| – Не хотим больше, не хотим жить здесь, в этой стране! Уехать бы куда-нибудь! – проговариваем мы (неожиданно для себя) то, что, оказывается, так долго и мучительно назревало. От чего и куда? Но кто из нас тогда понимал это? Нам казалось, что только там и может начаться настоящая жизнь. А он (почти горячо): – Нет, нет, девочки, не надо никуда уезжать! Вот, пишите, – и протягивает мне кусок картона, который я сохранила: он оказался (действительно, это так!) нашим обратным билетом на Родину. Все встало на свои места раз и навсегда: Среди стерни и незабудок не нами выбрана стезя. И Родина есть предрассудок, который побороть нельзя… – А как вам фильм Иоселиани «Пастораль»? Мы его несколько раз смотрели. На наш взгляд, это вершина советского кинематографа. – Моей жене он тоже понравился, но я ничего не понимаю в таких фильмах... Когда жена уезжает, я с антресолей выбрасываю весь хлам... Да нет, она даже не замечает… Эту киноповесть мы писали вместе с женой. Лучшие куски – ее. А когда я говорю об этом, мне не верят... Можно еще вспомнить, как он подробно рассказывал, как сумел остроумно обустроить прихожую, выкроить шкафчик для одежды. На самом-то деле там ничего особенного и не было: выгадал площадь – получилась кладовочка. Но по тому времени это было событие, и мы всё, конечно же, оценили. – Булат Шалвович, а с чего начиналась ваша трудовая жизнь? – После возвращения с фронта я работал в Тбилиси токарем и учился в десятом классе вечерней школы. А когда окончил университет, стал работать учителем литературы в деревне Шамордино Калужской области, поселившись в бывшей келлии монастыря, где в то время находилась школа… Знаменитое Шамордино, куда так стремился Толстой, совершая свое предсмертное путешествие! Оплакали ли его те, кого он в течение пяти лет учил любить родное слово, помолились ли о его душе в восстановленной Шамординской женской обители? Оплакали ли его те, кого он учил любить родное слово, помолились ли о его душе в Шамординской женской обители? Чем дальше от Москвы, тем чище дух крестьянства, |
| Между часами, отданными посетителям, нужно было найти, время для разборки и писанья многочисленных писем. Со всех концов России приходили письма, которые надо было прочесть и дать на все ответ. Ежедневно их приходило от 30 до 40. Часть этой переписки сохранилась и была напечатана, в журнале, «Душеполезное чтение» в 1891–1897 годах. Но большая часть, не изданная, вероятно теперь погибла. Так, в течение более тридцати лет, изо дня в день старец Амвросий совершал свой подвиг. В последние десять лет своей жизни он взял на себя еще одну Заботу: основание и устройство женской обители в Шамордине, в 12 верстах от Оптины, где кроме 1000 монахинь имелись еще приют и школа для девочек, богадельня для старух и больница. Эта новая деятельность была для старца не только лишней материальной заботой, но и крестом, возложенным на него Провидением и закончившим его подвижническую жизнь. Монастырские нужды Шамординской обители требовали частого присутствия там старца, а следовательно длительных отлучек его из Оптины. Оптинская братия огорчалась и роптала на невозможность постоянно общаться с ним и поверять ему ежедневно свои духовные нужды. Не нравились эта отлучки и Епархиальной власти, рассуждавшей, что монаху-схимнику не подобает оставлять свой скит и проживать в женской обители. С отцом Амвросием повторялась та же история, которая уже бывала со старцами Львом и Макарием. О. Амвросий принял этот крест со смирением, говоря: «Немало я принял незаслуженной славы на своем веку. А кто пользовался славой на земле, тот должен пострадать за это, или в здешней временной жизни, или в будущей вечной. Лучше уж пострадать временно в здешней жизни, нежели вечно в будущей». 1891 год был последним в земной жизни старца. Все лето этого года он провел в Шамординской обители, как бы спеша закончить и устроить там все незаконченное. Видно из всех его слов, из всех его распоряжений, что он ясно сознавал приближение своей кончины. Приехав в Шамордино в начале лета, он задержался там по важным обстоятельствам. |
| Блажен, кто с юности презрел Сей мир и суетный и ложный С его гордынею тревожной И всей пустыней его дел; Кто к Богу ревностью горел И жаждал вечного спасенья; Не ведал злобы и сомненья, И под покровом вышних сил, И полный светлых упований, Без малодушных колебаний, В обитель иноком вступил... Блажен, кто веру сохранил В свое высокое призванье! Кому за подвиг в воздаянье Всевышний быть определил Начатком будущих созданий, И как наследнику небес, Послал дар веденья высокий Своей премудрости глубокой, Своих таинственных чудес! Блажен, кто среди бед и зол Соблюл евангельский глагол; И плоть распял с ее страстями, И свергнул беззаконий гнет, И к свету вечному идет Непреткновенными ногами; И чуждый дольней суеты Стремится в вечную обитель, – Обитель вечной красоты, Где в славе царствует Спаситель С Отцом и Духом, и пред Ними Поют немолчно херувимы, И с ними лики горних сил Невечереющих светил! Старец Амвросий (Прижизненный портрет работы иеромонаха Даниила Болотова) Шамординские сестры, готовя книжку стихотворений старца Варсонофия к печати после его кончины, придали этому стихотворению заголовок: «Памяти в Бозе почившего старца Оптиной Пустыни иеросхимонаха о. Амвросия» («Духовные стихотворения Оптинского старца Схи-Архимандрита Варсонофия» в Шамординской типографии были изданы дважды: в 1914 и 1915 годах), – они воспользовались публикацией стихотворения в «Душеполезном чтении» за 1893-й год (майский номер), где этот заголовок появился впервые 10 . Летом 1891 года поехал Павел Иванович в Оренбург взять благословение у матери на иночество. Потом подал в отставку, и дело не сразу сделалось, возникли какие-то помехи по службе, которые устранить стоило больших трудов. В сентябре решил съездить в Оптину и получить уже окончательное благословение от Старца на поступление в Скит, а потом, вернувшись, завершить все мирские дела и мир этот оставить навсегда. Проезжая через Москву, остановился ненадолго в ней. Ехал как-то на извозчике по Театральной площади, сидел задумавшись, опираясь руками и грудью на шпагу. Лошадь бежала быстро. И вдруг кто-то невидимый выхватил шпагу из его рук, прямо на ходу... Осмотревшись, никого не увидел на пустынной площади. Потом рассказал он об этом старцу Амвросию, и тот заметил: «Что ж удивительного? Шпага более вам не нужна. А вот вам меч духовный...» – и подал ему четки. Приехав в Скит, Павел Иванович узнал, что старец Амвросий находится в Шамординской обители. Поехал туда. Увидев Старца, он попросил его благословения на поступление в Скит; о. Амвросий благословил и стал расспрашивать о разных обстоятельствах. Узнав, что мир сопротивляется его уходу, улыбнулся: «Ничего, отпустят. Вашу судьбу Сам Господь решил». Павел Иванович напомнил ему о присланном из Казани стихотворении. Ответ отца Амвросия был немного странен: |
| Но очень часто после таких посещений он делался чрезвычайно озабоченным и расстроенным. Принесут, бывало, ему обед, – постоит в келлии, так и унесут назад, – ни к чему и не дотронется. Притом и здоровье старца с течением времени стало ослабевать до последней крайности, а ропот на него посетителей увеличивался, так как в особенности теперь, при огромном стечении народа, многим из них приходилось очень долго ждать его приема. А старец и рад был бы удовлетворить всех, но силы совсем оставляли его. Часто приходилось видеть его, как передают шамординские сестры, лежащим навзничь в полном изнеможении. Бледное, истомленное лицо его выражало страдание; голос совершенно покидал его, и глаза были закрыты. При взгляде на полуживого старца сердце сжималось от жалости. Сам он нередко со скорбию говорил: «Ведь не верят, что я слаб, – ропщут». И однако же этот полуживой семидесятидевятилетний старец не только никогда не терял присутствия духа, но также всегда был спокоен и весел, как и при самых благоприятных обстоятельствах, и своею веселостью и шутливыми рассказами умел разгонять в окружавших его самое мрачное уныние. В эту последнюю зиму пребывания его в Шамординской общине все сестры обители, от чрезмерной слабости старца и от других разных неприятностей, были однажды в особенно мрачном настроении духа. Болезненный старец собрал последние свои силы и с веселым видом вышел в комнату, куда собрались и сестры. Сначала он кое-кому из них поодиночке говорил что-нибудь в утешение, отчего все лица мало-помалу прояснялись; а наконец, вообще пред всеми так насмешил, что разогнал и последние остатки уныния. А в другой раз окружавшие старца сестры стали говорить ему со скорбию: «Какое нам счастье жить при вас и иметь вас, батюшка! А придет время, – не станет вас с нами. Что мы тогда будем делать?» – Батюшка улыбнулся, оглянул всех присутствующих с такою любовию, с какою умел глядеть он один и, покачав укоризненно головою, сказал им: «Уж если я тут с вами все возился, то там-то от вас уж верно не уйдешь». |
| Еще подобный отрывок из ненапечатанного письма к Людмиле Осиповне Раевской, живущей в Шамординской общине, от 23 февраля 1898 года: «Вчера приезжал В. и рассказывал, что одна дама, родственница Л-го, ему писала из Москвы, что у нее муж был очень болен. Доктора отказались лечить, и он совсем умирал. В одну ночь видит он около себя у постели старца, который над ним молился и говорит: «Отслужи молебен святому Амвросию Медиоланскому », – и скрылся. Больной сказал это жене, и они отслужили молебен. Он приобщился и с тех пор начал поправляться; даже встал с постели, но никому не говорил об этом явлении старца. Когда же он стал чувствовать себя совсем хорошо, ему опять явился этот же старец (бывший больной его узнал) и говорит: «Ты теперь совсем здоров; зачем же ты скрываешь и не говоришь об своем исцелении? Надо говорить; а старец пред тобой – Оптинский Амвросий». И скрылся. Когда В. рассказывал, я позавидовала; а на душе какая-то радость стала, – я не могу высказать. Родной наш и нас, может быть, не оставляет». Присовокупим к сему, что приведенные здесь два случая исцелений от почившего старца не единственные. В заключение всего сказанного предложим вниманию читателей два знаменательных сновидения одной шамординской сестры, рисующие, как мы веруем, загробную участь описанного здесь великого Оптинского старца, батюшки отца Амвросия. Вот ее рассказ: «За несколько времени до кончины батюшки видела я, будто стою в прекрасном саду. На высоких деревьях трепещут листки, и всякий листок всё повторяет молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». В саду будто стоит светлый храм. Вошла я в него и вижу: купол у него недостроен. И подумала я, как это храм не окончен? Тогда послышался мне голос: «Это жилище приготовлено для старца Амвросия и скоро будет окончено». А как батюшка уже умер, видела я, что стоит его гроб. И вот спустились четыре Ангела в белых ризах, – такие блестящие на них ризы, – а в руках у них свечи и кадило. И спросила я, почему это они, такие светлые, спустились ко гробу батюшки. Они мне ответили: «Это за то, что он был такой чистый». Потом спускались еще четыре Ангела в красных ризах, и ризы их были еще красивее прежних. И я опять спросила, а они ответили: «Это за то, что он был такой милостивый, так много любил». И еще спустились четыре Ангела в голубых ризах невыразимой красоты. И я спросила, почему они спустились ко гробу. И мне ответили: «Это за то, что он так много пострадал в жизни и так терпеливо нес свои кресты» 189 . |
| 11. Последние дни жизни и блаженная кончина старца Амвросия В начале июля 1890 г. старец Амвросий уехал в Шамордино. Пробыв здесь более двух недель, он стал собираться обратно в Оптину. В день отъезда в назначенное время все сёстры собрались около кельи, где находился старец, желая проводить его и принять от него последнее благословение. Но старец всё не выходил. День уже начал клониться к вечеру. Карету отправили назад и объявили сестрам, что батюшка плохо себя чувствует и отложил свой отъезд. Отдохнув за ночь, отец Амвросий намеревался покинуть Шамордино, но опять почувствовал себя плохо и не смог уехать. Через несколько дней, в которые он по-прежнему принимал посетителей и занимался монастырскими делами, отец Амвросий хотел опять уехать, но та же слабость в третий раз не позволила ему осуществить это намерение. Уразумев — после троекратных неудавшихся попыток уехать из Шамордина — волю Божию пребывать ему в этой обители, старец уже более не пытался уехать отсюда. В Оптину он написал: «Я задержался здесь по особому промышлению Божию, а зачем,— это означится после». Среди почитателей старца ходили различные толки о причине его задержки. Многие осуждали ею; но несомненно, что в это время старец был больше нужен Шамординской обители, чем Оптиной. Молодая, ещё не устроенная в духовном и хозяйственном отношении Шамординская обитель нуждалась в постоянном окормлении старца, и он отдал ей последние дни своей жизни. С переселением старца Амвросия в Шамордино весь многочисленный поток посетителей направился в эту обитель. Посещая старца, многие влиятельные люди познакомились с Шамординской обителью и, видя любовь старца к ней, из уважения к отцу Амвросию становились усердными благотворителями обители, что крайне необходимо было для её дальнейшего существования. Всю зиму старец ежедневно принимал посетителей, но заметно было, что он постепенно слабел. Часто к вечеру он приходил в полное изнеможение и совершенно терял голос. В воскресные и праздничные дни в келье старца совершали «бдения», для чего специально приезжал иеромонах из Оптиной пустыни. |
| К настоятелям прочих монастырей Калужской епархии, которые, большей частью, были или его постриженики, или прежние сотрудники, о. Исаакий относился всегда с неизменною любовью, не отказывая им в мудрых советах, почерпнутых им из многолетнего опыта. Особенное благорасположение питал он к настоятелю Тихоновой пустыни, отцу Моисею, которого принимал всегда в собственных покоях. Нечего и говорить о том расположении и уважении, которыми он взаимно от них пользовался. При возникшей у старца Амвросия мысли об устройстве Шамординской женской общины, о. Исаакий на первых порах отнесся было к этому намерению старца не совсем благоприятно, опасаясь близости общины к Оптиной пустыни, основываясь при этом на мнении некоторых близких к нему людей. Но, успокоенный преосвященным Владимиром, который сам ездил осматривать место, предназначавшееся для обители, и не нашел его слишком близким, он совершенно переменил свой взгляд. Назначенный же благочинным Шамординской общины и утешенный доверием владыки, при ее открытии, когда последний поручил ему наблюдение за установлением в ней монастырского порядка, он начал относиться к ней с теплым чувством расположения, всячески помогая старцу в его благом начинании и принимая живое участие во всех важных делах общины. Для успокоения приезжавших к старцу Шамординских сестер, о. Исаакий уступил в их пользу корпус, который занимала прежде мать Амвросия Ключарева . И после, когда уже по смерти старца, Шамординская настоятельница просила его оставить за ними это помещение, он после некоторого колебания согласился на ее просьбу. Снисходительным к Шамордину и попечительным оставался о. Исаакий до самой своей кончины. И только переселение туда старца Амвросия охладило на время его теплое чувство к общине. Огорченный отбытием из пустыни своего духовного отца, мудрого советника и молитвенника, а равно, и начавшимся ощущаться материальным недостатком в обители, когда многочисленные ее посетители обратились в Шамордино к старцу, о. Исаакий, по обычной своей прямоте, не в силах был скрыть своего огорчения на о. |
| Через несколько дней, в течении которых он по-прежнему принимал посетителей и занимался монастырскими делами, о.Амвросий хотел опять уехать, но та же слабость и в третий день не позволила ему осуществить это намерение. Уразумев после троекратных неудавшихся попыток волю Божию пребывать ему в этой обители, старец уже более не пытался уехать из Шамордино. В Оптину он написал: " Я задержался здесь по особому промышлению Божию, - а зачем, - это означится после " . Шли дни за днями. Прошла осень, наступила зима, а старец все жил в Шамордино. Много было различных толков среди его почитателей о причине задержки его. Многие осуждали его; но несомненно, что в это время старец был больше нужен Шамординской обители, чем Оптиной. Молодая, еще не устроенная в духовном и хозяйственном отношении Шамординская обитель нуждалась в постоянном окормлении старца, и он отдал ей последние дни своей жизни. С переселением старца Амвросия в Шамордино весь многочисленный поток посетителей направился в эту обитель. Посещая старца, многие влиятельные люди познакомились с Шамординской обителью и, видя любовь старца к ней, из уважения к отцу Амвросию сами становились усердными благотворителями обители, что крайне необходимо было для ее дальнейшего существования. Всю зиму старец ежедневно принимал посетителей, но заметно было, что он постепенно слабел. Часто к вечеру он приходил в полное изнеможение и терял совершенно голос. В воскресенье и праздничные дни в келье старца совершали " бдения " , для чего специально приезжал иеромонах из Оптиной Пустыни. Первое время, когда батюшка имел больше сил, он сам во время бдения делал возгласы и читал Евангелие. Когда наступало время чтения Евангелия, все присутствовавшие (несколько сестер и немного из приезжих) подвигались к дверям батюшкиной кельи и обращались в слух и внимание. Старец выходил своей торопливой походкой к аналою и тихим старческим голосом читал Евангелие. Его чтение производило на всех глубокое впечатление. Один из очевидцев пишет: " Какая это была торжественная минута: седой, сгорбленный старец - живой проповедник Евангелия, и слова, им произносимые, становились как бы живыми, росли... и наполняли собой всю душу!.. " Живя в Шамордино, о.Амвросий причащался один раз в две недели. |
| Когда стал петь на клиросе, его, как высокого ростом, чтобы не закрывал нот, выгонял регент за клирос. Затем регент-простец рассердился на нового певчего, так как тот, будучи знатоком пения, делал ему иногда деловые указания, и пожаловался на него отцу настоятелю. Отправили Алексея на кузницу. Тяжело пришлось ему и на этом послушании. Для отдыха и сна предназначалась одна скамеечка, маленькая, узкая и короткая. Ляжет, укроет голову – ногам холодно; ноги накроет – голове холодно. Путем этих мелких по видимости, но очень тяжелых огорчений вырабатывались в молодом послушнике смирение и терпение, кротость и твердость духа. В скиту Оптиной Пустыни Рекомендую: мой начальник Став скитоначальником в 1874 году, смиренный подвижник не изменился и по-прежнему вставал на исповеди на колени перед преподобным Амвросием. Однажды отец Амвросий, побеседовав с отцом Анатолием, стоящим перед ним, как всегда, из почтения на коленях, подозвал к себе одну особу и, показывая на преподобного Анатолия, сказал: «Рекомендую: мой начальник», – преподав этим урок смирения и послушания. Особый дар Преподобному Анатолию поручил старец Амвросий окормление новосозданной Шамординской женской обители, нередко отмечая, что отцу Анатолию дан особый дар утешать молодых. Мать София, незабвенная первоначальница Шамординской обители, не раз говаривала, что хороший монах ничем не отличается в приемах обращения от самого благовоспитанного аристократа. Но разница между ними есть, и большая: аристократ держит себя с тактом из приличия, а примерный монах – из убеждения и любви к ближним. И как на образец для подражания указывала в этом случае на отца Анатолия. Природа возвышает человека к Богу Когда старец Анатолий приезжал в Шамордино, прогулки с ним были для всех сестер незабвенным утешением, которое скрашивало трудную жизнь первых насельниц обители. Среди сестер сохранилась память об одной из таких прогулок и тот разговор, который они вели. Мать София спросила: «А что бы нам сказала мать Сарра, которая 30 лет не выходила из пещеры, чтобы посмотреть на природу?» |
| После Пасхи 1891 года старца постигла новая неожиданная скорбь. Избранная им настоятельница обители м. Евфросиния, его ближайшая помощница и исполнительница его предначертаний, тяжко заболела. Войдя однажды в его келлию по какому-то делу, она вдруг почувствовала себя очень нехорошо. Лицо ее помертвело, дыхание прекратилось, она едва не упала. Смутился старец. Сам, еле передвигая ноги, подошел к видимо умиравшей, затем позвал сестер, которые и уложили ее на стоявший вблизи диван; тогда старец, глядя на нее и как бы прося ее не покидать его, удрученного болезнями и скорбями, сказал дрожащим от волнения голосом: «Мать, подыши еще!» И скоро, по молитвам старца, дыхание ее возобновилось, и она была приобщена Св. Христовых Таин. После этого случая м. Евфросиния стала слепнуть. К средине лета она уже ничего не могла видеть, – могла только различать белый цвет от черного. Тяготясь, вследствие потери зрения, должностью настоятельницы, она просила старца позволить ей подать прошение об отставке, но старец не благословил, сказав: «Сама не подавай, а если велит подать начальство, то подай». При этом он старался всячески утешать ее и ободрять, говоря: «Мать! Претерпевай и не унывай!» В довершение всех скорбей старца обрушилось на него и неблаговоление епархиального начальства, особенно обострившееся к концу его жизни. В 1890 году в Калугу был назначен новый архиерей, перемещенный из Тамбова, преосвященный Виталий. Прибыл он на епархию осенью, когда старец Амвросий уже имел свое пребывание в Шамординской общине. Преосвященному Виталию очень хотелось видеть известного всему православному миру старца Амвросия, но, узнав, что старец живет в женской обители, медлил ехать в Оптину пустынь, ожидая возвращения старца в скит. Между тем время шло, а старец не возвращался. Это было неприятно владыке, тем более, что старец переместился в Шамордино без разрешения своего епархиального начальства. Распространявшиеся недоброжелателями о. Амвросия нелепые о нем слухи по поводу его пребывания в Шамордине доходили и до владыки и смущали его еще более, так что он даже говорил с тревогою: «Что это у них там делается?», – и несколько раз поручал благочинному монастырей потребовать от старца немедленного возвращения в свой скит. Болезненный, умирающий старец, конечно, не мог исполнить этого распоряжения, но в Калуге не верили этому и принимали его слова за одну пустую отговорку. Старцу стали угрожать, что его силою отвезут в Оптину, на что он отвечал: «Я знаю, что не доеду до Оптиной; если меня отсюда увезут, я на дороге умру». |
|
|
