| Для всех доверие Настоятеля, было лучшим поощрением и лучшею наградою, потому все и старались как только могли, все трудились не со стесненным сердцем, а от души, с полным усердием и успеха было более, нежели бывает при других порядках. Однако, при мудрой снисходительности, правление О. Архимандрита Моисея вовсе не было слабое. Он редко взыскивал, долго молчал, хотя и видел какие-либо беспорядки, но тем не менее, в случае надобности умел вразумить, кого требовалось, и напомнить ему о послушании и настоятельской власти. Нерадения или небрежности в деле послушания, на которое он сам смотрел и всех нас приучал смотреть как на дело Божие, он весьма не любил, и кто в этом оказывался виновным, тому он в свое время давал почувствовать его вину. Так один из его келейников, иеродиакон Никандр рассказывал: «Зимою придет, бывало О. Архимандрит от утрени, сожмется, холодно ему, и скажет мне: «Посмотрика брат, сколько градусов на дворе? 38 – Раз я сказал: 18°. – Холодновато. Что тут делать? Истопить бы печку что ли? – Как благословите, Батюшка. – Уж теперь бы что ли истопить, или после обеда? – Как благословите, Батюшка. – А ты был у утрени? – Был, – Ну уж потрудись, истопи». А когда случалось, проспишь и скажешь не был, то повелительным тоном ответит: истопить печку. Повернется и уйдет. Подобных случаев было не мало. Еще более О. Архимандрит Моисей не допускал самочиния, то есть направлял всех так, чтобы на всякое дело спрашивали благословение, и ничего не предпринимали бы по своей воле. Как бы успешно и полезно для Обители ни было дело, предпринятое без благословения, О. Моисей этим никогда не успокоивался и говорил, что в таком случае, самочиние приводит к тщеславию и оканчивается душевным вредом. А когда тоже дело совершается с благословением, то ради молитв братии и Настоятеля Господь покрывает послушника от всего вредного и он получает душевную пользу. Тут О. Архимандрит приводил и слова Апостола: сеяй о о и пожнет ( 2Кор. 9:6 ). По этому О. Архимандрит весьма внимательно следил за братиями и не дозволял им уклоняться в своеволие, но, обличая делом, а не словом только, вразумлял так искусно, что давал виноватому возможность самому понять свою ошибку и исправить ее, или беречься подобных, на будущее время. |
| Архимандрит 9 июня, начал раздавать иконы на благословение, сначала старшим из братии и некоторым другим лицам, приехавшим в Обитель. Благословляя образом, он сам сперва благоговейно прикладывался к нему, и потом уже подавал и делал это с особенным чувством умиления и с большим вниманием, сознавая, что это уже последнее прощание, и что его предсмертный дар, высоко будет ценим принимающими. Потом, возвестили братии, чтобы все приходили принимать благословение умирающего, и тогда уже невозбранно шли монахи и мирские, крестьяне и знатные, мужчины, женщины и дети. Почти весь день прошел в этом утомительном приеме. Келейные, жалея больного, несколько раз прекращали прием, и тогда он сам спрашивал: «Что же, или уже никого нет». Уже вечером, во время бдения, было объявлено приходившим, чтобы ждали до утра. На следующий день, после причащения больного, опять начался прием братий, и посторонних, и продолжался до самого вечера. Приходили и некоторые лица, имевшие, по недоразумениям, неудовольствие на О. Архимандрита, он принял их так радушно, так усердно благодарил их за посещение, с такою любовно преподавал им прощение, и сам у них просил прощения, что они выходили от него заливаясь слезами и растроганный до глубины сердца. Между тем стало стекаться все более и более лиц всякого звания, желавших получить последнее благословение Старца, а он так ослабел, что не было никакой возможности принимать лично всех, и потому он благословил несколько коробок с образками, которые от его имени и были раздаваемы О. Игуменом Антонием и одним из монастырских духовников. Но иные, принимая образки, не обинуясь, жаловались: мы пришли не за образками, а принять благословение, пустите взглянуть на самого. Некоторые, со слезами просили допустить их, валялись в ногах. Одни говорили: мы сами дальше, живем здесь давно; благословите проститься навечно. Другие ближние говорили: допустите нас ради Бога, ведь мы свои, хоть последний раз взглянуть на батюшку. Уж нас-то грешных не пустить. И трудно было решить: кого пощадить надобно, больного ли, или приходящих. |
| При жизни О. Архимандрита Моисея , некоторые упрекали его за то, что он все строится, при таких скудных средствах. Может быть, у него и была действительно маленькая слабость к постройкам, но, во-первых, ни одна из сделанных им построек не оказалась после излишнею. Братских келий выстроено им было довольно, но они постоянно все заняты, как в монастыре, так и в Скиту; гостинниц было и есть еще недостаточно для посетителей и странников. Во-вторых, он давал своими постройками хлеб бедным людям, а между тем украшал и упрочивал Обитель, и в третьих, может быть, он намеренно тратил деньги на постройки, опасаясь привязаться к первым и сделаться сребролюбивым. Да и не лучше ли наконец, вести постройки в Обители, нежели приберегать копейку на мнимо-черный день и тем чернить свою душу, развивая в ней – корень всех зол ( 1Тим. 6:10 ). Последнюю, особенно боялся О. Архимандрит Моисей , и был «большой гонитель на деньги», как выражался о нем его келейник. Необходимость заставила и преемника О. Архимандрита в настоятельской должности О. Игумена Исаакия возвести несколько новых зданий. Иные думали, что у О. Архимандрита Моисея есть большие деньги, на которыя он и производит постройки, но на деле было совершенно наоборот. О. Моисей, по его собственному выражение, богат был только нищетою 44 , и прибавим: сильною, никогда не оскудевавшею верою во всеблагий промысл Божий. То была не вера от слуха, но вера видения, которая, по слову Св. Отцев, является в душе, как плод богоугодной жизни и свойственных ей дел. Из таких-то дел и состояла вся жизнь О. Архимандрита Моисея . Он был строгим исполнителем наставлений Св. Отцев подвижников – от внешних монастырских правил до высоких Евангельских заповедей. Во всем, начиная с внешнего образа, как он ходил, как сидел и стоял, как говорил, он был для всех братий высоким образцем монашеской скромности и христианского совершенства. Привыкши, с молоду в пустыни вставать с полночи, О. Архимандрит Моисей и в бытность свою Настоятелем едва ли не каждый день повторял это; покрайней мер! двое из братий, бывших при нем будильщиками 45 , передавали, что приходя брать благословение будить братию к утрени, они часто заставали О. |
| Едва выберется малый досуг, О. Архимандрит Моисей принимался за чтение. Иногда раз двадцать в одно утро отрывали его от книги, то тем, то другим делом. Каждый раз, при входе постороннего лица, он медленно поднимался, не сводя глаз с книги, или оглядывался на вошедшего брата и опять взглядывал в книгу, медленно закладывал и закрывал ее, как бы затверживал последние читанные им слова и соображал читанное, чтобы не потерять связи; потом спокойно выслушивал пришедшего, делал нужное распоряжение и, отпустив приходившего, снова возвращался к книге. При таком внимательном, всегдашнем чтении неудивительно, что он до глубокой старости сохранял в памяти и мог приводить наизусть длинный изречения из Св. Писания и творений Св. Отцев подвижников. Обращая прочитанное им в самое дело, О. Моисей с помощью духовного ведения, трудов и смиренной молитвы успешно противостоял и буре страстей душевных и телесных. Ему было 40 лет от роду, когда он поселился в Скиту Оптиной Пустыни, откуда два раза ездил за сбором в Москву. 43-х лет он был назначен Настоятелем Обители. Таким образом, во цвете мужеских лет, с живым и пылким характером, красивый собою и крепкий телом он из уединения Рославльских лесов, вдруг очутился в постоянной молве народной, в обращении с людьми разного рода. Это не могло обойтись для него, подчас без сильной борьбы внутренней, а между тем жизнь его была светла и неукоризненна. Когда в последствии его однажды в откровенной беседе распрашивали: неужели он в то время не ощущал борьбы, и как он из нея выходил? Он улыбаясь отвечал, что больше всего старался на всех смотреть благим и чистым оком, понуждая себя и на светских особ, бывавших у него как у настоятеля, смотреть как на святых, праведных, преподобных... а себя уничижая мысленно. Таким-то внутренним подвигом в союзе с внешними трудами и лишениями, достиг О. Моисей высокого бесстратия и чистоты, которыми благоухала его жизнь. При беседе с посетителями или братиями, вообще говорил медленно, с расстановками, как бы взвешивая и обдумывая каждое свое слово и, слушая других, перебирал обыкновенно четки с молитвою Иисусовою, о чем свидетельствовало иногда и тихое, едва заметное движете уст, которое иные относили к старческой немощи. |
| Архимандрит взглянул на образ Спасителя и сказал: «Да, это дело великое и трудное; поручаю это самому Господу». По временам больной чувствовал себя довольно бодрым, выходил в приемную, спрашивал у письмоводителя бумаг, расговаривал с некоторыми братиями о монастырских делах (о чем, он впрочем, никогда не забывал). О. Игумен Антоний рассказывал, что в это время некоторые из рабочих пришли просить расчета. «Я и сказал О. Архимандриту: Батюшка, рабочие пришли, просят, чтобы их расчитать. – Что же, надобно расчитать. – Да денег-то нет, Батюшка. – Занять надобно у кого-нибудь, а рабочих расчитать». Я и пошел от Батюшки в раздумьи: у кого же занять. Только что схожу с крыльца его кельи, как вижу, навстречу мне идет знакомая дама, и, подойдя, спрашивает о здоровье О. Архимандрита. Я отвечал: «Слабеет силами; да вот благословил мне расчесть рабочих, а денег нет, надобно занять у кого-нибудь». Дама эта тут же вынула свой бумажник, достала из него 50 рублей и подала их мне, говоря: «Вот, О. Игумен, позвольте мне Вам этим послужить, прошу Вас принять от меня эти деньги в долг без отдачи». Так Господь, за молитвами Батюшки О. Архимандрита и послал неожиданно денег для уплаты рабочим. В воскресенье 3 июня О. Архимандрит, чувствовал себя хорошо, и в братии ожила надежда, что он останется жив; но на другой же день эта кратковременная надежда исчезла. Консилиум врачей, к которому усердием преданных лиц приглашены были, кроме упомянутых еще два, признал болезнь неизлечимою. 6 июня, вечером, О. Игумен Антоний предложил больному принять схиму, приводя ему в пример, благоговейно им чтимого покойного Клевского митрополита Филарета. О. Архимандрит согласился и сказал, что и сам давно имел желание принять великий монашеский образ, и получил на то благословение от сего же Иерарха. Тут же вспомнил, что за 41 год перед тем, в самый этот день 6 июня, он прибыл из Рославльского леса в Оптину Пустынь. Сейчас же, были сделаны необходимые распоряжения, и в присутствии немногих из старшей братии, совершен чин пострижения братом и духовником О. |
| Если, кто-либо из старших братий, которому поручалось наблюдение за порядком в Обители, принимался за это дело очень ревностно и горячо, и в скором времени хотел исправить многое и многих, то О. Архимандрит этого не одобрял и говорил, что подобная, хотя и благонамеренная ревность и строгость, «в человеческом разуме (смысле), а не в духе Христовом». «Сказано, говаривал он, что от Господа стопы человека исправляются ( Пс. 86:23 ). Значит, мы много брали бы на себя, если бы сами хотели исправить все немощи немощных. Наше дело, в случае надобности, напомнить о должном. Послушается нас брат, благо ему; не послушается, понудить его мы не можем, а надобно молиться за него и подождать, пока Господь коснется его сердца». Обещавший исправиться, не только из числа братства, но даже из рабочих, всегда находил у О. Архимандрита милость и полное прощение. В памяти братии сохранился один замечательный в этом отношении случай. В Обители работал печник, часто плутовавший и нехорошо исполнявший свое дело. По просьбе эконома, О. Архимандрит решился его рассчитать и отпустить навсегда; но печник усердно просил прощенья и обещал исправиться. О. Архимандрит простил его и снова нанял. Эконом, узнав об этом, приходит к О. Моисею и говорит: «Батюшка! Вы опять того печника наняли; ведь он плут, как и Вам хорошо известно. – Да ведь он бедный человек, я видел, что на нем и рубашки-то нет, а только кафтан, надобно же ему помочь, притом же он обещает исправиться. – Когда же он исправится, Батюшка, он известный негодяй. – Как, человек хочет исправиться, а ты говоришь, что он негодяй! Сам ты негодяй, ступай!» Так эконом и ушел. Еще очень заметно было в О. Архимандрите искусство, как с кем из братий обращаться. Немощным он снисходил с духовным искусством, к преуспевшим в монашеской жизни был строже. Из многих примеров это доказавших, приведем один. После вечернего правила О. Архимандрит запрещал прогуливаться. Раз, идя в такое время по лесной дорожке, он увидел, что навстречу ему идут два послушника. Один из них, увидав Настоятеля, тотчас убежал, а другой спрятался близ дороги в кусты!; О. Архимандрит этого не мог не заметить, но, продолжая свой путь, подошел к кустам, стоявшим на другой стороне; дороги, как раз против того места, где спрятался послушник и долго переступал около него с ноги на ногу, не отходил далеко, но обходил эти кусты и громко разговаривал с самим собою: «Что за чудо! Или привидение это было? Ведь сам же я видел. Люди были, шли на встречу, куда же они давались? Или мне привиделось». Послушник слышал все это и сидел вблизи ни живой, ни мертвый. Но О. Архимандрит не подошел к его убежищу, а ходил только около противоположных кустов и потом ушел совсем. На другой день послушник этот пришел сам просить прощенья и получил его. |
| Он не любил повелевать и выказывать свою власть, но всегда и везде был сам начальником и не упускал власти из своих рук. В многолюдной Обители с тремя почти стами братий и рабочих, при огромном хозяйстве, множестве самых различных послушаний, постоянных постройках, большом съезде посетителей и стечении народа, не было заметно в О. Моисее ни суетливости, ни тревоги. То же самое, в известной степени, от Настоятеля переходило и на братию. Всякий свободно, и как будто сам по себе, занимался своим делом, а между тем общий порядок не нарушался; все управлялось одною волею, подчинялось одному человеку, а человек этот только ходил везде и смотрел, говорил мало, и часто как будто не замечал того, что было перед глазами. Дело в том, что О. Архимандрит Моисей, как сам все исполнял по совести, так и братий направлял к тому, чтобы всякий из них делал свое дело без стеснения, по совести. Никому не дозволял он уклоняться в своеволие, но с другой стороны, всякому благоразумно предоставлял достаточную свободу. Зная, что каждый, занимаясь каким-либо делом, приобретает в нем навык и опытность, и что сверх того большею частью нельзя предвидеть, что может встретиться при исполнении того или другого поручения. О. Архимандрит, отдавая приказания, не любил входить в мелочи и тем связывать подчиненных. Главнейшее, что нужно скажет, а остальное предоставлял собственному их соображению и обстоятельствам. Если же кто добивался наперед получить подробное приказание на все, то он обыкновенно говаривал: «Да уж там само дело укажет». И что же? Встречались часто, при исполнении порученного дела, непредвиденные обстоятельства, и посланный, не будучи связан подробною инструкцию, мог действовать, как признавал за лучшее, по крайнему своему разумению, а в душе был рад, что не получил приказания, которого добивался, но по обстоятельствам не мог бы и исполнить. За всякий труд, понесенный в пользу Обители и братства, О. Моисей был всегда признателен, и потрудившихся, умел утешить и ободрить выражением своей благодарности и отеческою приветливостью. |
| ушел в Оптину пустынь и провел там семь лет послушником у старца Макария (Иванова); став иеромонахом, он много лет провел в Иерусалиме в русской миссии. Впоследствии, будучи епископом Курским (1893–1898), а затем архиепископом Литовским (1898–1904), Ювеналий принадлежал к числу самых достойных иерархов Русской Церкви, его собственная жизнь и его духовное воздействие на окружающих свидетельствовали, что он не забыл уроков Оптиной; свою глубокую благодарность старцам Оптиной пустыни он выразил в сочинении «Жизнеописание настоятеля Моисея» . Третьим и самым выдающимся деятелем Церкви, который хотя и не сделал блестящей внешней карьеры, зато стоял на высоте подлинно подвижнического жития, был Игнатий Брянчанинов. Он принадлежал к той небольшой группе русских архиереев, которая черпала свои воззрения в аскетически-мистическом предании древней Восточной Церкви, для которой это предание стало основой жизни и делания. Подобно архиепископу Ювеналию Половцеву, и даже в еще большей степени, чем он, Игнатий был учеником русских старцев; он продолжил эту традицию в своих сочинениях, сыгравших большую роль в духовном возрастании новых поколений русского иночества . Но было бы несправедливо утверждать, что в среде ученого монашества, не прошедшего монастырской школы, было совершенно утрачено понимание смысла и значения аскетических основ монашеского жития. Несмотря на внутреннюю расколотость церковной жизни, в результате чего в монашестве образовалось два параллельных течения: «синодальное монашество», не предпринимавшее никаких усилий, чтобы вернуться к древнему аскетическому преданию, с одной стороны, и старчество и другие проявления подлинного подвижничества, взаимно обогащавшие друг друга, с другой,— однако старчество и подлинный аскетизм все же создавали вокруг себя религиозную атмосферу, которая оказывала интенсивное воздействие на мир. Кто с напряженным вниманием и без предубеждения изучает духовную культуру России 1-й половины XIX в., тот непременно обнаруживает, каким могучим было подземное аскетическое течение в этой культуре — и не только внутри монастырских стен, но и вне их. |
| Глава 2. Пребывание в Рославльских лесах (1811–1821 гг.) Прибыв в Рославльскиее леса, Тимофей поместился у старшего из пустынножителей иеросхимонаха Афанасия. Старец этот был Московский уроженец, из канцелярских чиновников, постриженик Оптиной пустыни. Он принадлежал к числу 12 человек, которые были отпущены Песношским Настоятелем старцем Макарием, вместе с учеником его О. Авраамием, для восстановления пустынной обители Оптиной, и в 1796 году принял в ней пострижение, был посвящен в иеромонаха и сделан духовником. Горя желанием безмолвной жизни, он собрался было на Афон, и уже получил увольнение, но, услышав об русских пустынножителях в Рославльских лесах, пришел туда и поселился между ними около 1805 года. Он прожил здесь безвыходно более 20 лет, храня до смерти духовное трезвение и имея дар умной молитвы. Под его руководством Тимофей провел 10 лет в лесной глуши и им был келейно пострижен, в монашеский образ, причем наречен Моисеем. Восприемным его отцем от Евангелия был другой пустынный старец, О. Досифей, постриженик Площанский, проживший более сорока лет в Рославльских лесах. Кроме названных старцев, в то время подвизались здесь до 6-ти пустынников. Вот как впоследствии О. Архимандрит Моисей рассказывал о своем пребывании с ними: «Когда я пришел в Рославльские леса, тамошние пустынники жили в трех кельях: в одной иеросхимонах О. Афанасий, от него в версте О. Досифей, а в версте от него О. Дорофей, который впоследствии (после 1812 года) переселился ближе к нам, поставив себе келью от нашей саженях в пятидесяти. Поселясь, с О. Афанасием, я построил для него и для себя новую келью; это был первый опыт моего зодчества, Келья имела шесть аршин в квадрате, с крыльцом, под навесом; прихожая в два аршина длины и два ширины, далее квадратная комната в четыре аршина в длину и ширину, ибо от нее была отгорожена перегородкой спальня, шириной также как и прихожая, в два аршина; между прихожей и спальней в углу находилась печка, которою нагревалась вся келья». «Место, в котором мы жили, принадлежало к дачам Рославльского помещика Демьяна Михайловича Броневского. Сельцо его Якимовское находилось от нас верстах в пяти; а верстах в тридцати было другое сельцо Межево, владельцы которого, Таптыкины, были нашими благотворителями, особенно мать этого семейства, урожденная Княжна Сонцева, – старица благочестивой жизни». |
| Моисей весьма почитал и в письме своем к брату Антонию из Москвы, от 15-го декабря 1820 года выразился так: «Батюшкам моим О. Афанасию и О. Досифею нижайше кланяюсь и прошу их благословения и св. молитв». В другой собственноручной записке 13 О. Моисея, о которой мы упомянули выше, сохранились такие строки: В 1811 г., получив 16 марта, новое свидетельство (увольнительное от купеческого общества), по совету иеросхимонаха Алексея Симоновского, расположился я испытать себя по первоначальному желанию своему в пустынном уединении, отдельно от монастыря, и, слыша о Старце иеросхимонахе Афанасии, живущем в Смоленской губернии, Рославльской округи в лесной даче помещика Броневского Демьяна Михайловича, прибыл туда и был оным Старцем помещен в сожительство с ними». – Сопоставляя эту записку с уцелевшим в бумагах О. Моисея черновым письмом его, неизвестно кому и когда писанным, но судя по твердости почерка и качеству бумаги, относящемуся скорее всего ко времени его пребывания в Рославльском лесу, приходим к заключению, что не случайно, а вследствие душевной потребности избрал О. Моисей, своим Старцем О. Афанасия. Вот это замечательное письмо О. Моисея: «Может быть падет на тебя жребий ехать в С.-Пб. к Настоятелю, в чем ни малого не покажи прекословия, если хочешь быть в благополучии. Возьми в пример, собственное мое искуство; в каких я бедствиях был, следуя своей воле. Почему, как любезному другу, тебя накрепко подтверждаю и принять за заповедь Божию, а не человеческую, советую, чтобы ты ни от какого положенного на тебя дела не отрицался, и ни на что сам не назывался, и когда сие сохранишь совершенно, то и в тягчайших трудностях благополучие увидишь, и меня помянешь добрым словом. Когда же ты чего прилежно сам искать будешь, или отрекаться, то поверь, во всю свою жизнь горько сожалеть будешь. Я тебе сие не от разума, но от опыта, и опыта примерного пишу, как другу любезному. Ты человек молодой, нужно и полезно тебе будет, ежели только Бог сподобит быть и в С.-Пб., ты можешь много приобрести полезного, чего ты теперь совсем и не понимаешь, воображая, что ты совершен уже. |
|
|
