| Крест на кладбище заключенных Умерших заключенных хоронили на левом берегу реки Печоры, в южной части поселка. В 1941–1942 годах хоронили в общих могилах. В 1943-м под кладбище был выделен и огорожен земельный участок. Предположительно с этого времени хоронили в гробах в индивидуальных могилах. С 1961 года, когда лагерь закрылся, на кладбище еще несколько лет хоронили жителей Кожвы. С 1970-х кладбище не используется. В конце 1970-х годов большая часть его территории ушла под застройку и огороды, – сообщается на сайте Виртуального музея ГУЛАГа. На кладбище мы увидели отдельные могильные холмики и характерные проседания почвы. Некоторые могилы были огорожены, но деревянные кресты и памятники на них покосились и поросли мхом. На все кладбище удалось обнаружить только две обустроенные могилы, датированные 1954 и 1957 годами с указанием имен и фамилий погребенных здесь людей. 22 июня 1991 года здесь был установлен памятник заключенным – строителям Северо-восточной железнодорожной магистрали и Печорского моста – с надписью: «В память о трагических событиях людских судеб в годы войны и мирного строительства». Могильный холм на кладбище заключенных лагеря – Администрация городского поселения Кожва поставила на кладбище ограждение, – рассказывает Татьяна Дячук. – А в прошлом году мы написали проект на грантовый конкурс, «Газпром» выделил нам средства, и мы плиткой выложили территорию вокруг памятного знака и оградили ее цепью, установили вазоны, а в этом году первый раз посадили цветы. «Может быть, здесь и погребен молитвенник и заступник Печорской земли – священномученик Николай Тохтуев?» – размышляла я, обходя безымянные могилы и молясь об упокоении душ погребенных здесь узников. В заповеднике ГУЛАГа В заповеднике ГУЛАГа. Заброшенная железнодорожная ветка А наше путешествие с краеведом завершилось в тот день небольшой прогулкой по заброшенной железной дороге. – По сути мы сейчас попали в заповедник ГУЛАГа, – объясняет Константин. – Это хотя и позднегулаговская, но первая промышленная ветка. Вдоль нее тоже встречаются захоронения. Ведь слышала, наверное, легенду о том, что под каждой шпалой здесь лежит по мертвецу?.. Так вот, не под каждой, а под каждой третьей шпалой, – уточняет собеседник. – А вот эта железнодорожная ветка, которая ведет на щебеночный завод, самая ранняя. Она эксплуатировалась с 1938 по 1994 год. |
| Ветка с начала 1690-х годов стала новым местом сосредоточения старообрядцев-поповцев. Под влиянием Москвы стародубский казачий полковник, сын гетмана Семен Иванович Самойлович начал давить на этих церковных “бунтовщиков”. В своих письмах он не без удовольствия сообщал своему отцу, что “добре притиснул не токмо заключением, но и знатным наказанием” подведомственных ему Часть старообрядцев, наиболее независимая и активная, решила уйти дальше, за границу, в Польшу, на остров Ветку, лежавший посредине реки Сож, притока Днепра, в двадцати или тридцати верстах на северо-восток от Гомеля и не более чем в пятидесяти верстах на запад от более раннего старообрядческого заселения вокруг Стародуба. Здесь во владениях польских панов Халецкого и эмигранты нашли радушный приют. Польские помещики были рады неожиданному притоку трезвого, спокойного и трудолюбивого населения. Со своей стороны, новые эмигранты были довольны, что оказались вне пределов досягаемости патриарха и его властей и вместе с тем оставались вблизи границы, через которую благодаря наличию своих же товарищей по вере по другую сторону рубежа Польши и России они могли легко переходить и быть в постоянной связи с поповщинскими общинами Стародубья, Калуги, Москвы и других городов и районов России. Густые леса и бесконечные болота Гомельщины и Стародубья, несомненно, тоже помогали легким переходам через границу. Количество новых поселенцев на Ветке росло с каждым месяцем. Туда уже давно бежали спасавшиеся от казней и расправ Петра стрельцы. В одном из указов 1680-х годов писалось, что “бежали из Москвы из разных полков, надворной пехоты [то есть стрельцов] многие люди... и для тайного проходу кафтаны сермяжные, и иное такое платье, чтобы их не познали”, надевали. Для того чтобы остановить эмиграцию, на Тульской и Калужской дорогах из Москвы в юго-восточную Польшу был установлен строгий контроль документов всех но это не помогало, так как контролировавшие дороги военные сами часто сочувствовали беглецам, а верные люди из самих старообрядцев легко проводили их в обход застав. Вести, что будто бы сам польский король помогает верным старой вере людям, быстро разносились среди поповцев и в конце XVII и начале XVIII веков Ветка стала одним из самых популярных мест старообрядческого заселения. Уже до 1700 года словом Ветка стали обозначать всю область старообрядческого поселения между польско-русской границей и Днепром, и чуть ли не каждый год там основывались все новые и новые поповщинские слободы. |
| От беспокойных мыслей меня отвлек Ветерок. Он стал рассказывать, как в прошлом году записался в кружок юных летчиков в районном Доме пионеров. — Говорили, что там все настоящее… Ну, там правда настоящие костюмы для высотных полетов. И кабина в комнате сделана, как в настоящем самолете. Но только это все на земле. А летать никому не дают, даже старшим. — Ребятам не разрешают управлять самолетами, — сказал Виталька. — А почему?! — вскинулся Ветерок. — Разве это нельзя? Помните кино «Последний дюйм»? Еще бы! Мы его три раза смотрели. Это фильм про мальчишку вроде нас. Он был сыном летчика и сам вел самолет, потому что отец его оказался ранен, когда дрался в море с акулами. Но это — кино… — Я его тоже три раза смотрел, — признался Ветерок. — И еще могу сто раз… — А давайте! — предложила Ветка. — Сегодня вечером. Он в Зеленом театре идет, этот фильм. У меня мама сегодня как раз во вторую смену работает, я свободная. — На вечерний сеанс не пустят, — сказал я. Ветка с сожалением глянула на меня и крутнула пальцем у виска. — Там же кино без потолка. А кругом березы. За ветками нас не увидят. — Мне все равно нельзя, — грустно сказал Ветерок. — Тебе можно, — решительно сказала Ветка. — Тебе что говорили? Не ступать с крыльца на землю. Ты и не ступишь, не бойся! Глава восьмая Сначала он не верил. Ну а кто поверил бы? Даже когда мы принесли свернутый в трубу ковер и расстелили среди одуванчиков, которыми порос двор, Ветерок улыбался понимающе и чуть виновато. Он словно говорил: «Я вижу, что вы шутите, вы хотите меня развеселить. Но зачем уж так сильно стараться? Даже ковер притащили…» — Садись, — сказал Виталька. Ветерок неловко улыбнулся, шагнул с крыльца на ковер и сел. — Не пугайся, — предупредил я. Мы поднялись на полметра и пошли бреющим полетом, поднимая за собой вихрь из семян одуванчиков. Ветерок не крикнул, не бросился с ковра. Только ресницы у него распахнулись широко-широко, и он крепко взял меня за локоть. Это был замечательный день. Это был праздник в честь того, что у нас появился новый друг. Праздничными казались трава, солнце, пухлые облака и шумливые кусты рябины у забора. И все на свете. В нас кипела радость. Мы летали над широким двором, выписывали сложные фигуры, несколько раз взмывали с крыши в высоту, прошитую горячими лучами. Ковер-самолет неутомимо носил на себе нас четверых. |
| Мальчик этот был наш товарищ. Мы всей душой были вместе с ним, каждый шаг его отдавался в нас то болью, то радостью. Мы знали наизусть каждый кадр, но снова нас охватило счастье, когда Дэви поднял в воздух самолет… Мы не заметили, что стало темно. Так темно, как не бывает у нас летом самой поздней ночью. И лишь когда капля, похожая на холодную виноградину, шлепнула меня по шее и покатилась за воротник, я вздрогнул. Налетел неожиданный дождь. Он защелкал по листьям, пробил их шелестящую крышу и ударил по нашим плечам и спинам. По ковру. Стеклянные дождевые нити вспыхнули в луче кинопроектора. В открытом кинозале поднялся шум. Экран погас. Виталька первым почуял беду. — Летим! Мы вырвались из мокрых веток, косо пронеслись над улицей, едва не зацепив заборы. — Выше надо, выше! — крикнул я, думая, что Виталька нарочно прижимается к земле. Но нас прижимал дождь. Намокший ковер-самолет отяжелел и плюхнулся посреди какого-то двора, вымощенного гранитными плитами. — Приехали, — с тихим отчаянием сказал я. — Что теперь делать? — Пешком дойдем, — сказала Ветка. — Не размокнем. Разве я размокнуть боялся? Я на дождь и внимания не обращал! Я думал про одно: что будет с ковром? А вдруг он больше не сможет летать? Но это была такая страшная мысль, что я даже побоялся сказать о ней вслух. Ковер лежал плоско и мертво. Мы сошли с него на каменные плиты. Все, кроме Ветерка. — Тебе нельзя, — строго сказала Ветка. — Ты же слово давал. — Что же делать? — спросил он. — Он же слово давал, — повторила Ветка, требовательно глядя на меня и на Витальку. Виталька вздохнул и подставил Ветерку спину, облепленную мокрой рубашкой. — Садись. — Да вы что, ребята… — жалобно сказал Ветерок. — Я же… — Садись, — повторил Виталька. — Дотащим. Ты же из-за нас влип. — Я из-за себя. — Садись, — сказал я. Через минуту Ветерок ехал на Витальке, а мы с Веткой тащили на плечах свернутый в трубу ковер. Он был страшно тяжелым от впитавшейся воды. И все-таки не этот груз угнетал меня, а все та же мысль: «Будет ли ковер летать?» |
| – Черт, промах. И тотчас прожужжала пуля у самого уха. Конь прянул. Вильгельм несся над обрывом, над бездной, по прямой нитке дороги, крепко сжимая повод. Сзади бежал необыкновенно легко и быстро человек. Опять пуля. Конь вдруг заржал, дрогнул, захрипел и, пошатнувшись, рухнул. Вильгельм не успел вытащить ногу из стремени, нога запуталась. Падая, он сильно ушибся. Так он пролежал с минуту, корчась от боли, стараясь высвободить ногу из-под коня. Через две минуты человек в высокой шапке будет здесь. Вильгельм рванулся изо всех сил и выволок ногу из-под коня. Он попробовал встать, застонал и пополз, как длинная ящерица, неожиданно и быстро, волоча больную ногу и мерно, как будто нарочно, стоная. Имеет ли смысл ползти дальше? Он все равно не уйдет. Шагов еще, однако, не было слышно. Вильгельм посмотрел вперед. Шагах в пяти от него был огромный дуб. Он вырос на самом склоне дороги, нижние ветки его были в уровень с обрывом. Секунда – и Вильгельм решился. Он быстро подполз к дереву. Дуб был точно такой, как в царскосельском саду. Вильгельм прекрасно лазал по деревьям. Корчась от боли, он повис на ветке. Он почти терял сознание, но сжимал ветку крепко, как прежде повода. Усилие – вторая ветка, еще усилие – третья. Дальше было дупло, огромное, в человеческий рост. Вильгельм не смотрел вниз, внизу была бездна. Он сделал движение ногой, закричал от боли и упал в дупло. Сразу пахнуло прохладной гнилью. На секунду стало темно, как в холодной и темной реке, волна кружила его, водоворот засасывал ногу. Он открыл глаза. Дупло, темное, сухое, прохладное, над головой поет комар. Легкий звон сверху, и мимо Вильгельма пролетела ветка. Вильгельм выглянул. Внизу стоял чечен и стрелял в дуб. Он его заметил. Он хотел снять его с дуба спокойно и безопасно, как птицу. Вильгельм ощупал пояс, за поясом был один пистолет. Он прицелился. Рука его дрожала. Выстрел – промах, еще один выстрел – снова промах. Надо стрелять медленно. Вильгельм почувствовал тоску. Сидеть в дупле и ждать смерти! Он еще раз прицелился и снова выстрелил. Чечен закричал, схватился за ногу и быстро приложился. Вильгельм нагнул голову. Пуля вонзилась в дупло над самой его головой. У него оставался один заряд. |
| За поворотом я и не заметил, как из Рязанской области вошел во Владимирскую. Поселок Великодворский на самом ее юге. В поселке живут стекольщики, что для Гусь-Хрустального района не удивительно. Но задерживаться здесь я не хотел. У магазина, где бабушки ждали рейсового автобуса, попытался уточнить дорогу до деревни Уляхино. - Да мы, милый, туда и едем. Сейчас автобус придет. Объясняю, что я пешком. Что об асфальтовой дороге знаю, но она делает большой крюк, а у меня на карте отмечена еще одна дорога, через лес. Дружно охают, дружно сомневаются. Затем выносят вердикт. - Есть одна дорога, как на Гусь ехать. Другой нет. И тут одна из бабушек, по виду самая древняя, молчавшая до сих пор, вдруг неожиданно заговорила. - Ты прав, сынок. Есть еще одна дорога. Через лес. Ветка. - Какая ветка? - Раньше тамодноколейка проходила, на завод дрова возили. Уж сколько лет, как ее разобрали, теперь по ней никто не ходит. Я обрадовался: - А как, по-вашему, пройти можно по ней? Ведь короче. - Да, короче, — как-то неуверенно согласилась бабушка. — До Трушкино дойдете по ветке, а там и до Уляхино близко. Да вот дойдете ли? Я с удивительной поспешностью заверил всех, что дойду обязательно. Проводили меня дружным оханьем и пожеланием доброго пути. Я бодро вошел в лес. После тридцатиминутных блужданий, с помощью собирателей черники наконец-то нашел ветку. Углубление в земле можно было разглядеть, но оно так сильно заросло деревцами, кустарником, травой, что назвать ее дорогой мог бы только сумасшедший. Теперь я понял, почему все встреченные мною люди ее упорно называли веткой. Дорогой называл ее только я. Давно посеревшее небо разродилось потоком воды. Шел дождь минут двадцать и, можно себе представить, во что превратилась моя ветка. Но отступать было некуда. И я пошел вперед, проклиная собственное легкомыслие. Ноги насквозь промокли сразу же, мерзко капало с деревьев. Вскоре сухой у меня была только спина под рюкзаком. А ветка не кончалась. По бокам ее заманчиво отливали синевой ягоды черники. |
| Рубрики Коллекции Система пользовательского поиска Упорядочить: Relevance Relevance Ветка спелых рубинов из глубин Нарнии: опыт внимательного чтения сказок Клайва Льюиса 20 мин., 15.01.2020 Почти три года назад я обсуждал идею этой статьи с переводчицей Натальей Леонидовной Трауберг, светлой и мудрой христианкой, когда-то впервые открывшей российскому читателю Клайва Льюиса. Наталья Леонидовна очень живо отреагировала тогда, и мы договорились, что я приеду к ней обсудить текст готовой статьи. Однако вскоре она слегла, и успеть написать статью при ее жизни у меня так и не дошли руки. Теперь мне остается только посвятить статью ее памяти с благодарностью Богу за встречу с этим дивным человеком. Наталья Трауберг. Фото Владимир Ештокин Представьте себе книжку с картинками, из которой внезапно исчезли буквы. Картинки красочные, смотреть интересно, можно даже представление о сюжете составить. Но все же, несмотря на впечатления от картинок, мы будем лишены большей части того, что эта книга могла бы дать. Хорошо, что так не бывает. Но вот так, чтобы буквы остались, а смыслы исчезли, — так, увы, случается. Может, и не все смыслы, но самые важные. Так вышло с «Хрониками Нарнии» в России. «Лев, колдунья и платяной шкаф». Москва, издательство «Детская литература», 1978 г Дело в том, что Клайв Льюис писал сказки-притчи для детей и взрослых, более или менее знакомых с христианством — с ключевыми библейскими сюжетами, с основными понятиями христианского вероучения. Правда, по его словам, ошибаются люди, которые «думают, что я начал с того, что спросил себя, как бы рассказать детям о Христианстве; […] составил список основных христианских истин и выработал аллегории, чтобы описать их. Всё это — чистая фантазия. Я не смог бы так писать. Всё начиналось с образов: фавн, несущий зонтик, королева на санях, великолепный лев. Изначально не планировалось ничего, связанного с христианством, этот элемент проявился как бы сам по себе» ( К. С. Льюис, «Другие миры»). Однако христианство «проявилось» под пером сказочника потрясающе глубоко и ярко. Но для постсоветского читателя, зачастую имеющего весьма отдаленное представление о христианстве, из этой дивной книжки исчезла немалая часть смыслов. В таком случае, хорошо бы поднести страницы книги к светильнику (бывают такие невидимые буквы, которые проявляются вблизи лампы), и тогда содержание ее оживает, как самоцветы на дне нарнийского мира, в стране Бисм: «А у нас в Бисме все это живое, как трава или цветы. Я сорву для вас ветку спелых рубинов, выжму чашечку алмазного сока. Да вы и прикоснуться не захотите к холодным сокровищам ваших мелких шахт, когда испробуете живые». (Перевод Татьяны Шапошниковой). Клайв Стейплз Льюис, 1947 г |
| Кошка с минуту безучастно смотрела вниз, а потом вдруг заинтересовалась котлетой и осторожно по ветке подошла к ней. Понюхала и стала есть. Тетушка тихо ликовала. Ананаци съела всю котлету, причем так умело, что ни один кусочек не упал вниз. После этого она облизнула булавку, ожила, умылась и вдруг, вместо того чтобы занять прежнее место, пошла по ветке до самого ее покачивающегося кончика. Видно, она решила промять ноги. Это с ее стороны было большой ошибкой. – Скорее простыню, – тихо приказал Чик. – Мы ее сейчас стряхнем! Тетушка побежала за простыней. Вскоре она вернулась. За нею двигались дядя Коля, тетя Фаина и Сонька. Она их прихватила по дороге. Они вчетвером держали простыню. Все смотрели вверх на кошку, и только дядя Коля с обожанием смотрел на тетю Фаину. – Внимание, – сказал Чик. – Начинаю. Чик изо всех сил дернул веревку. Ветка сильно покачнулась, но Ананаци удержалась на ней. Чик, не давая ей опомниться, стал изо всех сил дергать за веревку. Ветка шумно сотрясалась, кошка извивалась на ней, стараясь сохранить равновесие. Чик не давал ей опомниться, чтобы она не вспрыгнула на другую ветку. Вдруг она сорвалась и несколько секунд висела на передних лапах. Чик дернул изо всех сил веревку, и кошка, мяукнув дурным голосом, полетела вниз. Она тяжело шлепнулась на простыню, а тетушка ее тут же подхватила и взяла на руки. Поглаживая ее одной рукой и говоря ей ласковые слова, тетушка пошла домой. Дядюшка следовал за ней, брезгливо отстранив от себя развевающуюся простыню. Дядя считал кошек и собак грязными тварями и близко их к себе не подпускал. – Чик, что это у тебя за веревка? – спросила Сонька. – Скоро все узнаешь, – сказал Чик важно, – а пока держи язык за зубами. Все ушли из сада. Чик развязал концы веревки и стянул ее с ветки. Он накрепко тройным узлом привязал к одному концу крюк, а на другом сделал петлю. Он так живо представлял себе все, что должно случиться. Вот едет колымага. Чик накидывает петлю на планки ближайшего штакетника, догоняет ее и всовывает крюк в дужку замка. Раздается хруст вырванного замка, дверь распахивается, и собаки выскакивают на волю. |
| Люди ожидали Мессию, как «знающего специалиста», который открутит в нашей жизни какие-то «гайки», что-то грамотно переставит местами, что-то объяснит, и не понимали того, что сделать это уже нельзя. Потому что грехопадение очень сильно повредило человеческую природу, и дело нашего исправления состоит не в том, чтобы что-то в нас переставить местами. Оказалось, что к чему-то средне-хорошему мы способны, но не можем добраться до небес. Человечеству нужен был Новый Адам, потому что ветхий оказался неисправимо смертен. Говорит Господь: «В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во мне, и Я в вас» (Ин. 14.12). Христос предлагает нам Себя всего, не часть. Как Нового Адама, вместе с которым мы имеем спасение. Не «на вынос» нам, гордым и одиноким, а только вместе. Может, в этом и кроется наша ошибка. С ветками мы встречаем Христа, а плод ищем не в Нем, а в своем сердце. Но наше сердце – не источник воды живой, оно – отломленная ветвь, и для того чтобы жить, должно найти особые отношения со Христом, рассуждая о причастии, через которое должны соединиться с Богом, а не просто стать лучше. Тогда понятно, почему на ученике, который после причастия предал Господа, был денежный ящик. Этот ящик – символ того, что произошло. Иуда был согласен на все трудности. Не против узнать истину, но пользоваться этим вместе он не хотел. Он хотел всего, но только отдельно от Бога. Он не хотел потерять свободу, не понимая, что человеческая свобода состоит только в том, что мы не знаем, что делать. А истинная свобода бывает, только когда Бог принял тебя в Свой Святой народ. Вопреки твоему несовершенству. Простая ветка вербы – это один из лучших образов в нашем обряде. Она целый год задает нам немой вопрос о том, в вере ли мы. Наша ветка так и стоит сухая в углу, чтобы мы поняли, что, принявши Христа, мы выходим из храма не одинокими. Не теми людьми, которые только взяли часть. Но теми, кто понял, и теперь одно со Христом. Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. |
| Несравненно хуже было там, где раскол мог распространяться беспрепятственно; такие места были. Не говоря уже о местах отдалённых, где росту раскола не могла противодействовать ни гражданская, ни церковная власть, был в описываемое нами время один замечательный уголок, в котором поселившиеся раскольники нашли все благоприятные условия, как для устроения своей жизни и развития учения, так и для влияния на раскольников других мест. Это была Ветка, находившаяся в пределах (нынешней) Могилёвской губ., в поместьях пана Халецкого. Раскол на Ветке образовался очень рано, в форме поповщины; он составился из великорусских и малорусских беглецов, спасавшихся здесь от преследования, бывшего в правление царевны Софьи Алексеевны (1682–1689 гг.). Ветка была не в пределах русского царства, а за границей его, за рубежом. По указу 1716 г., зарубежные раскольники не подлежали ни переписи, ни обложению двойным окладом, ни штрафам 78 . Чтобы избавиться от преследований и тяжёлых повинностей, множество раскольников переселилось на Ветку, где им предоставлялись от польских панов дёшево удобные места для жительства, свобода веры и безопасность. Наплыв туда раскольников продолжал усиливаться 79 во время синодального управления при Петре I; внутреннее состояние своеобразного и влиятельного ветковского раскола требовало мер вразумления и обличения. Миссионера на Ветку не посылали. Итак, в заключение о миссионерской деятельности церкви нужно сказать, что как размеры её, так и успехи были весьма незначительны, исключая деятельность преосвященного Питирима, начало которой относилось ко времени до учреждения Святейшего Синода. III. Полемическая деятельность церковной власти против раскола Успешнее была другого рода деятельность церкви по отношению к расколу, – деятельность полемическая, – деятельность в области мысли, в сфере свободного теоретического обсуждения раскола в сравнении с православной церковью. В области полемики деятельность высшей церковной власти выразилась в распоряжении о составлении «Обличения неправды раскольнической показанные в ответах Выготских пустосвятов, на вопросы честного иеромонаха Неофита, к увещанию и призыванию их ко святой церкви, от Святейшего Правительствующего Синода, к ним посланного»… |
|
|
