| — При всём уважении к вашему морскому опыту, Пенкроф, — сказал журналист, — я думаю, что в исчезновении Смита и его собаки — живы они или мертвы — есть что-то необъяснимое и неправдоподобное. — Хотел бы я так думать, как вы, — со вздохом сказал моряк. — К несчастью, я совершенно не сомневаюсь в гибели нашего спутника… С этими словами Пенкроф отошёл от журналиста и вернулся в Камин. Весёлый огонь потрескивал в очаге. Герберт только что подбросил в костёр охапку сухих веток, и поднявшееся пламя освещало самые тёмные закоулки извилистого коридора. Пенкроф занялся приготовлением пищи. Он решил состряпать сытный ужин, потому что всем нужно было восстановить силы. Связка куруку была отложена на следующий день, и моряк ощипал двух глухарей. Вскоре посаженная на вертел дичь жарилась над костром. К семи часам вечера Наба ещё не было. Его продолжительное отсутствие начинало тревожить Пенкрофа. Он боялся, не случилось ли с бедным малым какого-либо несчастья в этой неисследованной местности или, того хуже, не наложил ли он на себя руки от отчаяния. Но Герберт совершенно иначе расценивал отсутствие Наба. По его мнению, Наб не возвращался потому, что случилось что-то, заставившее его продолжать поиски. А всякое новое обстоятельство могло только пойти на пользу Сайрусу Смиту! Если Наб ещё не вернулся, значит, у него появилась новая надежда. Может быть, он наткнулся на следы человека? Может быть, он шёл теперь по этим следам? Или — чего не бывает! — может быть, он уже нашёл своего хозяина? Так рассуждал Герберт. Спутники не прерывали его. Журналист даже кивнул головой в знак согласия. Но Пенкроф не сомневался, что Наб просто зашёл дальше, чем накануне, и потому опаздывает. Герберт, волнуемый смутными предчувствиями, несколько раз порывался пойти навстречу Набу, но Пенкроф убедил его, что это было бы напрасным трудом: в такой темноте невозможно было разыскать следы Наба и разумнее было просто поджидать его. Если же Наб не вернётся ночью, то рано утром он, Пенкроф, первым пойдёт на розыски. |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Чавк-чавк, или «Евангелие в манге» О комиксах о.Павла Островского 03.11.2022 12899 Время на чтение 27 минут Фото: http://t.me/pravomanga В октябре 2022 года священник Павел Островский опубликовал комиксы «Евангелие в манге» на сайте « MangaLib» и телеграмм-канале «Православная манга» . Иерей Павел Константинович Островский – сын священника, брат епископа, блогер (в его телеграмм-канале 187 тыс. подписчиков) и просто весёлый общительный человек. О. Павел некоторое время назад поставил перед собой задачу проповедовать Евангелие современным нецерковным подросткам языком комиксов: «Миллионы ребят в России читают мангу (японские комиксы). Мы хотим переложить Евангельскую историю в доступный и знакомый для школьников и студентов формат, который они читают ежедневно». Большие сомнения вызывает цифра «миллионы». Действительно, последнее время увлечение комиксами растёт, но оправдывает ли это попытку переложить Евангелие в «формат» манги? Какие это рождает риски? Ещё больше молодежь увлекается компьютерными играми, но следует ли из этого необходимость создания, например, компьютерной игры по мотивам Священного Писания? С 90-х годов массовая культура навязчиво предлагает нашим соотечественникам в качестве образца иностранный образ жизни и определённое мировоззрение через рекламу, сериалы, фильмы, комиксы, компьютерные игры. Бездумное приобщение к такому контенту делает человека объектом манипуляций, как в сказке про гамельнского крысолова. Забвение своей культуры и истории приводит в том числе к очевидным серьёзным провалам в сфере духовно-нравственных ценностей. Приведем ряд аргументов, свидетельствующих о недопустимости проекта «Евангелие в манге», и затем обратимся к аргументам о. Павла в защиту своего проекта. Во-первых, данная попытка переложения Евангелия на язык комикса привела к профанации священного. Святые образы в картинках манги обмирщаются, сводятся до уровня одной из многочисленных историй в мире грез, до мифического рождения малыша и о злодеях, от которых ему пришлось спасаться. Эта профанация становится препятствием в деле обращения к Богу. Вот комментарий одного из читателей под второй книгой манги о. Павла (на сайте «MangaLib»): «Все детство читал Библию в комиксах, изданную какой-то американской сектой. Классная была. Эх, когда же индийские Пураны начнут в мангу переводить». Смешение святыни с совершенно чуждыми ей образами приводит не к открытию высоты и красоты Православия неверующим людям, а к сведению Священной истории к одной из бесконечных фантастических небылиц из мира манги. Поставление библейских событий на одну полку с манга-историями низводит эти события с уровня священного до уровня анекдотического, забавно-примитивного, шаловливо-приключенческого, а значит, в конечном итоге, бессодержательного, пустого, мирского. Священное Писание на языке манги – это развлекательная нелепица, к которой невозможно относиться серьезно. |
| 29.10.1995 Владыка служил литургию на Смоленском кладбище. Служба прошла молитвенно. Очень хорошо пел хор. Владыка остался доволен. Я же чувствовала какое-то необъяснимое волнение, будто в сердце образовалась огромная рана. Сказала об этом Святителю. Он спросил причину, но я не могла назвать, хотя всё в уме перебрала… Тогда мой старец перекрестил мне сердце и голову. Через некоторое время спросил: «Ну как, легче стало?» Я ответила: «Вроде бы легче, но всё равно не проходит». Вечером было чаепитие и разбор моих недостатков. Я удивилась, ведь только что я разговаривала с Владыкой, а теперь он при всех стал меня смирять… 1.11.1995 Утром Владыка долго молился и читал Евангелие. Зашла к нему — а глаза у него заплаканы. Так было часто после утренней молитвы. Было, что я слышала и рыдания, и тогда я тихонько уходила в свою келью и тоже плакала… Я стала выспрашивать у Святителя планы на день (чтобы ориентироваться со своими процедурами). Он ответил: «Как Бог благословит», но мне показалось, что он немного нервничает. Днём я убежала в швейную мастерскую покроить две скуфейки… думала, что хоть это занятие отвлечёт меня от необъяснимой тревоги, но наоборот — я почему-то разволновалась ещё больше, появилась какая-то внутренняя дрожь, и я не могла даже вдеть нитку в иглу… Прибегаю в архиерейский дом, а Владыки нет. Лена спокойно объяснила, что он уехал на встречу с жителями города. Как я её отругала! «Ты, — говорю, — такая молодая, ты медик и должна хоть немножко понимать ситуацию. Неужели тебе непонятно, что нельзя его на продолжительное время отпускать без проверки и подготовки?!» Приезжает Владыка — я тут же к нему: «Владыко, вы очень рискованно поступаете! Ведь я не знала, что вы едете на встречу!» — «Вот и хорошо, что не знала!» Я огорчилась: «Такие поступки могут закончиться трагически…» 2.11. 1995 Владыка опять очень долго молился. Когда я вошла, чтобы сделать перевязку ног, померить давление и взять анализ крови на сахар, он был очень весёлый, и лицо у него было беленькое и сияющее. «Вот так я сегодня спал! — поделился он. — До самого звонка будильника за всю ночь ни разу не проснулся! Звонок зазвенел, а я думаю: «Ну что ты мне мешаешь!..» |
| — А ты мотоцикл купи, — предлагает пёс. — Как мы трах-тара-рах по деревне! Все собаки умрут от зависти. Дядя Фёдор как представил себе это трах-тара-рах, так ему сразу весело стало. А кот кричит: — Ни о чём-то вы не думаете! Вам лишь бы деньги истратить. А если дождь или мороз, к примеру? Мы же попростужаемся все. Позаболеваем. А я, может, только жить начал — корову купить собираюсь! Нет, мотоцикл — это не машина. Не нужно мне вашего трах-тара-раха, и не уговаривайте! Шарик подумал, подумал и согласился с ним: — Да, мотоцикл — это не машина. Это он прав. Не будем мы его покупать. Ни за что. Мы лучше машину купим. — Какую ещё машину? — Обыкновенную, легковую, — говорит пёс. — Ведь машина-то — это машина. — Ну и что? — кричит кот. — Может, где-нибудь машина — это машина. Только не в нашей области. У нас дороги такие… А если она застрянет в лесу? Придётся её трактором вытаскивать. Вы уж и трактор заодно покупайте! — А что? — кричит пёс. — Правильно он говорит. Покупай, дядя Фёдор, трактор. Дядя Фёдор на кота посмотрел. А кот молчит. А что ему говорить? Он лапой махнул: покупайте хоть комбайн, мне всё равно, раз вы меня не слушаете. Взял кот деньги и пошёл за коровой. А дядя Фёдор на почту пошёл письмо писать на завод, чтобы ему трактор выслали. Он написал такое письмо: «Здравствуйте, уважаемые, те, кто делает тракторы! Пришлите мне, пожалуйста, трактор. Только не совсем настоящий и не совсем игрушечный. И чтоб бензина ему надо было поменьше, а ездил он побыстрее. И чтоб он был весёлый и от дождя закрытый. А деньги я вам высылаю — сто рублей. Если у вас останутся лишние, пришлите обратно. С уважением… дядя Фёдор (мальчик)». А через некоторое время домой Матроскин является и корову на верёвочке ведёт. Он её напрокат взял в сельском бюро обслуживания. Корова рыжая, мордастая и важная такая. Ну просто профессор с рогами! Только очков не хватает. И кот тоже заважничал. — Это, — говорит, — моя корова. Я её Муркой назову в честь бабушки. Вот она какая красивая! Последняя была. Никто её брать не хотел. А я взял: очень она мне понравилась. А если ещё больше понравится, я её насовсем куплю. Так можно делать. |
| Тем более, что их главная забава и их символ — их постоянный символ, приветственный и угрозный знак — это рогатка : расставленные указательный и средний пальцы руки, как бы подвижные бодающиеся рожки. Но они не бодающие, они — выкалывающие, потому что тянутся всегда к глазам. Это заимствовано у взрослых воров и означает серьёзную угрозу: “Глаза выдавлю, падло!” А у малолеток это любимая игра: внезапно перед глазами старика, невесть откуда, змеиною головой вырастает рогатка, и пальцы уверенно идут к глазам, сейчас надавят! Старик откидывается, его ещё чуть подталкивают в грудь, а другой малолетка сзади уже приник к земле вплотную к ногам — и старик грохается навзничь, головою обземь, под весёлый хохот малолеток. И никогда они его не поднимут. Да невдомёк им, что они сделали что-нибудь худое! — это только весело. Ни отвар, ни присыпка этих чертей не берёт! И, с трудом поднимая больное тело, старик со злобой шепчет: “Пулемёт бы был — из пулемёта бы по ним не жалко!” Старик Ц. ненавидел их устойчиво. Он говорил: “Всё равно они погибшие, это для людей чума растёт. Надо их потихоньку уничтожать!” И разработал способ: поймав украдкой малолетку, валить его на землю и давить ему коленями грудь, пока услышится треск рёбер — но не до конца, на этом отпустить. Такой малолетка, говорил Ц., уже не жилец, но ни один врач не поймёт в чём дело. И Ц. отправил так несколько малолеток на тот свет, пока самого его смертно не избили. Ненависть порождает ненависть. Чёрная вода ненависти с лёгкостью разливается по горизонтали. Это легче, чем извернуться по жерлу вверх — к тем, кто и старого и малого обрёк на рабью участь. Так готовились маленькие упрямые звери совместным действием сталинского законодательства, гулаговского воспитания и воровской закваски. Нельзя было изобрести лучшего способа оскотинения ребёнка! Нельзя было плотней и быстрей вогнать все лагерные пороки в неокрепшую узкую грудь! Даже когда ничего не стоило смягчить душу ребёнка, лагерные хозяева этого не допускали: ведь это не было задачей их воспитания. С Кривощёковского первого лагпункта на второй мальчик просился к своему отцу, сидевшему там. Не разрешили (ведь инструкция требует разъединять)! Пришлось мальчишке спрятаться в бочке, так переехать на второй лагпункт и тайно пожить при отце. А его с суматохой считали в побеге и палкой с гвоздевыми поперечинами пробалтывали ямы уборных — не потоплен ли там. |
| архимандрит Савва (Мажуко) Скачать epub pdf Духовный статус торта В день рождения дочери мой друг вывалился из окна. Спасли крепкие руки товарищей и вишня, что росла под окном. А ему всего-то хотелось вывесить флаг, чтобы вся улица знала, что сегодня родилась самая красивая девочка на свете. Отсюда вывод: готовишься стать отцом – посади под окном дерево. Папы обычно сходят с ума, когда рождается первый ребёнок. Потому что человек переживает настоящее метафизическое перерождение. Был обычный парень, весёлый, крепкий, забавный – просто чудесный цветок на родовом дереве, и вдруг – отец! Всё изменилось, перевернулось, потому что мужчина кожей, нутром почувствовал, что он теперь не сам по себе, лихой бродяга, а находится у самого основания корня, он сам и есть этот корень, от которого разовьётся большой род. Будто в разряде молнии на миг осветилось всё дерево рода, и он почувствовал всех своих детей, внуков, правнуков, кожей ощутил и запомнил тяжесть каждого потомка. Половина шестого утра. Стою в алтаре. Готовлюсь к литургии. Влетает приятель. – Вы понимаете… Такое дело… Я ей говорю: дед у меня Алексей. Он на фронте погиб. Так он тоже вот такой был, мордастый. У нас все такие в роду. Казаки! А она: какой же Алексей, если сегодня Пётр. И что, если Пётр? Ведь тут, сам понимаешь, четыре сто, а она – Пётр. Конечно, Алексей! Я и маме звонил. Взял такси и ходу. – Ничего не понимаю. Какой Алексей, кто такой Пётр? Чего шумишь? Пять утра! – Если бы пять! Так ведь четыре сто! Это же только Алексей. Я сейчас опять туда. Надо же что-то делать! Надо что-то везти… Ведь Алексей – так лучше звучит, мужественней? А она: Пётр… Сразу до меня не дошло, что несколько часов назад у моего тихого и интеллигентного друга родился сынок. А ведь я подумывал звать санитаров. Пришлось дать задание ребятам срочно напоить папу, чтобы сохранить ему психическое здоровье. Примечательно, что оба «перворождённых» отца рвались что-то делать. Одному срочно понадобилось водрузить на высотах стяг, другой готов был останавливать поезда и автомобили и даже идти крестным ходом. Если произошло нечто естественное и предсказуемое, зачем все эти лишние движения? |
| Кнут ещё несколько раз просвистел в воздухе, оставил на шее Дарьи весёлый кровоподтёк, и — установилась тишина, только слышно было тяжёлое дыхание Бадмы-Цырена. Дочь не шевелилась и, казалось, даже не дышала. Из бани доносилось протяжное девичье пение, смех. В курятнике бестолково кричал петух, всхрапывали лошади, поедая овёс и сено. Тонко, но настойчиво ржал в закутке жеребёнок. На небо выкатилась из-за сопок правобережья томная желтоватая луна с усом-облачком. От далёкого Иркутска мчался на запад локомотив с составом вагонов, он выбрасывал в густеющие сумерки клубы дыма и пара. Над Ангарой замерла шёлковая простынка серебристого тумана. Пахло сырой землёй, отёсанными брёвнами с новостроящегося амбара, смолой, прелой соломой и сеном. Где-то на краю села, кажется, на месте посиделок молодёжи у качелей, всхлипнула тальянка. Бадма-Цырен с упёртым в землю взглядом вышел из конюшни, проследовал на чистый двор, осмотрелся исподлобья, увидел выглянувшего в оконце пристроя Григория Васильевича — низко поклонился ему, выжимая на перекошенном лице улыбку приветствия. Дарья пробежала в огород, придерживая подол пышной праздничной юбки и не поднимая уже повязанной косынкой головы, и скрылась в зимовьюшке — домике с сараями и кладовками, в котором ночевали работники. Потом перебежала в баню. Раскрасневшийся, улыбающийся Григорий Васильевич подошёл к Бадме-Цырену, и они троекратно облобызались. — Ну, здравствуй, тала, дружок ты мой сердешный! — в умилении говорил Григорий Васильевич, всматриваясь в оттаивающие глаза товарища. — Ты что, Бадма, перебрал по дороге архи али тарасуна: какой-то квёлый, а в глазах — хмель да беспутица? Али приболел, не ровен час? Так щас накроем стол — полечу тебя настойками моей супружницы. — Мал-мал ругайся с дочка, Гриша, — махнул рукой Бадма-Цырен, наконец, ослабляя в ладони цевьё кнута. Он прилично говорил по-русски, но иногда притворялся, что плохо знает язык, словно тем самым норовя скрыть свои истинные чувства и переживания. — С Дарькой? То-то она прочесала в огород, как ошпаренная кошка: моя супружница увидала из того боковушного окна. Пора, пора намылить ей, вертихвостке, подмоченное гузно, а опосле ожечь по нему солёной бечевой. Я вот завтрева Ваньке тишком подскажу. Да всыплю ему по первое число, чтобы блюл, как зеницу ока, честь жёнки. Ну, не расстраивайся, не сокрушайся, тала! Поучил маненько, и — ладненько. Поймёт — не дура! Баба-то она добрая, то есть хозяйственная. Тепере же зачнём гулять — завтрева свадьба ить! А где же все твои — Дарима, пацаны? — осмотрелся Охотников, озорно сверкая маленькими глазами, спрятанными под волосами бровей. |
| Мало того, что она отличалась от всех, живущих в комнате, как бы сама по себе, так она ещё — единственная из всех — была замужем! Летом прошедшего года, дома, на родине, была у Наташки свадьба с парнем, который раньше учился с ней в одной школе, на один класс старше. Здесь, в Ленинграде, заканчивал этот парень морское военное училище. Серёга Поливин. Это Наташка только на четвёртом курсе стала Поливиной. А до этого — Березиной была. Тоже красивая фамилия. Так и жили после свадьбы — Серёга — в своей казарме, а Наташка — в общежитии. Вот романтика, представляете? Если на лбу у Наташки Поливиной было написано: «Главврач», то у Таньки Макаровой на лбу были совсем другие слова написаны. Было написано там: «Участковый врач», и ничего более. Да-да, хронический участковый, которому «ни в жисть» не выбиться даже в заведующие какого-нибудь захудалого инфекционного кабинета, какой-нибудь захудалой районной поликлиники. Хотя Макарова — совсем не была дурой. Нет! Наоборот, Танька Макарова обладала умом живым, пожалуй, и училась даже легче, чем Поливина. И характер у Макаровой был ясный, весёлый. Но написано на лбу у неё было именно это. И тут уж — ничего не поделаешь. И приписка ещё была, маленькими буковками. «Как повезёт больным какого-то неизвестного участка!» — было написано там. Была Танька Макарова худа и костиста. Тёмно-русые волосы, прямые, как пакля, почти не поддавались причёсыванию и укладыванию, и висели, спадая на лоб прямой чёлкой. Картину завершали очки, с приличными диоптриями. Была у Таньки Макаровой одна замечательная черта, которая притягивала к ней людей, несмотря на её совершенно непритязательную внешность. Была Танька добра. Да-да, просто добра. Способна попереживать, а то — и поплакать вместе с тем, кому было плохо. С Танькой Макаровой всегда все и всем делились. Все ей душу открывали — в любое время суток. И она — всегда всех выслушивала. И всех успокаивала. Хоть в два часа ночи, хоть в шесть утра. Хоть натощак, хоть после обеда. Такая вот она была, Танька Макарова. |
| Особое Совещание по металлу Ободовский собирал в Таврическом. Но упирался в десятки вопросов, которых нельзя решить без правительства, – и приходилось ехать в Мариинский дворец. Сегодня он встретил там на белостенной лестнице с белыми бюстами античных героев – быстро спускавшегося Керенского, издали заметного по австрийской куртке в осиную талию, короткому бобрику и нетерпеливой походке. Пожалуй, вот этой быстротой, гонкой торопливостью поспеть во сто мест, Керенский нравился. Ободовского тот знал в лицо, уже намелькались за дни революции, и сейчас, полусбегая с лестницы мальчишески-лёгким шагом, узнал – кивнул – пролетел ещё шага два – но тут же позвал, не помня имени-отчества: – Господин Ободовский! Одну минутку! Пётр Акимович не так же быстро шёл вверх, как тот вниз, ещё поблизости обернулся – а Керенский взлетел на эти ступеньки назад – и на этот раз уже тянул, жал руку, не совсем и без силы была его рука. Двое, вроде адъютантов, бежали позади Керенского, – теперь они тактично отошли на другую сторону лестницы. Хотя Керенский шёл, очевидно, после заседания правительства и после уже многих часов работы в разных местах, – но вид у него был совсем свежий, даже весёлый: – Господин Ободовский! – он легко поднял палец, как бы, однако, призывая ко вниманию. – У меня есть одно… у меня к вам один… Нет, поблизости лицо было у него несвежее, но очень решительный вид. При улыбке обнажался верхний ряд зубов, а веки полуопущенные. – Такой вопрос, – негромко, но ласково, но и властно говорил он. – Я бы хотел немного познакомиться… вникнуть… в военные проблемы. М-м-м, – снял серьёзность, искупил руладой, – в порядке самообразования. – И уже доверчиво, одобрительно, наградительно: – Не могли бы вы ко мне привезти, вечерком, побеседовать, несколько умных полковников из Военной комиссии? Сощурился ещё у же. Странно. И лично Петру Акимовичу это было совсем ни к чему. И почему опять именно он, гражданский инженер, должен был собирать полковников Генерального штаба? Но с другой стороны, устроить подобное ему было совсем легко. А с третьей – не умел он вот так в глаза сказать дружелюбному человеку: а не пошли бы вы прочь? |
| 282 Если ты подумаешь иногда о том, что пострадал: то эта мысль доставит тебе радость, потому что ты будешь тогда свободен от всех страданий. Так с благодарною радостью воспоминают о страшном наводнении, в котором можно было бы найти смерть, но не нашли. Сбежавшей воды нечего больше бояться, но, может быть, должно ещё ожидать пользы от оплодотворенного ею поля. Так и твои протекшие бедствия принесут блаженные плоды. 283 Ночь твоего несчастия превратится в светлый день, твоё страдание в радость. Как на языке Священного Писания мрак означает несчастие и свет – счастие; так Софар представляет блаженную жизнь Иова, которая последует за его исправлением, под образом солнца, которое восходит по утру после бурной и тёмной ночи, разгоняет мрак, рассеивает туманы и приносит со своим восходом светлый день. 284 поскольку ты, как человек исправившийся, не будешь тогда страшиться скорбей, но только будешь ожидать добра, то всегда будешь иметь весёлый и ясный дух и вкушать сладкий покой в своём невозмущаемом шатре. Знаменитые и сильные эмиры избирают для себя и своих стад выгодное местоположение, обводят около него окоп, чтобы защититься от проливных дождей и наводпепий, и живут там в покое, изобилии и безопасности. Это самое обещает Софар Иову. Ни один хищный народ не отважится напасть на него (ст. 19), a соседи будут уважать его, потому что станут ожидать от него покровительства и защиты. 285 Ни один враждебный народ не нападёт и не нарушит твоего покоя в пастушеском шатре, где ты будешь жить в лоне счастия. Опыт собственной жизни научит тебя тогда, что не должно никогда терять надежды. Сия уверенность прольет в твою душу невозмущаемый мир. Ты будешь богат, знаменит и силён так, что другие народы будут искать твоей дружбы и заключать с тобою союз, чтобы ты защищал их своею силою против врагов. В таком союзе были пастушеские князья, Патриархи – Авраам и Лот с Есхолом, Авианом и Мамврием. Быт. 14:13,24 . 286 Тогда как страждущий чтитель Бога, если он раскается в своих грехах и исправится, опять сделается счастливым; наказанный злодей, не думающий о своём исправлении, тщетно будет домогаться восстановления своего прежнего благоденствия; он станет блуждать по опасным пустыням, не имея места успокоения, и его надежда, его ожидание лучшей будущности исчезнет, как дуновение уст, как восходящий пар, и он наконец впадёт в отчаяние. |
|
|
