| Хотя Слова эти св. Григорий обещался создать не по подражанию мерзким речам и суесловию», т.-е., не по правилам языческого ораторства, ибо «вся сила и учёность века сего во тьме ходит и далека от света истины» 191 , однако, по существу, они представляют собой образец судебных речей того времени, так как составлены по плану произведений этого рода. В Первом Обличительном Слове св. Григорий, воздав Богу благодарение за избавление Церкви от гонителя и указав библейские примеры чудесного вспомоществования Божия своему народу, шаг за шагом излагает жизнь и факты христоборческой политики Юлиана и изображает процесс постепенного развитая в нём христоненавистнических начал, по мере знакомства его с языческой литературой и с участием в разного рода волхованиях, гаданиях и суевериях. Такая подробная история злодейства под личиной кротости и злонравия должна была, по мысли автора, остаться для потомства тем же, чем бывает надпись на памятнике. Во 2-м Слове св. Григорий излагает обстоятельства последних месяцев жизни Юлиана и его смерти, повествует о его стараниях натравить на христиан иудеев, о замыслах, связанных с персидским походом, и даёт общую оценку его личности и деяний. Исключительные по слогу и настроению, речи эти могли бы дать повод обвинять их автора в недостатке корректности, в отсутствии христианского смирения, в запальчивости суждения, чувствах, столь чуждых св. отцу. Но сделать это нет особенно прочных оснований. В самом содержании Слов проведена всюду возвышенная нравственная тенденция, а объяснение фактов жизни Юлиана обставлено, большей частью, мыслями христианского нравоучения. Автор сам заявляет, что он говорит по закону, который повелевает не радоваться падению врага, и что от того, кто устоял, требуется сострадание» 192 . Св. Григорий зовёт, далее, современных христиан не к отмщению, что естественно было ожидать, а к всепрощению. «Простим во всём, говорит он, и чрез то соделаемся лучше наших обидчиков и станем выше их» 193 . Если же Св. Григорий не находит возможным сказать об отступнике ни одного хорошего слова, то это понятно: христиане не могли простить Юлиану того переворота, которого причиной был он, гоняясь за осуществлением гибельной химеры восстановить язычество. |
| Еще одной административной мерой против христиан был изданный 17 июня 362 года эдикт, запретивший христианам преподавать риторику и грамматику. Эту акцию находил несправедливой и такой поклонник Юлиана, как Аммиан Марцеллин. «Изданные им указы… – писал он, – были вообще хороши, за исключением немногих. Так, например, было жестоко то, что он запретил преподавательскую деятельность исповедовавшим христианскую религию риторам и грамматикам, если они не перейдут к почитанию богов» . Предлог к дискриминации Юлиан находил в том, что, как он писал, «правильное преподавание заключается не в складной речи и красивых словах, а в том, чтобы учитель обладал здравым расположением мыслей и имел верные понятия о добре и зле, о благородных и постыдных вещах… Разве, по воззрениям Гомера, Гесиода, Демосфена, Геродота, Фукидида, Исократа и Лисия, боги не являются творцами всякого знания? Разве они не считали себя жрецами: одни – Гермеса, другие – муз? Я находил бы нелепым, чтобы те, которые объясняют указанных писателей, позволяли себе отвергать чтимых ими богов. Я не требую, чтобы они переменили свои воззрения перед слушателями, но предоставляю на их свободный выбор: или не преподавать то, что не считают серьезным, или, если желают продолжить преподавание, должны, прежде всего, собственным примером убедить слушателей, что Гомер, Гесиод и другие, которых они толкуют и которых обвиняют в нечестии и заблуждении по отношению к богам, на самом деле не таковы» . По словам Орозия, «почти все те, кого касались предписания эдикта, предпочитали покидать службу, нежели оставлять веру» . Оставлявшим преподавание риторам Юлиан предлагал идти в церкви галилеян «объяснять Матфея и Луку» . Своеобразной акций, нацеленной на причинение вреда ненавистной ему Церкви, была та, за которую его трудно укорять в попрании справедливости. В самом начале своего правления Юлиан даровал амнистию всем осужденным по обвинениям в церковных преступлениях. Ею воспользовались как православные никейцы, так и крайние ариане, вроде Аэция, одинаково преследовавшиеся при Констанции. Аэций, в прошлом учитель Юлиана, был, пожалуй, единственным вернувшимся из ссылки «галилеянином», которого император приблизил к себе. Юлиан вернул епископов из изгнания вовсе не ради справедливости или по гуманным соображениям, а чтобы и таким образом нанести урон Церкви. Об этом откровенно пишет почитатель и единомышленник Юлиана Марцеллин: «Он созвал во дворец пребывавших в раздоре между собой христианских епископов вместе с народом, раздираемым ересями, и дружественно увещевал их, чтобы они предали забвению свои распри и каждый, беспрепятственно и не навлекая тем на себя опасности, отправлял свою религию. Он выставлял этот пункт с тем большей настойчивостью в расчете, что, когда свобода увеличит раздоры и несогласия, можно будет не опасаться единодушного настроения черни. Он знал по опыту, что дикие звери не проявляют такой ярости к людям, как большинство христиан в своих разномыслиях» . |
| А чтобы нагляднее представлять себе, в чем и при каких случаях выражаются указанные качества историка, приведем примеры из его истории, более или менее подтверждающие справедливость вышеприведенных отзывов. Таких примеров у Сократа можно находить не мало. Начнем с его суждений и характеристик лиц царственных описываемого им времени и их отношений к церкви. Одним из лучших доказательств умеренности и правдивости в суждениях и характеристиках Сократа может служить, например, его очень сдержанный отзыв об императоре Юлиане Отступнике. Христианские симпатии автора не заставляют его преувеличивать преступности и нечестия язычествующего императора; он отнюдь не восхваляет Юлиана, но и не считает его Декием христианского времени. Сократ очень рассудительно отличает в Юлиане личность человека от личности правителя, и, отзываясь о нем с уважением, как о человеке, воздает ему должное и как правителю, не переступая однако ж и в этом случае пределов исторического беспристрастия. Посмотрим, как же именно судит он о Юлиане. «Намереваясь говорить о царе Юлиане, муже красноречивом – пишет Сократ – просим всех лиц, к нему дружественных, не требовать от нас нарядных выражений, как будто бы рассказ непременно должен равняться с достоинствами того, о ком идет речь» (III, 1). Он хвалит его образцовую ревность к произнесению речей в сенате (III, 1 fin.), сочувствует его воздержанию, умеренности и простоте его жизни (ibid.). II при одном случае он же выражает мысль, что он не станет прекословить тем, что захотел бы хвалить Юлиана, как человека, но его возмущает в Юлиане то, что он был писателем, порицавшим христианство (III, 22). Рассматривая его даже как правителя, занесшего руку на христианство, он однако ж не все меры Юлиана, касавшиеся христиан, признает злонамеренными. Так он не усматривает ничего особенно злобного в том распоряжении, которое сделал Юлиан при начале своего царствования и которым возвращались из ссылки все христиане, какого бы то ни было вероисповедания. Сократ видит в этом не более как политическую хитрость, чрез которую Юлиан хотел умиротворить умы (III, 1 fin.). |
| Галл делал все это, по-видимому, искренно, но Юлиан – с отвращением; он послушно и аккуратно исполнял все то, что от него требовали, но это было послушание зверя, посаженного в клетку; по этому поводу, говорит Ливаний, 265 Эзоп написал бы басню не об осле, скрывавшемся в шкуре льва, а о льве, скрывавшемся в шкуре осла; в постоянном страхе за свою жизнь, видя вокруг себя одних шпионов, Юлиан научился превосходно лицемерить, но в душе ему противны были и окружавшие его люди, за учтивостью и угодливостью которых он чувствовал скрытый надзор, вражду и недоверие к нему, и все то, что эти люди вынуждали его делать изо дня в день. 266 Уроки Св. Писания, начатые в Никомидии, продолжались и здесь; 267 по-видимому, из Юлиана хотели сделать христианского епископа вместо цезаря. Среди этого религиозного воспитания и режима, который вызывал у Юлиана только отвращение, было одно влияние, которому он подчинялся охотнее, и которое имело более результатов, – это влияние евнуха Мардония, – старинного слуги семейства Юлиана, бывшего учителя его матери, изъяснявшего ей поэмы Гомера и Гезиода. С той же целью он приставлен был и к Юлиану. В Никомидии он преподавал ему греческую литературу, теперь в Мацелле он перешел к философии. Это было не простое чтение классиков, это было классическое воспитание; Мардоний делал строгий выбор между книгами, которые давал своему воспитаннику, и старался, чтобы они оказывали самое глубокое влияние на его характер, привычки, чувства, образ мыслей, чтобы они заменили ему все развлечения юности – театры, цирки, скачки 268 . Эти именно занятия впервые возбудили в Юлиане ту любовь к античному миру, которая обнаруживается в каждой строчке его сочинений, и то убеждение, которое он высказывает в своем опровержении христианства 269 , что изучение греческих авторов делает человека лучше; но они же создали раздвоение в его душе, побудившее его быть еще скрытнее и сдержаннее, показывая себя по внешности усердным христианином, тогда как в душе он стремился уже к другому миру и уже любил его, хотя знал его еще очень мало. |
| Языческая литература IV-V веков представлена также многими писателями в области собственно истории. Среди наиболее значительных был автор широко известного сборника биографий римских императоров, написанный по-латински в IV веке и известный под названием Scriptores Historiae Augustae ( " Писатели истории августов " ). Автор, время создания и историческое значение сборника - все это является предметом дискуссий, породивших огромное количество литературы. В 1923 году один английский историк писал: " Время и усилия, проведенные над историей августов... ошеломляют, однако результат этих усилий - насколько вообще возможно практическое использование результатов для истории (as far as any practical use for history goes) - равен нулю " . H. Бейнз недавно сделал интересную попытку доказать, что этот сборник был написан при Юлиане Отступнике с определенной целью - пропаганды в пользу Юлиана, его администрации, его религиозной политики. Эта точка зрения не была принята исследователями. Приск Фракийский, историк V века и участник посольства к гуннам, был другим автором, сделавшим существенный вклад в описание событий эпохи. Его " Византийская история " , которая сохранилась во фрагментах, и его информация об обычаях гуннов весьма интересны и ценны. Приск на деле был основным источником по истории Аттилы и гуннов для латинских историков VI века - Кассиодора и Иордана. Зосим, живший в V веке и в начале VI, написал " Новую историю " , изложение событий в которой доведено до осады Аларихом Рима в 410 году. Ревностный почитатель старых богов, он объяснял упадок Римской империи гневом богов, оставленных римлянами. Наибольшую критику у него вызывает Константин Великий. Его мнение о Юлиане было весьма высоким. Согласно современному исследователю, Зосим является не только историком " упадка Рима " , но также и теоретиком республики, которую он защищает и прославляет. Он - единственный " республиканец " V века. Аммиан Марцеллин, сирийский грек родом из Антиохии, писал свои " Деяния " (Res Gestae) - историю Римской империи на латинском языке - в конце IV века. Он стремился быть продолжателем истории Тацита, начиная свою историю от времени Нервы до смерти Валента (96-378). Сохранились только последние восемнадцать книг его сочинений, охватывающие период 353- 378 годов. Автор воспользовался собственным суровым военным опытом во время кампаний Юлиана против персов и дал первостепенное по значению описание современных ему событий. Хотя он оставался язычником до конца жизни, Аммиан проявлял большую терпимость к христианству. Его сочинение является важным источником для времени от Юлиана до Валента, а также для готской истории и ранней истории гуннов. Его литературные способности были весьма высоко оценены сегодняшними исследователями. Э. Штайн называл его величайшим литературным гением в мире между Тацитом и Данте, а H. Бейнз называл его последним великим историком Рима. |
| С. Пападопулос относит это слово ко времени после Рождества 374 г. ( Παπαδπουλος Στ.. Πατρολογα. Αθναι, 1990. Τ. 2. Σ. 521). Слова 22-23 (Ερηνικς β, γ, De pace 2-3) произнесены в К-поле по поводу распри между православными и арианами: Г. Б. призывает враждующие партии к миру и излагает никейское учение о Св. Троице. В 26-м слове (Ες αυτν ξ γρο πανκοντα μετ τ κατ Μξιμον, In seipsum, cum rure rediisset, post ea quae a Maximo perpetrata fuerant) он рассказывает о том, как Максим-киник хотел захватить К-польский престол. В словах 33-34 (Πρς Αρειανος κα ες αυτν, Contra Arianos et de seipso; Ες τος Αγπτου πιδημσαντας, In Aegyptiorum adventum) Г. Б. оправдывается от обвинений, возводимых на него арианами, а в 36-м слове (Ες αυτν κα πρς τος λγοντας πιθυμεν ατν τς καθδρας Κωνσταντινουπλεως, De seipso et ad eos qui ipsum cathedram Constantinopolitanam affectare dicebant) говорит о том, что он никогда не стремился занять К-польскую кафедру. 42-е слово, «Прощальное, произнесенное во время прибытия в Константинополь 150 епископов» (Συντακτριος, Supremum vale; 381), является апологией Г. Б., обращенной к отцам II Вселенского Собора: он отвергает возводимые на него обвинения, обращается с прощальными словами к пастве и основанному им храму Анастасии . IV. Обличительные. 2 трактата, «Обличительные на царя Юлиана» (Слова 4-5; Κατ Ιουλιανο βασιλως, Contra Julianum imperatorem), посвящены императору-отступнику. Трактаты были написаны уже после смерти Юлиана (26 июня 363), хотя начаты, вероятно, во время удаления Г. Б. из Назианза, вскоре по принятии им священного сана (Or. 5. 39; Bernardi. Introduction. 1983. P. 36), а закончены и опубликованы в кон. 364 - нач. 365 г. ( Lugaresi L. Introduzione// Gregorio di Nazianzo. Contro Giuliano l " Apostata: Or. 4. Firenze, 1993. P. 45). Г. Б. выступал не столько против убеждений уже умершего Юлиана, сколько против волны языческой реакции, вызванной недолгим правлением Отступника. Г. Б., по всей видимости, почти не был знаком с его сочинениями, в т. |
| Филипп Шафф (протестант) Глава II. Литературная победа христианства над греческим и римским язычеством §8. Языческая полемика. Новые возражения I. См. источники в §4 и 5, особенно произведения Юлиана Отступника κατ Χριστιανν и Либания πρ των ιερν. Также см.: Псевдо–Лукиан : Philopatris (эпохи Юлиана или позже, включено в труды Лукиана). Прокл (412 – 487): xviii πιχειρματα Χριστιανν (сохранилось в труде Joh. Philoponus: De aeternitate mundi, ed. Venet., 1535). Также исторические труды Евнапия и Зосимы . II. Marqu. D " Argens : Defense du paganisme par Vemper. Julien en Grec et en Franc, (собрано из фрагментов, приведенных у Кирилла), avec des dissertât. Berl., 1764, второе издание, расширенное, 1767. После выхода этого необычного труда вышло еще два, против него: G. Fr. Meier , Halle, 1764, и W. Crichton, Halle, 1765, в которых аргументы Юлиана были снова опровергнуты. Nath. Lardner в своем ученом сборнике древних языческих свидетельств в пользу достоверности евангельской истории много говорит о Юлиане. См. сборник его произведений: ed. Dr. Kippis, Lond., 1838, vol. vii, p. 581–652. Schröckh : vi, 354–385. Neander : iii, 77 sqq. (английский перевод Torrey, ii, 84–93). Внутренний конфликт между язычеством и христианством позволяет нам наблюдать тот же распад с одной стороны и осознанную силу с другой. В этом никейская эпоха пожала плоды, посеянные более ранними апологетами, которые умело и бесстрашно защищали истинную религию и опровергали заблуждения идолопоклонников среди гонений 110 . Литературная оппозиция христианству по сути истощила свои доводы и по причине перемены обстоятельств превратилась в апологию язычества; христианская же апология теперь стала триумфальной полемикой. Последним врагом была неоплатоническая философия, особенно преподаваемая в школах Александрии и Афин вплоть до V века. Однако, как мы уже замечали 111 , эта философия уже больше не была продуктом чистого, непосредственного язычества, а стала искусственным синкретизмом из элементов языческих и христианских, восточных и эллинистических, теоретических и теургических, что свидетельствовало лишь о возрастающей слабости старой религии и непреодолимой силе новой. |
| Между тем в Константинополе происходили волнующие действия. Военноначальник Юлиана-Отступника Прокопий, проживавший до сих пор в Капподакии в своём частном владении, испугался перемен во власти и, не дожидаясь вызова к императорам, решил скрыться. Ещё Иовиан опасался попыток с его стороны захватить власть, а сейчас это опасение разделили уже Валентиниан и Валент, и неспроста. На Прокопия не раз указывали как на возможного преемника Юлиана, и даже распускали слух, будто бы незадолго перед смертью в городе Карры Отступник возложил на него императорскую порфиру. Другие доказывали его причастность к семье св. Константина Великого . Всего этого было достаточно, чтобы Валент принял решение пресечь опасность в зародыше. Но его враг оказался весьма расторопным. Убежав от чиновников императоров, приехавших для его ареста и препровождения к Валентиниану, Прокопий тайно отправился в провинцию Босфор, где и провёл несколько месяцев, регулярно меняя своё местонахождение и одежду. Наконец, побродив по деревням Вифинии, он задумал пробраться в Константинополь. Обстоятельства благоприятствовали ему: Валент в это время был занят войной против готов в Сирии, и Прокопий в Константинополе попросту перекупил два легиона, шедших на помощь действующей армии. Обладая же военной силой, Прокопий наконец совершил то, что от него так долго ждали – объявил себя императором и единственным законным наследником Юлиана. Как это нередко бывает, народ не проявил к новому царю никаких чувств, но постепенно ощущение новизны и удачно распространённый слух, будто Валентиниан погиб на Западе в битве с варварами, сделали своё дело – Прокопия стали признавать законным государем всей Римской империи. Отсюда, кстати сказать, легко сделать вывод, что Восток не признавал Валента самостоятельным, то есть без Валентиниана, царём. Если Валентиниан погиб, то и Валент утратил свои права на престол – таков, по-видимому, был вывод, сделанный на Востоке. Прокопию также очень помогла женитьба на вдове Констанция Фаустине, которая опрометчиво связала свою судьбу, и жизнь маленькой дочери от их брака с благочестивым императором, с авантюристом. С ребёнком на руках Прокопий объезжал город, и солдаты, сохранившие самую добрую память о своём государе, вместе с горожанами приветствовали его. Но здесь важную роль играла не только память о Констанции, но и то, что для римского сознания, сочетавшись браком с женой покойного императора, Прокопий как бы ещё более приобщился к семейству св. Константина. Он стал законным (насколько римские неписаные традиции принимали такое содержание понятия «законности») преемником царского престола. |
| Я думаю, что всякий имеющий ум, признает ученость (paideusin) первым для нас благом. И не только эту благороднейшую и нашу (ученость), которая, ставя ни во что изысканность и пышность в слове, имеет (своим предметом) одно спасение и красоту умосозерцаемого, но и ученость внешнюю, которой многие христиане, по невежеству (kakos eidotes), гнушаются как ненадежной, опасной и удаляющей от Бога… (В науках) мы воспринали исследовательскую и умозрительную (сторону), но отвергли все то, что ведет к демонам, к заблуждению и в бездну погибели; мы извлекли из них полезное для благочестия, через худшее научившись лучшему, и переделав их немощь в твердость нашего учения. Поэтому не должно унижать ученость, как некоторые делают, но нужно признать глупыми и необразованными тех, кто, придерживаясь такого (мнения), желал бы, чтобы все были подобны им, чтобы в общей массе была незаметна их собственная (глупость) и чтобы избежать обличения в невежестве. Итак, обскурантизм, необразованность, невежество, нежелание и неспособность впитать в себя все многообразие культурного достояния человечества несовместимы с христианством, считает Григорий. Ему глубоко чуждо такое восприятие христианства, при котором оно мыслится как некая полу–катакомбная секта, враждебно настроенная по отношению ко всему окружающему миру. Напротив, христианство должно быть открытым по отношению ко всему лучшему из накопленного в человеческой истории; оно должно быть достаточно всеобъемлющим, чтобы вместить в себя достижения человеческого разума. В соответствии с этими представлениями Григорий выдвигал идею о том, что языческая культура и эллинская мудрость не принадлежит язычникам: будучи языческой по происхождению, она теперь принадлежит христианству, так как оно оказалось способным творчески воспринять и усвоить ее. Григорий гневно обличал Юлиана Отступника за то, что тот хотел лишить христиан возможности получать хорошее светское образование, отсутствие которого и должно было, по мысли Юлиана, превратить христианство в маргинальную секту, состоящую из малограмотных и малокультурных людей. Такое отношение воспринималось Григорием как нарушение законного права всякого человека на образование. Григорий считал это главной виной Юлиана перед христианством: |
| В первые же недели после своего восшествия на престол Юлиан по поводу этого издал эдикт. Историк Аммиан Марцеллин в таких словах говорит об этом важном моменте: " Хотя Юлиан со времени раннего детства уже чувствовал склонность к почитанию богов и по мере того, как рос, пылал желанием восстановить его, однако из-за сильной боязни он совершал языческие обряды в возможно глубокой тайне. Как только же Юлиан увидел, что за исчезновением того, чего он боялся, у него оказалась полная возможность делать то, что он хотел, он открыл свои тайные мысли и ясным, формальным эдиктом приказал открыть храмы и для почитания богов приносить на алтарях жертвы " . Эдикт этот не был неожиданностью, так как всем была известна склонность Юлиана к язычеству. Радость язычников была безмерная; для них восстановление их религии знаменовало собой не только свободу, но и победу. Не во всех частях империи эдикт Юлиана мог найти одинаковое применение: в западной части государства было больше язычников, чем в восточной. Ко времени Юлиана в самом Константинополе не было уже ни одного языческого храма. Новых храмов в короткий срок воздвигнуть было нельзя. Тогда Юлиан совершил торжественное жертвоприношение, по всей вероятности, в главной базилике, предназначавшейся для прогулок и деловых бесед и украшенной Константином статуей Фортуны. По свидетельству церковного историка Созомена, здесь произошла такая сцена: слепой старец, которого вел ребенок, приблизившись к императору, назвал его безбожником, отступником, человеком без веры. На это Юлиан ему отвечал: " Ты слеп, и не твой галилейский Бог возвратит тебе зрение " . " Я благодарю Бога, - сказал старик, - за то, что он меня его лишил, чтобы я не мог видеть твоего безбожия " . Юлиан промолчал на эту дерзость и продолжал жертвоприношение. Задумав восстановить язычество, Юлиан понимал, что восстановление его в прошлых, чисто материальных формах невозможно; необходимо было его несколько преобразовать, улучшить, чтобы создать силу, которая могла бы вступить в борьбу с христианской церковью. |
|
|
