| Оба ученика, по Марку, шли на село – ες γρν. Евангелист Лука говорит более определенно: ученики шли в весь отстоящу стадий шестьдесят от Иерусалима, ей же имя Еммаус. Стадия заключает в себе 125 римских шагов, или 86 сажень, 60 стадий заключают в себе 10 с небольшим наших верст. Спрашивается, в какой стороне от Иерусалима находился Эммаус. Евсевий и Иероним думают, что Эммаус находился на дороге между Иерусалимом и Иоппией 113 . Эммаусом они считают город Никополь, который теперь называется Амвас. Но с этим мнением нельзя согласиться. Никополь отстоит от Иерусалима на 176 стадий, или на 30 верст. Невозможно, чтобы ученики, отправившись из Иерусалима после полудня, могли придти в Никополь к вечеру и затем опять идти в Иерусалим и застать еще апостолов собранными вместе. Необходимо полагать, что Эммаус находился ближе к Иерусалиму. Гораздо основательнее мнение тех, которые думают, что Эммаус находился на месте, где расположена в настоящее время деревня Кулониех, находящаяся в двух часах пути к северо-западу от Иерусалима. Название этой деревин производят от латинского слова colonia и полагают, что здесь прежде была та колония римских воинов, о которой упоминает Иосиф Флавий. У последнего мы читаем, что император Веспасиан, после разрушения Иерусалима, не построил в Иудее города, соблюдая собственно для себя иудейские поля, но восьми только стам отставным воинам дал для обитания одно место, называемое Аммаус, отстоящее от Иерусалима на шестьдесят стадий 114 . Вполне возможно отожествить Аммаус, упоминаеемый И. Флавием, с Эммаусом, упоминаемым у Луки. С этим согласно большинство западных экзегетов, напр. Лянге, Кейм, Годе, Евальд, Гофман и другие 115 . Оба ученика Клеопа и Лука (последним именем мы называем, согласно преданию, другого не поименованного евангелистом ученика) шли в печальном расположении духа; веселый для всякого еврея праздник Пасхи нисколько не разгонял их тоски. Дорогой они завели разговор. И та беседоваста, говорит евангелист Лука, о всех сих приключшихся. Эммаусские путники беседовали не только о событиях этого дня, но, как видно из ст. 18-го этой главы, о всем случившемся с Иисусом в последние дни – от взятия Его под стражу до последнего известия о воскресении Его. Эммаусских учеников занимал чрезвычайно – важный вопрос: веровать, или не веровать в Иисуса Христа, как Мессию, – признавать ли Его Спасителем Израиля, как ранее они о Нем думали, или же считать Его обманщиком, разбившим все их надежды. Особенно смущал их факт Его смерти. Мессия, по их понятиям, не мог быть побежден смертью . Но Иисус умер; значит, Он не Мессия, а один из пророков. До того они считали свои надежды на Него разбитыми, что в своем разговоре не называют Его Христом, Мессией, но Иисусом Назарянином ( Лyk. XXIV:19 ). |
| Вспомним, к примеру, о любви Иеремии к слову Божию: «Было в сердце моем, как бы горящий огонь» (Иер 20:9). Иеремия говорит о собственном духовном опыте. Вспомним также о двух эммаусских путниках: «Не горело ли в нас сердце наше?» (Лк 24:32). Образ горящего огня – способ выразить сильную интенсивность чувственной привязанности. Но и «не в огне Господь»: не в интенсивности чувств последняя гарантия подлинности нашего духовного опыта. Все эти опыты остаются двойственными, они должны быть связаны, обнулены. Пока мы в них пребываем, мы не можем быть уверены, что в нас действует Дух Святой. Хотя через них и может проявляться действие Духа, но это действие весьма будет весьма неупорядоченным и слишком смешанным с человеческими движениями, нарушаемым нашей волей и чувственностью. Выход из этой двойственности – на последнем этапе духовного пути: в тихом, почти удержанном голосе, распознаваемом лишь в молчании. Когда достигается духовная зрелость, когда обузданы волюнтаристские импульсы, собственные возбуждения, собственные страсти, тогда можно настроиться на молчаливую волну божественного гласа, говорящего в тайне. Настроиться на эту волну трудно до тех пор, пока мы во власти наших эмоций. Лишь когда мы достигли распознавания «тонкого молчания» гласа Божьего, тогда во всем нашем существе, в том числе в нашей воле и в наших чувствах, устанавливается мир. И через все, чем мы являемся, через наш опыт, Бог молчаливо обучает нас – и все преображается. Дух Святой орошает то, что сухо, согревает то, что хладно, выпрямляет то, что искривлено… Хуан де ла-Крус, который в своей Духовной песне свободно переводит «шорох легкого ветра» Вульгаты через el silbo de los aires amorosos , так комментирует опыт Илии: «Некоторые богословы думают, что отец наш Илия, когда был на горе, видел Бога в этом веянии легкого ветра, который он почувствовал у выхода из своей пещеры. Священное Писание именует этот шорох sibilo di aure delicate , ибо от выспреннего и нежного обращения Духа в нем было рождено умное понимание. Здесь душа говорит о silbo de los aires amorosos , ибо изобилует разумением от любвеобильного обращения Любящего Бога» . Говорится ли об уме или о разумении или о добродетели, в любом случае это – действие Духа, обращающегося в молчании. |
| Таким объяснением дают понять, как 500 братий зараз могли, по сообщению апостола Павла, увидеть Иисуса. Нельзя сказать, чтобы эти психологические попытки объяснения явлений Воскресшего были удовлетворительны. Прежде всего, то, что сообщается об Иакове, является совершенно новостью для простого читателя Библии. Новый Завет , во всяком случае, ничего не знает о единодушии братьев Господа, какое здесь предполагается. Правда, можно сослаться на замечание евангелия от Евреев, но последнее в своих частностях слишком маловероятно и недостаточно для того, чтобы дать прочную основу для такого замечания. Равным образом и у Петра от указания его душевного настроения до констатирования визионирования большое расстояние. Что же касается более пяти сот, одновременно видевших Воскресшего, то, разумеется, можно сослаться на бывшие исторические примеры массового визионирования. Однако, поскольку мы можем в настоящее время контролировать подобные сообщения, всюду мы наблюдаем глубокое душевное возбуждение, сопровождающееся более или менее бурным состоянием визионирующих. Наоборот, для сообщений о явлениях Иисуса характерно то, что в них совсем отсутствует подобный тумультизм. Единственно большое собрание первенствующей церкви, с большим оживлением, происходило в день Пятидесятницы, но визионирования здесь как раз не наблюдается. Равным образом из послания к Коринфянам мы знаем, что богослужебная жизнь коринфской общины многократно принимала экстатические черты; но нигде нет следа того, чтобы богослужебные собрания сопровождались визионерными состояниями или явлениями Воскресшего. Там же, где рассказывается о явлениях Иисуса, нет следа экстатической возбуждённости. Эти простые факты должно всегда противопоставлять друг другу 5 . Допустим, что возможность визионерных состояний по смерти Иисуса доказана, но главный вопрос этим ещё не решается. Нам ясно показано, как по смерти Господа все мысли и чувства учеников вращались вокруг Него, пока не началось визионирование. Однако, вопрос: как понять, что сами ученики думали о явлениях Иисуса совсем иное, чем думают о видениям умерших другими словами, каким образом ученики уверовали, что они видят Воскресшего, этот вопрос остаётся без ответа. О Воскресении говорит пустой гроб, при котором никакая теория не может помочь. Выше мы указали, что и визионеры не в состоянии проецировать ничего вовне, что бы не заключалось в душе. Теперь мы должны отметить, что для созерцания Воскресшего в учениках не имелось никакой психологической основы. Насколько нам говорят источники, ученики ни о чём менее всего не помышляли, как о Воскресении своего Учителя. Их настроение того времени нашло своё выражение в откровенных словах эммаусских спутников ( Лк.24:21 ): мы надеялись, было, что Он избавит Израиля. «Мы надеялись»... и только. |
| И в религиозной жизни чувству нужно отвести первенствующее место. Чувство способно предварять религиозную истину. Как у путников Эммаусских сердце, предварившее истину, загорелось ранее, чем открылись их очи, и сложилось ясное познание её ( Лк. 24:32 ), так у каждого человека и у всего человечества чувство предшествует отчётливому рассудочному познанию о Боге. Религиозная истина, принятая сердцем, делается неразрывною частью нашего собственного существа. Религиозная вера является живою. Не напрасно священное Писание говорит, что «сердцем веруется в правду» ( Рим. 10:10 ), что «разумение» приходит с сердцем ( Ис. 6:9–10 ср. Мф. 13:15 ). Но насколько односторонне сводить всю душевную жизнь к одному чувству, настолько же односторонне видеть выражение религии исключительно в чувстве. Там, где нет познаваемого предмета, чувство будет вращаться в пустоте. Чувство само не создаёт предмета; оно определяет только отношение лица к данному предмету, притом это отношение остаётся всегда субъективным, потому что чувство разнообразно и непередаваемо: один чувствует так, другой иначе. Объективного мерила истины оно в себе не содержит. Не даром Шлейермахер утверждал, что в области религиозной не удобно и трудно говорить об истинности или ложности. Все, что непосредственно, всякое чувство, рождённое из соприкосновения моего «я» и вселенной (универса), истинно. Поэтому он относился отрицательно к возможности единой истинной религии и к догматике, как описанию и выражению религиозного чувства в форме понятий. К числу основных убеждений Шлейермахера принадлежит мысль, что индивидуальность, личное своеобразие каждого человека есть та точка в нём, чрез которую он глубже всего связан с бесконечным. Отсюда множественность форм религии, и своеобразие каждой религиозной формы есть единственный признак подлинности самой религии. Итак, Шлейермахер подходит к религии с её субъективной стороны – индивидуальных переживаний личности, являясь поборником крайнего индивидуализма в религии. |
| Посмотрите еще раз на Марию. То, что она делает, слушая Слово Господне, миллионы людей делают в течение двух тысяч лет, начиная от Пасхи Христовой. И они не могут ничего делать большего, потому что после Вознесения Его на Небо, не может быть с Ним никакого общения кроме как через Его Слово. Попробуем увидеть себя в этой встрече. Обычно говорят, что все мы одновременно, каждый в разной степени, Марфа и Мария. Но на самом деле никто из нас не Марфа. Никогда никто из нас не сможет предложить Господу то гостеприимство, которое предложила она. Марфа воплощает собой завершившуюся эпоху — время Иисуса из Назарета, когда Он находится в окружении близких Ему людей, время между Вифлеемом и Иерусалимом. Мария же представляет всех нас. Она поистине — воплощение всех христиан всех времен, всех тех, кто имеет от Господа только Его Слово. «Христианин, здесь твое место!» И Господь говорит, что это благое место, лучшее место. Иначе говоря, те, кто никогда не видел Господа, не получил от Него ничего, кроме Его Евангелия, ничего, кроме возможности слушать Его, нисколько не умалены по сравнению с современниками, с самыми близкими Господу во время Его земной жизни. Неужели такое возможно? Может быть, мы недооцениваем то, чего сподобилась Марфа и некоторые другие — иметь Господа за трапезой, или в лодке, или просто рядом с собой в толпе? Но нам тоже дано, подобно Марфе, принять у себя Господа — принять в своем сердце, так же реально, как Марфа приняла Его в своем доме. И Он так же реально и ощутимо уходит от нас. В этом убеждает нас благодать всего Евангелия — от Благовещения Пречистой Деве до дороги в Эммаус. В Назарете Пречистая Дева отвечает вестнику Слова: «Да будет Мне по слову твоему». По Твоему Крестному слову, Господи, по Превечному Слову, Распятому на Голгофе. И на дороге в Эммаус в первый вечер Пасхи воскресший Христос сокрыт за Своим Словом. «Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание?» — скажут ученики, когда Он откроется им в таинстве преломления Хлеба новым Своим Присутствием. Об этом же возвещает и Евангелие о Марфе и Марии. Пусть знает каждый: Христос, благодаря Своей непрестанно длящейся Пасхе, может всегда придти к нему под видом Своего Слова. Когда мы открываем Ему свое сердце, мы принимаем Его, хотя глаза наши удержаны, как у эммаусских путников (Лк. 24, 16). Когда мы читаем или слушаем Евангелие, или возобновляем слова Христа в нашей памяти, или распознаем их в жизни других людей — это Он стучится к нам в дверь. Откроем Ему, как это сделала Мария, и Он войдет к нам столь же реально, как это могла видеть Марфа в своем доме. Это благая часть, и она дается навеки! |
| «Если я знаю, как должно, одного только Иисуса, то я имею мудрость полную и совершенную». А потому постарайтесь, дорогие сестры, познать и уразуметь Иисуса, как своего Спасителя и Господа. Это истинное знание. Придти к вам в этом на помощь и имеет своей задачей Марфо-Мариинская обитель. Дорожите этой помощью. Можно быть добрым христианином или христианкой, можно хранить себя от стыда и позора, от падения и порока, можно быть церковно настроенным и усердно читать слово Божие, но чтобы быть истинной христианкой, всего этого еще недостаточно – нужно опознать Христа, нужно самому опытно испытать и убедиться, что Он жив и пребывает между Своими учениками, нужно возрастать в вере и познании. Сия же есть жизнь вечная, говорит Господь, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа ( Ин.17:3 ). О, как счастливы те, у которых спадает с глаз покрывало, и они прозревают для опознания Христа! И нам должна быть вполне понятна та необычайная радость, которая заставила этих эммаусских путников выйти и на весь мир воскликнуть: «Христос Воскресе! Воистину Воскресе!» О, да благословит Господь и вас, возлюбленные сестры, в вашей обители сбросить покрывало с очей ваших, дабы и вы могли узнать Его во всей силе Его воскресения и в таком познании приобрести радость и блаженство. Если Иисус заходит к вам, если у вас преломляется хлеб животный, если открываются у вас глаза для опознания Христа – о, тогда ваша обитель поистине есть благословенное место, поистине Эммаус. Из Эммауса те ученики возвратились в Иерусалим. С печалью шли они сюда, но с радостью возвращаются; тогда утомленные, а теперь подкрепленные; тогда упадшие духом, а теперь твердо уверенные; тогда запуганные, а теперь дерзновенные. И все это сделал Эммаус. О, даруй Господи, чтобы и ваша Марфо-Мариинская обитель сделала с вами нечто подобное, чтобы и вы выходили отсюда на свои подвиги среди страждущего человечества с такой же радостью, спокойствием и великодушием, как те ученики Господа! Тогда ваша обитель исполнит свою задачу, тогда она будет поистине благословенный Эммаус. |
| А что скажете на этот вопрос Спасителя вы, братие, собравшиеся сюда с глубокою скорбью на душе: «Отчего так печальны?» Быть может, некоторые из вас ответят так же, как и те эммаусские путники: «Об Иисусе Назарянине», и со вздохом сердца укажут на упадок христианской и церковной жизни, укажут на то, что Христос и доселе еще имеет так много врагов и предателей, что Он и сейчас снова ими распинается! А другие, если они честны, назовут, быть может, другие причины своей скорби, укажут на житейские нужды, скорби и заботы, на жену и детей, на пищу и одежду, на дом и домочадцев. Или, быть может, их снедает скорбь разлуки с родными и близкими сердцу, похищенными смертью, и вот именно теперь, в эти торжественные дни светлого Праздника, едва зажившая рана их сердца снова растравляется и дает себя чувствовать с особенною силою. А иные, может быть, простирают еще далее взор свой в этой скорби. Их сердцу очень близко счастье и благополучие Отечества: они возлагали большие надежды на его будущее, которые не оправдались, и вот с болью сердца и опасением смотрят они на дальнейшие судьбы его. И как хотелось бы, чтобы миновала эта опасность! Какое горе, что дух веры и молитвы, дух благочестия и христианских нравов так ослабевает в народе и уступает место духу неверия и нечестия в столь многих сердцах! Кто измерил глубину этого горя, которое давит благочестивое сердце при мысли об утрате многими столь высоких благ! И однако, братие, Спаситель дает нам понять, что величайшее бедствие, которое мы должны чувствовать в своем сердце, состоит не в том только, на что мы указали сейчас. Он указывает еще на нашу собственную душу; Он прежде всего спрашивает нас самих о том, веруем ли мы-тο сами как должно Его слову, сообразуем ли мы свою-то жизнь с Его жизнью? И если ты должен сознаться, что у тебя и самого недостает еще многого для полной и живой веры в Него, что и в твоем собственном сердце христианские чувства и настроения омрачаются нередко маловерием, суеверием и пристрастиями мира, тогда и тебе Он прежде всего укажет на маловерие и косность твоего собственного сердца. |
| Смотреть на Него. Смотрела на Него мироносица и сочла Его вертоградарем. Смотрели долго на Него два ученика и не могли узнать Его. Посмотрели на Него и ужаснулись Его ближние, други и наперсники, подумав, что видят духа ( Лк.24:37 ). Дивное таинство! Что же после этого наше зрение? что тело наше? что вещество? Что мир этот? что бытие наше, знаменуемое то жизнью, то смертью? Тайна за тайной! Повсюду, братия, тайна — и чем ближе наблюдаемая, тем менее зримая! Между тем, проходит образ мира сего ( 1Кор.7:31 ), и рано или поздно надобно будет встретить иной образ иных вещей, чудный и по непривычке страшный, непреходящий, бестелесный, бессмертный. Это образ духа. В этом поразительном для чувственного зрения образе являлся и воскресший Господь — пребывающий и невидимый, видимый и непознаваемый, познаваемый и снова незримый, проходящий сквозь затворенные двери, говорящий, приемлющий пищу. Можно ли христолюбцу не пожелать увидеть своего Искупителя — и в этом прославленном Его образе — в Теле духовном, по выражению апостола ( 1Кор.15:44 )? Но, братия, поставим себя на место апостолов в те минуты, когда Господь, беседовавший с ними, вдруг стал невидим. Что должны были они чувствовать? Как думать об окончившемся видении? Точно ли не стало между ними Господа или Он только перестал быть виден? В этом самом состоянии находимся все мы, особенно когда собираемся двое или трое во имя Его ( Мф.18:20 ), и всегда, как участвуем в божественной литургии. И в эту минуту, и в этом храме, и в этом обществе верных Его учеников разве нет Его? Можно ли при вере в Его Божество усомниться в этом? И что нас смущает? То ли, что мы не можем долго удержаться на этой мысли и, не держась, теряем убеждение в ней? Но мы — люди, заключенные в темницу плоти с первой минуты бытия нашего и выглядывающие из нее в родной нам мир только сквозь тесное отверстие наших опытных, земных познаний, выводящее опять на тот же самый двор темничный. Какой же силы и широты взгляда ожидать от этого? Вспомним самовидцев Воскресшего. Лишь только перестали видеть Его в блаженной храмине эммаусской, как уже говорили о Нем, как бы вовсе не пребывающем с ними! То ли может смутить нас, что для нас немыслимо современное пребывание Господа Иисуса Христа и с нами, и со многим множеством других верующих, рассеянных по всему лицу земли? Но земля перед лицом Бога Вседержителя менее, чем пылинка перед взором нашим; какая же трудность присещать ее Божеству? Да не смущается нарастаемым недоумением дух твой, христолюбец, хотя бы ни взор, ни мысль не сильны были поддержать в нем веры. Пусть смотрит он на Иисуса, как на всюду сущего и всё содержащего, Который во гробе плотски, во аде же с душою яко Бог, в рай же с разбойником, и на Престоле был со Отцем и Духом, вся исполняя, неописанный. |
| При жизни своего Учителя апостолы, несомненно, признавали Его Христом – Сыном Божиим, но единственную цель Его пришествия в мир они видели и полагали только в чувственном устроении славного царства израилева. А так как непредвиденная ими смерть Христа совершенно разрушила собой все их земные ожидания, то они были повергнуты этим в крайнее смущение и решительно не знали теперь, что им следует думать о своем распятом Учителе: распяли Его, – говорили эммаусские путники, – а мы было надеялись, что Он есть тот, который должен избавить израиля (Лук. 24, 20-21). Это разочарование ясно показывает, что каких-нибудь других надежд в отношении Христа апостолы совершенно не питали в себе, и потому создать какое-нибудь особое представление об истинном деле Христа они совершенно не могли. Единственное дело, ради которого, по их мнению, следовало явиться Христу, – это лишь осуществление иудейской мечты их о желанном избавлении Израиля. Независимо от этой мечты своей они вовсе не думали о Христе, и даже на собственное учение Спасителя об истинном деле Его они не только не обращали никакого внимания, но и прямо относились к этому учению отрицательно, так как это учение совершенно не мирилось с их иудейским представлением о Христе, и потому никакого смысла в этом учении они совершенно не находили. Поэтому, когда некоторые женщины, ходившие помазать миром тело Иисусово, пришли и рассказали одиннадцати апостолам, что они видели пустой гроб Христа и около гроба двух светоносных мужей, которые объявили им о воскресении Спасителя и которые при этом напомнили им, что так еще при жизни своей говорил и Сам Христос, то апостолы, конечно, не могли не вспомнить известных речей Христа, и все-таки, – говорит евангелист, – показались им слова мироносиц пустыми, и они не поверили им (Лук. 24, 11). Правда, апостол Петр, взволнованный необычайным известием, тотчас же побежал ко гробу Христа и нашел его действительно пустым, но это обстоятельство, по слову евангелия, только удивило апостола (Лук, 24, 12), мысли же о воскресении Христа он при этом не только не имел, но совсем даже и не допускал этой мысли. Об этом очень ясно и выразительно говорит скептическое отношение апостолов к известному рассказу эммаусских путников, которые вечером того же самого великого дня прибежали из Эммаусса и возвестили апостолам, что Христос действительно воскрес, что они видели Его, и шли с Ним, и разговаривали, и сидели с Ним вместе за вечерним столом, и апостолы, – говорит евангелист, – выслушав этот рассказ, им не поверили (Map. 16, 13). |
| Если мы говорим о евангельском сюжете умножения хлебов в рамках конфессионального богословия, то чудо, которое описано шесть раз, — это дублирование одного и того же текста, а не первое умножение и второе умножение, как говорили в Средние века. Но в каждом из этих шести рассказов, в трех рассказах о Тайной вечере, в рассказе об Эммаусской вечере у Луки и, наконец, в 21–й главе от Иоанна (то есть в одиннадцати местах) мы видим четыре евхаристических жеста: Иисус взял хлеб, благословил, преломил и дал. Но кто, как не преподаватель в университете, скажет, что в этих эпизодах фигурируют не такие огромные рыбы, как в фильме у Дзефирелли, а маленькие сушеные рыбешки? Мы видим здесь основные литургические моменты христианства, которые в разных текстах передаются по–разному, но всегда с повторением одной и той же детали: Иисус берет, благословляет, преломляет и дает хлеб. Выделить главные части чрезвычайно важно. Но делать это нужно не потому, что мы хотим что-то доказать, а потому, что это просто интересно и помогает глубже понять текст. А глубже понимая текст, мы глубже постигаем и психологию религии, и психологию верующего, и, в конце концов, себя, потому что религиовед может быть и верующим человеком. Надо сказать, что 99 % студентов, если не больше, не могут читать даже Новый Завет, не говоря уж об Авесте или Коране, в оригинале. Но даже Новый Завет, написанный на простом греческом языке, могут прочитать в оригинале единицы, поэтому задача религиоведческого курса по Священному Писанию — показать, что, кроме синодального перевода, существуют другие, прежде всего, парижский перевод епископа Кассиана (Безобра- зова), в работе над которым принимал участие, как известно, Борис Константинович Зайцев. Позднее Зайцев подробно опишет, как они работали. Есть перевод Валентины Кузнецовой, о котором можно спорить, но который дает еще один взгляд на тот же текст, те же слова, но в несколько ином порядке; есть перевод отца Леонида Лутковского; есть несколько современных протестантских переводов. Так же как чрезвычайно полезно, скажем, брать «Лорелей» Гейне в десяти переводах и сопоставлять со студентами или школьниками (даже в том случае, если они не знают немецкого языка), так же полезно и Евангелие сопоставлять в разных переводах. Студент, не владеющий греческим, все-таки знает английский, французский или немецкий хотя бы немного. Современные переводы на английский, французский, итальянский крайне интересны. Например, есть перевод Шураки на французский язык — переводчик восстанавливает иудейский фон Священного Писания. Когда женщина, страдающая кровотечением, хватается за край одежды Иисуса, Шураки переводит «хватается за цицит», то есть хватается за кисточки, которые у евреев пришиты к одежде. Буквально на каждой странице Шураки обнаруживает этот иудейский фон в Новом Завете, что очень важно для глубокого постижения новозаветного текста. |
|
|
