| От такой откровенности Власа, матери сделалось совсем дурно. Она прислонилась к стене и закрыла глаза. - Мамочка, садись, - кинулся к ней Влас, подставляя табуретку. - Делай, что хочешь, - поблекшим голосом прошелестела Татьяна Владимировна. - Спасибо, мамочка. Спасибо, - поблагодарил Влас, гладя мать по плечу. Глава двадцать девятая Замоскворецкий Черный " Ягуар " последней модели подкатил к трехэтажному желтому особняку на Садовом кольце. - Приехали, Юлий Юрьевич, - учтиво сообщил шофер. Замоскворецкий с безучастным видом сидел на заднем сиденье и, казалось, не слышал. Минут через пять, шофер повторил громче: - Юлий Юрьевич, мы приехали. Может, пойдете, а то уже восьмой час. Мы и так опоздали. Замоскворецкий вздохнул и, выйдя из машины, направился к особняку. Случайные прохожие с неприкрытым интересом оглядывались на вышедшего из " Ягуара " Замоскворецкого. И действительно, было на что посмотреть. Это был атлетического сложения высокий мужчина, натуральный блондин с голубыми глазами, эдакая " белокурая бестия " . Он был одет в богатую волчью шубу, в руках держал портфель из крокодиловой кожи. Замоскворецкий подошел к парадному подъезду, украшенному головами мифических чудовищ в псевдосредневековом стиле, и позвонил. У входа тускло поблескивала табличка из нержавеющей стали с надписью " Клиника эксклюзивной психотерапии доктора Князева " . Войдя в холл, Замоскворецкий небрежно скинул шубу на руки швейцару и остался в элегантном лондонском костюме. - Доктор у себя? - спросил он. - Ждет вас, Юлий Юрьевич. Пройдя по широкой мраморной лестнице на второй этаж, Замоскворецкий толкнул кулаком высокую сверкающую белизной дверь с надписью " Доктор Князев С.К. " . Святополк Каинович Князев восседал в высоком кресле за массивным квадратным столом из красного дерева. Над столом висела большая, но в то же время изящная хрустальная люстра. Почти всю правую и левую стену кабинета занимали антикварные книжные шкафы. Пол был устлан мягким темно-коричневым ковром. В кабинете отсутствовали окна. Правда, за спиной доктора имелось окно, но его наглухо заслоняло величественное зеркало в резной деревянной оправе. |
| - Очень рад, любезный Юлий Юрьевич. Чрезмерно рад, - приветствовал гостя доктор Князев, протягивая к нему обе руки. - Милости просим, садитесь, голубчик. Замоскворецкий, словно баскетбольный мяч в корзину, бросил свое тело в черное кожаное кресло, стоявшее в углу кабинета. - Слушай, Святополк как тебя там...? - Каинович, но я же не раз вас просил, дорогой Юлий Юрьевич, не утруждайтесь понапрасну, зовите меня просто " доктор Князев " . А то вечно у вас перепады, то Святополк Каинович, то Князь. Лучше уж единообразия держаться. - Лады. Доктор, сегодня вообще беда. Тяжело, как никогда. - Внимательно слушаю. Какого рода тяжесть? - Да как обычно... В том-то и дело, что никакой тяжести нет. Ничего нет! - голос Замоскворецкого нервно задрожал. - Я же тебе много раз рассказывал. Чувство это мне всю душу переворачивает, а что за чувство, не объяснить тому, кто его не переживал! Муть серая. Ну вот, задумаю я какое-нибудь дело, ну, поехать на переговоры с партнерами или более подходящий пример - поехать на итальянскую оперу в Большой театр с дежурной красавицей, и что? Приходит мне на ум убийственная мысль: а что потом? Ну вот, поеду я, все улажу или развлекусь, а потом-то что? Опять буду один! Никому не нужный. Ты мне, как обычно, скажешь девочку домой пригласить. Да что толку? Я их, блин, могу целый вагон привезти. А потом что? Потом, когда они уйдут, я один останусь? Во-о-от! То-то и оно, что один, - Замоскворецкий посмотрел на Князева глазами собаки, избитой хозяином. - Понимаешь оди-и-ин... Ничего ты не понимаешь! Резким движением Замоскворецкий достал из внутреннего кармана пиджака золотой портсигар и швырнул в доктора. Портсигар летел прямо в лоб Князева, но как-то странно изменил траекторию полета и мягко шлепнулся о стену в двух сантиметрах от зеркала. Доктор Князев поднял портсигар и невозмутимо сказал: - Да вы мученик, Юлий Юрьевич. Возьмите, пожалуйста, ваш портсигар и в другой раз не кидайтесь, а то так и зеркало разбить можно. Ситуация мне ваша, конечно, знакома. Хорошо, про девочек мы говорить не будем. |
| Вполне мог назвать его со своей точки зрения Сатурном– царем золотого века, подобно тому, как в последствии времени в своей Энеиде он изобразил его лицом божественного происхождения, восстановителем золотого века, напоминающим Латинской земле царствование Сатурна 45 . Стоя на такой точке зрения, смотря на Августа, как на лицо необыкновенное, выше-человеческое, достойное того, чтобы люди воздвигали ему жертвенники и клялись его именем, поэт вполне мог наконец называть его и потомком богов, и божеством. И в самом деле мы видели уже, что в своей первой эклоге поэт называет Августа божеством. Как к божеству, он обращается к нему и в начале своих Георгик (Lib. I, v. 24 et seqq.). Подобным образом к личности второго римского императора относились и другие поэты, как Овидий 46 , Гораций и Проперций 47 . В наших глазах это была бы самая низкая и презренная лесть. Но не так смотрели на это дело современники Августа. Причисление людей к богам, невозможное по нашим понятиям о Боге, было вполне возможно по религиозным понятиям Римлян, у которых, как говорит Цицерон, почти все небо было населено людьми (Tuscola. if. I, сар. XII), т. е. такими богами, которые прежде были людьми. В пример таких богов из людей Цицерон в указанном месте приводит между прочим Ромула. Такой же чести удостоился и дед Августа Юлий Цезарь, усыновивший своего внука. Ha сохранившихся до настоящего времени монетах Юлий Цезарь изображенье с надписью: Divus Iulius, а Август с надписью: Augustus Divi f. т.е. filius–moжe, что Виргилиево: Divi genus. Той же чести поэт ожидал и для Августа, уверенный в том, что он сравняется с отцом по доблестям и искусству управления миром. Но Юлий Цезарь быль не единственное божество в числе предков Августовых. Известно, что род Августа производился римскими писателями, в том числе и Виргилем (Aen.. VI, 790) от Энея, сын которого Асканий носил другое имя Иула, послужившее источником для имени Юлия Цезаря. Но Эней быль сын Венеры (Aen. II, 591:787) и потомок Юпитера VII, 220) и сам причислен был к народным, туземным божествам – dii indigetes (–XII, 794. |
| S. 439; Anast. Bibl. ер. 15. P. 436). Между тем, в записке Роже Шалонского речь идет как раз о появлении острова там, откуда папа Юлий изнес мощи. Стало быть, по мысли Шт. Альбрехта, легенда о папе Юлии была призвана объяснить паломникам, которые обладали теперь свободным доступом к раке, не имея нужды дожидаться чуда отступления вод, как произошла перемена. Основание для датировки легенды о папе Юлии Шт. Альбрехт усматривает в показании архидиакона Феодосия в его сделанном в первой трети VI в. описании Святой Земли (в котором есть неожиданный экскурс о свято – климентовском культе в Херсоне), что к раке святого плывут на кораблях. Следовательно, заключает историк, работу анонимного херсонского автора над легендой надо отнести к V в., то есть примерно к тому же времени, когда в Херсоне стало известно «Мучение свт. Климента». Тот факт, что героем легенды стал не кто – либо, а именно папа Юлий, объясняется желанием херсонитов «иметь не только древнюю, но и очищенную от арианской ереси историю» (Albrecht 2010. S. 162–163), ведь Юлий считался активным поборником никейского исповедания и противником Ария (Jaffe 1. Р. 31–32). К гипотезе Шт. Альбрехта надо отнестись со всей серьезностью: она впервые предлагает логичное объяснение загадочной записке Роже Шалонского. В то же время изложенное построение не лишено изъянов, и главный из них – неоправданно ранняя, на наш взгляд, датировка предания о пребывании папы Юлия в Херсоне. В самом деле, terminus ante quem, извлекаемый немецким исследователем из свидетельства Феодосия Африканского, представляет собой явную натяжку. Стоит просто привести слова Феодосия in extenso, чтобы понять, насколько их смысл далек от того, который вкладывает в них автор разбираемой гипотезы. Сделаем это: «Город Херсон, который лежит у Понтийского моря; там был умучен господин Климент. 96 Сему господину Клименту на шею привязали якорь, и только в день рождения его все, народ и священники, поднимаются на корабли и, когда они прибывают туда, море иссыхает на шесть миль, и там находится сама рака, над ней натягивают шатер, и поставляют алтарь, и в течение восьми дней там служат обедни, и Господь совершает там множество чудес. Там изгоняются бесы. Если же кто из одержимых сумеет дотянуться до самого якоря и дотронется до него, тотчас же избавляется» 97 (Theod. De situ. Cap. 12. P. 143). Итак, на кораблях плывут вовсе не к острову, о каковом совсем нет речи, а к тому месту на берегу, откуда уходит море в день памяти святого. В остальном описание соответствует положению дел, как оно представлено в «Мучении» и «Чуде», хотя ни текстологически, ни содержательно, как легко убедиться, не восходит к ним. Вывод оказывается прямо противоположным сделанному Шт. Альбрехтом: если полагаться на данные Феодосия 98 , остров свт. Климента образовался не ранее примерно середины VI столетия 99 . |
| – Слава! Слава! Слава бессмертному Юлию! Он утешил нас в нашей печали, в нашем горе великом! Он подарил нас стихами слаще меду, звучнее кимвала, душистее розы, чище небесной лазури! Несите его с торжеством, обдавайте его вдохновенную голову мягкой волной фимиама, прохлаждайте его чело мерным колебанием пальмовых ветвей, расточайте у ног его все благовония аравийских мирр! Слава! Юний приблизился к одному из славословящих. – Поведай мне, о мой согражданин! какими стихами осчастливил вас Юлий? Увы! меня не было на площади, когда он произнес их! Повтори их, если ты их запомнил, сделай милость! – Такие стихи – да не запомнить? – ретиво ответствовал вопрошенный. – За кого ж ты меня принимаешь? Слушай – и ликуй, ликуй вместе с нами! «Любители стихов!» – так начал божественный Юлий… Любители стихов! Товарищи! Друзья! Поклонники всего, что стройно, звучно, нежно! Да не смущает вас мгновенье скорби тяжкой! Желанный миг придет – и день прогонит ночь! – Каково? – Помилуй! – возопил Юний, – да это мои стихи! Юлий, должно быть, находился в толпе, когда я произнес их, – он услышал и повторил их, едва изменив, – и уж, конечно, не к лучшему, – несколько выражений! – Ага! Теперь я узнаю тебя… Ты Юний, – возразил, насупив брови, остановленный им гражданин. – Завистник или глупец!.. Сообрази только одно, несчастный! У Юлия как возвышенно сказано: «И день прогонит ночь!..» А у тебя – чепуха какая-то: «И свет рассеет тьму»?! Какой свет?! Какую тьму?! – Да разве это не все едино… – начал было Юний. – Прибавь еще слово, – перебил его гражданин, – я крикну народу… и он тебя растерзает! Юний благоразумно умолк, а слышавший его разговор с гражданином седовласый старец подошел к бедному поэту и, положив ему руку на плечо, промолвил: – Юний! Ты сказал свое – да не вовремя; а тот не свое сказал – да вовремя. Следовательно, он прав – а тебе остаются утешения собственной твоей совести. Но пока совесть – как могла и как умела… довольно плохо, правду сказать – утешала прижавшегося к сторонке Юния, – вдали, среди грома и плеска ликований, в золотой пыли всепобедного солнца, блистая пурпуром, темнея лавром сквозь волнистые струи обильного фимиама, с величественной медленностью, подобно царю, шествующему на царство, плавно двигалась гордо выпрямленная фигура Юлия… и длинные ветви пальм поочередно склонялись перед ним, как бы выражая своим тихим вздыманьем, своим покорным наклоном – то непрестанно возобновлявшееся обожание, которое переполняло сердца очарованных им сограждан! |
| В самом деле, если все человеческие духи своем довременном существовании пали совершенно независимо друг от друга, в силу своего самоопределения, то такого рода явление не может быть делом случая, но находится в нем что-то роковое, необходимое. Поэтому Юлий Мюллер, предвидя такой неблагоприятный для себя вывод из указанного предложения, утверждает, что не все человеческие духи пали в довременном существовании, но что многие из них сохранили себя от самоопределения ко греху. Но и при этом утверждении необходимость падения едва ли устраняется. В самом деле, если бесчисленное множество человеческих духов, какое со времени падения первого человека вступило в этот земной мире и еще вступить, пало в довременном существовании совершенно независимо друг от друга, исключительно в силу своего самоопределения, то и это явление будет столь ненормальным и невероятным, что едва ли можно будет избежать признания необходимости падения вместо свободы, случайности его. Далее, признавая происхождение греха из самоопределения человека в его довременном существовании, мы должны будем допустить твердость и неизменность греховного направления в человеке, происшедшего вследствие этого самоопределения, как не обусловливаемого ничем, но исключительно происходящего из внутренней природы человека. Между тем Юлий Мюллер не только не допускает такого твердого и неизменного греховного направления в человеке, обусловливаемого его довременным греховным самоопределением, но даже это последнее он признает совершено несознаваемым человеком в его настоящем временном бытии и настолько слабым, что необходимо особенное искушение, чтобы вызвать его к обнаружению из покоящегося состояния и сделать его действующим фактором, обусловливающим настоящее нравственное состояние человека. Допуская, с одной стороны, довременное греховное самоопределение человека, с другой стороны, признавая необходимость особенного искушения, чтобы вызвать к обнаружению покоящуюся в глубине человеческой природы греховность, обусловленную довременным самоопределением, Юлий Мюллер, по нашему мнению, впадает в резкое противоречие. |
| Ибо – призываю в свидетели твою святую главу! – если бы я не противостал непрерывным посягновениям как судьи, который не хотел из страха допустить раскаяния в такого рода предположениях, так и обвинителя, который благодаря безрассудству выставлял себя жертвой обстоятельств непреодолимой силы, в то время как сам рвался совершить и претерпеть зло (а были еще и многочисленные родственники обвинителя, а также его друзья и богатые и бедные – целая Илиада зол 6 была готова обрушиться на наш полис из-за мужа, отчаявшегося в спасении и решившего умереть), – Юлий мог бы победить, но эта победа не послужила бы жизни. Относительно всех этих людей я как должен был поступить, так и поступил. Что же до моей природы и политических принципов 7 , то они состоят в том, чтобы приносить пользу всем – даже тому, кто враждебен. Ибо, по-моему, лучше хорошо обходиться с тем, кто того не заслуживает, чем равнодушно смотреть, как многие [достойные люди] подвергаются недостойному обращению, и не препятствовать этому. Я же не ненавижу ни благородной жены Юлия, ни его маленьких детей. Равно и сам он не заслужил за то, что поносит меня, никакого зла от меня. Ибо он полон ненависти; говорит – имея в виду причинить скорбь, открывает рот – только чтобы укусить; его выбор (προαρεσις) отягчен виной и достоин осуждения. Так что пусть знает, нет, лучше пусть не знает, ибо, если будет знать, может перестать делать нам добро [понося нас]. Ты же ясно видь, как сейчас самим делом древняя поговорка: «есть и от врагов польза» 8 , – осуществляется. Чем только ни посодействовал этот человек нашей доброй славе? Всякий желающий нас похвалить, но не находящий что сказать, говорит: «Его же поносит Юлий!» – это первая, единственная и величайшая моя похвала! Одна лишь эта фраза приносит мне изобилие благ! Противостоять всевозможному пороку значит быть в родстве со всевозможной добродетелью. Получается, что в то время как я не считаю себя находящимся в близком родстве с добродетелью, Юлий прямо утверждает это, ибо [люди знают:] достойно веры только противоположное тому, что он говорит. Так что мне впору благодарить его! |
| 1081 У Константина не было родных братьев, но у него были сводные братья от второго брака его отца, Констанция Хлора, с Феодорой (всего шесть сводных братьев и сестер). Все они после смерти Констанция Хлора в 306 г., будучи детьми, были отосланы от двора по настоянию Елены, первой жены Констанция Хлора и матери Константина. Впоследствии Константин их приблизил. Итак, к тому моменту у Константина было два сводных брата – Далмаций Старший и Юлий Констанций. Наиболее близким к Константину был Далмаций Старший. После смерти отца он жил сначала в Тулузе, потом в Нарбонне. В 324 г. Константин вызвал его к себе и сделал консулом. Были приближены и его сыновья: Далмаций Младший был провозглашен цезарем и получил в управление Фракию, Македонию и Грецию, а Ганнибалиан Младший, женатый на дочери Константина, Константине, получил в управление Понт. Юлий Констанций к моменту смерти Константина также был весьма влиятелен и фактически был лидером группировки, поддерживавшей сводных братьев Константина. Что касается насильственной смерти Константина, то намек на это мы находим у Евнапия, который приписывает одну из ведущих ролей в заговоре против Константина префекту претория Аблабию (Vita Soph., 464). 1082 В соответствии со своим официальным завещанием, Константин считал своими наследниками трех своих сыновей (цезари Константин II, Констанций II, Констант) и двух племянников, сыновей Далмация Старшего (цезарь Далмаций Младший и зять Ганнибалиан). 1083 Евсевий, который в то время был еще епископом Никомедии, перед смертью крестил Константина. Судя по тому, что уже в 338 г. Констанций сделал Евсевия епископом Константинополя, Евсевий действительно оказал ему какую-то услугу. 1084 Прибывший первым в Константинополь средний сын Константина, Констанций, организовал заговор с целью передать власть только сыновьям Константина. В результате армия в Константинополе взбунтовалась, заявив, что не желает других императоров, кроме сыновей Константина. Началось избиение всех родственников Константина мужского пола. Были убиты Далмаций Старший, его сыновья Далмаций Младший и Ганнибалиан Младший, младший сводный брат Константина Юлий Констанций. Кроме того, были убиты двое вельмож – сенатор Прокул Оптат (муж сводной сестры Константина Анастасии – видимо, он и был убит из-за этого родства с Константином) и префект претория Аблабий (он был назначен Константином опекуном Констанция, и Констанций недолюбливал его, подозревая в узурпаторских намерениях; более того, Аблабий вместе с Юлием Констанцием был лидером группировки, поддерживающей сводных братьев Константина Великого ). Из всех родственников Константина мужского пола кроме сыновей в живых остались только сыновья Юлия Констанция, Галл и Юлиан. |
| 1. Гай Юлий Цезарь Октавиан Август (16 января 27 г. до Р. Х. — 19 августа 14 г.); 2. Тиберий Юлий Цезарь Август (19 августа 14 г. — 16 марта 37 г.); 3. Гай Юлий Цезарь Август Германик (Калигула) (18 марта 37 г. — 24 января 41 г.); 4. Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик (24 января 41 г. — 13 октября 54 г.); 5. Нерон Клавдий Цезарь Август Германик (13 октября 54 г. — 9 июня 68 г.); 6. Сервий Сульпиций Гальба Цезарь Август (9 июня 68 г. — 15 января 69 г.); 7. Марк Сальвий Отон (15 января 69 г. — 16 апреля 69 г.). Здесь действительно необходимо сосредоточиться. Здесь ум, имеющий мудрость. Семь голов суть семь гор, на которых сидит жена, и семь царей, из которых пять пали, один есть, а другой ещё не пришёл, и когда придёт, недолго ему быть. И зверь, который был и которого нет, есть восьмой, из числа семи, и пойдёт в погибель ( Откр.17:9-11 ). Согласно данному отрывку, пяти царей-императоров уже нет в живых, «один есть» — по всей видимости, это Гальба, которого после самоубийства Нерона Сенат провозгласил императором. Сообщение об избрании императором застало Гальбу в Испании, где он находился с 60 г. в качестве легата Римского престола. Приняв титул Цезаря, он отправляется в Рим. Как только испанские легионы в июне 68 г. провозгласили Гальбу императором, Отон (будущий преемник) первым из наместников поддержал избрание Гальбы, но спустя очень короткое время именно Отон уже был во главе заговора, который поддержали солдаты преторианского лагеря. 15 января 69 г. император Гальба был казнён преторианцами на римском форуме. Незадолго до этого легионы, находившиеся в Германии, провозгласили своего императора — Вителлия. Это новое избрание тотчас поддержали войска в Галлии, Британии и Испании. Но в Риме императором был провозглашён Отон, на верность которому присягнули легионы Иллирии, Сирии, Иудеи, Египта. Гражданская война была неизбежна. Мы можем допустить, что книга Откровения была завершена в 68 г., когда на римском престоле ещё находился император Гальба — один есть , так как автор Апокалипсиса даже не предполагает о его казни в начале 69 г., хотя уже обладает информацией о том, что Отон готовит заговор — а другой ещё не пришёл. |
| К папе приблизился юркий, жирный, круглый, как шар, с грязными руками, болтливый старик, придворный золотых дел мастер. Он говорил о покупке драгоценных камней для украшения недавно заказанного Юлием креста к алтарю Сикстинской капеллы. Папа, не слушая, закрыл усталые веки. Ювелир прекратил болтовню, думая, что папа уснул. Тогда Юлий открыл глаза и молвил сердито: – Остались деньги? – Нет, ваше святейшество, я истратил все, что было назначено. Осмеливаюсь просить ваше святейшество о прибавке: армянин Джем предлагает за дешевую цену два карбункула и смарагд, ежели ваше святейшество… – Довольно, – с нетерпением махнул папа рукою, – говорю, довольно, отстань! Ювелир переминался с ноги на ногу и хотел возразить, но папа крикнул: – Убирайся к черту и помни, больше я не дам ни гроша, ни на малые, ни на большие камни… Микеланджело понял, что значит это «большие камни», понял, что намек был обращен к нему. Когда наступила очередь, он подошел к Юлию с чертежами, планами и счетами. Папа взглянул на них брезгливо: – Некогда, – молвил он, зашевелившись на кресле, – приходи в понедельник. – Святой отец, – возразил Микеланджело спокойным твердым голосом, – не угодно ли вам будет посмотреть эти счета? Рабочие требуют платы: по справедливости, нельзя им доле отказывать. Велите казначею выдать деньги, или я должен буду заплатить за мрамор для вашей гробницы из собственного имущества. Юлий пристально, как будто удивленно, взглянул на Микеланджело. Художник, не потупившись, выдержал этот взгляд. Все замерли в ожидании. Аккорзио, оставив мандолину, поднял голову с лукавым и веселым любопытством. Юлий промолчал, только отстранил рукою положенные перед ним планы и счета, так что они упали на пол. Потом, не обращая на Буонарроти внимания, как будто забыв о нем, он поднялся с кресел; два молодых прелата подскочили и поддержали его под руки, третий подал ему палку и, опираясь на нее, быстрыми, еще бодрыми шагами папа направился к выходу из приемных зал во внутренние покои для краткого послеобеденного отдыха. |
|
|
