| понятие А. использовалось для обозначения ручательства отчуждателя имущества (auctor) по поводу правомочности сделки (actio auctoritatis) или санкции лица, отвечающего за законность акта др. лица (auctoritas domini, patris, tutoris), а также для выражения одобрения патрицианским Сенатом постановлений комиций - народного собрания (auctoritas patrum) или тех или иных действий магистратов - чиновников (auctoritas sentatus), наконец, для характеристики полноты власти императора или в качестве синонима его распоряжений (summa auctoritas). Первоначально в отличие от власти по должности, обладающей в соответствии с законом четко регламентированными полномочиями и принудительным характером, обозначаемой в лат. языке особым термином potestas, А. мыслился как власть, восходящая к сакральному праву, освящающая potestas. В особенности применительно к должности императора происходит сближение этих двух понятий, хотя А. (согласно этимологии, от auctor - создатель, руководитель) и удержал за собой значение верховенства в понятии о любых властных полномочиях. В средневек. западноевроп. науке понятие А.- одно из фундаментальных: под ним подразумевается не только А. Свящ. Писания, но и А. Свящ. Предания. Начиная с блж. Августина и св. Кирилла Александрийского, ересь понималась как нечто новое, не имеющее опоры не только в Свящ. Писании, но и в творениях христ. писателей, подборки высказываний к-рых стали важным инструментом теологической полемики ( флорилегии или просто Libelli auctoritatum, Auctoritates); одновременно такие сборники служили сохранению и систематизации учения отцов Церкви. Викентий Леринский ( ок. 450) прямо указывал, что для богословского доказательства недостаточно ссылок только на Свящ. Писание, к-рое в силу слабости человеческого разума, не всегда способного проникнуть в истинные глубины богодухновенного текста, может стать опорой и для еретиков. В классической для всего средневековья формулировке Винцентия обязательным для Вселенской Церкви можно считать лишь то, во что верили везде, всегда и все (Commonimorium. 2-3). Достичь при решении того или иного теологического вопроса единства с А., т. е. со всеобщей, извечной и единодушной верой отцов - цель поколений теологов, отражавшая парадигму средневек. сознания, в целом чуждого идее обновления и развития, ориентированного на традицию, древность к-рой тождественна святости. Схоласту Бернарду Шартрскому ( 1124/30) принадлежит знаменитый афоризм: «Мы карлики на плечах великанов» (Иоанн Солсберийский. Metalogicon. III 4). Производное от термина «А.» прилагательное «аутентичный» обозначало учение, основанное на А., а потому истинное (doctrina authentica - Абсалон Сен-Викторский [ 1203]. Sermo. 27//PL. 211. Col. 162). Аналогичное значение имел А. в каноническом праве . |
| Прямая форма характерна для шартрской нотации, наклонная — для куаленской; разницы в значении этих форм нет, т. к. они используются на одних и тех же участках мелоса тех же самых песнопений. В ранневизант. нотации они были связаны с весьма специфическими мелодическими движениями в рамках комбинаций апесо эксо и дио. Знак фторы всегда был связан со скачком к финалису 3-го гласа, т. е. он точно определял в этих комбинациях значение интервала оксии. Имифторон был связан с нисходящим движением от финалиса 4-го гласа к финалису 4-го плагального гласа в песнопениях 2-го и 2-го плагального гласов (d — G). При переходе к средневизант. нотации от этих знаков отказались, потому что нотация стала диастематической и более не нуждалась во вспомогательных знаках, как это видно в стихирах и ирмосах, записанных средневизант. нотацией. В калофоническом пении кроме старых появляется система новых фтор. Художественный стиль этого вида пения требовал частого применения модуляций, редко или вовсе не употреблявшихся в более ранний период. В трактате о фторах Мануила Хрисафа (XV в.), где он приводит примеры исключительно из калофонического пения, новая система фтор содержит, согласно автору, в ее «правильной» форме 4 знака для 4 автентических гласов, 1 для 2-го плагального и 1 для его производного — νενανω, хотя в др. трактатах фторы для каждого гласа можно найти вместе с 2 др. новыми знаками — имифонон (μφωνον) и имифторон, значение которых неясно и до сих пор не исследовано (они явно не имеют отношения к одноименным терминам ранневизант. нотации). К фторам также иногда причисляется энарксис (ναρξις) — «потомок» ранневизант. знака параклитики. Поздневизантийская нотация Новая система фтор характерна не столько для средневизант., сколько для поздневизант. нотации, хотя последний термин, как и термин «поствизантийская нотация», является неточным, поскольку данные фазы нотации на самом деле являются лишь продолжением средневизант. нотации. Характерная черта этого периода — широкое использование знаков афона, которые, согласно трактатам, ставятся «не для того, чтобы [по ним] пели, но для нужд хирономии»; они не являются интервальными знаками, но обозначают движения руки, управляющей пением хора. |
| Перечень экфонетических знаков в Профетологионе X-XI вв. (Sinait. gr. 8. Fol. 303r) Перечень экфонетических знаков в Профетологионе X-XI вв. (Sinait. gr. 8. Fol. 303r) Датировка древнейших сохранившихся рукописей с экфонетическими знаками (VIII–IX вв.) не обязательно указывает на время изобретения данной системы. В этих рукописях она появляется уже в развитой форме, что предполагает определенную предысторию. Данный факт позволил К. Хёгу сделать предположение, что экфонетическая система знаков была изобретена до VII в.; основываясь на наблюдениях над номенклатурой знаков, он даже допустил, что это должно было произойти не позднее, чем в кон. IV в. Еще раньше Ж. Б. Тибо заключил, что данная система знаков должна была быть создана в V–VI вв. Описанная система знаков продолжала использоваться до кон. XIII в. С нач. XIV в. появляются первые признаки ее упадка: упрощение, уменьшение числа знаков, использование одиночных знаков вместо их пар. Возможно, это свидетельствует об упрощении самого экфонесиса. Процесс вырождения начался уже в XIII в., и к кон. XV в. экфонетическая система знаков, по-видимому, была уже почти забыта и впоследствии отвергнута. И хотя традиция экфонесиса продолжается по сей день, точное значение экфонетических знаков до сих пор не выяснено. Тем не менее экфонетическая система знаков послужила основой для создания нотации песнопений, имеющей с ней много общих знаков. Ранневизантийская нотация Ранневизантийская нотация впервые появляется в рукописях X в. в 2 формах, или системах,— шартрской и куаленской, возможно восходящих к общей оригинальной системе, разделившейся на 2 разновидности ко времени, от которого мы имеем древнейшие из сохранившихся нотированных рукописей. И шартрская, и куаленская нотации тесно связаны с экфонетической системой знаков, т. к. большая часть знаков последней присутствует в ранневизант. нотации под теми же или др. названиями (см. табл. 3). Смысл знаков не должен был оставаться в точности неизменным, однако, по-видимому, является родственным. Связь между нотациями позволяет предложить 2 объяснения: 1) обе формы ранневизант. нотации происходят из экфонетической системы знаков и, следовательно, были созданы после нее; 2) все знаковые системы были созданы параллельно в одно и то же время на основании одного и того же источника — просодических знаков, имевших 2 разные, хотя и родственные системы обозначений для 2 типов мелоса — чтений и песнопений. мелоса — чтений и песнопений. Тибо и К. Флорос склонялись к 1-му объяснению; Флорос гл. обр. исходил из того, что функции и номенклатура экфонетической системы знаков ближе к просодии и просодическим знакам, которые несомненно являются более древними. 2-е объяснение также не следует исключать полностью, хотя ему до сих пор не найдено подтверждения в рукописях и оно остается только гипотезой. Несомненным является родство экфонетической системы знаков и ранневизант. нотации. |
| Минея. 1114 г. (Crypt. a. 3. Fol. 123) Первые образцы визант. певч. нотации, восходящие к X в., младше приблизительно на 6 столетий единственного сохранившегося фрагмента христ. песнопения с древнегреч. нотацией - гимна Св. Троице в папирусе Pap. Oxyrrhynch. 1786; различия усугубляются тем, что в основе этих муз. примеров лежат различные принципы и ладовые системы. В отличие от буквенной нотации, использовавшейся в Др. Греции для записи инструментальной и вокальной музыки, ранневизант. система нотации передавала скорее особенности мелодики и ритмики (направление движения мелодии, ритмическое соотношение невм и т. п.), чем положение звуков в звукоряде, певцы же продолжали опираться в основном на устную традицию. По этой причине невозможно достоверно установить степень зависимости средневек. визант. церковного пения от иудейской или эллинистической музыки эпохи поздней античности. Тем не менее можно составить представление о муз. стиле псалмодии и гимнографии по литургическим рукописям, содержащим т. н. куаленское и шартрское семейства адиастематических визант. невм (см. подробнее в ст. Византийская нотация ). Данные источников с ранневизант. нотацией в целом подтверждаются диастематическими памятниками средневизант. нотации, появляющимися с кон. XII в. Во мн. случаях степень преемственности диастематических источников настолько высока, что их можно использовать для реконструкции мелодического контура ранневизант. версий песнопений. Т. о., можно с уверенностью утверждать, что источники по визант. пению X-XIII вв. содержат полностью сложившиеся корпусы песнопений неск. стилей, основанные на стереотипных мелодических формулах. В Асматиконе и Псалтиконе записаны анонимные распевы псалмов и гимнов соответственно для хора и для солиста согласно городской к-польской традиции с развитой мелодикой мелизматического типа и специфическими вставками в текст песнопений слогов, не несущих вербальной нагрузки. Стихиры и каноны монашеской традиции, содержащиеся соответственно в Стихираре и Ирмологии, являются по преимуществу силлабическими или силлабо-невматическими. |
| Первый раз русский царь, через посредство князя Куракина, заявил об этом французскому посланнику в Гааге, Шатонёву; но тогдашний регент королевства французского, руководимый своим первым министром Дюбоа, искал союза с Англиею и опасался родственным союзом с Россиею причинить неудовольствие английскому королю. В последующие затем годы, когда шведский министр Герц хотел устроить примирение двух ожесточенных врагов - Петра I-ro и Карла XII-ro - с планами, клонившимися к ущербу Англии и Австрии, регент Франции еще более сблизился с английским королем и уклонился от союза с Россиею. После Ништадтского мира, заключенного Россиею со Швециею в 1721 году, Петр снова занялся мыслью отдать Елисавету за французского короля, но тут узнал, что Людовика XV-ro собрались сочетать браком с испанскою принцессою; тогда у Петра возникла мысль сочетать Елисавету с каким-нибудь другим лицом французского королевского дома, и сначала он предлагал посланнику французскому, Кампредону, отдать ее за герцога шартрского, сына герцога орлеанского, а по случившейся скоро кончине самого этого герцога - за герцога бурбонского Кондэ, который, по смерти регента, герцога орлеанского, стал первым министром во Франции. В намерении навязать Елисавету французскому королю укрепляло Петра то, что испанская принцесса, намеченная в жены Людовику XV-мy, была удалена в Испанию. Но Петр умер в январе 1725 года - и Елисавета, достигавшая шестнадцатилетнего возраста, провожала прах родителя в могилу. Мысль отдать Елисавету за французского короля преследовалась и преемницею Петра, Екатериною Первою, и Меншиков, от имени своей государыни, заявил об этом желании Кампредону. Он указывал на старинный пример родственной связи французских королей с русскими государями, когда король Генрих I-й сочетался браком с дочерью великого князя Ярослава киевского; Меншиков представлял важные выгоды, какие получит Франция от союза с Россиею, указывал, что, женивши короля на русской принцессе, можно будет дочь Станислава Лещинского отдать за герцога бурбонского и, при содействии России, посадить его на польском престоле; наконец, Меншиков обещал, в силу союза с Франциею, военную помощь со стороны России во всяком деле, касающемся Франции. |
| Неспособность политического мессианизма, обоготворяющего государство и правителя, решить проблемы личности и свободы, констатировалась многократно, и не только Достоевским. Итак, для Ошерова Вергилий — не только мастер слова и блестящий поэт, но и религиозный мыслитель. Переводчик, в отличие от Брюсова, увидел в «Энеиде» не только её блестящую, действительно уникальную и поражающего всякого читателя форму, но и боль, и нравственные мучения поэта. Того поэта, которого в Средние века не случайно, наверно, относили к числу пророков и даже изобразили среди древних праведников на одной из стен Благовещенского собора в Кремле (справа). " Щит лопнул, разлетелся на куски… " Тема смерти в античности и Средневековье Что такое Средневековье? Осталось ли от этой эпохи что-нибудь, без чего трудно себе представить внутренний мир современного человека? Готические соборы — Шартрский, Реймский, Кельнский, Нотр–Дам. Только ли крестовыми походами и рыцарскими турнирами ценны так называемые " темные века " (Dark Ages)? Иногда кажется, что культура Средневековья сегодня уже не интересна никому, кроме специалистов. Суеверия, вера в предзнаменования и заклинания, фетишизм… Сегодня это может заинтересовать только тех, кто не умеет и не хочет читать и думать. Средневековье, действительно, отличается особым отношением к вещи. Любимые предметы есть у нас и сегодня, но тогда у них были имена, а люди относились к ним как к живым. В " Песни о Роланде " описывается, как Роланд разговаривает со своим мечом, у которого есть имя — Дюрандаль; рог носит имя Олифан; меч Оливье — Альтеклер и так далее. Что о святых, то почитаются не столько сами они, сколько мощи. Известно, например, что один подвижник, решивший перебраться на новое место, был убит жителями близлежащего города, которые не могли допустить и мысли о том, что лишатся его мощей, наличие которых почти автоматически обеспечивало их городу минимум безопасности и благополучия. Возможно, потому что высокий новозаветный рассказ о страданиях и смерти Иисуса звучал на непонятной латыни, он и не был вполне усвоен Средневековьем. Но буквальность Евангелия — " Един от воин копием ребра ему прободе, и абие изыде кровь и вода " — воплощается в культе святого Грааля, чаши, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь из язв на теле Иисуса. |
| Т. к. Экхарт не упоминает при цитировании имени К. А., невозможно с уверенностью сказать, читал ли он это сочинение К. А. или же в данном случае имеет место общее заимствование из неизвестного источника, возможно, из к.-л. несохранившегося трактата основоположников Шартрской школы (см.: Meister Eckhart. Die lateinischen Werke/Hrsg. B. Geyer. Stuttg., 1934. Bd. 5. S. 89-91; ср.: H ä ring. 1965. P. 45-47; Fortin. 1995. P. 83-84). Оценивая учение К. А. в целом, Э. Жильсон (1884-1978) отмечал, что его идеи «заслуживают серьезного исследования», и называл его наиболее типичным носителем того, что может быть названо «шартрским комплексом» (Chartres complex). Поясняя эту мысль, Жильсон утверждал, что для К. А., как и для ряда др. представителей Шартрской школы, характерны «огромное влияние сочинений Боэция, присутствие почерпнутого от Халкидия элементарного платонизма, учение о Боге как о форме всего сущего, предельно реалистическая интерпретация универсалий, и не в последнюю очередь знакомство с классической культурой, которое позволяет ему выражать свои идеи не без доли элегантности» ( Gilson. 1955. P. 149). Сходную оценку наследию К. А. давал и франц. историк средневек. философии М. де Вульф (1867-1947), полагавший, что при рассмотрении ряда вопросов К. А. превосходит своего учителя Теодорика Шартрского «как широтой, так и глубиной мысли» ( Wulf. 1934. P. 186). В XX в. сочинения К. А. неоднократно привлекали внимание исследователей средневек. философии и теологии; систематическому и историко-философскому анализу взглядов К. А. посвящено неск. монографий ( Jansen. 1926; Fortin. 1995; Martello. 1998); его имя нередко упоминается в научных статьях и общих обзорах средневек. философии (см., напр.: Wulf. 1934; Gilson. 1955; Kneepkens. 2003; Bafia. 2005). Соч.: Tractatus super librum Boetii De Trinitate// Jansen. 1926. S. Idem// H ä ring. 1965. P. 63-186 [=In De Trinit.] (англ. пер.: George, Fortin. 2002. P. 1-94); Expositio super librum Boethii De hebdomadibus//Ibid. P. 189-221 [=In De hebdom.] (англ. |
| А.; «Письмо к госпоже» также написано им ( H ä ring. 1955. P.137-145; Idem. 1965. P. 3-4). Из содержания письма очевидно, что оно адресовано высшей представительнице имп. семьи. Поскольку имя в письме не названо, исследователями было выдвинуто 2 наиболее вероятных гипотезы: это могла быть Беатрис I Бургундская ( 1184), супруга имп. Свящ. Римской империи Фридриха I Барбароссы (1155-1190), или Матильда Английская ( 1167), супруга имп. Свящ. Римской империи Генриха V (1111-1125). В пользу последней версии свидетельствуют как факты покровительства Матильды епископам и клирикам Шартрского диоцеза, так и выдвинутое Э. Макканьоло предположение о том, что отправить письмо и трактаты Матильде К. А. мог побудить пользовавшийся ее благосклонностью архиеп. Фома Бекет; в этом случае трактат был создан между 1164 и 1167 гг. ( Maccagnolo. 1980; ср.: Fortin. 1995. P. 29; Martello. 1998. P. 206-207). В письме К. А. заявляет о своем желании познакомить «госпожу» с заслуживающим ее внимания теологическим сочинением Теодорика, к-рого он называет своим учителем и характеризует как «наиболее выдающегося из философов во всей Европе» (totius Europae philosophorum praecipuus - Clarembaldus. Ep. ad domin. 3). К трактату Теодорика К. А. присоединяет свой «Краткий трактат...» (поскольку по объему оба сочинения приблизительно одинаковы, разница в заглавии указывает, вероятнее всего, на смирение ученика перед учителем). По словам К. А., трактат содержит запись того, что он лично слышал от учителя во время его лекций (Ibid. 4). Т. о., «Краткий трактат...», будучи самостоятельным сочинением, вместе с тем призван дополнить и прояснить помещенный перед ним трактат Теодорика. Как отмечает Херинг, оба трактата имеют признаки незавершенных сочинений, т. к. в них есть обещания авторов раскрыть неск. тем, к-рые остаются без рассмотрения в имеющихся ныне текстах ( H ä ring. 1955. P. 144-145). Сочинение К. А. открывается краткой вводной частью, где по обычной средневек. практике приведены общие сведения о кн. |
| Подобное «теологическое философствование» К. А. считал необходимым как для личного самосовершенствования христианина, так и для церковной защиты истин христ. веры. Сама по себе вера у К. А. не тождественна богословскому знанию, однако теснейшим образом связана с ним. Рассуждая о вере, К. А. выделял 3 смысла этого понятия. Во-первых, вера - субъективная уверенность (credulitas), т. е. убежденность в истинности некоего факта или высказывания, напр., «Бог воплотился». Подобная вера может быть истинной или ложной, однако, согласно К. А., без надежды и любви она лишена спасительной силы и не может считаться христ. верой в собственном смысле, поскольку, в соответствии со словами из Послания ап. Иакова (Иак 2. 19), такую веру могут иметь и бесы ( Clarembaldus. In De Trinit. 1. 4). Во-вторых, вера есть субъективная христианская добродетель, обладающий к-рой человек, по словам К. А., ссылающегося на Послание к Евреям (ср.: Евр 11. 1), «надеется на осуществление невидимого», которое в полноте совершится в будущей жизни ( Clarembaldus. In De Trinit. 1. 5). Этот «невидимый» объект христ. надежды есть соединение человека с Богом, начало к-рому полагается в земной жизни. Вера как добродетель, согласно заимствованному К. А. у Теодорика Шартрского определению, является «первым соединением ума с Богом» (prima mentis unio cum Deo), т. е. первоначальным способом прикосновения к полноте божественной жизни, тогда как само единение совершается в любви: «Когда мы достигнем любви, тогда уже вполне будем соединены с Богом» (Ibidem). В-третьих, вера является объективным «христианским вероучением» (doctrina fidei christianae); она называется «католической» (catholica), или «вселенской» (universalis), поскольку «призывает к себе всякий народ, всякий пол, всякий возраст, всякий чин и соединяет всех в себе» (Ibid. 6-7). Объективная вера как вероучение предоставляет содержание субъективной вере и делает ее спасительной; вместе с тем, как замечает К. А., именно на эту объективную веру направлены нападки еретиков, отвергающих и искажающих ее, поэтому каждый христ. теолог призван пользоваться своей разумной верой для защиты тех положений объективной веры, к-рые он воспринял как истинные от Церкви (Ibidem; ср.: Jansen. 1926. S. 103-116). |
| В седмицу ту и вроде как бы за день, Рождения сына твоего в запыленном хлеву. О Матерь Божия, он не был худшим в нашем стаде, Но в панцире его был небольшой изъян, И смерть, что метит в нас и следует за нами, Прошла чрез рану ту, что он себе нанес. О Мать, вот он, он был из рода нашего, Лет на двадцать моложе, повтором нашим был, Прими его рукой твоею всепрощающей, Ведь там, где смерть прошла, и благодать пройдет. Когда вернемся мы в холодный чернозем, Как предписали первому Адаму, Царица Сент-Шерона, Сент-Арну, Дурдана, Наш одинокий путь, мы молим, вспомяни. Когда положат нас в могильный утлый ров И пропоют над нами панихиду, О, молим, вспомяни, Царица обещаний, Наш долгий путь по Босе твоей гладкой. Когда мешок мы сложим и веревку, Когда мы отдрожим последней дрожью, Когда мы отхрипим последней хрипотой, О милосердии твоем, мы молим, вспомяни. Не просим ничего, о грешников пристанище, Лишь место дальнее в Чистилище твоем, Чтобы оплакивать трагические судьбы наши И славу созерцать младой твоей красы. Из молитв в Шартрском соборе Мы не просим Тебя, чтоб зерно из-под жернова В прежнем колосе место опять обрело, Мы не просим тебя, чтоб душа одинокая Вновь нашла свой покой в расцветшем саду. Мы не просим Тебя, чтобы смятые гроздья Вновь нашли свое место на беседке лозы, Чтобы шершень тяжелый и пчелка веселая, Вновь кружились над ней, упиваясь росой. Мы не просим Тебя, чтобы алая роза Снова место нашла на кружале своем, Чтоб корзина тяжелая и лукошко пустое Возвратились к реке, снова став ивняком, Мы не просим Тебя, чтобы эта страница В книге памяти сохранилась навеки живой, Иль тяжелый упрек и рассказ обновленный Память вернули прощеной вины. Мы не просим тебя, чтобы стебель поникший В книге природы прямым снова стал, Чтоб тяжелая почка и юная жилка, Пробивая кору, снова стали цвести. Мы не просим тебя, чтобы ветка раздробленная В книге рая зеленой опять процвела, Чтоб тяжелый побег иль росток молодой Дали цвет из-под дуба поверженного. Мы не просим тебя, чтобы ветка засохшая |
|
|
