| В начале фильма главный герой ищет в лавке хороший этрог (плод вроде лимона), так как он входит в набор из четырех растений, необходимых для праздника Суккот (известного нам как праздник кущей). Этот набор называется лулаб, и отец Георгий упоминает его в своей лекции. Входят в него также мирт, пальма и… верба! Ветки ивы, растущей у воды, символизируют просьбу о дожде, о «благорастворении воздухов». Может быть, верба в православной традиции – это не просто замена пальм, а действительно растение, ветками которого встречали Господа, наряду с пальмовыми? Также слова «Осанна, благословен Грядый во имя Господне», которые для нас ассоциируются со входом Господним в Иерусалим – это цитаты из 117-го псалма, звучащего рефреном во время праздника Суккот. Отец Георгий делает вывод, что событие, которое принято относить к воскресенью за неделю до Пасхи, на самом деле произошло раньше – во время праздника кущей, осенью! Соответственно, все, что было дальше, до Великой Пятницы, случилось не за четыре дня, а за полгода. Я не знаю, прав ли отец Георгий в этом смелом предположении, но мне кажется, что лекция заслуживает внимания – пусть каждый сделает свои выводы. Много говорится о свидетельской роли апостолов, об их бережности к каждой мельчайшей детали, которая создает атмосферу, подчеркивает реальность евангельского повествования. Например, три из четырех евангелистов подробно, но каждый по-своему, рассказывают о том, как искали и отвязывали молодого осла для въезда в Иерусалим. В заключение отец Георгий объясняет, почему не приняли Христа фарисеи. Соблюдение ритуалов для них важнее доброго отношения к людям, которое проповедует Христос. Выстроить систему запретов и позволений гораздо удобнее, чем творить волю Живого Бога и любить своих ближних, часто таких неудобных. Поэтому фарисейство не ушло в прошлое и проявлялось в истории. Думаю, оно есть в каждом из нас, и это то, что мы должны преодолеть, чтобы не погас наш внутренний огонь, чтобы не наступила вновь духовная зима. Поделиться в соцсетях Подписаться на свежие материалы Предания — Фонд учрежден в 2009 году для сбора средств и помощи нуждающимся. © 2008-2022 Благотворительный фонд «Предание». 115162, Россия, г. Москва, улица Шухова, д. 17, корп. 2. Учётный номер в реестре НКО Распространение материалов сайта в печатных изданиях и интернет-ресурсах возможна только в рамках Пользовательского соглашения |
| Вербная суббота завтра, а Михал Иваныч не везет вербу и не везет. Горкин ахает, хлопает себя по бокам, — «да ну-ка он заболел в лесу... старосты мы церковные, как — без вербы?!» Бывало, в четверг еще привозил, а вот и пятница, — и нет вербы! В овражке уж не угряз ли со старухой, лошаденка старенькая у них, а дороги поплыли, места глухие. Отец верхового на зорьке еще послал, и тот что-то позапропал, а человек надежный. Антон Кудрявый водочкой балуется не шибко. Горкин уж порешил на Красную площадь после обеда ехать, у мужиков вербу закупать. Ни в кои-то веки не было, срам какой. да и верба та — наша разве! Перед самым обедом кричат от ворот ребята: «Михал Иваныч едет, вербу везет!..» Ну, слава те, Господи. Хорошо, что Антона Кудрявого послали. Повстречал стариков за Воронцовом, в овраге сидят и плачутся: оглоблю поломали, и лошаденка упарилась, легла в зажоре. Вызволил их Антон, водочкой отогрел, лошадь свою припряг. — вот потому и позапоздали, целую ночь в зажоре!.. «Старуха уж и отходить готовилась, на вербу все молилась: „Свяченая вербушка, душеньку мою прими-осени!“ — сказывал Михал Иванов, — а какая она свяченая, с речки только!» Верба — богатая, вишневая-пушистая, полны санки; вербешки уж золотиться стали, крупные, с орех, — молиться с такой приятно. Михал Иванова со старухой ведут на кухню — горячим чайком погреться. Василь Василич подносит ему шкалик — «душу-то отогрей». Михал Иванов кажется мне особенным, лесовым, как в сказке. Живет в избушке на курьих ножках, в глухом лесу, куда и дороги нет, выжигает уголь в какой-то яме, а кругом волки и медведи. Возит он нам березовый, «самоварный», уголь, какой-то «звонкий», особенный; и всем на нашей Калужской улице, и все довольны. И еще березовые веники в наши бани, — тем и живет со своей старухой. И никогда с пустыми руками не приедет, все чего-нибудь привезет лесного. Прошлый год зайца живого привезли, зимой с ними в избушке жил; да зайца-то мы не взяли: не хорошо зайца держать в жилье. А нынче белочку привезли в лукошке, орехи умеет грызть. И еще — це-лый-то мешок лесных орехов! Ореха было по осени... — обору нет. Трифонычу в лавку мешок каленых продали, а нам — в подарок, сырого, по заказу: отец любит, и я люблю, — не рассыпается на зубах, а вязнет, и маслицем припахивает, сладким духом орешным. Белка сидит в плетушке, глядеть нельзя: на крышу сиганет — прощай. Отец любит все скоро делать: сейчас же послал к знакомому старику в Зарядье, который нам клетки для птиц ставит, — достать железную клетку, белкину, с колесом. Почему — с колесом? А потому, говорят: белка крутиться любит. |
| Московская верба: где купить заветные веточки За несколькими веточками может скрываться целая человеческая история… 12 апреля, 2014 За несколькими веточками может скрываться целая человеческая история… Кто, как и где торгует вербой в Москве – разбирался корреспондент «Правмира». Климат в Москве теперь такой – в апреле то снег, а то почти летняя жара. Так что до праздника московские вербы успевают уже отцвести, да и встречают его чуть не в листьях. Конечно, можно купить сувенир, который прослужит много лет, – пластиковые веточки с пенопластовыми «цветами» загодя появились во многих церковных лавках. Особенно красиво достать где-нибудь к празднику несколько листочков пальмы. И всё же большинство москвичей выручают они – шумные торговцы, которые на неделю в году стайками появляются возле станций метро, наперебой предлагая связки веточек всевозможных цен и размеров. Ближе к празднику они отчаянно пытаются перекричать друг друга. Их немилосердно гоняет милиция. По опыту, абсолютное большинство цветочных магазинов в Москве вербой не торгуют – «разовый» товар слишком хлопотно вписывать в отлаженный с заводской точностью график поставок голландских роз и подмосковных тюльпанов. Да и конкуренцию стихийным торговцам создать непросто. Только однажды в каком-то киоске мне довелось увидеть композицию, где ветки вербы обрамляли сложный набор из ирисов и другой экзотики. Позже такое не повторялось – видимо, букет получился слишком уж «тематическим». Да и с пасхальной тематикой цветочники обходятся просто: посадил пару цыплят в корзинку с выгонкой гиацинтов – композиция пасхальная; убрал цыплят – гиацинты продадутся и так. Конкуренцию стихийным торговцам с переменным успехом пытаются составить отдельные храмы и монастыри. Однако их запасы частенько остаются нераспроданными – запасшись вербой по дороге, народ с энтузиазмом разбирает разве что «эксклюзивную» пальму. Вот и остаётся один источник – многочисленные торговцы у метро; в начале недели – сами заготовщики, а ближе к воскресению – всё чаще перекупщики. |
| Чуткий слух её не дремлет, Зорко вдаль она глядит. Ночь прошла. На Гроб Мессии, С ароматами в руках, Шли печальные Марии — Беспокойство в их чертах, И тревога их печалит: Кто могучею рукой Тяжкий камень им отвалит От пещеры гробовой? И глядят, дивятся обе; Камень сдвинут, Гроб открыт; И, как мёртвая при Гробе, Стража грозная лежит. А во Гробе, полном света, Кто-то чудный, неземной, В ризы белые одетый, Сел на камень гробовой, Ярче молнии блистанья Блеск небесного лица! В страхе вестницы восстанья, И трепещут их сердца! «Что вы, робкие, в смятенье? — Им сказал Пришлец святой, — С вестью мира и спасенья Возвращайтеся домой. Я ниспослан небесами, Весть я чудную принёс: Нет Живого с мертвецами; Гроб уж пуст; Христос воскрес!» И спешат оттуда жёны, И с восторгом их уста Проповедуют Сиону Воскресение Христа. М. Еленов Вербная неделя Что это сделалось с городом нашим? Право, совсем не узнаешь его! Сдернута с неба завеса туманов, По небу блеск, на земле торжество! С вербами идут толпы за толпами Шум, экипажей ряды, пестрота, Машут знаменами малые дети, Лица сияют, смеются уста! Точно какой победитель вступает В город — и всё пробудилось от сна... Да — Победитель! и вот ему птицы Словно уж грянули: «Здравствуй, Весна!» Аполлон Майков По утрам ещё морозит, но весь день стоит тепло Солнце льёт лучи на землю ослепительно светло. И, как весть весны пришедшей, под дыханьем теплоты, Расцвели и запушились вербы белые цветы. Верба, верба — наша пальма — ты на вид совсем проста! Но тобою мы встречаем к нам грядущего Христа. Потому и отдаём мы каждый год, весною, вновь Белой вербе нашу нежность, нашу ласку и любовь. Милий Стремин Вербы Вербы овеяны Ветром нагретым, Нежно взлелеяны Утренним светом. Ветви пасхальные, Нежно-печальные, Смотрят весёлыми, Шепчутся с пчёлами. Кладбище мирное Млеет цветами, Пение клирное Льётся волнами. Светло-печальные Песни пасхальные, Сердцем взлелеяны, Вечным овеяны. Константин Бальмонт Красота Одна есть в мире красота — Любви, печали, отреченья И добровольного мученья |
| А те немногие, которые услышали голос Спасителя, которые выбрали любовь и уничиженность, которые захотели любить ценой своей жизни и ценой своей смерти, те получили, по неложному обещанию Христа, жизнь, жизнь с избытком, победную, торжествующую жизнь… Это — праздник, который мы сейчас вспоминаем, который мы сейчас празднуем; это день страшнейшего недоразумения: одним оставляется дом их пуст, другие входят в дом Божий и становятся сами храмом Святого Духа, домом Жизни. Аминь. Вход Господень в Иерусалим. Проповеди в mp3 Фото Фотоальбом Вербного воскресенья Вербное воскресенье в Японии. Фоторепортаж Трапеза праздника Рыба в томатно-имбирном соусе Рыба в кунжуте Рыба с картофелем и луком Рыба, запеченная со сладким перцем Рыба, запеченная с луком и лимоном Ледяная рыба жареная Рыба в вине Рыбный кускус Стихи Вербная неделя Вербная неделя – Светел лик апреля, Обращенный с голубых небес. Вербная неделя – Птицы прилетели, И разбуженный вздыхает лес. Вербная неделя – Вербы зашумели, Распушились в строгих днях поста. Вербная неделя – Их сорвать успели, Чтобы встретить радостно Христа. (Е. Оленина) Вербочки Мальчики да девочки Свечечки да вербочки Понесли домой. Огонечки теплятся, Прохожие крестятся, И пахнет весной. Ветерок удаленький, Дождик, дождик маленький, Не задуй огня! В воскресенье Вербное Завтра встану первая Для светлого дня. (А. Блок) Вербы Вербы овеяны Ветром нагретым, Нежно взлелеяны Утренним светом. Ветви пасхальные, Нежно-печальные, Смотрят веселыми, Шепчутся с пчелами. Кладбище мирное Млеет цветами, Пение клирное Льется волнами. Светло-печальные Песни пасхальные, Сердцем взлелеяны, Вечным овеяны. (К. Бальмонт) В воскресенье Вербное В воскресенье Вербное Верба расцвела От луча весеннего, Первого тепла. Прокатился грохотом Ледоход речной, Отозвался колоколом Праздник над землей. И слезами капает Парафин свечей, От огня священного Солнце горячей. Бледными листочками Верба прорастет, Лопнувшею почкою Сердце оживет! (Т. Ларина) Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. |
| Горкин с Михал-Ивановым стараются у вербы: сани надо опорожнить, домой торопиться надо. Молодцы приносят большую чистую кадь, низкую и широкую, — «вербную», только под вербу ходит, — становят в нее пуками вербу, натуго тискают. Пушится огромный куст, спрятаться в него можно. Насилу-насилу подымают, — а все старики нарезали! — ставят на ломовой полок: после обеда свезут к Казанской. Верба теперь высокая, пушится над всем двором, вишневым блеском светится. И кажется мне, что вся она в серых пчелках с золотистыми крылышками пушистыми. Это вот красо-та-а!.. Михал-Иванов торопится, надо бы закупить для Праздника, чайку-сахарку-мучицы, да засветло ко дворам поспеть, — дорога-то совсем, поди, разгрязла, не дай-то Бог! Горкин ласково обнадеживает: «Господь донесет, лес твой не убежит, все будет». Жалко мне Михал-Иванова: в такую-то даль поедет, в дрему-дремучую! если бы с ним поехать!.. — и хочется, и страшно. Старуха его довольна, кланяется и кланяется: так-то уж одарили-обласкали! Сестрицы ей подарили свою работу — веночек на образа, из пышных бумажных розанов. Матушка как всегда — кулечек припасцу всякого, старого бельеца и темненького ситчику в горошках, а старику отрезок на рубаху. Марьюшка — восковую свечку, затеплить к Празднику: в лесу-то им где же достать-то. Отец по делам уехал, оставил им за орехи и за вербу и еще три рубля за белку. – Три ру-бля-а!.. Уж так-то одарили-обласкали!.. Трифоныч манит старика и ведет в закоулочек при лавке, где хранится зеленый штоф, — «на дорожку, за угольки». Михал-Иванов выходит из закоулочка, вытирает рот угольным рукавом, несет жирную астраханскую селедку, прихватил двумя пальцами за спинку промасленной бумажкой, — течет с селедки, до чего жирная, — прячет селедку в сено. И Горкин сует пакетик — чайку-сахарку-лимончик. Отъезжают, довольные. Старик жует горячий пирог с кашей, дает откусить своей старухе, смеется нам белыми зубами и белыми глазами, машет нам пирогом, веселый, кричит — «дай, Господи… гуляй, верба!..». Все провожаем за ворота. |
| Сидор-водолив с лошадьми будет теперь как на море, – кругом-то-кругом вода. Обедать ему подвозят на плотике, а лошадям сена хватит. Должно быть, весело там ему, на высокой водокачке: сидит себе на порожке – посматривает, как вода подымается, трубочку сосет, чаек пьет, – никто не побеспокоит. Василь-Василич поехал на плотике его проведать – да и застрял: бадья с колеса ухом сорвалась, заело главное колесо, все и чинились с Сидором. Ну, починил-пустил, поехал назад на плотике, шестик с руки сорвался, он и бултых в воду. Спасибо еще – ветла попалась, ухватился-вскарабкался, – чуть было не потоп. Подъехали на лодке, сняли его с ветлы, а у него и язык отнялся. Хорошо еще – погрелись они с Сидором маленько, а то пропадом-пропадай: снеговая вода, сту-деная. Отец посерчал: “разбойник ты, мошенник, целый день проваландался!.. знаю твою “бадью”.. за что только Господь спасает!..” А за доброту, говорят, – с народом по правде поступает, есть за него молельщики. Вербная суббота завтра, а Михал Иваныч не везет, вербу и не везет. Горкин ахает, хлопает себя по бокам, – “да ну-ка, он заболел в лесу... старосты мы церковные, как – без вербы?!.” Бывало, в четверг еще привозил, а вот и пятница, – и нет вербы! В овражке уж не угряз ли со старухой, лошаденка старенькая у них, а дороги поплыли, места глухие... Отец верхового на зорьке еще послал и тот что-то позапропал, а человек надежный. Антон Кудрявый водочкой балуется не шибко. Горкин уж порешил на Красную Площадь после обеда ехать, у мужиков вербу закупать. Ни в кои-то веки не было, срам какой... да и верба та – наша разве! Перед самым обедом кричат от ворот ребята – “Михал-Иванов едет, вербу везет!..” Ну, слава те, Господи. Хорошо, что Антона Кудрявого послали. Повстречал стариков за Воронцовым, в овраге сидят и плачутся: оглоблю поломали, и лошаденка упарилась, легла в зажоре. Вызволил их Антон, водочкой отогрел, лошадь свою припряг... – вот потому и позапоздали, целую ночь в зажоре!.. – “Старуха уж и отходить готовилась, на вербу все молилась: “свяченая вербушка, душеньку мою прими-осени! – сказывал Михал-Иванов, – а какая она свяченая, с речки только!” Верба – богатая, вишневая-пушистая, полны санки; вербешки уж золотиться стали, крупные, с орех, – молиться с такой приятно. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 38 голосов: 4.3 из 5) От огня к огню Мой старый приятель, художник по профессии, недавно подарил мне свою картину с названием «Верба». И сразу так ясно вспомнилось, как давным-давно ненастным весенним днем у себя на родине бродил я в Березовом логу – просторной лощине, заросшей тополем да вербой. День выдался неласковым. Наверху, на песчаных буграх, пронзительно дул ветер: Раскосмаченные серые тучи неслись по небу стремительно, низко, задевая маковки тополей. Пустая земля, голые деревья, зябкость и сырость – словом, ненастье. Я брел и брел, уже ругая себя за то, что выбрался из тепла, из дома. И вдруг возле ручья, в низине, скорее не увидел я, а почуял что-то необычное – словно солнечный свет, золотистое его сияние. Я подошел ближе: это цвел невеликий вербовый куст. В белых сережках его, через серебряный ворс, пробились желтые пыльники цвета. И сережки стали золотистыми. Вербовый куст в ненастном пасмурном дне кротко сиял теплым лампадным светом. Он светил, согревая вокруг себя землю, и воздух, и зябкий день. Согрел и меня. Прошло много лет. Но я и теперь, через время, вижу тот пасмурный день и сияние золотого вербового куста. Огромный просторный мир: пустая земля, низкое небо, тополевые, ольховые голые ветки, песчаные бугры, меж них – неезженая дорога, – все это зябко и сиро. А рядом – малый куст золотой, словно лампада в красном углу. Символ весны и жизни в ненастном дне. Все это было давно. Но так хорошо помнится! А теперь еще и картина висит, тоже светит. Когда-то я рассказывал о цветущей вербе своему приятелю-художнику. Он, видимо, запомнил. Через столько лет, но написал картину. Значит, и ему легло на душу. Хотя что тут особенного? Просто пасмурный день и золотистая верба. Но помнит сердце… Сколько в жизни нашей таких вот теплых минут, которые уйдут, но помнятся. У каждого – свое. Память детства, один из обычных дней. Какое-нибудь утро ли, поздний вечер, когда склоняется к тебе мать ли, бабушка. Теплые руки, доброе лицо. Волна любви. Она проходит, но остается. |
| Когда работа была кончена, Бронза надел очки и записал в свою книжку: «Марфе Ивановой гроб — 2 р. 40 к.». И вздохнул. Старуха всё время лежала молча с закрытыми глазами. Но вечером, когда стемнело, она вдруг позвала старика. — Помнишь, Яков? — спросила она, глядя на него радостно. — Помнишь, пятьдесят лет назад нам Бог дал ребеночка с белокурыми волосиками? Мы с тобой тогда всё на речке сидели и песни пели… под вербой. — И, горько усмехнувшись, она добавила: — Умерла девочка. Яков напряг память, но никак не мог вспомнить ни ребеночка, ни вербы. — Это тебе мерещится, — сказал он. Приходил батюшка, приобщал и соборовал. Потом Марфа стала бормотать что-то непонятное и к утру скончалась. Когда Яков возвращался с кладбища, его взяла сильная тоска. Ему что-то нездоровилось: дыхание было горячее и тяжкое, ослабели ноги, тянуло к питью. А тут еще полезли в голову всякие мысли. Вспомнилось опять, что за всю свою жизнь он ни разу не пожалел Марфы, не приласкал. Пятьдесят два года, пока они жили в одной избе, тянулись долго-долго, но как-то так вышло, что за всё это время он ни разу не подумал о ней, не обратил внимания, как будто она была кошка или собака. А ведь она каждый день топила печь, варила и пекла, ходила по воду, рубила дрова, спала с ним на одной кровати, а когда он возвращался пьяный со свадеб, она всякий раз с благоговением вешала его скрипку на стену и укладывала его спать, и всё это молча, с робким, заботливым выражением… Яков погулял по выгону, потом пошел по краю города, куда глаза глядят… А вот и река… А вот широкая старая верба с громадным дуплом, а на ней вороньи гнезда… И вдруг в памяти Якова, как живой, вырос младенчик с белокурыми волосами и верба, про которую говорила Марфа. Да, это и есть та самая верба — зеленая, тихая, грустная… Как она постарела, бедная! Он сел под нее и стал вспоминать. На том берегу, где теперь заливной луг, в ту пору стоял крупный березовый лес, а вон на той лысой горе, что виднеется на горизонте, тогда синел старый-старый сосновый бор. По реке ходили барки. А теперь всё ровно и гладко, и на том берегу стоит одна только березка, молоденькая и стройная, как барышня, а на реке только утки да гуси, и не похоже, чтобы здесь когда-нибудь ходили барки… |
| Горкин с Михал-Ивановым стараются у вербы: сани надо опорожнить, домой торопиться надо. Молодцы приносят большую чистую кадь, низкую и широкую, – «вербную», только под вербу ходит, – становят в нее пуками вербу, натуго тискают. Пушится огромный куст, спрятаться в него можно. Насилу-насилу подымают, – а все старики нарезали! – ставят на ломовой полок: после обеда свезут к Казанской. Верба теперь высокая, пушится над всем двором, вишневым блеском светится. И кажется мне, что вся она в серых пчелках с золотистыми крылышками пушистыми. Это вот красо-та-а!.. Михал-Иванов торопится, надо бы закупить для Праздника, чайку-сахарку-мучицы, да засветло ко дворам поспеть, – дорога-то совсем, поди, разгрязла, не дай-то Бог! Горкин ласково обнадеживает: “Господь донесет, лес твой не убежит, все будет”. Жалко мне Михал-Иванова: в такую-то даль поедет, в дрему-дремучую! если бы с ним поехать!.. – и хочется, и страшно. Старуха его довольна, кланяется и кланяется: так-то уж одарили-обласкали! Сестрицы ей подарили свою работу – веночек на образа, из пышных бумажных розанов. Матушка как всегда – кулечек припасцу всякого, старого бельеца и темненького ситчику в горошках, а старику отрезок на рубаху. Марьюшка – восковую свечку, затеплить к Празднику: в лесу-то им где же достать-то. Отец по делам уехал, оставил им за орехи и за вербу и еще три рубля за белку. – Три ру-бля-а!.. Уж так-то одарили-обласкали!.. Трифоныч манит старика и ведет в закоулочек при лавке, где хранится зеленый штоф, – «на дорожку, за угольки». Михал-Иванов выходит из закоулочка, вытирает рот угольным рукавом, несет жирную астраханскую селедку, прихватил двумя пальцами за спинку промасленной бумажкой, – течет с селедки, до чего жирная, – прячет селедку в сено. И Горкин сует пакетик – чайку-сахарку-лимончик. Отъезжают, довольные. Старик жует горячий пирог с кашей, дает откусить своей старухе, смеется нам белыми зубами и белыми глазами, машет нам пирогом, веселый, кричит – “дай, Господи... гу-ляй, верба!..”. Все провожаем за ворота. |
|
|
