| 1. Нисколько, кажется, мы не имели успеха, предложив вам недавно пространную речь о ревности к собраниям (церковным); церковь у нас опять остается без чад. Поэтому опять я принужден быть строгим и тяжелым, — укорять присутствующих, осуждать отсутствующих; последних за то, что они не оставляют своей лености, а вас за то, что не радеете о спасении братий. Я принужден быть тяжелым и строгим не для себя и собственного своего приобретения, но для вас и вашего спасения, которое для меня дороже всего. Кто хочет, пусть огорчается и называет меня тяжелым и бесстыдным; но я не перестану постоянно твердить об одном и том же, потому что для меня нет ничего лучше такого бесстыдства. Может быть, подлинно может быть, что вы, устыдившись если не другого чего, то, по крайней мере, этого, чтобы не слышать непрестанно напоминания об одном и том же, будете когда-нибудь иметь попечение о ваших братиях. Какая мне польза от похвал, если я не буду видеть вас преуспевающими в добродетели? И какой мне вред от молчания слушателей, если я буду видеть возрастающим ваше благочестие? Похвала проповеднику — не рукоплескание, но ревность слушателей о благочестии, не шум во время слушания, но усердие во всякое время. Шумное одобрение, как только вышло из уст, то рассеиваясь в воздухе исчезает, а исправление слушателей доставляет неоскудевающую и бессмертную награду и говорящему и слушающим. Крик вашего одобрения делает из говорящего славным здесь, а благочестие вашей души доставляет учителю дерзновение пред престолом Христовым. Поэтому, если кто из говорящих желает чего-нибудь, то пусть желает не рукоплесканий, но пользы слушателей. Немаловажное зло — нерадение о братиях, но достойное крайнего мучения и неизбежного наказания. Это показал пример зарывшего талант в землю. Он не подвергся никакому осуждению за собственную жизнь и не сделал ничего худого в скрытии таланта, потому что возвратил его целым; и однако, оказался виновным в способе употребления денег. Он не удвоил вверенного, и за это был наказан. Отсюда видно, что, хотя бы мы были усердны и внимательны, хотя бы имели великую охоту к слушанию божественных Писаний, этого не достаточно для нашего спасения. Должно удвоять вверенный залог; удвоенным же он делается тогда, когда вместе с собственным спасением мы принимаем на себя попечение и о других. Тот сказал: целым; но этого недостаточно было для его оправдания. |
| 1. Нисколько, кажется, мы не имели успеха, предложив вам недавно пространную речь о ревности к собраниям (церковным); церковь у нас опять остается без чад. Поэтому опять я принужден быть строгим и тяжелым, укорять присутствующих, осуждать отсутствующих: последних за то, что они не оставляют своей лености, а вас за то, что не радеете о спасении братий. Я принужден быть тяжелым и строгим не для себя и собственного своего приобретения, но для вас и вашего спасения, которое для меня дороже всего. Кто хочет, пусть огорчается и называет меня тяжелым и бесстыдным; но я не перестану постоянно твердить об одном и том же, потому что для меня нет ничего лучше такого бесстыдства. Может быть, подлинно может быть, что вы, устыдившись если не другого чего, то, по крайней мере, этого, чтобы не слышать непрестанно напоминания об одном и том же, будете когда-нибудь иметь попечение о ваших братьях. Какая мне польза от похвал, если я не буду видеть вас преуспевающими в добродетели? И какой мне вред от молчания слушателей, если я буду видеть возрастающим ваше благочестие? Похвала проповеднику – не рукоплескание, но ревность слушателей о благочестии, не шум во время слушания, но усердие во всякое время. Шумное одобрение, как только вышло из уст, то, рассеиваясь в воздухе, исчезает; а исправление слушателей доставляет неоскудевающую и бессмертную награду и говорящему, и слушающим. Крик вашего одобрения делает из говорящего славным здесь, а благочестие вашей души доставляет учителю дерзновение перед Престолом Христовым. Поэтому, если кто из говорящих желает чего-нибудь, то пусть желает не рукоплесканий, но пользы слушателей. Немаловажное зло – нерадение о братьях, но достойное крайнего мучения и неизбежного наказания. Это показал пример зарывшего талант в землю. Он не подвергся никакому осуждению за собственную жизнь и не сделал ничего худого в скрытии таланта, потому что возвратил его целым; и однако оказался виновным в способе употребления денег. Он не удвоил вверенного, и за это был наказан. Отсюда видно, что, хотя бы мы были усердны и внимательны, хотя бы имели великую охоту к слушанию Божественных Писаний, этого не достаточно для нашего спасения. Должно удвоять вверенный залог; удвоенным же он делается тогда, когда вместе с собственным спасением мы принимаем на себя попечение и о других. Тот сказал: «вот тебе твое» целым; но этого недостаточно было для его оправдания. |
| О темном двойнике Церкви В 20-х годах в одном подмосковном храме кончилась литургия. Все шло, как обычно, и священник сделал завершающее благословение. После этого он вышел к народу на амвон и начал разоблачаться. В наступившей тяжелой тишине он сказал: “Я двадцать лет вас обманывал и теперь снимаю эти одежды”. 3 апреля, 2012 В 20-х годах в одном подмосковном храме кончилась литургия. Все шло, как обычно, и священник сделал завершающее благословение. После этого он вышел к народу на амвон и начал разоблачаться. В наступившей тяжелой тишине он сказал: “Я двадцать лет вас обманывал и теперь снимаю эти одежды”. Один Валаамский иеромонах (Спиридон) учил в лагере так видоизменять молитву Иисусову для нашего времени, особо нуждающегося в молении и в заступлении Богородицы: “Иисусе Христе, Сыне Божий, Богородицею помилуй нас” . Нас – погибающих. Из его разговора о молитве еще я помню, как он говорил: «Не надо думать, что для непрестанной молитвы годится только молитва Иисусова. Апостол Павел сказал: “Всяким молением и прошением молитесь на всякое время духом”. Об этом же учит и Еп. Феофан Затворник . В 20-х годах в одном подмосковном храме кончилась литургия. Все шло, как обычно, и священник сделал завершающее благословение. После этого он вышел к народу на амвон и начал разоблачаться. В наступившей тяжелой тишине он сказал: “Я двадцать лет вас обманывал и теперь снимаю эти одежды”. В толпе поднялся крик, шум, плач. Люди были потрясены и оскорблены: “Зачем же он служил хотя бы сегодня”. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы вдруг на амвон не взошел какой-то юноша и сказал: “Что вы волнуетесь и плачете! Ведь это всегда было. Вспомните, что еще на Тайной Вечери сидел Иуда”. И эти слова, напомнившие о существовании в истории темного двойника Церкви, как-то многих успокаивали или что-то объясняли. И, присутствуя на Вечери, Иуда не нарушил Таинства. Эти слова многое объясняют, но они не снимают с нас ни скорби, ни страха. Один подмосковный протоиерей мне рассказывал: “Совершаю литургию. Направо от меня два неслужащих сегодня священника, один из них настоятель, налево – дьякон с членом двадцатки. Направо – передача какого-то анекдота, налево – спор о церковном ремонте. Приблизилось “Тебе поем”, и я не выдержал: “Отцы! Да помолчите же, я так не могу!” |
| Обыкновенный патриотизм Интервью с монахами, стоявшими между баррикадами на Грушевского 30 января, 2014 Интервью с монахами, стоявшими между баррикадами на Грушевского В следующее воскресенье, 9 февраля, мы будем отмечать память всех, пострадавших во времена гонений за веру Христову, а также Собор новомучеников и исповедников Церкви Русской. Перед каждым новомученником вставал выбор: жизнь или вера? Дожить до глубоких седин, не зная сна и покоя от угрызений совести, или умереть со спокойным сердцем, оставшись верным Христу и народу? Именно совесть и вера во Всевышнего заставляла людей вставать под дула винтовок или мерзнуть на нарах в сталинских лагерях. Но задумывались ли вы о том, что потенциальные новомученики живут среди нас и сегодня? Вы ездите с ними в метро, стоите в очередях и не догадываетесь, что, возможно, именно эти люди завтра отдадут за вас жизнь. Мы пообщались с иеромонахом Мелхиседеком (Гордиенко) и монахом Гавриилом (Кайрасовым), которые в ночь с 20 на 21, рискуя своими жизнями, стали на улице Грушевского между милицией и демонстрантами и таким образом на целые сутки остановили кровопролитие. — Скажите, отцы, что толкнуло вас на то, чтобы выйти на улицу в тот день? О. Мелхиседек: Когда-то давно я увидел фотографию, как в Сербии один священник встал между полицией и демонстрантами. Я восхитился им – один человек с крестом в руке смог остановить тысячу человек с одной стороны и тысячу с другой! Наш Десятинный монастырь находится совсем недалеко от эпицентра событий – даже ночью в храме слышны взрывы петард, крик из громкоговорителей и шум толпы. Когда я узнал, что на улице Грушевского взрывами у людей отрывает конечности и вытекают глаза, я понял, что должен быть там, чтобы потом не было стыдно перед самим собой. Почему-то вспомнился пример, когда в Грузии священник с табуреткой в руке вышел разгонять гей-парад. Человек видел беззаконие на улице и не стал прятаться, отсиживаясь в храме, а вышел, чтобы донести свою позицию до мирян и вдохновить их своим примером. |
| Позволительно ли уходить из церкви от проповеди? «Обличи, запрети, умоли» (2 Тим 4:2) В наших городских церквах православный священник, выходя из св. алтаря к налою для произнесения проповеди, почти всегда бывает свидетелем странного явления: простой народ подвигается к налою, а многие из людей так называемых образованных (по крайней мере судя по одежде) из всех концов церкви устремляются к дверям, поднимают шум, шарканье ногами и хлопанье дверьми. А бывает и то, что иные, простоявши всю литургию пред самым алтарем, при начале проповеди тотчас поворачиваются к алтарю и священнику спиною, начинают расталкивать и с серьезным видом людей недовольных и обиженных идут к дверям церковным. Все эти господа и госпожи преждевременным появлением на паперти, а иногда и раздаянием милостыни возбуждают крик нищих, который громко чрез растворенные двери раздается по церкви. Надобно признаться, что все это очень смущает священников, ставит их в положение неприятное, унизительное. Но не в том дело. У нас не многие из образованных людей заботятся о том, чтобы сделать приятное священнику или вывести его из унизительного положения, в которое он часто попадает вследствие многих наших современных обычаев. Дело в том, каков этот обычай убегать от проповеди, — сам по себе, с точки зрения христианской нравственности и общественного приличия? Мы знаем, что у христиан других исповеданий, у римских католиков, протестантов и, если хотите, даже у евреев и магометан, нет ничего подобного. Кто носит имя христианина и ходит в христианский храм к богослужению, тот должен знать, как надобно вести себя в храме. Храм есть место постоянного, особенного таинственного присутствия Божия. В храме водружен престол Благодати. Ищущие от нее просвещения, очищения, освящения с благоговением обращаются к алтарю, со страхом и любовью приближаются к нему и взирают на него. Добрый христианин, переступивши порог церковный, проникается чувством этого благоговейного страха и не только во время богослужения, но и до него и после него, даже в совершенно пустом храме, не дозволит себе слишком громкого разговора и шума, неблагочинного движения, не позволит себе хлопнуть дверью при входе и выходе. Если так ведет себя и должен вести христианин в пустом храме, не с большим ли вниманием и осторожностью он обязан вести себя при собрании верующих? |
| Разделы портала «Азбука веры» Оглавление См. также: Страшный суд. Мытарства Преподобной Феодоры в аудиоформате. Вступление У преп. Василия была послушница Феодора, которая много служила ему; приняв иноческий чин, она отошла ко Господу. Одному из учеников преподобного, Григорию, пришло желание узнать, где находится по своем преставлении Феодора, сподобилась ли она от Господа милости и отрады за свое служение святому старцу. Часто размышляя об этом, Григорий просил старца ответить ему, что с Феодорой, ибо твердо верил, что угоднику Божию все это известно. Не желая огорчить своего духовного сына, преп. Василий помолился, чтобы Господь открыл ему участь блаженной Феодоры. И вот Григорий увидел ее во сне – в светлой обители, полной небесной славы и неизреченных благ, которая была уготована Богом преп. Василию и в которой водворена была Феодора по его молитвам. Увидев ее, Григорий обрадовался и спросил ее, как разлучилась душа ее от тела, что она видела при своей кончине, как проходила воздушные мытарства. На эти вопросы Феодора отвечала ему так: «Чадо Григорие, о страшном деле спросил ты, ужасно вспомнить о нем. Видела я лица, которых никогда не видела, и слышала слова, которых никогда не слыхала. Что я могу сказать тебе? Страшное и ужасное пришлось видеть и слышать за мои дела, но, при помощи и по молитвам отца нашего преподобного Василия, мне все было легко. Как передать тебе, чадо, ту муку телесную, тот страх и смятение, которое приходится испытывать умирающим! Как огонь сжигает брошенного в него и обращает в пепел, так мука смертная в последний час разрушает человека. Поистине страшна смерть подобных мне грешников! Итак, когда настал час разлучения души моей от тела, я увидела вокруг моей постели множество эфиопов, черных как сажа или смола, с горящими как уголья глазами. Они подняли шум и крик: одни ревели как скоты и звери, другие лаяли как собаки, иные выли как волки, а иные хрюкали как свиньи. Все они, смотря на меня неистовствовали, грозились, скрежетали зубами, как будто желая меня съесть; они готовили хартии, в которых были записаны все мои дурные дела. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 2 голоса: 5.0 из 5) Тью любил слушать звуки! Все они были разными. Вот протяжный шум моря — вуууххх, вуууух, — так волны бьются о большие камни на берегу. А вот шум его большой семьи: гур-гур-гур, тиу-тиу-крик-крик. Эти звуки издаёт множество пингвинов! Одни сидят в гнёздах из камней, другие топчутся по снегу, а некоторые даже танцуют. Вереницы черно-белых птиц повсюду в снежных просторах! Да, пингвин — это птица. А вы не знали? У них есть небольшие крылья и крепкие лапки, забавный черный клювик c яркой оранжевой полоской и умные глазки в белом ободке. «Хрусть-хрусть-хрусть». — Это папа переступает лапами по снегу. Папа Тью – большой красивый пингвин. А маленький Тью сидит у него в кармашке между лапами. Здесь тепло и уютно. Иногда малыш забавно высовывает круглую головку и смотрит кругом. Но серый пух пингвиненка не такой теплый, как папины перья, – и Тью снова прячет свой любопытный носик в папин кармашек. Однажды солнечным утром малыш услышал новый звук. Ему так понравился этот хрум-хрум-хрум-хрум! Это были шаги, и они приближались! Тью почему-то сразу стало весело. И не зря — это вернулась из дальнего плавания мама пингвиниха. Она добыла в океане много вкусной еды для Тью и папы. Малыш выглянул из-под папиного животика: мама вытянула длинную красивую шейку навстречу папе, а он ласково протянул ей крылышко. — Как вырос наш Тью! – воскликнула пингвиниха. — Да, подрос разойник, да и кушать стал больше! – ответил ей папа-пингвин. А вы знаете, что едят пингвины? – Мелкую рыбешку и криль — маленьких раков. Но деткам не дают сырую еду. Когда рыбка и раки полежат у папы или мамы в животике, то превращаются в густое птичье молочко, похожее на кашу – вот им то и кормят они пингвинят. Мама тоже решила покормить сыночка Тью. Она раскрыла свой красивый большой клюв и дала ему в его маленький ротик кусочек. Малыш ухватил его – как вкусно! Он так увлекся едой, что не заметил, что незнакомая большая птица кружит все ближе и ближе. Это был поморник – огромная чайка Антарктики. Поморникам непросто добывать еду в ледяном океане – вот они и подворовывают ее у пингвинов. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 19 голосов: 4.6 из 5) Глава IX. Купанье – Желтый Джек! Аллигатор! Вот и все, что я мог произнести. Мать умоляла меня объяснить ей, что случилось, но я не в силах был вымолвить ни слова. Охваченный безумным страхом, я бросился бежать, оставив мать в таком же ужасе, в каком находился сам. Я мчался к бассейну не по извилистой тропинке, а самой краткой дорогой, перепрыгивая через все препятствия, встречавшиеся на пути. Я перемахнул через изгородь и как вихрь понесся через апельсиновую рощу. Слышался только хруст ветвей, да на землю летели сшибаемые мною апельсины. Мои уши чутко ловили каждый звук. Шум позади меня все усиливался. Я слышал голос матери, полный отчаяния. Ее крики всполошили весь дом, сбежались слуги и служанки. Собаки, встревоженные внезапной суматохой, начали лаять. Домашние и певчие птицы подняли пронзительный крик. Все эти звуки доносились с плантации. Но не это меня беспокоило, я прислушивался к звукам у бассейна. И вот я услышал всплеск воды и ясный серебристый голосок сестры! «Ха-ха-ха!» – звонко смеялась она. Слава Богу, сестра была еще невредима! Я остановился и громко закричал: – Виргиния! Виргиния! Я нетерпеливо ждал ответа. Но ответа не было: может быть, плеск воды заглушал мой голос? Я позвал еще раз, уже громче: – Виргиния! Сестра! Виргиния! На этот раз меня услышали: – Кто зовет меня? Это ты, Джордж? – Да, это я, Виргиния. – Что тебе надо, братец? – Сестра, выходи скорей из воды! – А зачем? Разве приехали гости?.. Так рано? Ну, пусть подождут, милый Джордж. Пойди к ним и займи их чем-нибудь. А я еще поплаваю – утро прекрасное и вода просто прелесть!.. Правда, Виола? А ну-ка, поплывем еще раз вокруг пруда! Снова раздался всплеск и веселый смех сестры и ее служанки. Я закричал изо всех сил: – Виргиния, дорогая! Ради Бога, выходи скорей! Вдруг веселые голоса смолкли, послышалось короткое, отрывистое восклицание, а затем, почти мгновенно, отчаянный крик. Я понял, что это не ответ на мой призыв. Моя просьба могла встревожить сестру, но теперь в ее голосе слышался ужас. Я расслышал слова Виргинии: |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 53 голоса: 4.2 из 5) Глава XX Я забыла задернуть занавеску, как делала обычно, и спустить жалюзи. Поэтому, когда луна, яркая и полная (стояла ясная ночь), оказалась против моего окна и заглянула в него, ее светлый взор пробудил меня. Была глубокая ночь, и, открыв глаза, я сразу увидела серебристо-белый и кристально-ясный диск. Луна была великолепна, но как-то слишком торжественна. Я приподнялась и протянула руку, чтобы задернуть занавеску. Боже, какой вопль! Ночь, ее тишина, ее покой словно были разорваны неистовым, пронзительным, диким криком, пронесшимся из одного конца дома в другой. Сердце у меня замерло, пульс, казалось, перестал биться; моя вытянутая рука оцепенела, словно парализованная. Вопль замер и больше не повторялся. Какое бы существо ни издало этот чудовищный крик, повторить его было невозможно; самый огромный кондор в Андах не мог дважды издать такой крик в своем заоблачном гнезде. Существо, испустившее такой вопль, непременно должно было передохнуть, чтобы повторить его. Этот вопль раздался на третьем этаже, у меня над головой. В комнате над моею я услышала шум борьбы, и, судя по этому шуму, то была борьба не на жизнь, а на смерть. Кто-то полупридушенным голосом крикнул: — Помогите! помогите! помогите! — три раза, с судорожной торопливостью. — Неужели никто не слышит? — снова раздался голос и затем, среди яростного топота и возни, которые продолжались наверху, до меня сквозь доски и штукатурку донеслось: — Рочестер! Рочестер! Ради Бога! Сюда! Где-то распахнулась дверь. Кто-то пробежал, вернее — пронесся по коридору. Над моей головой послышались еще чьи-то шаги, что-то упало — и наступила тишина. Я набросила на себя одежду и, дрожа от ужаса, выбежала из комнаты. Гости уже все проснулись. Из каждой комнаты доносились восклицания, испуганный шепот; дверь за дверью открывалась, выглядывал один, выглядывал другой; постепенно коридор наполнился людьми. Мужчины и женщины повскакивали с постелей. «Что же это?», «Кто убит? Что случилось?», «Принесите свечу!», «Где пожар?», «Где разбойники?», «Куда бежать?» — доносилось отовсюду. Если бы не лунный свет, гости оказались бы в непроглядной тьме. Все бегали взад и вперед, собирались кучками, некоторые рыдали, другие едва держались на ногах. Смятение было неописуемое. |
| I. Троицкая лавра Летняя ночь осенила лавру и сквозь прозрачный сумрак, еще в большем величии, возвышались древние соборы и башни. Две из них, как два белые исполина, стояли по краям южной ограды, над которою устроена длинная галерея от Архиерейских покоев: – я ходил по ней уединенно, и наслаждался картиною ночи. Все засыпало в лавре после долгого всенощного бдения: еще, быть может, иные старцы стояли на молитве в кельях, но тайною оставалась их молитва . Мало по малу утихала окрестность, так что и слабейший слышался шорох, и воздух наполнялся странными звуками, которые доступны слуху только в совершенной тишине ночи. Свежесть ее росистых испарений растворялась ароматным запахом сена, скошенного кругом ограды. С одной стороны высокий Архиерейский терем и готическая трапеза Св. Сергия, где пред его иконою теплилась одинокая лампада, закрывали от меня прочие здания лавры: но в тесном их промежутке, легко стремилась к небу величественная колокольня в златом венце своем, и две златые главы Троицкого собора, над мощами святых двух Игуменов, сияли в ясном небе, как их невечерняя слава. Молодой месяц, в колыбели облаков, выглядывал из-за остроконечной крыши древней Водяной башни и кротко озарял предо мною окрестность. Сад монастырский, у самой подошвы высокой стены, обсаженный аллеями лип и окруженный прудом Келарским и Московскою дорогою: за ними, на крутом берегу речки Кончуры и на летописных высотах Волкуши, пять церквей Троицкого посада, с их слободами, а еще далее обширные поля и рощи, рассеянные по оврагам, – такой пространный обзор развивался с высокой террасы. Кое-где между дерев еще мелькали огни в домах посадских, постепенно угасая; иногда нечаянно отзывался вдали человеческий голос и казался близким посреди всеобщего безмолвия, или внезапный лай чутких собак обличал невидимое присутствие мимоидущих запоздалых богомольцев. Иногда топот копыт и стук колес глухо будил гул на соседнем мосту, и встревоженный сторож сонною рукою начинал стучать в свою доску: или был слышен пронзительный крик ворона в башне и шум его крыл, бьющих об железную крышу. Изредка заливался вдали почтовый колокольчик по Московской дороге и звонко приближался к лавре, которая от времени до времени отвечала ему гармоническою октавою своего часового колокола, – и потом все опять замолкало. |
|
|
