предчувствовала, что я буду за нее молиться, и доверялась мне. Молитва – это особое общение, когда душа с душой говорит. И у моего мужа Володи та же история: его очень любила бабушка, стараясь не показывать, что выделяет его среди других внуков. Можно сказать, ее душа тоже прозревала, что он будет за нее молиться. Как говорил один философ, нет ничего скучнее возраста от 25 до 60 лет, когда произрастает только карьера. А возраст детей и старых людей — метафизический, они прозревают жизнь. Помню, в детстве я любила смотреть на небо и размышлять. Господи как хорошо, а ты про Бога еще ничего не знаешь. Или весной идешь из школы с пятерками в новом пальтишке и сапожках, в береточке. Текут ручьи, снег лежит, солнце светит – и так радостно на душе– как красиво! И вдруг понимаешь, что когда-нибудь ты умрешь, а эта красота будет всегда. Мне кажется, это такое пробуждение души. Я увидела его душу через песни Юность – прекрасная пора. Закаты и рассветы, походы и театры, концерты и выступления. Жизнь в это время воспринимается обостренно и грустно: постоянно ищешь ее смысл. С утра до вечера на работе, пришел домой, поспал и опять в «свое стойло», как в конюшню, — такое будущее виделось мне ужасным. Я думала: если нет смысла в жизни, тогда этот мир безумен. |
| Молодость должна быть приготовлением к почтенной и благословенной старости; она должна заготовлять ту жатву, которую душа соберет у порога вечности. Нет ничего восхитительнее, как юность благонравная и чистая! нет ничего прекраснее, любезнее, как юноша скромный, трудолюбивый, верный чувству долга! О, если б молодые христиане понимали истинную славу! Они бы ни за что в мире не согласились губить ее теми забавами, которые влекут за собой раскаяние и стыд! Раз потерянная невинность уже не возвращается! раскаяние, конечно, может многое загладить, но это уже не сладостная невинность! Если б молодость знала! Если б старость могла! Я буду набожен, когда состарюсь, когда у меня будет менее дел и забот! Когда состаришься? Да, если б ты был уверен, что для тебя будет старость! Сколь многие, подобно тебе, говорили: " завтра, повремени " , для которых завтра принесло суд и вечность! Сколь многие не радели об исповеди и св. причащении, когда могли, и были лишены спасительных Таинств, когда возжелали их! Ты покаешься при смерти, говоришь ты? Но кто же поручится тебе, что ты будешь иметь время каяться? " О, Бог Милосерд! " , - говоришь ты. Да потому-то Он и предлагает тебе теперь прощение, которого ты недостоин! Но Тот, Кто обещал прощение кающемуся грешнику, не заверил его, что для него будет завтра! Напротив, Он предупреждает его, чтоб всегда был готов, потому что смерть приходит неожиданно. Услышь, что глаголет Господь и Судия праведный: " Бдите убо, яко не впасть в кий час Господь ваш приидет!.. Аще ли же речет злый раб той в сердце своем: коснит Господь мой приити; и начнет бити клевреты своя, ясти же и пити с пианицами; приидет Господь раба того в день в он же не чает, и в час в он же не весть;и растешет его полма, и часть его с неверными положить: ту будет плач и скрежет зубов " (Мф.24,42.48-51). Не безумие ли играть своею вечностию на авось? Случаи внезапной смерти бывают ежегодно: как же, зная это, рассчитывать на завтра? Можно ли засыпать покойно, не очистив совесть молитвою и покаянием? ЗАКЛЮЧЕНИЕ Может быть, мой дорогой, тебе придется слышать и другие возражения против религии; я собрал здесь только главнейшие. |
| 2 П. Б. Шелли. Стихотворение «Стон». ПРЕДИСЛОВИЕ Многие не узнают того молодого человека, чьи черты я здесь запечатлеваю, и не вспомнят ни единой минуты, когда сами были бы похожи на него. Дело в том, что не каждому довелось быть молодым. Не следует думать, что молодость — благо, которое боги даруют всем подряд; припомним наш коллеж:, припомним четырнадцатилетних торгашей или светских щеголей, столь рассудительных, столь спесивых, мечтавших о любовнице и о клубе, необходимых им для того, чтобы, едва вырвавшись из школьных стен, упрочить свою репутацию. Немало юных созданий умирает вскоре после рождения; их быстро превращает в мужчин свет, если они родились в буржуазной семье, или нужда — если они из простых. Светские обычаи и условности убивают юность так же неотвратимо, как подневольный труд. Дети из народа мужают как-то сразу: юности необходим досуг — для бескорыстных занятий, чтения, бесед. Сколько гениальности должно быть присуще двадцатилетнему чернорабочему, отстоявшему в себе молодость! Воспоминания Горького о детстве читаешь с тревогой: кажется, что жестокие испытания вот-вот погасят высокое пламя. Ницше, безусловно, прав, когда разоблачает принятую в современном обществе ложь о святости труда. Неопределенность — вот первая черта, по которой мы узнаем молодого человека. В нем живет девственная сила, еще не отданная чему-то одному; он еще ни от чего не отказывается; перед ним открыта любая стезя. На эту недолгую пору нам позволено не жертвовать ни единой частицей нас самих, а может быть, просто бог до поры до времени согласен любить нас несмотря на. то, что мы служим двум господам, а вернее сказать, бессчетному множеству господ. Это время беспутства и святости, печали и ликования, насмешек и преклонения, честолюбия и жертвенности, жадности, самоотречения... Через какую ломку надо пройти, чтобы достичь так называемого возмужания! Ребенок жил в стране чудес, под сенью родителей, полубогов, исполненных совершенства. Но приходит отрочество, мир вокруг ребенка внезапно сужается и темнеет. Какие там полубоги! Отец на глазах превращается в деспота и обидчика; мать — жалкое существо. Теперь уже не вне себя, а в себе самом подросток открывает бесконечность: он, который был малым ребенком в огромном мире, восхищенно созерцает свою необъятную душу в съежившейся вселенной. Он носит в себе пламя, питаемое бесконечным чтением и раздуваемое любым ветерком. Правда, и для него придумана узда — это экзамены: «До двадцати лет приходится сдавать столько экзаменов, — замечает Сент-Бёв, — что это отбивает охоту ко всему». Но вот наконец диплом получен. Что делать дальше? |
| Разделы портала «Азбука веры» Сайт о здоровье и медицине психолог Марина Сульдина 04.07.2019 18.04.2023 ( 8 голосов: 4.3 из 5) Оглавление Всем нам знакомо чувство вины. Но немногие из нас знают о том, в чем его сила и ценность; как отличить мнимую, болезненную, вину от истинной и как их преодолеть. В книге психолога Марины Сульдиной собраны яркие свидетельства известных мыслителей, психологов и жизненные истории, которые помогают по-новому взглянуть на свой внутренний мир. Если мы не научимся правильно понимать собственное чувство вины, не попытаемся распознать, на что оно указывает, нам будет трудно жить осмысленно и счастливо. Исследовать свою душевную жизнь непросто, но интересно. А главное, правильный самоанализ (но не самокопание) подарит бесценные знания о себе, которые сделают нашу жизнь свободной и ясной, уберегут от серьезных ошибок. Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви “ИС Р17–711-0446”. Фрагмент книги (15%) Дорогой читатель! Я с большой радостью приветствую вас и приглашаю поразмышлять вместе со мной над непростой, но такой важной для многих из нас темой — чувством вины. Когда я писала эту книгу, мне хотелось, чтобы она стала для кого-то проводником в запутанных лабиринтах внутренней жизни, чем-то вроде фонарика, который освещает дорогу, помогая понять, где ты находишься и в каком направлении сделать следующий шаг. И если хотя бы в какой-то степени мне удалось этого достичь, я могу считать свою задачу выполненной. Но перед тем как начать наш важный разговор, мне хотелось бы немного рассказать о себе. Это моя первая объемная работа, и, по-видимому, она завершает определенный этап в моей жизни. Ему сложно дать однозначную характеристику, но название дать легко — конечно же, это молодость. Молодость, так же как юность и детство, — это время накопления. Сейчас впереди у меня зрелость и, если повезет, старость — значит, приходит время отдавать. Но отдать было бы нечего, если бы не замечательные люди, которые на протяжении всей моей жизни одаривали меня, — без их вклада эта книга не могла бы состояться. |
| В Капитолине было что-то безвольно-нервное, бесстрастно-ласковое, что-то и мягко-кружевное. В ней мне всегда чудился игривый, тонкий блуд смиренномудрой фиалки, который был, впрочем, так же бесплотен и безвиден, как та бесцельная, сребристо-зыбкая, талантливая явь на сонном озере от дальних небосклонов. Самое же главное: она была нервная, но никогда не раздражалась, и за много лет знакомства с Запольскими я не помню ни одного случая, чтобы она была злобно настроена или грубо капризна. Впрочем, судьба к ней была тоже ласкова: около нее все вещи тоже умно улыбались и пели юность Шубертовых песен. Однако, не подумайте, что я был влюблен в Капитолину... Или, лучше сказать, да, был влюблен в обоих Запольских, но именно так, как и в Шубертовы песни, которые она десятками пела мне под мой аккомпанемент или Михаила. Часто и много раз она певала мне все подряд и из “Прекрасной мельничихи” и из “Зимней дороги”, и все, и все из этих нескольких сот хрустяще-радостных, щемяще-милых, интимно-шепчущих романсов Шуберта. Оба они были наивны и мудры, легкомысленны и ненадежны, талантливы и остроумны, беспечны и глубоки... Эх, молодость, молодость! Любил я Запольских. Молодо, красиво любил. Теперь уж нет такой ажурной и страстно-чистой любви ни у меня, ни у других! До середины июля мне никак не удавалось оставить Москву, чтобы посетить Запольских, и мысленно я откладывал свою поездку на август. Вдруг в первых числах июля я получаю от Запольских телеграмму: “Приезжай немедленно нотами. Телеграфируй выезд. Запольские”. В чем дело? Я ничего не понимал. Я понимал в этой телеграмме только одно слово – “нотами”. Весной мы условились, что я привезу ряд вещей, старых и новых, которые мне обещали достать букинисты. С этими нотами я и должен был приехать. Но все остальное мне было непонятно. Если бы я им был нужен ради каких-нибудь семейных и домашних дел, тогда – зачем это упоминание о нотах? А если имелось в виду обычное наше музицирование, то почему это вдруг “немедленно”, да еще велят “телеграфировать выезд”. |
| И он увидел однажды – на восьмой день – ясно: он несчастен, и счастье невозможно. Что было бы, если бы он написал об этом? Счастлив, кто в страсти сам себе Без ужаса сознаться смеет. В страсти. И ему стало легче. Таков он был. Вовсе это не была лицейская любовь. Страсть. И он не смел признаться в ней. Самому себе. Кончились лицейские упражнения, страхи, тайна. Страсть владела им. И был страх перед страстью. Она теперь сама себя не понимала. Она была недовольна собою, недовольна божеством, которому сама принесла в жертву свою жизнь, свою молодость. Увы, где она, эта молодость? Она стара, и только внимательность, прилежное терпение великого мужа оставляют ей молодые часы. Старость ее молода. Все бы хорошо, да сегодня она вспомнила взгляд Авдотьи, простой, без выражения, по которому она сразу увидела, что Авдотья обратила на мальчика внимание. И она вспомнила, как Пушкин вдруг быстро и потерянно на Авдотью поглядел, почти так же, как тогда, как плакал. Ей просто жаль было его, как ребенка. Но мальчик удивительно горяч, без ума от внезапных, шалых страстей. И она почувствовала, что ни за что его Авдотье не отдаст. А поняв это, осердилась на себя. Пушкин вел себя вполне пристойно и даже под конец не шутил, что часто выходило у него неловко, бурно. И она придиралась к себе, заметила, что и этим недовольна. Николай Михайлович ежедневно уезжал верхом по грибы. Она с почтением смотрела на его посадку в седле. Стоило только держаться в седле понебрежнее – все бы сказали, что он скачет как молодой, как гвардеец. Куда там! Он проезжал как умный, великий человек, но отвык, и его прекрасная посадка была хороша, но чуть смешна. Без него она уходила иногда. Здесь дворец ограничивал собою все. Она уходила из китайской хижины, из живописного, хоть и скудного места, смотрела памятники. Пушкин после своего беспричинного громкого плача, которым вдруг себя осрамил, не смел к ним показаться. Он бродил кругом, то здесь, то там. На седьмой день он стал задыхаться. Между тем, шатаясь, пока Энгельгардт не показывался, занятый одною, только одною мыслью, он приучил себя с принужденным вниманием смотреть на царскосельские, или, как еще старики говорили, сарскосельские, памятники. |
| Притворно не веря ничему, они всему верили. Самое неверное дело была молодость, сила. Вдруг вернется? Это было бы проще всего. Нет надежды? Никакой? Все это ясно. И никто не верил. Как не так. Молодость, сила? Все может вернуться, все бывает. И все оказывалось тем, что уже было. Спокойствие! Ничего другого. Он покорно лез в яму, полную теплой воды. Унылая, суровая очередь толпилась за ним, ранние старики, безмолвные, угрюмые. Они приехали с надеждою на случай и чудо, которые одни вернут жизнь и силу. Не веря, сопровождаемый спокойным лекарем, пробовал он серные, горячие, кислые, холодные воды, и вот однажды, возвращаясь в одиночестве, не думая ни о чем, – внезапно засмеялся – ничему, никому, вдруг, и сам этому улыбнулся: не ждал. Горячие воды сказались. Он смеялся по их воле. Славный лекарь генерала Раевского распоряжался водами по-военному. Он вовсе не стремился к однообразию. Вначале он распорядился: – Серную горячую. Недаром и зовут Горячеводском. Через неделю распорядился: – Сегодня теплую кисло-серную. Потом, через неделю, подал мысль: – Теперь железную. Без железа нельзя. Вот после железной Пушкин и засмеялся. Любимый лекарь генерала был бывалый и остро понимающий леченье. Прежде всего он знал, что самые болезни малопонятны. Затем, что малопонятны воды. И, наконец, что они помогают, излечивают. Впрочем, у него был и собственный метод, может быть, и правильный. В книгах он не копался. От горячих вод – к холодным. Таков был его метод. И два месяца, по строгому приказу лекаря, он купался в водах, сначала в серной горячей, потом в теплой кисло-серной, потом в железной и, наконец, в кислой холодной. Генерал одобрял своего лекаря. – Без железа нельзя, – говорил он по поводу железных вод. Нет, общество у него было теперь другое. Он нашел другую недвижность. Он по-настоящему знал теперь, что странные облака, разноцветные, седые, румяные, сизые, – это вовсе не облака, а вершины гор, ледяные под солнцем. Он знал их: пятиглавый, как собор, Бешту, Машук, Железная гора, Каменная, похожая на гадюку – Змеиная. |
| Нам тогда казалось, что, наконец-то, начинается новая, совсем другая жизнь. Казалось, теперь мы скоро вернёмся в Отчий Дом из векового плена и жизнь теперь пойдёт по настоящей «верной дороге». Много раз потом, наблюдая и переживая последовавшие вскоре драматические события, я удивлялся: сколько же сил нужно было кому-то приложить, сколько средств и организационных талантов задействовать, чтобы этого не случилось, чтобы повернуть такое, казалось бы, естественное движение общества совершенно в другую сторону, направить в нужное им русло? Только некоторое время спустя я понемногу начал понимать смысл событий, происходящих перед моими глазами. Да, действительно, усилия - были приложены, огромные средства и таланты - задействованы, но главная причина заключалась не в этом, а совсем в другом. В тот памятный день, освободившись от строгой опеки, выйдя за вдруг распахнувшиеся тяжёлые ворота, мы так и не вернулись в некогда потерянный нами Отчий Дом, а пошли каждый своей, особливой дорожкой. Там, у Отца - мы догадывались! - нас ожидала простая скромная жизнь и ежедневная нелёгкая работа в смирении себя, в послушании старшим, к которой мы не были приучены. А нам, в общем-то, в глубине души, нравилось то, как мы жили всё наше детство и юность. Конечно - тесновато и бедновато, конечно - иногда страшновато, конечно - иногда приходилось на собраниях и всенародных выборах с лицемерной искренностью лобызать сапог Первого Товарища - но мы уже к этому привыкли с детства и враньё это не составляло для нашей совести особой проблемы. Да, самым краем своей души мы всегда помнили о какой-то очень большой крови, которая была пролита во времена молодости наших родителей. Мы привыкли равнодушным взглядом замечать вокруг себя развалины некогда прекрасных зданий, а в старых учебниках и книжках - выскобленные лица людей на коллективных фотографиях. Мы помним, как наши папы и мамы, рассказывая о своей молодости, понижали голос, начинали говорить очень тихо, а иногда и совсем умолкали, глядя куда-то в сторону... |
| Всякий, кто внимательно следил за своею внутреннею жизнью в её прошлом и настоящем, не может не заметить в приведенных рассуждениях Шопенгауэра много правды. Если прожигание жизни без всяких соображений о будущем может сделать человека несчастным, то и противоположная крайность – слишком осторожное отношение к будущему, с отречением ради него от настоящего, может оказаться в сущности невыгодным и привести в общем к уменьшению суммы счастья. И если с одной стороны возможно, что юноша расточивший свои силы в погоне за наслаждениями, в старости пожалеет, что не был воздержанным и осмотрительным, то не менее возможно и то, что старец, приближающийся к смерти, окинувши умственным взором всю свою прошлую жизнь, пожалеет, что не пользовался в свое время доступными наслаждениями и что не изведал всего того счастья, которое мог бы изведать. Да это можно сказать и не об одних только старцах. Неужели люди, с самой ранней юности привыкшие обдумывать каждый свой шаг, наперед рассчитывать и взвешивать последствия каждого удовольствия, опасающиеся всякого свободного проявления чувства и влечения, никогда не испытывают зависти при виде своих сверстников, беззаботно черпающих из жизни наслаждения, берущих от нее все, что можно взять при помощи молодости, красоты и силы? Благонравные мальчики, затем аккуратные юноши надеются со временем, в зрелых летах воротить потерянное и вознаградить себя за тот аскетизм, которому подвергались в молодости. Но проходят года, слабеет чувство жизни, пропадает душевная свежесть и они убеждаются, что теперь, если бы и захотели, они уже не могут так наслаждаться жизнью, как наслаждается юность. В такие минуты представитель умеренности и воздержания, быть может, пожалеет, что был излишне благоразумен, и при взгляде на ликующую, наслаждающуюся молодежь не без зависти подумает, что лучше кратковременная, но исполненная жгучего счастья жизнь, чем долговременное прозябание. Когда человек мечтает о будущем и жертвует ради него настоящим, то ему кажется, что он, вечно останется таким же, как теперь, всегда будет обладать тою же восприимчивостью к жизни и счастью, теми же интересами. |
|
|
