| Потом же (втретьих), произросли те прочие 24 ветви и оттоле (начали) плетение, потому что способ действия первых девяти заключается в том, чтобы подыскать себе кого-нибудь и, подкравшись, уловить в погибель (или погибелью, т. е. мудрованием, лукавством и законопреступлением), чтобы затем поразить его копьем о 24х душепагубных зубьях погибели… (В переплетении же сих душепагубных 24х ветвей они) уподобляются буквам письма. Ибо, как разнообразные содержания всех письмен изображает азбука (своими 24-мя) буквами, так точно и 24 ветви беззакония производят всевозможные побеги погибели… Например, страсть осуждения, возбуждая в человеке стремление осуждать, производит в осуждающем злопамятство к осужденному. И все те 24 ветви зла повсюду усиленно стараются возбуждать (подходящие страсти и, если не успевают возбудить одну страсть, то стремятся возбудить другую, ей противоположную); например, похоть и отчаяние (кого не успевают увлечь к деятельной погоне за сладострастными наслаждениями, того пытаются истомить унынием). 20 Страстное влечение (ко греху) — есть альфа, уныние — омега; то есть — начало и конец (во всяком грехе). Начало похоти, начинающая похоть возбуждает деятельность, конец же похоти есть начало уныния. Поэтому, мудрование ума и лукавство ока (которые возбуждают греховную деятельность в человеке) начало имеют, а конца не имеют (т. е., возбудив однажды похоть и внушив человеку грех, они этого грешника, если он не освободится от них раскаянием, — поражают унынием, которое по смерти превращается в муку вечную); так и слоги письмен: начало имеют, но конца не имеют (т. е. сложившееся однажды из букв слово никогда не утратит своего смысла и всегда сохранит тот же смысл, пока существуют письмена). Говорим: «альфа» есть первая буква, «омега» — последняя, «вита» — вторая, «пси» — предпоследняя, «ламбда» и «кси», равно как «ми» и «ни», следуют (по порядку) одна за другой; так и страсти, хотя произошли некогда последовательно, вписавшись как алфавит на хартии человечества, но потом конца уже не имеют, соединяясь во всевозможные взаимосочетания, как буквы в слогах и словах, между собою. Так и псилафизмы (т. е. мудрования греховные), которые суть начало (т. е. подобно первой букве азбуки — альфе, написались первыми на хартии души человека), конца не имеют. Одинаково с мудрованием, и лукавство начало имеет, а конца не имеет… Все (24) ветви (греха), как буквы азбуки, означают все беззакония мира и не имеют конца… |
| Весьма многие уклонялись бы от бремени брачной жизни. Всякий род противо-натурального удовлетворения полового (онанизм, педерастия, скотоложество и пр.) прямо идет против законов природы и есть очевидная несправедливость в отношении к ней. В высшей степени позорно для нашего времени, что эти постыдные пороки не только в широких размерах практикуются среди нас, но и открыто защищаются и оправдываются 137 . «Итак, – замечает по этому поводу Катрейн, – зверь все более проявляется в человеке. Мы опускаемся ниже даже древнего язычества, которое хотя и совершало все эти пороки, но все же стыдилось выставлять их, как требования справедливости и человеколюбия» 138 . С точки зрения христианства, подобного рода стремления заслуживают самого строгого осуждения. «Не обманывайтесь, – говорит ап. Павел, – ни блудники, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники царства Божия не наследуют» ( 1Кор.6:9–10 ). В этом случае следует вспомнить и слова апостола: «...не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но и обличайте. Ибо о том, что они делают тайно, стыдно и говорить» ( Еф.5:11–12 ). Но уже один здравый человеческий смысл, как замечено выше, осуждает подобные преступления. Если бы удовлетворение сильнейшего из чувственных влечений было предоставлено полнейшему произволу, то из этого произошли бы самые пагубные последствия как для каждого отдельного человека, так и для всего человеческого общества. Семья была бы уничтожена, и человек погряз бы ниже животного. Итак, только в границах натурального и притом брачного общения обоих полов допустимо удовлетворение половой потребности. Но в какой законный порядок должно быть приведено это естественное влечение одного пола к другому? Природой и откровением оно подчиняется двум основным законам. LXVI. Моногамия. Браконерасторжимость и развод Первый закон: половое влечение в браке требует строгого единства брачного союза одного мужа с одной женой, или того, что называется моногамией, точнее – моногамией (единоженством). «Этим, – говорит проф. А.Беляев , – присущее человеку половое чувственное влечение получает умеренное, нормальное удовлетворение, беспорядочность и излишества предотвращаются, похоть не разжигается, разгул чувственности пресекается» 139 . |
| Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей. 1 Ин. 3,15 Статья из энциклопедии " Древо " : drevo-info.ru Грехом на богословском языке называется всякое, как свободное и сознательное, так и не свободное и бессознательное, отступление делом, словом и даже помышлением от заповедей Божиих и нарушение закона Божия. По определению апостола, грех есть беззаконие ( 1 Ин. 3: 4 ). Грех произошел не от Бога и не от природы, а от злоупотребления разума и воли разумных существ, от произвольного их уклонения от Бога, от замены святой Его воли своею, от самоволия. Так первоначально согрешил сатана , а потом прародители. В грехе первородном — так как он был грехом природным, т.е. заразившим натуру прародителей и потому наследственным, — явилось условие для личных грехов каждого человека. Таким образом, личные грехи каждого человека происходят от поврежденной природы человеческой при содействии внешнего мира, который, по апостолу, во зле лежит, и диавола. Основа греха в эгоизме, себялюбии. По двоякому составу человека — духовному и телесному, — себялюбие может проявляться или преимущественно в стороне чувственной, или преимущественно в стороне духовной. Поэтому и все грехи при всем их разнообразии могут быть разделены на две эти категории: одни имеют характер чувственный, как стремление к чувственным удовольствиям и жизненным наслаждениям всякого рода; другие имеют характер духовный, как гордость, высокомерие и проч. Такое разделение подтверждается словами апостола, в которых к основным грехам причисляются: похоть плоти, похоть очес и гордость житейская ( 1 Ин. 2: 15 ). В нравственном богословии указываются различные виды греха, причем в основание деления принимается или свойство греховных действий, или степень участия в грехе сознания и воли человека, или тяжесть самого преступления. Главнейшие из этих делений: грех опущения, когда не исполняется то, что повелевается, — и грех действия, или нарушения, когда делается то, что прямо воспрещается. Грехи вольные, когда человек с полным сознанием совершает противозаконное, не употребляя даже усилия сопротивляться такому влечению; грехи невольные — совершаемые по незнанию, неосторожности, неосмотрительности и по духовной или физической слабости. Грехи простительные, совершаемые по слабости и немощи с сознательным осуждением действия и с нежеланием; грехи тяжкие и по свойству поступка, и по упорству в греховном действии злой воли. К этому разряду принадлежат грехи смертные, т. е. такие, которые, по упорству человека в грехе и преданности злу, истребляют в человеке любовь к Богу и делают человека мертвым для восприятия божественной благодати. |
| Они обходят вопрос о двойственном характере похоти и так же, как циники в старое время и В. В. Розанов вместе со своими последователями в наше время, оправдывают похоть в целом. По учению Пелагия и Юлиана concupiscentia или libido сама по себе безразлична и невинна как часть творения Божия. Если бы libido было грехом, оно уничтожалось бы крещением. Стыд не доказывает греховности похоти — он не более, как условность и обычай. Libido не есть грех ни вообще, ни в частности, а только в своем излишестве. Практический вывод отсюда — отказ от чувства полового стыда, по справедливому замечанию блаженного Августина по поводу бесстыдства «собачьих философов» — циников, опровергается уже самой природой, и «стыд оказывается более сильным, чтобы заставить людей краснеть перед людьми, чем заблуждение, чтобы заставить людей добиваться сходства с собаками» . Опровержение ошибочных учений о похоти пролагает путь к правильному выяснению ее психологической и моральной природы. Это выяснение сводится к доказательству двух положений. В противоположность пелагианам, многим сектантам и участникам религиозно-философского Общества должно похоть признать явлением сложным, состоящим из инстинктивных и волевых ингредиентов, а в противоположность блаженному Августину должно с моральной точки зрения признать ненормальным именно сознательные, волевые, а не бессознательные, инстинктивные ингредиенты. Уже самое наименование похоти — «по-хоть», «concupiscentia», — «Be-gierde», ???-????? указывает на ее сложности. Ее корень «хоть» , «???», «gier», «cup» указывает на положительное влечение, само собой поднимающееся из бессознательных глубин нашей природы и охватывающее наше сознание. Например, греческое ????? , означает жизнь, дух, сильное стремление, охватывающее человека, в частности гнев или подъем мужества, чувства храбрости. В новозаветном ????? это слово имеет позднейшее узкое значение гнева, ярости, но в то же время Апостол увещевает родителей не обижать детей своих, чтобы они ?? ???????? (Кол. |
| Корень их всех – гордыня (superbia), а из нее исходят семь главных грехов и пороков, так как грех понимается в смысле некоего длительного состояния и влечения (septem principalia vitia): тщеславие (inanis gloria), зависть (invidia), гнев (ira), печаль (tristitia или acedia), жадность (avaritia), чревоугодие (ventris ingluvies, gula) и похоть (luxuria, fornicatio). К XIII веку окончательно установился порядок семи главных пороков, первое место среди которых заняла гордыня, включившая в себя тщеславие. Это так называемая «saligia» (слово, составленное из начальных букв всех семи пороков: superbia – avaritia – luxuria – ira – gula – invidia – acedia). Подобная классификация, да еще сопровождаемая варварским словом saligia (а для классификации Данте так даже «siiaagl»!), разумеется, способна вызвать улыбку: слишком уже она пренебрегает индивидуальными сочетаниями и сплетениями разных «пороков». Однако будет несправедливо отрицать за «saligia» всякое значение. Только надо ценить в ней не попытку начертать обязательный для всякого грешника процесс перехода от одного греха к другому, а указание на родство и единство всех грехов. Маленький пример, взятый из моральной литературы средневековья, пояснит нашу мысль. Гордыня – начало зла. Она ни что иное, как самоутверждение, отпадение от единства с Богом, как бы стремление стать Богом и себя Ему противопоставить. Отъединение от Бога и самоутверждение с необходимостью родит зависть к Богу как абсолютному благу, зависть к обладающему этим благом, отчаяние или печаль сознающего свое ничтожество и бессильную ярость на себя и всех обладающих благом истинным. Отъединенное от Бога и потому пустое, а следовательно и не могущее найти удовлетворения в самом себе я устремляется к наслаждению благами изменчивыми, не могущими быть достоянием всех, т.е. впадает в похоть, в чревоугодие и горлобесие (gula), жадно стремясь к одинокому самоуслаждению. В средние века главные, или источные, грехи обычно отожествлялись со «смертными грехами» (peccata mortalia или p. |
| Эта фраза (τ γαρ παγελμα ημν ουδν αλλο στιν η αποταγ βου, μελτη θανατου) перекликается с одним выражением Евагрия: «Отцы наши называют отшельничество попечением (размышлением) о смерти и бегством от тела» (την γαρ αναχρησιν μελτην θανατου και φυγν του σματος οι Πατρες ημν νομαζουσιν). См.: Творения аввы Евагрия, с. 105. См. также комментарий: Там же, с. 228—229. Сходная мысль ярко высказывается и преп. Максимом, который, толкуя слова Молитвы Господней («хлеб наш насущный даждь нам днесь»), замечает: «И покажем, что мы лю-бомудренно, по Христу, превращаем [земную] жизнь [нашу] в размышление о смерти, по своей воле упреждая природу и до наступления смерти отсекая от души попечение о телесном, дабы она не прилеплялась к тленному и не извращала [влечением] к материи естественного употребления [своего] стремления [к Богу], приучаясь к любостяжанию, лишающему богатства Божественных благ». Творения преподобного Максима Исповедника. Книга I, с. 197. Ср. толкование: «Мир — все земное и человеческое; — честь, слава, богатство, утехи, все, чем думает человек ,на земле установить свое счастие и довольство. Когда говорит Апостол, что все это для него мертво, то утверждает, что все это он бросил; а когда говорил, что он для всего этого мертв, то утверждает, что ко всему этому нет у него никакого сочувствия, не находит во всем этом он вкуса, не занимает это его и не привлекает». Творения иже во святых отца нашего Феофана Затворника. Толкования Посланий Апостола Павла. Послание к Галатам. М., 1996, с. 450—451. Букв, «там говорит» (κει λγει). Скорее всего, подразумевается Мф. 5; 28. По изъяснению блаж. Феофилакта, «кто останавливается,, всматривается и зрением воспламеняет похоть, потом снова смотрит с большим желанием удовлетворения похоти, тот уже совершил грех в сердце своем. Правда, он не исполнил его делом: что до того? Он не мог, а если бы мог, то тотчас бы сделал грех самим делом». Благовестник, ч. I, с. 70. Речь идет о том внутреннем милосердном расположении к ближним, лоторое намного ценнее милостыни «внешней» (хотя; естественно, и этой милостыней нельзя пренебрегать). Такое расположение тесно соединено с чувством сострадания и сорадования, которое всегда было характерно для христианского аскетизма. Ибо «в живом мировоззрении» подвижников «сострадание и сорадование ближним нераздельно перемешиваются и соединяются между собою, выражаясь в чувстве сострадательной любви к человечеству. Сила этой любви ( αγαπητικη δναμις — vis diligendi) прямо зависит от силы пламенного стремления к .личному усовершенствованию: чем подвижник менее трудится на пути аскетизма, тем он слабее понимает живую душу людей; чем, напротив, он более само-углубляется в свой дух с целию возделывать себя подобным Богу, тем большего напряжения достигает его сострадательная любовь». Пономарев П. Догматические основы христианского аскетизма, по творениям восточных писателей-аскетов IV века, Казань, 1899, с. 188. |
| Григорий Синаит считал, что душа в изначальном воплощении не была подвержена телесным страстям. Однако после падения телесное возобладало и негативные стремления стали постоянными соперниками для души . Соединение души и тела означало появление метасхематизма, когда тимос и эпитимия стали связующими началами. Вместе они составили неразумную душу в самых низких и примитивных ее проявлениях . Данный момент определяет переход от духовного плана к телесному. Первый являлся разумным, второй обозначен бессознательностью. Дезинтеграция в результате грехопадения привела к тому, что возник метасхематизм души в разных его проявлениях. Диссоциированный тимос стал сладострастен. Похоть уподоблялась демонической одержимости в сердце, что было верным путем к разрушению души всей человеческой тримерии. Тимос и эпитимия как чувственная и страстная часть души спровоцировали появление комплексов, которые проистекают из пассивности данных начал. Здесь страсть и пассивность рассматриваются А. Позовым как синонимы в рамках метасхематизма . Смешение – это также катастатический фактор , который противоестественен в первоначальной природе человека, но проявляется в результате падения. Смешение душевного и духовного ведет к огрубению последнего, к его очерствению. Сам факт отделения логоса души от чувственной части является главным признаком дезинтеграции души. Ум в свой гордости склонен поддаваться чувствам тела, что привело к тому, что постепенно он утрачивает контроль над тимосом и эпитимией, которые являются частями трихотомии души. Так, тимос занимает главенствующее положение . Указанное превосходство означало восстание неразумной души и ее царствование над душой разумной в рамках катастатиса. Неразумность стала негативным фактором, который усугублял чувственность и тягу к плотскому. Диада сил, которая стала фактом расщепления (диссоциации), является проявлением катастатиса. Тимос знает два чувства: страдание и удовольствие. В гипертрофированном виде они ведут к примитивизации поведения человека. Эпитимия подразделяется на вожделение, влечение и стремление. Хотя до этого она существовала только как единое чувство любви. Данная диссонация проявляется на двух планах души. Единство диссонаций, которое достигается в рамках медитативной, молитвенной и аскетической практики, определяет возвращение к первоначальному плану человека. Поэтому познание себя через данные практики – это путь к спасению, к единству всей тримерии человека. Длительное пребывание в дезинтегрированном состоянии, напротив, ведет к болезням. «Отделение Бога от души есть смерть души, хотя тело и продолжает жить. Из-за души и тело приняло смерть, стало тленным» . Данная позиция Григория Паламы созвучна рассуждениям А. Позова о дезинтеграции души и тела, а также об их смешении друг с другом. Дезинтеграция тела связана с дезинтеграцией душевной, которая в результате утраты Божественного ведет к диссонациям. Интересно отметить, что наиболее ярким проявлением данного явления А. Позов отметил шизофрению . |
| е. воприимчив к истине, сокрытой «в Божественных писаниях». 2624 —341— Но существуют христиане, приступающие к чтению слова Божия, минуя путь крестного подвига, за что они и несут тяжелое возмездие в виде уклонения в ересь. Соединенная с гордостью похоть, как стремление к удовлетворению всех влечений телесной природы, – коренной и начальный грех подобного рода христиан. Он главным образом кладет свой общий отпечаток на весь их духовный облик, приводит их в то печальное в религиозно-нравственном отношении состояние, которое старец Артемий называет состоянием «лжеименного разума», 2625 очевидно, по противоположности с «истинным» 2626 или «правым». 2627 Христианам «лжеименного разума» путь «деяния крестного» чужд прежде всего по его основному требованию: он призывает в начальной стадии к «распятию плоти», на что, конечно, не может решиться душа, одержимая плотскими страстями, – она отвергает подвиг «узких врат», ведущих «на тесный путь, имже ходят вси святии». 2628 Путь этот далек от подобных душ и по тем преобладающим настроениям, которых он необходимо требует: «деяние крестное», – как было уже отмечено, немыслимо без смирения и любви к Богу. Между тем христиане, исполненные, по внушению лукавого духа, сродной ему гордости, «не знают смирения», а потому не слышат и призыв Кроткого Учителя: «научитеся от мене, яко кроток есм и смирен сердцем»; в сердце, полном «попечений века сего», нет места и для любви к Спасителю, которая выражается в исполнении Его заповедей; «аще кто любит мя, заповеди моя да соблюдает». 2629 Словом, «плотской разум противен вере Божией», 2630 потому что «закону Божию не повинуется, ниже может» 2631 (повиноваться). Однако сами христиане «плотского разума», будучи не в состоянии, по причине опьянения гордостью, «разлучить Божественная от человеческих», 2632 не считают себя чуждыми пути —342— «деяния крестного» и, благодаря этому, в целостном процессе духовно-нравственного развития совершают тот опасный разрыв, от которого усиленно, вслед за «древними отцами», 2633 предостерегает старец Артемий: «прескочивше деяние», они стремятся улучить «видение», 2634 в данном случае ведение таин, сокрытых в «божественных писаниях». |
| Целью для вступивших в брак должно быть чадородие. Исполняя этим волю Божию касательно продолжения человеческого рода, человек является угодным Богу 1600 . Этой целью брака определяются и границы половых сношений. «Сеять же дозволено вступившему в брак, как земледельцу тогда, когда время удобно к принятию семени» 1601 . Сеять же без времени и не в видах чадородия – недостойно христианина, беззаконно, неразумно и грешно 1602 . Как вообще жизнь христиан должна быть святой и добродетельной, так и в брачных отношениях должна быть исключена похоть и господствовать целомудрие, хранящее их от всякого пятна 1603 . Никогда, даже ночью, не следует забывать стыдливости, которая в этом случае является светом разума 1604 , и отлагать вместе с одеждой целомудрие 1605 , которое мы, подобно Пенелопе, должны, напротив, днём прясть, а ночью распускать 1606 . Быть нецеломудренным в браке – значит любодействовать и разрушать его 1607 . Разнузданность, будучи недостойна христианина, имеет свои печальные последствия: она приводит к охлаждению любви и даже к замене её ненавистью 1608 , ко вреду тела 1609 , к возникновению целого ряда пороков и страстей, из которых создаются необузданные нравы 1610 . Против такой невоздержности, как и против всякой другой, лучшим лекарством служит разум 1611 . Но если требуется целомудрие в законных плотских сношениях, – то тем более христианину нужно удаляться от всякого рода незаконных сношений. Логос признаёт законным только сношение с законной женой 1612 и заповеди Его должно соблюдать 1613 . Блуд и противоестественные пороки должны быть чужды христианина. «Должно детей считать за своих сыновей, на чужих жён смотреть, как на собственных дочерей, но, главное, – властвовать над чревом и тем, что под чревом» 1614 . Не следует быть ни побеждёнными половыми влечениями, ни расплываться в вожделениях, ни страстно возбуждаться неразумными стремлениями, ни тем более желать осквернения 1615 . Блудник умер для Бога и оставляется Логосом и Духом, ибо Чистому прилично прикасаться только к тому, что чисто 1616 . Не должно, говорит Апостол, осквернять обитающего в нас Бога 1617 . Жизнь наша должна быть полной достойных христианского звания поступков, и зверь похоти никоим образом не должен входить в неё 1618 ; ни через неприличную речь – этот путь к бесстыдству, ни через неумеренность и роскошь в одежде и пище 1619 . Всего этого должно избегать, повинуясь разуму 1620 . |
| Итак, христиане есть новый народ Божий, и потому они не должны жить как язычники, которые, будучи чужды Божиих заповедей, не знают пути спасения, но подчинены законам мира сего, инстинктам и влечениям падшей человеческой природы. Язычники живут всецело земными интересами: удовольствиями плоти, страстью обогащения, стремлением к власти, гордостью, тщеславием, враждой и тому подобным. Всем этим они питают свою душу. Есть известная поговорка: человек есть то, что он ест. Это означает, что тело человека состоит из той пищи, которой он питается. Мысль эта применима и к человеческой душе: душа человека состоит, соткана и составлена из того, чем человек ее питает. Если человек дает ей небесную пищу – Слово Божие, богомыслие, молитву и Благодать, то душа будет Божией и небесной. Если же он питает ее земной пищей, то душа будет землей и прахом. Святые отцы говорят, что человек состоит из духа, души и тела. И для каждой из этих частей есть своя особая пища, которой она питается. Дух есть та высшая часть человеческой природы, которая одна только может возноситься к Богу и соединяться с Ним. Поэтому дух не может насыщаться земной пищей, но только небесной – общением с Богом, Благодатью. К этому он стремится, этого он требует и ищет. Душа человека находит себе пищу в сфере человеческой культуры. Она, например, хочет почитать книгу, посмотреть кино, послушать музыку. Какую книгу и музыку – Достоевского или бульварный роман, Баха или дешевую песенку – зависит от культурного уровня человека. Однако в любом случае все это относится к сфере души, но не духа. И высокое искусство, и примитивное – одинаково принадлежат душе, являются ее пищей. Еще душа хочет посмотреть футбол, поиграть в шахматы, сходить на охоту или рыбалку, бывает увлечена теленовостями, компьютерами, автомобилями, огородом, красивой одеждой… Чего хочет тело человека? Оно хочет поесть, выпить, поспать, удовлетворить плотскую похоть, покупаться, позагорать, попариться в бане, потрудиться, позаниматься спортом. Все это является пищей для тела человека, всем этим оно живет. |
|
|
