| Представим себе эту сцену. Иисус шел в Иерусалим на праздник Пасхи. Конец пути был близок. Иерихон находился всего в 25 км от Иерусалима. Знаменитого учителя, каким был Иисус, в Его походе сопровождала толпа народа и учеников, слушавших его поучения. Напомню, что по иудейскому закону каждый мужчина старше 12-ти лет и живший не дальше 25 км от Иерусалима, должен был прийти на праздник Пасхи в Иерусалим. Ну, а те, которые все же не могли пойти в Иерусалим, выстраивались шеренгами вдоль улиц городов и деревень, приветствуя паломников и желая им счастливого пути. Так и вдоль улиц Иерихона стояло множество народа, когда по ним проходил Иисус с учениками и сопровождающими. У дороги сидел нищий, по имени Вартимей. Услышав шум, он спросил, что происходит и кто идет. Узнав, что это Иисус, он поднял крик, чтобы привлечь внимание Иисуса. Крик, конечно, раздражал, и нищего попытались унять. Но тот так хотел избавиться от своей слепоты и кричал так громко и настойчиво, что Иисус остановился, и слепого, сбросившего даже верхнюю одежду, подвели к Нему. Нищета и слепота! Так не должно быть всегда: Вартимей «начал кричать и говорить: Иисус, Сын Давидов! помилуй меня!». Кто так взывает, и кого не могут остановить упреки тех, которые считают, что назойливому крику не место в присутствии Иисуса, – вот того-то Иисус и призывает: «Иисус спросил: чего ты хочешь от Меня? Слепой сказал Ему: Учитель! чтобы мне прозреть. Иисус сказал ему: иди, вера твоя спасла тебя. И он тотчас прозрел». Кто верит/Иисусу, тот прозревает. Потому и путь находит, ибо далее говорится: «и пошел за Иисусом по дороге». Попутно в рассказанной Марком истории мы видим некоторые важные условия свершения чуда: 1. Настойчивость желания; 2. Немедленная реакция на призыв; 3. Конкретность желания: хочу не вообще чего-то, а именно этого, в данном случае – прозреть; 4. Вера как доверие – это основное условие; 5. Благодарный ответ на чудо. Прояснение ситуации (Мк.11,1–13,37). Вход Иисуса Христа в Иерусалим (Мк.11,1–11; Мф 21,1–11; Лк 19,29–44; Ин 12,12–19). |
| Пока пожарные столпились, разглагольствуя, вокруг Джо, Крис залез в автомобиль пожарного департамента и, нажав стартер, пустил его полным ходом. Пожарные услышали пыхтение чудовища и крик мальчика и кинулись на помощь, — но поздно! Громадный автомобиль помчался, — к счастью, посередине улицы. Мальчик ничего не понимал в его механизме; он сидел, уцепившись за подушки, и ревел. Никто не мог остановить автомобиль, кроме кирпичной стены, но Крис от такой остановки ничего бы не выиграл. Димитри Свангвск только что вернулся, ухмыляясь, за получением нового пинка, когда Крис сыграл свою забавную шутку. Когда другие, услышав крик ребенка, бросились к дверям, Свангвск бросился на Джо. Он вполз на голую спину коня, как змея, и закричал ему в ухо что-то, напоминавшее свист дюжины хлыстов. Один из пожарных впоследствии клялся, что Джо ответил ему на том же языке. Через десять секунд после того, как автомобиль умчался, огромный конь уже глотал по его следам асфальт, как макаронину. Несколько человек, в двух с половиной кварталах от пожарного депо, видели, как произошло спасение мальчика. Они передавали, что никакого автомобиля они не видели; видели они только коричневый шум, а посередке его, вместо Криса, черную точку. Вдруг огромный дом с лежащей на нем ящерицей поравнялся с шумом; ящерица перегнулась, ухватила черное пятно и вытащила его из коричневого шума. Через пятнадцать минут после последнего пинка, полученного иностранцем из рук, или, вернее, от ног 99й пожарной команды, он въехал на Джо в ворота вместе с мальчиком, спасенным, но подавленным тяжелым сознанием ожидающей его трепки. Свангвск соскользнул на землю, прислонился головой к морде Джо и издал звук, похожий на куриное кудахтанье. Джо кивнул головой и громко фыркнул через ноздри; Словиский из закусочной был посрамлен. Джон Бирнс подошел к иностранцу; чужеземец ухмылялся и ожидал очередного пинка. Бирнс так крепко пожал ему руку, что тот на всякий случай ухмыльнулся, но принял это за новый способ наказания. — Этот язычник ездит верхом, как казак, — заметил один из пожарных, видевший в цирке ковбоев и индейцев, — это лучшие наездники в мире. |
| Незадолго до кончины отца Афанасия гестаповцы вновь пришли к нему. Однажды у парадной двери раздался резкий звонок. Я вышла. Передо мной стоял элегантно одетый человек с высокомерным выражением лица. С ним была красивая молодая женщина. «Мне нужно видеть архимандрита Афанасия», – властно сказал посетитель. «Отец Афанасий очень болен, он почти при смерти. Вот предписание виднейшего парижского профессора, запрещающее тревожить больного», – возразила я. «Я сам врач и должен его видеть», – последовал ответ. Незнакомец отогнул лацкан своего пальто и показал мне значок гестапо. И все же я пыталась не пропустить его к больному. Отчаянно препираясь, мы с агентом гестапо поднялись по маленькой лестнице и вошли в келью. Отец Афанасий велел мне выйти. Спускаясь, я услышала резкий крик агента. Молодая женщина оставалась в прихожей и задумчиво стояла у окна рядом с моей дрожавшей матерью, вышедшей на шум. Через некоторое время посетитель вышел от отца Афанасия и, подавая руку своей спутнице, заговорил с ней на чистейшем русском языке. Я очень испугалась. Мне представилось, что мои негодующие выражения, сказанные незадолго перед его появлением, будут ему переданы его спутницей и только ухудшат судьбу отца Афанасия. Прошло несколько дней в тревожном ожидании. Вдруг опять звонок. Вошла спутница того самого агента и очень вежливо попросила провести ее к больному. Отец Афанасий рассказал потом, что молодая женщина взяла у него благословение и, присев на кровать, терпеливо уговаривала его прекратить помощь евреям. Она оказалась русской. Звали ее Верой. Когда Париж был освобожден, агент гестапо, приходивший к отцу Афанасию, не успел бежать. Из газет я узнала об ужасном конце этого человека – еврея, поступившего на службу к оккупантам и устроившего лабораторию, где он определял принадлежность подозреваемых лиц еврейской национальности. В Париже его ненавидели. Едва город освободили, в смещение, где он скрывался, ворвался народ. эру, жену агента, бросившуюся защищать мужа, убили, а его казнили. Умер отец Афанасий в 1943 году. За сутки до кончины его разбил паралич. Отец Афанасий лежал с неподвижной левой рукой и закрытыми глазами, но все слышал и благословлял каждого, кто приходил проститься с ним. Умер он тихо, просто замерло дыхание. Ночью, когда гроб его стоял в часовне подворья, раздался звонок в дверь и послышался отчаянный крик: «Мне к отцу Афанасию! К отцу Афанасию!» – рыдая, выкрикивала одна недавно крестившаяся еврейка по имени Мария. Я ответила, что отец Афанасий, к которому она пришла, умер; он здесь, в часовне. Мария бросилась туда и всю ночь рыдала у гроба. Под утро пришел муж Марии (русский художник) и сказал, чтобы она пока не возвращалась домой, так как этой ночью ее разыскивало гестапо. Так и осталась Мария с нами на все время оккупации. |
| То, что произошло в следующие несколько минут, обсуждалось потом учеными и породило среди моряков новые легенды об особой чуткости и смелости синего кита. Из тумана послышался шум быстро плывущего тела и короткое сильное сопение: «У-уф, ш-ши… у-ф, ш-ши…» Рэсси и Белобочка увидели синюю с белым пятном спину. Легендарный Нектон огромной ракетой несся к подлодке «Тунец», посылавшей сигналы бедствия на языке китов. Вот сильно расщепленный рот с крутым сводом верхней челюсти и прямой линией нижней – казалось, что Нектон чему-то улыбался. Маленькие глаза кита не различали тонущего, но чуткий слух вел Нектона кратчайшим путем на призыв. Как вдруг синий кит резко повернул, услышав еще более отчаянный крик – зов о помощи. Прямодушный, безрассудно храбрый Нектон не знал, что крик невидимого в тумане Рэсси спас ему жизнь. В тот момент, когда Нектон разворачивался, подлодка «Тунец» выплюнула вместе с пламенем блестящий предмет. Гарпун попал в голову кита, но капитан, глядя на экран, чертыхался: из-за внезапного разворота Нектона стрелок промахнулся – гарпун не попал в болевой нерв. Синий кит почти не обратил внимания на легкий удар по голове. Но вскоре ему стало ясно, что железная рыбина, подманивая его сигналами бедствия, вовсе не тонула, а, наоборот, нападала, и кит, разъярившись, решил атаковать это лживое многоглазое существо с плавниками глупого тунца. Сигнал крайней опасности заставил кита подпрыгнуть над водой и отвесно, почти вертикально, уйти вниз. Одни из немногих в океане, Рэсси и Белобочка наблюдали, как сверкнула широченная фарфорово-голубая грудь Нектона, прорезанная глубокими темными бороздами складок. Мелькнул над водой хвост. Второй выстрел «Тунца» не состоялся. Нырнув, синий кит изменил направление, гладким срезом головы поддел снизу коварную подлодку. Судно, погружавшееся, чтобы преследовать кита, было отброшено мощным ударом и стало срочно всплывать… Рэсси и Белобочка долго еще сопровождали в глубинах Нектона. Подводный терьер, плывя рядом с синим китом, объяснял Нектону, что произошло. Выслушав маленького Рэсси, Нектон распахнул пасть и, показав все пластины своих усов, проревел. Рев этот был так ужасен, что во все стороны брызнули стаи рыб. Но те, кто был на дне, в теплых и прохладных течениях, в игривых океанских волнах, прислушивались к крику самого большого на Земле животного. И если перевести быстрые китовые звуки в человеческую речь, то получатся примерно такие фразы, обращенные одиноким гигантом к своим соплеменникам: |
| — Ужасно! — Нет, не ужасно, а ты в самом деле бойся, потому что мне уж это ваше нынешнее вольномыслие надоело и я еще вчера отцу Савелью сказал, что он не умеет, а что если я возьмусь, так и всю эту вольнодумную гадость, которая у нас завелась, сразу выдушу. — Да разве astragelus сказать — это вольнодумство? — Цыть! — крикнул дьякон. — Вот дурак, — произнес, пожав плечами, лекарь. — Цыть! — загремел Ахилла, подняв свой кулак и засверкав грозно глазами. — Тьфу, осел; с ним нельзя говорить! — А, а, я осел; со мной нельзя говорить! Ну, брат, так я же вам не Савелий; пойдем в омут? И с этими словами дьякон, перемахнув в левую руку чембур своего коня, правою обхватил лекаря поперек его тела и бросился с ним в воду. Они погрузились, выплыли и опять погрузились. Хотя по действиям дьякона можно было заключить, что он отнюдь не хотел утопить врача, а только подвергал пытке окунаньем и, барахтаясь с ним, держал полегоньку к берегу; но три человека, оставшиеся на камне, и стоявшая на противоположном берегу Фелисата, слыша отчаянные крики лекаря, пришли в такой неописанный ужас, что подняли крик, который не мог не произвесть повсеместной тревоги. Так дьякон Ахилла начал искоренение водворившегося в Старгороде пагубного вольномыслия, и мы будем видеть, какие великие последствия повлечет за собою это энергическое начало. Глава восьмая Крик и шум, поднятый по этому случаю купальщиками, пробудил еле вздремнувшего у окна протопопа; старик испугался, вскочил и, взглянув за реку, решительно не мог себе ничего объяснить, как под окном у него остановилось щегольское тюльбюри , запряженное кровною серою лошадью. В тюльбюри сидела молодая дама в черном платье: она правила лошадью сама, а возле нее помещался рядом маленький казачок. Это была молодая вдова, помещица Александра Ивановна Серболова, некогда ученица Туберозова, которую он очень любил и о которой всегда отзывался с самым теплым сочувствием. Увидав протопопа, молодая дама приветливо ему поклонилась и дружественно приветствовала. — Александра Ивановна , приймите дань моего наиглубочайшего почтения! — отвечал протопоп. — Всегдашняя радость моя, когда я вас вижу. Жена сейчас встанет, позвольте мне просить вас ко мне на чашку чая. |
| Серёжа заправил рубашку и стал протягивать в петли на брюках широкий форменный ремень (тетя Галя специально перешивала петли, чтобы ремень проходил в них). Пряжка звонко щелкнула, пояс плотно охватил талию, и Серёжа сразу почувствовал себя выше и стройнее. Он лихо повязал галстук, схватил со стола черный берет с блестящей “майорской” звездочкой и вышел в коридор к зеркалу. Глянул на себя придирчиво, как командир на новобранца. Еще летом ребята и Олег договорились не ходить в клуб обормотами, быть всегда в форме и “держать марку”. Все было в порядке. Серёжа показал язык своему отражению (чтобы не зазнавалось) и крикнул: – Тетя Галя, я пошел! Он выскочил на улицу. День был не такой теплый, как это казалось из окна. С реки тянул холодный ветерок. Серёжа поработал локтями, чтобы прогнать озноб, и зашагал вдоль дома. Посреди пустыря шумели ребята. Но это был уже не шум игры. Сквозь возмущенные мальчишечьи голоса пробивался визгливый женский крик. Мимо пробежал, как сумасшедший, второклассник Вовка Лебедев и крикнул Серёже: – Дзыкина мяч отобрала! В окружении ребят стояла круглая тетя в цветастом халате. Она прижимала к животу красный футбольный мяч и кричала. Кричала о том, какие все вокруг паразиты, особенно дети, и как они отравляют ее несчастную жизнь, и что она не отдаст мяч, пока не придут родители и не расплатятся за все причиненные ей убытки и унижения. Это и была Дзыкина. Серёжа и раньше сталкивался с ней. Один раз. Две недели назад ребята играли с Ноком, и пес по инерции проскочил около дзыкинской грядки с георгинами и астрами. Грядка была огорожена колышками с белой матерчатой лентой. Нок зацепил хвостом колышек, и лента затрепыхалась. Бдительная Дзыкина увидела это и подняла крик. Правда, тогда она кричала издалека: Нок не любит, когда ругают его хозяина. Сейчас, видимо, мяч попал в цветы, а Дзыкина, к несчастью, оказалась рядом. Разговаривать с ней было бесполезно. А что делать? Прежде чем решиться на стычку, Серёжа сделал отсчет. Этому его научил Олег. Он говорил: “Если приходится влезать в неприятное дело или в драку какую-нибудь, сосчитай, как перед стартом. Чем серьезнее дело, тем больше бери отсчет. Помогает справиться со страхом и успокаивает голову, чтобы не напороть горячку”. |
| Столкновение фрегата с нарвалом произошло около одиннадцати часов вечера. Следовательно, до наступления дня нам надо было продержаться на воде около восьми часов. Это было вполне возможно. Море было спокойно, волн не было. Время от времени я пытался разглядеть что-нибудь в кромешной тьме, но кругом все было пустынно и только светилась фосфорическим блеском потревоженная нашими движениями вода. Однако около часу ночи я почувствовал смертельную усталость. Сильные судороги сводили мои руки и ноги. Конселю пришлось одному заботиться о нашем спасении. Скоро бедный малый стал часто и тяжело дышать – я понял, что он недолго продержится. – Оставь меня! Оставь меня! – сказал я ему. – Покинуть хозяина? Никогда! – ответил мой преданный слуга. – Я твердо рассчитываю утонуть раньше, чем он. В эту минуту из просвета в темной туче, увлекаемой ветром к востоку, выглянула луна. Поверхность океана заискрилась под ее лучами. Этот благодетельный свет вернул мне силы. Я поднял голову и обвел глазами горизонт. Я увидел фрегат – он был в пяти милях от нас. На таком расстоянии он казался едва заметной точкой. Ни одной шлюпки не было в виду. Мне хотелось позвать на помощь, но мои распухшие губы не могли издать ни звука. Консель закричал: – Помогите! Помогите! Остановившись на секунду, мы прислушались. Что это, шум в ушах от прилива крови к голове или действительно донесся ответный крик? – Ты слышал? – прошептал я. – Да, да! И Консель снова бросил в пространство отчаянный зов. Теперь – никакого сомнения! Человеческий голос ответил на крик Конселя! Был ли это голос какого-нибудь несчастного, затерянного, как и мы, в безбрежном океане, голос еще одной жертвы толчка, испытанного кораблем? Или, быть может, нас окликали с невидимой во тьме шлюпки? Консель сделал огромное усилие и, опершись на мое плечо, наполовину высунулся из воды; но тотчас же, обессиленный, он плашмя упал на воду. – Что ты увидел? – Я увидел… – прошептал он, – я увидел… Но лучше помолчим, сбережем силы… Что же он увидел? Не знаю почему, но в эту минуту мне пришла в голову мысль о чудовище… |
| — Я устал… Прости, но после рудника у меня нет сил смотреть на такую роскошь… Уж слишком велика разница, чтобы ее можно было понять умом. Я боюсь, что у меня снова помрачится в голове. Это — как попасть сразу на Олимп после Аида!.. — Пожалуй, ты прав, — отнял пальцы от ручки двери Аристарх и, судя по его шагам, снова прошел к охранникам. — Послушайте, — донесся оттуда его голос, и Луций вновь напрягся. — Может, вы хоть доложите базилевсу, что я пришел к нему? — Не велено! — рявкнул охранник. — Чем же он так занят, если не секрет? — Не секрет. Он лепил римлянина. А теперь отдыхает. — Что?! У него был римлянин?! А ну-ка пропусти меня! — Не велено. Отойди. — Ну хорошо, а где этот римлянин? — Только что вышел. Вот в ту комнату. К счастью Пропорция, Аристарх даже не обратил внимания на последние слова фракийца. — Так это он передал приказ базилевса никого не пускать к нему? — воскликнул он. — Да, — подтвердил один из охранников. — И показал нам указ с его печатью! — Эвбулид, кажется, мы опоздали! — донесся до Луция отчаянный возглас Аристарха. — А ну, пропустите, да пустите же меня к царю! Затравленно озираясь, римлянин услышал шум борьбы и крик лекаря: — Аттал, ты жив?! Эй, все, кто там, на помощь! Пропорций робко приоткрыл дверь. Увидев, что в коридоре никого нет, выскользнул из зала, торопливо спустился по лестнице и, затаив дыхание, показал дежурному офицеру указ царя. Тот, торопясь наверх, махнул рукой охраннику, стоявшему у входной двери, чтобы выпускал римлянина. Охранник долго возился с тяжелым засовом. Луций весь взмок, дожидаясь его. Наконец, дверь медленно отворилась, и он, задыхаясь, выскочил на улицу. Последнее, что он услышал, — крик дежурного офицера: — Никого не выпускать из дворца! Вернуть римлянина!! Продолжая лихорадочно прикидывать, кто же выдал его и действительно ли он слышал свое имя, Луций со всех ног бросился к углу крепостной стены, где дожидалась его повозка. 4. Олимп после Аида Луций не ошибался, что услышал на лестнице свое имя, поразившее его словно неожиданный удар грома. В тот самый момент, когда он, боясь пошевелиться, позировал лепившему его бюст Атталу, перед дворцом остановилась карета начальника кинжала. Из нее вышли трое: декурион, посланный Никодимом на серебряный рудник с приказом во что бы то ни стало отыскать сданного Эвдемом в аренду эллина, и Аристарх с Эвбулидом. Начальник первой охранной сотни царя сразу же бросился к дверям, требуя немедленно открыть их. Эвбулид, заботливо поддерживаемый лекарем, медленно поднялся по ступеням. Увидев перед собой едва державшегося на ногах раба в грязных лохмотьях, с огромным кроваво-красным клеймом по всему лбу, охранник загородил было вход копьем. Но декурион, властно бросив: — По приказу начальника кинжала! — кивком головы велел эллину следовать за собой. Эвбулид покорно вошел в двери и застыл на пороге, пораженный роскошью, открывшейся его глазам. — Иди же! — подсказал Аристарх. Но грек стоял, не в силах отвести взгляда от золотых статуй и красочных картин на стенах. |
| По силе этих слов, – прибавил он, – наши наставники и суть иереи. Я ответил: По силе этих слов все мы даже и цари, но над страстями нашими, а не над народами; и хотя все мы цари, а требуем иметь над собою царя и правителя: также точно, по силе слов сих, все мы и священники, потому что приносим Богу в жертву добрые дела. А если бы мы были священники в смысле пастырей Церкви, то в поставленных священниках не было бы и нужды, между тем как они необходимы для спасения каждого, о чем в Катехизисе Великом, во главе 72, писано так: «аще и не всяк должен есть священствовати, но убо требовати священничества всяк должен есть, без него бо спастися не может». И я спрашиваю вас о проставлении не в то священство, чтобы добродетелями священнодействовать Богу, каковыми священниками должны быть все верные, но о священстве, или пастырстве, в которое ваши наставники особо от людин поставляются. Вы показали мне чин поставления в сие пастырство; а где написан этот чин, в какой книге, – сказать не можете. Наставники смутились моими вопросами, ибо опасались, как бы не потерять пред народом свое значение; пришел в смущение и народ, находя в моем вопросе уничижение для своих пастырей. Сделалась молва, шум и крик, – народ вопиял: мы верим, что наши наставники Духом Святым поставлены! Когда водворилась некоторая тишина, я сказал наставникам и народу: Напрасно вы шумите и молвите! Я ничего еще не говорил в отречение сана ваших наставников: я только прошу указать мне: где написан чин их поставления на пастырство, вами самими указанный, – в какой книге он содержится? Наставники сказали только: опять ты нас о том же пытаешь! Снова поднялся шум и продолжался долгое время. Улучив возможность говорить, я заметил наставникам: Вы шумите не менее двух часов, не хотите ответствовать на предложенный мной вопрос; но ведь шумом народа вопрос мой разрешиться не может. Разрешить его вы можете, только показавши в книгах чин вашего поставления. Тогда рижский попечитель спросил меня: а вы сами как признаете наших наставников, – поставленными от Святого Духа, или непоставленными? Я ответил, что не имею обязанности исповедовать власть и действительность их наставников, потому что я не от числа их паствы; а когда они покажут мне в книгах чин своего поставления на пастырство, тогда я буду обязан отвечать, какое значение усвояю этому их поставлению и самому их пастырству. |
| и т. д. ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ К СОХРАНИВШЕМУСЯ ПЛАНУ ПОЭМЫ I Молдавская песня Нас было два брата – мы вместе росли И жалкую младость в нужде провели… Но алчная страсть овладела душой, И вместе мы вышли на первый разбой. Курган серебрился при ясной луне, Купец обробелый скакал на коне, Его мы настигли . . . . . И первою кровью умыли кинжал. Мы… к убийству привыкли потом И стали селеньям ужасны кругом. II На Волге, в темноте ночной Ветрило бледное белеет, Бразда сверкает за кормой, Попутный ветер тихо веет. Недвижны весла, руль заснул, Плывут ребята удалые – И стоя . . . . . Есаул . . . . . песню . . . . . Заключительные стихи 10 , не введенные в печатный текст. Умолк и буйной головою Разбойник в горести поник, И слез горючею рекою Свирепый оросился лик. Смеясь, товарищи сказали: «Ты плачешь! полно, брось печали, Зачем о мертвых вспоминать? Мы живы: станем пировать, Ну, потчевай сосед соседа!» И кружка вновь пошла кругом; На миг утихшая беседа Вновь оживляется вином; У всякого своя есть повесть, Всяк хвалит меткий свой кистень. Шум, крик. В их сердце дремлет совесть: Она проснется в черный день. ВСТУПЛЕНИЕ К ПОЭМЕ 11 Н. Н. Р. Исполню я твое желанье, Начну обещанный рассказ. Давно, когда мне в первый раз Поведали сие преданье, Мне стало грустно; пылкий ум Был омрачен невольной думой, Но скоро пылких оргий шум Развеселил мой сон угрюмый. О возраст ранний и живой, Как быстро легкой чередой Тогда сменялись впечатленья: Восторги – тихою тоской, Печаль – порывом упоенья! ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЕ НАБРОСКИ НАЧАЛА ПОЭМЫ Там некогда, мечтаньем упоенный, Я посетил дворец уединенный. ——— Дивлет Гирей задумчиво сидит; Драгой янтарь в устах его дымится, Угрюмый двор кругом его молчит… В черновой рукописи имеются стихи, пропущенные в окончательном тексте: После стиха «Средь опустелого гарема?»: Иль только сладостный предмет Любви таинственной, унылой – Тогда… но полно! вас уж нет, Мечты невозвратимых лет. Во глубине души остылой Не тлеет ваш безумный след. После стиха «Свое безумство разглашать?»: Ты возмужал средь испытаний, |
|
|
