| Вест. Евр. Опыт общественного переустройства. По поводу начинаний Бутса. Статья А. А. Исаева. Вестник Европы. 1893, февраль, стр. 689–706. Лау. Капитан армии спасения. Перев. с английского. СПБ. 1891. Неделя. Журнал. Рус. Богат. Общественные болезни и вредные средства лечения. Статья А. К. Русское Богатство. 1892, февраль, стр. 25–50. С.-П-Б. Дух. Вест. С.-Петерб. Духовный Вестник. Журнал. Сев. Вест. В трущобах Англии. Статья проф. Янжуда. Северный Вестник. 1891, январь, стр. 66–112. Церк. Вед. Церковные Ведомости. Журнал. 8 Содержание первой части: общая характеристика трущоб; три миллиона обездоленных; бездомное; безработица; на краю пропасти; порочные; преступники; дети обездоленных и можно ли помочь обездоленным. Содержание второй: грандиозное предприятие; городская колония; земледельческая колония; заморская колония; поход в трущобы; улучшения быта рабочего; способы исполнения плана; практический вывод. 9 Профессор Янжул говорит: «Лица разных мнений, разных положений выражают г. Бутсу свои симпатии и шлют деньги. Гладстон, лорд Эбердин, Английский епископ Дургемсот печатают в газетах свои открытые письма к Бутсу с заявлениями сочувствия и благих пожеланий его планам и веры в их исполнение и – большими или меньшими денежными пожертвованиями. Автор „Жизни Иисуса», архидиакон Фаррар по этому поводу говорил специальную проповедь в Вестминстерском аббатстве и пишет Бутсу письмо, напечатанное «Times’oм», в котором сообщает, что он не только с величайшим интересом познакомился с его систематическим планом покончить с массой нищеты, но что, по его мнению, никогда схема подобной величины никем не предлагалась, и что он от всей души присоединяется ко всем его предложениям и предприятиям. 76 Потом большая часть их стала отсылаться Бутсу, в главную квартиру, в его личное распоряжение. 81 Труд г. Пэрона заключает в себе пять отделов. Первый из них озаглавливается: „Салютист», второй: „Армия спасения в Англии», третий: „Армия спасения в Швейцарии и во Франции», четвертый: „Святость в Вечном», пятый: „Заключение». В конце книги находится приложение, состоящее из шести писем, адресованных к разным лицам, и – некоторых статистических данных о салютистах. |
| Большее распространение получили сокращенные версии «Большой хроники», выполненные М. П. или под его руководством. Сильное влияние на позднейшую англ. хронистику оказали «Цветы историй» (Flores historiarum), к-рые исследователи до сер. ХХ в. ошибочно приписывали некоему Матвею Вестминстерскому (жившему предположительно ок. 1300). Это сочинение охватывает период от сотворения мира до 1249 г. и представляет собой извлечения из «Большой хроники», дополненные информацией из других исторических сочинений. Наиболее ранняя рукопись (Manchester. Chetham " s Library. 6712) частично написана почерком М. П. (анналы за 1241-1249), позднее была продолжена в Сент-Олбансе (за 1250-1265) и Вестминстерском аббатстве (за 1265-1327). Ок. 1250-1253 гг. М. П. написал «Историю англов» (Historia Anglorum; известна также как «Малая история» (Historia minora)), охватывающую период от Нормандского завоевания 1066 г. до 1253 г. (в наст. время рукопись-автограф М. П. переплетена в кодексе вместе с частью «Большой хроники» - Lond. Brit. Lib. Royal. 14 C VII; 2-я пол. XIII в.; по одной из версий, эта рукопись была завершена уже после смерти М. П. и предназначалась в подарок англ. кор. Генриху III - Connolly D. K. Copying Maps by Matthew Paris: Itineraries fit for a King//The «Book» of Travels: Genre, Ethnology, and Pilgrimage, 1250-1700. Leiden, 2009. P. 159-203). Она основана гл. обр. на информации из «Большой хроники», относящейся к Англии, но также включает целый ряд дополнительных сведений. Несколько позднее (ок. 1255) М. П. написал «Сокращение хроник» (Abbreviatio chronicarum; рукопись-автограф М. П.- Lond. Brit. Lib. Cotton. Claudius. D VI), охватывающее период с 1000 по 1255 г. Возможно, не самим М. П., но под его общим руководством была проведена работа над «Хроникой, извлеченной из больших хроник» (Chronica excerpta a magnis cronicis; London - Lond. Brit. Lib. Cotton. Vitellius A XX; почерком М. П. написана лишь небольшая часть рукописи), охватывающей период с 1066 по 1246 г. Кроме того, М. П. создал краткий обзор истории Британии в форме генеалогической диаграммы (сохр. 6 различающихся между собой версий), оказавший значительное влияние на развитие в Англии в XIV-XV вв. жанра «генеалогических хроник» (см.: Laborderie. 2013). Помимо рисунков в качестве иллюстративных дополнений к «Большой хронике» и др. сочинениям М. П. использовал карты, составленные и нарисованные им самим. В его автографах сохранились карта мира, 4 карты Св. земли, 4 версии графической схемы пути из Лондона в Италию, 4 карты Британии, а также диаграммы важнейших дорог Британии и 7 англосакс. королевств. |
| (Lond. Brit. Lib. Cotton. Julius. D VI). От составленного также на латыни жизнеописания Стефана Лангтона , архиеп. Кентерберийского (1207-1228), сохранились лишь фрагменты (см.: Bolton. 2004). На англо-нормандском диалекте старофранцузского языка М. П. написал стихотворные Жития кор. Эдуарда Исповедника (основано на лат. Житии авторства Элреда из Риво (BHL, 2423); посвящено кор. Элеоноре Прованской; сохр. в иллюстрированной рукописи сер. XIII в. Cantabr. Univ. Lib. Ee III 59, написанной не в Сент-Олбансе, а в Вестминстерском аббатстве; авторство М. П. признают не все исследователи), св. Альбана (сохр. в богато иллюстрированной рукописи-автографе М. П.- Dublin. Trinity College Library. 177) и католич. св. Фомы Бекета (сохр. неск. фрагментов: Fragments d " une vie de St. Thomas de Cantorbéry. 1885; см. также: Morgan. 1988). Кроме того, возможно, сам М. П. в конце жизни сделал стихотворный перевод на старофранц. язык написанного им Жития св. Эдмунда (Vie de St. Edmond. 1929). О широком круге интересов М. П. свидетельствует составленный им иллюстрированный сборник сочинений, посвященных предсказанию судьбы («Liber Experimentarius» Бернарда Шартрского и др.; рукопись Bodl. Ashmole. 304; среди иллюстраций особый интерес представляют портреты древнегреч. авторов: Сократа, Платона, Евклида, Пифагора). М. П. приписывают некоторые рисунки в сборнике исторических и географических трактатов, составленном его другом, монахом Сент-Олбанса Иоанном Уоллингфордским (Lond. Brit. Lib. Cotton. Julius. D VII). М. П. сочинял стихи на латыни; он составил и частично переписал сборник произведений латиноязычного поэта Генриха Авраншского († не ранее 1260; см.: Vaughan. 1958. P. 258-260; Townsend, Rigg. 1987). Для взглядов М. П. как историка были характерны пессимистическая оценка современного ему общества, эсхатологические ожидания (особенно в ранний период, когда он, по-видимому, ожидал конца света в 1250), критическое отношение к королевской власти, папству, новым нищенствующим орденам, в которых он видел угрозу традиционному бенедиктинскому монашеству, английский патриотизм и уничижительные оценки других народов, особенно французов. |
| 471 Фидий (нач. V в. – ок. 432 до Р.Х.), знаменитый древнегреческий скульптор, друг Перикла, реконструировавший афинский Акрополь. Созданные им статуи богов служили образцом для всего античного искусства. 472 Пракситель (ок. 390 – ок. 330 до Р.Х.), древнегреческий скульптор, преемник Фидия, работавший также в Афинах. Ему принадлежат знаменитые статуи «Афродита Книдская», «Отдыхающий сатир» и др. 473 Пан, в древнегреческой мифологии божество стад, лесов и полей, представитель олимпийского пантеона. Родился бородатым, обросшим шерстью и с козлиными ногами. Мать его ужаснулась, но богов-олимпийцев его вид развеселил, и они назвали его Паном, что означает «понравившийся всем». Питал пристрастие к вину и увеселениям в обществе женщин, для чего подстерегал и преследовал нимф, а они боялись его: так одна из них от страха перед Паном превратилась в свирель. Он наводил ужас не только на свою мать и нимф, но и на всех смертных. В раннем христианстве Пан считался «бесом полуденным». 474 Байрон (1788–1824) дважды был в Афинах, где селился поблизости от Акрополя. Когда англичане откалывали от античных построек фрагменты скульптур и вывозили их из Афин в Британский музей вместе с древними статуями, Байрон был в числе осуждавших этот вандализм. Видевшим великолепные портреты Байрона трудно понять, почему святитель Николай называет его дегенерировавшим. Но вспомним, что в век Байрона искусство было далеко от реализма. К тому же у Байрона была особая страсть к портретной мистификации, поскольку внешность была самым слабым его местом: он был на редкость некрасив. Хромота Байрона была врожденной и всю жизнь причиняла ему много страданий не только физических, но и душевных. К невозможности передвигаться, как все люди, добавлялось другое: с самого детства «его почти уродливая полнота, необыкновенно толстое лицо и заплывшие жиром глаза вызывали смех и отчасти даже отвращение» (Александров Н.Н. Джордж Байрон/Боккаччо. Бомарше. Беранже. Байрон. Бальзак: Биогр. повествования. Челябинск, 1998. С. 291 [Жизнь замечат. людей. Биогр. б-ка Ф. Павленкова: В 39 т. Т. 26]). Байрон всю жизнь занимался своей внешностью: измерял окружность талии и боролся с ожирением с помощью голода, эпсомской соли (слабительное) и раствора опиума, каковые вместе с многолетними дикими утехами вконец подорвали его здоровье. Портреты были для него своеобразной компенсацией затраченных усилий. Но его нравственный облик был куда отвратительнее внешности: Байрон был поистине исчадием ада. В Англии, хорошо знавшей это свое «национальное достояние», не возникло не только литературного движения под названием «байронизм», но даже сколько-нибудь заметных последователей Байрона. «На родине его произведения считались нечестивыми... отцы смотрели на него чуть ли не как на антихриста и окрестили литературную школу, которую он основал, “сатанинской”. Когда останки “самого знаменитого англичанина XIX века”... прибыли в Лондон, их не пустили в Вестминстерское аббатство» (там же, с. 344–345). |
| А затем — тишина и молчание. Взгляд мистера Мердла прикован к жилетным пуговицам мистера Доррита. — Пора, — сказал мистер Мердл, разом встав с кресла, словно он только и дожидался своих ног, которые ему, наконец, подали. — Меня ждут в Сити. Вы не собираетесь выезжать, сэр? Я с удовольствием подвезу вас, куда прикажете. Мой экипаж в вашем распоряжении. Мистер Доррит вспомнил, что ему нужно повидаться со своим банкиром. Контора его банкира находится в Сити, Вот и прекрасно; мистеру Мердлу это даже по дороге. Но не задержит ли он мистера Мердла, ведь он еще без сюртука. Нет, нет, пустяки, мистер Мердл охотно подождет. Мистер Доррит вышел в соседнюю комнату, поручил себя заботам своего камердинера и через пять минут воротился во всем парадном великолепии. И мистер Мердл сказал: «Позвольте предложить вам руку, сэр!» И мистер Доррит сошел с лестницы, опираясь на руку мистера Мердла, и в отблесках сияния, исходившего от этого великого человека, прошествовал мимо толпы почитателей, теснившихся на ступенях. Потом они ехали в карете мистера Мердла в Сити; и прохожие останавливались и смотрели на них; и шляпы слетали с седых голов; и все кругом склонялось перед этим необыкновенным смертным в уничижении, какого не видывал свет — поистине нигде и никогда! Весь богомольный пыл всех воскресных посетителей Вестминстерского аббатства и собора св. Павла, взятых вместе, ничего не стоил перед этим, Мистер Доррит словно грезил наяву, восседая на триумфальной колеснице, мчавшей его к желанной и достойной цели — золотой улице Ломбардцев . Здесь мистер Мердл настоял на том, чтобы ему дойти пешком, оставив свой скромный экипаж в распоряжении мистера Доррита. И грезы последнего стали еще упоительней, когда он выходил из банка один и все взгляды, за отсутствием мистера Мердла, были обращены на него, и казалось, со всех сторон несется ему вслед: «Вот замечательный человек — друг мистера Мердла!» За обедом, совершенно случайно, собралось блестящее общество, — все люди, созданные не из глины, но из какого-то более ценного материала, пока еще неизвестного по имени, — и оно удостоило брак дочери мистера Доррита своим благословением. И с этого дня дочь мистера Доррита начала всерьез (хоть пока и заочно) свое состязание с этой женщиной; и начала так успешно, что сам мистер Доррит готов был присягнуть в случае надобности, что миссис Спарклер с колыбели была окружена роскошью и даже не подозревала о существовании в ее родном языке таких грубых слов, как «долговая тюрьма». |
| Но решимость Государя отстаивать правду Божию относительно природы монаршей власти исключила возможность сослагательного наклонения... То, чему нас сделали свидетелями в конце апреля 2011 года, было не совсем свадьбой. Состоялась торжественная PR-akцuя нового мирового порядка, называемая «Бракосочетание принца Уильяма (и девушки по имени Кейт)». Она прошла на глазах у 2 миллиардов людей. Глобальные медиа обеспечили мировому человейнику прямую трансляцию церемонии. Не только перед Британией, не перед Европой, даже не перед Западом - перед всем человечеством выставили парадный портрет глобальной знати наступившего времени. Елизавета II и ее сын, принц Чарльз, его дети Гарри и Уильям, многочисленные родственники - все они выполняют очень важную роль в проступившей структуре мирового управления. Одна из функций Виндзоров - быть приятным лицом. Они делают для глобального массового сознания существующий порядок вещей приемлемым. Пока на жителей Триполи обрушиваются бомбы, телезрители во всем мире умиленно смотрят на перемещения роскошного ландо с новобрачными и застекленной кареты с обожаемой королевой. Одно дело, временный темнокожий «фронтмен» по имени Обама, другое - незыблемая династия, проводящая венчание в Вестминстерском аббатстве. Событие освящено авторитетом архиепископа Кентерберийского. А тот, торжественно благословляя будущего короля, даже называет имя Христа и вспоминает Святую Троицу. СМИ следят за каждым шагом старенькой королевы, ее сына и внуков. О ней снимают мастерские художественные фильмы, получающие «Оскара» и всемирную аудиторию. Едет ли Уильям воевать в Афганистан, проказничает ли младшенький Гарри - об этом трубадурят новостные каналы. Результат впечатляет - королеву, Чарльза и наследных принцев искренне любят во всем мире. По существу развернута целая индустрия, цель которой постоянное воспроизводство «звездности» британской монаршей фамилии. Читатель должен понять, что автор не испытывает к ее членам, как к людям никакой ненависти. По-своему эти консервативные аристократы могут быть чем-то и симпатичны. |
| Террористическую атаку в Париже осудили Совет Безопасности ООН в своей резолюции, лидеры крупнейших мировых держав, но только не НАТО. Так было и после терактов в Ницце в 2016-м, в том же году в Брюсселе, в подземке бельгийской столицы, и в ее аэропорту, в каких-то полутора-двух километрах от штаб-квартиры альянса, в Берлине, где фура с полуприцепом въехала на заполненную людьми территорию рождественского базара в центре немецкой столицы, передавив десять и покалечив полсотни человек, а еще летом нынешнего года в Лондоне, где фургон с исламистами наехал на прогуливающихся по мосту над Темзой, напротив Биг-Бена и Вестминстерского аббатства. Перечислять можно долго. Только за последние семь лет в Европе, в странах, входящих в Североатлантический альянс, произошло более 40 террористических актов с гибелью ни в чем не повинных людей. И ни разу НАТО, которое не однажды заявляло, что борьба с терроризмом занимает важнейшее место в его повестке дня, и даже назвало его «основной угрозой Североатлантическому союзу в ближайшие 10-15 лет», не предприняло никаких действенных мер для предотвращения подобных трагических происшествий, не сделало никаких серьезных выводов из них, ничем конкретным не помогло странам - членам организации. Единственное, на что сподобился генсек альянса Йенс Столтенберг, - это выражение соболезнования и сочувствия руководству и населению государств, пострадавших от рук исламистов. Впрочем, был случай, когда после атаки террористов на одну из стран альянса в НАТО, сославшись на 5-ю статью Вашингтонского договора, оказали помощь своему участнику - Соединенным Штатам. Это было после 11 сентября 2001 года, когда в Брюсселе приняли решение направить контингенты альянса и их партнеров на борьбу с боевиками «Аль-Каиды» и «Талибана» (обе организации запрещены в РФ) в Афганистан. Четырнадцать лет, проведенных 50-тысячной группировкой войск из 48 стран, не считая такого же количества солдат и офицеров США, в Афганистане, так и не привели к победе над террористами, не подорвали их баз снабжения и формирования, не разрушили финансовой основы радикалов - производства и распространения наркотиков. Брюссель вынужден был вывести свой основной контингент из этой азиатской страны, как говорится, несолоно хлебавши, отправив в Европу и США 3,5 тыс. цинковых гробов с «грузом 200», не считая стотысячных потерь среди бойцов частных военных и охранных компаний, и оставил после себя память о нескольких тысячах жертв среди мирного населения, погибших от ошибочных авиаударов - в первую очередь американских ВВС. |
| Тем временем мистер Снейт стал изо всех сил рекламировать отца Брауна: отсылал в свою газету на Средний Запад громкие и многословные панегирики, фотографировал несчастного миссионера, что называется, в неофициальной обстановке и помещал эти фотографии в увеличенном виде на страницах толстых воскресных американских газет. Высказывания священника он преподносил миру как «откровения преподобного отца из Южной Америки», и не будь американская публика столь восприимчива и падка на впечатления, отец Браун очень скоро ей бы наскучил. Священник, однако, стал получать очень выгодные и трогательные предложения прочесть в Соединенных Штатах курс лекций, а когда он отказывался, его с почтительным недоумением уговаривали приехать на еще более выгодных условиях. По инициативе мистера Снейта про отца Брауна начали сочинять детективные истории в духе Шерлока Холмса, и к герою этих историй стали обращаться за помощью и поддержкой. С этой минуты бедный священник хотел только одного — чтобы его оставили в покое. И тогда мистер Снейт стал подумывать о том, не пора ли отцу Брауну последовать примеру друга доктора Уотсона и не исчезнуть на время, бросившись, как знаменитый сыщик, со скалы. Священник, со своей стороны, был готов на все, лишь бы истории о нем хотя бы на время прекратились. Ответы на письма, нескончаемым потоком шедшие из Соединенных Штатов, с каждым разом становились все короче, а когда отец Браун писал последнее письмо, он то и дело тяжко вздыхал. Было бы странно, если бы невиданный ажиотаж, поднявшийся на севере, не дошел до южного городка, где отец Браун рассчитывал пожить в тишине и покое. Англичане и американцы, составлявшие значительную часть населения этой южноамериканской страны, преисполнились гордостью от того, что в непосредственной близости от них живет столь знаменитая личность. Американские туристы, из тех, что с ликующими возгласами рвутся в Вестминстерское аббатство, рвались к отцу Брауну. Дай им волю, и они бы пустили к нему, словно к только что открывшемуся памятнику, экскурсионные поезда его имени, до отказа набитые любителями достопримечательностей. Больше всего ему доставалось от энергичных и честолюбивых коммерсантов и лавочников, которые требовали, чтобы он покупал и расхваливал их товар. И даже если на рекомендации священника рассчитывать не приходилось, они продолжали засыпать его письмами в надежде на автограф. А поскольку человек он был безотказный, они делали с ним все, что хотели. Когда же отец Браун по просьбе франкфуртского виноторговца Экштейна набросал на бумаге несколько незначащих слов, он и не подозревал, чем это чревато. |
| Мы были в Вестминстере. Марта повернула нам навстречу, и мы, пропустив ее, снова пошли следом за ней; шумные и залитые светом центральные улицы она покинула у Вестминстерского аббатства. Теперь, когда ей не мешали людские потоки, направлявшиеся к мосту и от моста, она шла так быстро, что вырвалась далеко вперед, и мы ее снова нагнали в узкой прибрежной уличке неподалеку от Милбэнк. В этот момент она перешла улицу и, по-видимому заслышав за собой шаги, не оглядываясь, пошла еще быстрей. Мерцание реки, открывшейся мне сквозь мрачную подворотню, где приютились на ночь несколько повозок, казалось, заставило меня замедлить шаги. Молча я коснулся плеча моего спутника, и мы продолжали идти по той же стороне, стараясь держаться в тени домов, но как можно ближе к ней. В конце этой улички в те времена находилось, да и теперь находится, небольшое разрушенное деревянное строение; должно быть, когда-то это был домик паромщиков. Стоит оно как раз там, где улица кончается и переходит в дорогу, идущую между домами и рекой. Дойдя до этого места и увидев реку, она остановилась, словно именно сюда шла. Затем медленно двинулась по берегу, не отрывая глаз от воды. Все время я полагал, что она направляется к какому-нибудь дому. У меня была смутная надежда, что этот дом наведет нас на след пропавшей девушки. Но, увидев сквозь подворотню реку, я инстинктивно понял, что эта женщина дальше не пойдет. В этот поздний час местность была угрюма – мрачная, грустная, безлюдная, как и все окрестности Лондона. Не было ни верфей, ни домов на печальной дороге по соседству с огромной хмурой тюрьмой. Канавы, полные грязи, подступали к тюремным стенам. На заболоченной земле буйно разрослась трава и сорняки. По одну сторону гнили остовы домов, не в добрый час начатых, да так и не достроенных. По другую – громоздились ржавые железные чудища: паровые котлы, колеса, коленчатые валы, трубы, горны, весла, якоря, водолазные колокола, крылья ветряных мельниц и бог весть какие еще странные предметы; здесь собрал их какой-то спекулятор, и в ненастную погоду, погружаясь в землю от собственной тяжести, они, казалось, безуспешно старались спрятаться под слоем пыли и грязи. Шум и сверкающие огни фабрик на другом берегу вторгались в ночной покой, и спокойны оставались лишь тяжелые столбы дыма, поднимавшиеся над фабричными трубами. Траншеи, полные ила, и илистые насыпи, извивавшиеся меж старых деревянных сваи, покрытых, словно зеленой щетиной, отвратительным мхом и обрывками прошлогодних рукописных объявлений, суливших награду тому, кто притянет к берегу приносимых прибоем утопленников, – эти траншеи и насыпи вели к самой воде. Говорили, будто где-то здесь во времена великой чумы зарывали трупы умерших, и эта молва наложила, казалось, страшный отпечаток на всю округу. Скорее, впрочем, похоже было на то, что вся местность постепенно превратилась в кошмарное видение, возникшее из испарений оскверненной реки. |
| Из дальней, темнеющей залы донесся высокий чистый голос Энид Уимпол: Мы пыль под твоей колесницей, Мы ржавчина шпаги твоей. – Вы знаете, кто мы? – спросила Джоан Брет. – Мы – гарем. – Что вы! – в большом волнении вскричала младшая из сестер. – Лорд Айвивуд никогда… – Конечно, – сказала Джоан. – До сих пор. В будущем я не так уверена. Я никак его не пойму, и никто не поймет его, но, поверьте, здесь такой дух. Комната дышит многоженством, как запахом этих лилий. – Джоан! – вскричала леди Энид, входя взволнованно и тихо, как воспитанный призрак. – Ты совсем бледная. Джоан не ответила ей и упорно продолжала: – Мы знаем о нем одно, – он верит в постепенные изменения. Он называет это эволюцией, относительностью, развитием идеи. Откуда вам известно, что он не движется к гарему, приучая нас жить вот так, чтобы мы меньше удивились, когда, – она вздрогнула, – дойдет до дела? Чем это страшнее других его дел, этих сипаев и Мисисры в Вестминстерском аббатстве, и уничтожения кабаков? Я не хочу ждать и меняться. Я не хочу развиваться. Я не хочу превращаться во что-то другое, не в себя. Я уйду отсюда, а если меня не пустят, я закричу, как кричала бы в притоне. Она побежала в башню, стремясь к одиночеству. Когда она пробегала мимо астрономических обоев, Энид увидела, что она бьет по ним кулаком. В башне с ней случились странные вещи. Ей надо было подумать, как ответить Филипу, когда он вернется из Лондона. Рассказывать это леди Айвивуд было бы так же немилосердно и бесполезно, как описывать ребенку китайские пытки. Вечер был спокойный, бледно-серый, и с этой стороны Айвивудова дома царила тишина; но леди Джоан с удивлением услышала, что раздумья ее прерывает какой-то шелест, шум, шорох в серо-лиловых зарослях. Потом опять стало тихо; потом тишину сломили зычный голос в темной дали и нежные звуки лютни или виолы: Леди, луч предпоследний сгорает дотла; Леди, лучше исчезнуть, коль честь умерла; Вы роняли перчатку, как вызов, – о рыцарский пыл! — Когда молод я был; И не считался за уют покой заглохнувших запруд В твоих угодьях, Айвивуд, когда я молод был. Леди, падают звезды, как прочно ни виснь; Леди, лучше – не жить, если главное – жизнь; Эти мелкие звезды собою венчали эфир, Когда молод был мир; Пусть для небес звезда мала, любовь не маленькой была В твоих просторах, Айвивуд, когда был молод мир. |
|
|
