| «Васяй!» вãç (bãçjame) кричать. Не имеет ли связи с этим корнем следующий охотничий обычай, теперь уже забытый? В Семик день охотники выезжали в поле и становились в ряд перед рощей. Ловчий кричал васяй! и доезжачий с выжлятниками начинали порскать, подвигаясь к роще; впрочем, в этот день поля не брали. До Семика же дня не порскали потому, что поле предполагалось всегда на красного зверя, и охотники равнялись молча или на свисток Ватага, ват (ватати) соединять, собирать Вдова, видавã вдова. Л. vidua Вёдро, индра название божества неба. Корень этого слова неизвестен, но по словам ина – солнце, инду – месяц, по сходству многих мифологических имён Санскр. и Слав., и по тому ходу мысли, которым создано выражение Л. sub Dio, предполагаю отзвук имени Индра в нашем вёдро Вести, воз и его выводные, вага в повозке: ван (ванати) – нести, перевозить. Из Санскр. ван составлено вана – узда: не также ли возжи (вожжи) от возить? Вергать (от-, из-, низ-), в (варати) бросить, кинуть, оставить Веревка, варãта, варãтака верёвка. Корень, бесспорно, один и тот же. Вспомним тождество слов вертеть и воротить Вертеть, воротить, вращать, вт (вартати и bapmajamu) в сложных, особенно с ви и пари, вертеть и вертеться Верх, варн быть превосходным. Это же слово пишется барн и объясняет Нем. Berg, наш брег. Гора и брег в летописях однозначны. Горная, и береговая дорога употребляется и в наше время как слова однозначные Весна, ушна тепло, особенно в отношении к временам года деревня вас, (васати) обитать жилище виç, (виçати) жить, обитать.В слове виçа – волокно растения, – и других видно сродство с нашим висеть; а в словах виçãла – великий, знаменитый, виçãлакула – высокородный, сродство с Р. высь.То же видно в виçешита – превосходный, виçеша – превосходство (высота).Его разлагают лексикографы на ви и ç иш : действительно же разлагается это слово на виçа и ша, суффикс обыкновенный и соответствующей нашему та. Явно, что Санскр. утратил смысл корня, сохранив выводные формы из него. Виш – проникать, вис – испускать, бросать. Эти два корня в выводных совпадают с предыдущим и с вичч – двигаться, приближаться, сиять. Так объясняется совпадение слов Вишну и Русское Вышний |
| Дело в том, что медведь имеет характерную особенность: наступив на что-нибудь острое, он не догадывается отскочить в сторону. Он «сражается» на месте... Потеря крови огромная. Лапы превращаются в какое-то рваное месиво... Кровавая каша, одним словом. Жуть. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из современных охотников признался, что когда-либо убивал медведя таким страшным способом 97 . Не хочется думать, что наши предки допускали такое. Скорее всего, способы охоты и устройство ловушек были таковы, что зверь не попадал человеку искалеченным. И думается так не только потому, что в людях предполагаешь всегда лучшее. Варварство на охоте ещё и невыгодно, неразумно. Не по-хозяйски это – добыть дикое животное уже умирающим. Гораздо удобнее, рациональнее, наконец, поймать его так, чтобы оно ещё могло жить; ждать того часа, когда его мясо станет действительно необходимо людям 98 . Если это было действительно так, то более удобных ловушек, чем ловчие ямы или петли, придумать трудно. Ямы по своей конструкции просты и за последние столетия не менялись. Похоже, что они те же, что были и в палеолите. Ловушки с петлями очень разнообразны. Какие из них можно отнести к наидревнейшим, сказать трудно. Но надёжность «работы» ловчих петель так велика, а дичь, на которую они ставятся, так разнообразна, что в каменном веке такие конструкции не могли не знать и не использовать. В современной же охоте чего только не применяют. На рисунках показаны только две ловушки: самая простая (рис. 21) и самая экзотическая (рис. 22). Рис. 21. Ловушка-петля В самой примитивной (с петлёй) главным элементом остаётся, наверное, знакомый нам «замок». Толстый конец похожей на удилище длинной жердины ещё чем-нибудь утяжеляют. А когда рогулька опоры расположена высоко от земли, то пойманная дичь будет даже опрокинута. Если верёвка прочная, то это очень надёжный способ охоты. Говорят (хотя сам я этого никогда не видел), на медведя, особенно на молодого и «любознательного», можно охотиться ещё и так... В ствол толстого дерева, в трещину, забивают колышек. Причём заколачивают его так, чтобы он защемлял прочную верёвку с широкой петлёй на конце, не давая ей двигаться. К колышку привязывают приманку. Петлю расстилают на земле, а противоположный конец веревки перекидывают через ветку повыше и привязывают какой-нибудь тяжёлый, тяжелее медведя, груз. |
| Одна впилась в его щёки острыми когтями и ободрала ему кожу. Взбешённый Груздев вскочил на ноги, откуда сила взялась, — верёвка, связывавшая ему руки, оборвалась, и бешеная ведьма вверх ногами полетела вниз по лестницам аульной улицы. Груздев остервенел, он кинулся на других, крича во всё горло: — Убей, а не мучь! Прибежал Гассан, выгнал баб и запер саклю, где был Степан. Теперь аульные старухи приходили клясть его в окна, но он уже не обращал на них внимания или отругивался по-своему. Когда он жаловался на цепь, Гассан ему говорил: — Ты не должен оскорбляться этим: если бы ты был женщиною или рабом, мы бы тебе предоставили свободу, а вольного человека можно удержать в плену только железом. Потом, впрочем, к нему привыкли и сняли с него цепь. Точно оправдывая мнение горца, он попробовал было уйти, его поймали. Надрезали ему пятку, положили в рану рубленного конского волоса и забили ноги в колодки. Когда надрезы зажили, колодки сняли, но Груздев мог уже двигаться только на носках. Через год ему уже совсем вылечили ноги; он стал работать на хозяина, философски решив, что так значит тому и быть, а придётся ему век свековать в этом горном ауле у азиатов… Он даже подружился с Селтанет, приносившей ему по вечерам чашку с хинкалом и другую с чесночным соусом. Он пел ей русские песни, а оставаясь один, случалось, даже плакал, вспоминая далёкое село на Оке, ракиты, поросшие вокруг и старую избу с завалинкой, на которой сидит теперь его одряхлевший отец и ждёт не дождётся весточки о сыне. Сегодня после ссоры на джамаате ему было особенно тяжко. Он вышел из своей лачуги и между камнями сел над обрывом в бездну, где гремел и бесился поток. Ветерком веяло с севера. С родимой стороны тянуло, и старому солдату чудилось, что пахнет спеющею озимью, тяжело осевшими к земле хлевами равнинного села. Степан Груздев вздохнул и проговорил про себя: «Эх, ты доля долюшка!» Отовсюду веяло дикою мощью. Вон в чаще движется какая-то точка. Степан уже привык к далёким расстояниям, он различил серого чеченского коня, всадника в мохнатой бурке и бурой папахе. |
| Подоспевшая шлюпка, наполненная сынами Страны восходящего солнца, преградила путь. Деваться некуда. Японцы ловко закинули Витьку на борт. Лопоча на своём странном наречии, повезли на корабль. Витёк, тупо пялясь на отдаляющуюся мину, пытался переварить ситуацию. Гибель тральщика, всех товарищей, невероятная встреча с миной, а теперь японский плен! А ведь ещё вчера Витька помогал сослуживцам на палубе корабля. «Главное – не падать духом. Если жив – есть надежда. Я сильный, всё зависит от меня» Кроме этих заклинаний, ничего другого не осталось. Вот только самовнушение не очень помогало. Верёвка жмёт связанные накрепко Витькины руки. С разодранной тельняшки падают капли. Босые ноги чувствуют все неровности палубы. Довольный узкоглазый командир со следом ожога на подбородке резким голосом отдаёт распоряжения. Быстрый обыск, и Витёк лишается брючного ремешка. Ненайденная булавка, подаренная Костей Куртеевым, по-прежнему за подкладкой брюк, но с таким оружием много не навоюешь! Новый окрик главного, и низкорослый угреватый матросик, прибежав с котелком воды, поит измождённого советского моряка. Короткая пулемётная очередь, вздыбив волну немного позади мины, заставляет оторваться от питья. – Да неисправная она, не взорвётся! – вырывается у Витьки. Ещё очередь. Точное попадание – и водяной столб взлетает до небес. Над морем разносится оглушительный грохот. Остолбеневший Витёк часто моргает. Все смотрят на место взрыва, откуда по глади океана кругами расходятся волны. Выпавший из рук японца котелок катится за борт. Вот так «не взорвётся»! Особо не церемонясь, затолкали Витьку в какую-то тёмную каморку в нижней части корабля, хорошо хоть руки развязали. «Куда же я попал? Кораблик странный какой-то, поменьше нашего тральщика будет, но видно – более скоростной. Не военное судно, но оружием набито под завязку. Браконьеры? Пираты? Шут их разберёт! Скорее всего, корабль-шпион. Нужно попробовать выяснить!» Через четверть часа зашёл тот самый главарь с ожогом, с ним ещё трое. Началось что-то типа допроса. Начальник резким голосом с угрожающими интонациями изрекал какую-то тарабарщину. Один из сопровождающих пытался переводить, что-то мямля, чуть ли не ласково, по-русски. В другое время этот контраст, наверное, вызвал бы улыбку, но сейчас точно не до смеха. Витька «включил дурачка», что-то отвечая невпопад. Пару раз переспросил, делая вид, что не чухает. В общем, растолковал лишь, что он советский моряк с затонувшего судна, очень хочет есть и пить. А что за судно, куда шло, где затонуло – «моя-твоя не понимай». Наконец японцы отстали. Решили, видать, основательный допрос отложить. |
| Несколько мгновений Донал и Арктура неподвижно стояли, вбирая в себя необыкновенную прелесть вечера, а потом одновременно повернулись друг к другу. — Посмотрите, какое сегодня небо, миледи! — сказал Донал. — Правда, кажется, что рядом с такой красотой не должно быть ни жутких снов, ни зловещих тайн? Не вяжется это всё с пустыми запертыми комнатами, где прячется зло! Небеса вещают о милостивом Творце и щедром Дарителе, а замок шепчет нам о завистливой себялюбивой алчности. Она ведь всегда тут как тут, когда людям есть что скрывать. — Может, там и нет ничего такого, — возразила Арктура, с беспокойством думая о своём доме. — Может, и нет, — задумчиво отозвался Донал. — Но если потерянная комната всё–таки существует, будьте уверены: в ней непременно откроется какое–нибудь злодеяние или грех, пусть мы даже и следа от него не найдём. — Я не буду бояться, — тихо, но решительно сказала Арктура, словно говоря сама с собой. — Это всё сны. Мне всегда после них так плохо. Утром я вся дрожу, как будто всю ночь на меня давила какая–то нехорошая сила. Донал посмотрел на неё. Какой худенькой и прозрачной она показалась ему в последних лучах заходящего солнца! Ему стало не по себе от мысли, что однажды они с Дейви могут остаться в замке совсем одни, и в его огромных угрюмых стенах уже не будет этой живой, светлой и хрупкой прелести. Нет, лучше об этом не думать. Как же сильно эта несчастная мисс Кармайкл, должно быть, разбередила ей душу! Может ли человек жить на свете, если во имя веры сокрушается его заветная надежда на Творца? Если в ответ на жажду по живому Богу ему предлагают думать только о том, как вернее избежать адского пламени? Но ведь нам нужны не Небеса, а Сам Бог! Нам нужно, чтобы Он действительно наделил нас Своей праведностью, а не только объявил нас невиновными. Нам нужно, чтобы нас простили и помиловали, а не просто отпустили без наказания; чтобы нас любили, наконец, — а не просто терпели ради Другого, даже если этот Другой прекраснее всех на свете! Они отвернулись от закатных лучей и направились к дымовым трубам, величественно вздымающимся вверх. Донал снова приставил стремянку к трубе, привязал часовую гирю к концу верёвки, опустил её внутрь, с некоторым усилием протолкнул между натянутыми струнами и начал медленно и осторожно разматывать верёвку. Гиря свободно заскользила вниз. Вскоре верёвка кончилась, но их маленький груз так и не достал до дна. |
| — Вы можете сбегать и принести ещё веревки? — с живостью спросила Арктура. — А вы не побоитесь остаться тут одна? — ответил Донал. — Нет, если вы недолго. — Я мигом, — откликнулся Донал, передал ей конец верёвки и скрылся. И действительно Арктура даже не успела почувствовать одиночества широкой крыши, а он уже прибежал назад, пыхтя и отдуваясь. Он привязал к оставшемуся концу новый моток и снова стал спускать груз всё ниже и ниже. Он уже начал побаиваться, что верёвки опять не хватит, как вдруг гиря явно легла на что–то твёрдое и остановилась. — Жаль, что на нашей гире нет глаз, — вздохнула Арктура. — Наподобие тех, что у улитки на конце рожек. — Надо было смазать её чем–нибудь жирным, — запоздало сказал Донал. — Знаете, как моряки смазывают кусок свинца, чтобы посмотреть, какое внизу дно. Тогда можно было бы посмотреть, нет ли в том камине сажи. Ну что ж, дальше наш груз не опускается. Давайте пометим, на каком месте остановилась верёвка, а тогда уж можно и обратно её поднимать. Для верности он снова подёргал за верёвку, но гиря сидела прочно и не думала соскальзывать ниже, так что Доналу ничего не оставалось, как подтянуть её наверх. — Теперь нам нужно заметить высоту трубы над парапетом, — сказал он, — а потом я снова спущу гирю по внешней стене с самой крыши. Где она остановится, на том этаже и надо искать… А–а, так я и думал, — проговорил он, глядя вслед гире. — Труба спускается только до второго этажа… Нет, всё–таки немного ниже… В любом случае, миледи, нужный нам камин — если это, конечно, камин, — надо искать где–то посередине дома и, скорее всего, на втором этаже. Отсюда сверху плохо видно, где там гиря остановилась, да и окон нет, чтобы поточнее заметить. Вы не представляете, что это может быть за место? — Нет, — покачала головой Арктура. — Но я могу свободно зайти в каждую комнату на втором этаже, и никто ничего не заметит. — Тогда я снова спущу гирю в трубу и оставлю её внизу, чтобы вы её увидели. Но если вы её найдёте, придётся нам искать потайную комнату как–то иначе. |
| Пока она говорила, мальчик вытащил из кармана ножик и быстро перерезал верёвки – даже слишком быстро, ибо король так окоченел и онемел от холода, что рухнул на четвереньки, как только лопнула последняя верёвка. Он не смог подняться, пока не растёр как следует ноги. – Вот, – сказала девочка. – Ведь это вы появились перед нами той ночью, когда мы все ужинали? Около недели назад. – Около недели, прекрасная девица? – удивился Тириан. – Сон привёл меня в ваш мир всего десять минут тому назад. – Обычная неразбериха со временем! – произнёс мальчик. – Теперь я вспоминаю, – сказал Тириан. – Об этом тоже говорилось во многих историях. Время в вашей удивительной стране течёт иначе, чем у нас. Но раз мы заговорили о времени, самое время уходить отсюда, ибо враги мои близко. Пойдёте ли вы со мной? – Конечно, – сказала девочка. – Ведь мы здесь, чтобы вам помогать. Тириан поднялся на ноги и быстро повёл их вниз по склону холма, на юг, подальше от хлева. Он не знал точно, куда идёт, но хотел поскорее выйти на каменистое плато, где бы не оставалось следов, а затем пересечь воду, чтобы их нельзя было учуять. Почти час они карабкались по скалам и переходили вброд ручьи, и, конечно, было не до разговоров. Тириан украдкой разглядывал своих спутников. Он не мог поверить, что идёт с созданиями из другого мира: древние сказания становились реальными… Теперь могло случиться всё что угодно. – Итак, – сказал Тириан, когда они достигли небольшой лощины, полого спускавшейся перед ними среди молодых ясеней, – мы достаточно далеко от этих негодяев и можем идти помедленней. Солнце встало, на каждой ветке сверкали капли росы, пели птицы. – Как насчёт чего-нибудь стрескать? Это я про вас, государь, мы-то позавтракали, – сказал мальчик. Тириан не понял, что значит «стрескать», но, когда мальчик открыл набитый ранец, который нёс с собой, и вытащил замасленный сплющенный пакет, всё стало ясно. Король страшно изголодался, хотя совсем не думал об этом. В пакете были два сандвича с крутыми яйцами, два сандвича с сыром и два сандвича с чем-то вроде мармелада, и король бы непременно расспросил, что это, если б не был так голоден, – ведь такого в Нарнии никто не пробовал. Они достигли устья лощины, когда король доедал последний сандвич. Здесь, под мшистым обрывом, бил родничок. Все трое попили и сполоснули разгорячённые лица. |
| Аэропланы огромные всё время летают над нашим домом, треск их не французский, не слышанный нами доселе. Летают как-то особенно внушительно и низко, а после их полёта поднимаются с крыши стаи птиц, недоумевающие, что это за чудища рассекают воздух, и зачем им надо внедряться в область, испокон времён принадлежащую пернатым. Воробьи с особой жадностью теперь набрасываются на крошки хлеба, которые я бросаю на подоконник: кроме нас, ведь, на нашем дворе никого не осталось. Главное событие парижской жизни, однако – не распоряжения новой власти, а массовое, беспрерывное возвращение бежавших парижан. Оно обозначилось не сразу. Автомобили с матрасами стали появляться только с третьего дня. Они ехали медленно, большая часть их была не в полной исправности, и их было сравнительно мало. Преобладали велосипедисты и пешеходы, те, кто не успел далеко уйти. Число машин стало увеличиваться с каждым днём. С пятого и шестого дня шли более дальние и гораздо более пострадавшие. Вид их был ужасен. Если бы я стала описывать их с первого дня их возвращения, то у меня не хватило бы красок на последние дни. Тогда они мне казались дошедшими до последней точки утомления, но их нельзя было сравнить с теми, кто появился позднее. Я видела тележку, нагруженную скарбом с тремя матрасами, покрытыми как бы ледяной коркой от растаявшего сахара. Женщина шла в разных башмаках, маленькая босая девочка держалась за её юбку. Вчера долго около нашего дома стояла лошадь с настолько понурой головой, что я её приняла за ослика. Нога её была перевязана, вокруг шеи была обмотана верёвка, привязанная к низенькой детской колясочке, полной какого-то тряпья. Женщина и мальчик гладили и целовали эту лошадь. Если они внешне не плакали, то рыдали, вероятно, их сердца. Потом они двинулись на улицу «Круа Нивер», их спасительница едва переступала. Володя видел в 19 аррондисмане два огромных камиона, привезённых немцами. Там сидели сотни детей и несколько женщин. Вернувшиеся утверждают, что дороги усеяны свежими могилами, что умирали младенцы от голода, так как не только молока, но и воды нигде не могли достать. |
| Старец исповедался нам однажды: Когда я был молодым монахом в священной обители ..., на бдении, в то время как я выполнял послушание церковника, в ту ночь, в момент, в который иерей обители совершал божественную проскомидию, увидел я наяву на святом дискосе очень маленького ягнёнка. Когда иерей говорил молитву проскомидии и прободал одновременно святым копием, он бился и трепетал от боли. Хотя и из другого события было видно, что Бог хотел, дабы я стал иереем, но я уже и в алтарь не осмеливался входить, размышляя об ужасном таинстве, которое смотрением Божием там совершается. Старец после этого случая изгнал из своей чистой души всякий след помышления о священстве. Даже не хотел открыть другим действительную причину, решив, что он на войне, будучи радистом, извещая штаб о посылке подкрепления, стал причиной убийства многих. Конечно, и этот факт для тонкой души Старца составлял истинное препятствие, и он не говорил неправду, выставляя его как причину. Требуется большой толчок вначале! – В армии у нас была и «баня»: глубокая яма, полная грязной воды. Над ней, с горизонтального железного стержня свисала верёвка. Солдат заставляли браться за её конец, разбегаться и перепрыгивать на другую сторону. Нужно было вначале приложить усилие и сделать толчок, чтобы пролететь над ямой. Многие, не достаточно разбежавшись, не могли перепрыгнуть на ту сторону и, покачавшись немного, оставались висеть прямо над ямой. Приходил тогда обучающий и «охаживал» их ремнём. Так и мы, монахи, если не приложим внимание вначале, если не сделаем большой толчок, то не достигнем другой стороны и, таким образом, будем ни монахами, ни мирскими, но запутавшимися человеками. И Бог скажет нам в день Суда: «С кем тебя помещу? С монахами или с мирскими? Ты ни то ни сё». Бог не спросит кого-либо из нас, почему мы не стали монахами, или почему не женились, но за то спросит, делали ли мы правильно то, что хотели, и кем стали. Если ты монах, стал ли ты правильным монахом, или стал правильным семьянином, или правильным врачом, или кем бы то ни было другим? Т.е. освятили ли мы то, кем стали? Похожи на часы, которые постоянно делают тик-так |
| – Деда, часто бабушка тебя так гоняет? – Машенька? Забывает иногда… Для нас старается. Сейчас вот блинов напечёт… Когда они вернулись домой во второй раз, бабушка уже не таким командирским голосом виновато попросила: – Простите меня, масло растительное кончилось… Костик рассердился на бабушку. Посмотрел на деда: он тоже рассердился? Но дед ласково улыбнулся: – Не печалься, Машенька, будет тебе масло! В третий раз Костик с дедом не пошёл: устал. Про деда подумал только: «Вот это терпение!» Костик остался хозяйничать с бабушкой. Баба Маша ловко передвигалась по дому в инвалидной коляске. Пришли на кухню, там было солнечно и уютно, на стенах висели пучки душистых трав, дедушкины лекарственные сборы. Бабушка замесила тесто, поставила чайник. Костик пошёл на балкон за банкой земляничного варенья и чуть не запнулся о верёвку: – Бабушка, это чего у вас тут за верёвки такие? Бабушка засмеялась: – А ты пойди, посмотри! Костик исследовал начало и конец верёвки и понял, что начало её у кровати бабушки в спальне, а конец – в гостиной – у дивана деда. Причём верёвка у деда заканчивалась деревянной колотушкой, привязанной к кастрюле таким образом, что когда за верёвку дёргали, колотушка стучала о кастрюлю. И стучала довольно громко. – Это что за будильник такой? Бабушка улыбнулась: – Да вот дед за меня переживает очень. Вдруг мне ночью плохо станет или пить захочу. А слышит он уже плохо. Вот и придумал, чтобы я его могла позвать в любое время. – А ты его часто будишь? Бабушка вздохнула виновато: – Да раз пять за ночь бужу… Болею я, Костенька… – А он не ругается? – Нет. Твой дед – стойкий оловянный солдатик… Если бы не он… Знаешь, меня тут прихватило так сильно… Скорую вызвали… Температура сорок, подозрение на пневмонию. В больницу на ночь не поехала, думаю, посмотрю, как утром будет. Так дед твой всю ночь не спал – молился за меня. Я проснусь, а он на коленях у икон. И лампадка горит. Забудусь, снова проснусь – он всё молится. – Всю ночь? – Всю. Утром терапевт пришёл, а у меня температуры уже нет. Только слабость осталась. Врач плечами пожал и ушёл. Дед меня травами отпаивал, даже без антибиотиков обошлись… |
|
|
