| Летом того же 1504 г. Иосиф Волоцкий пишет духовнику Ивана III, чтобы тот поторопил великого князя «показать ревность к православию», т. е. добился выдачи Иваном III еретиков на расправу. В такой обстановке накануне собора, решительно осудившего еретиков (ноябрь 1504 г.), Иосиф Волоцкий составляет одиннадцатисловную редакцию «Просветителя» , а также перерабатывает «Послание к Нифонту». Основная черта этой переработки заключается в том, что волоцкий игумен со всей силой своего полемического таланта, обрушивается на близкого к нестяжателям митрополита Зосиму, которого теперь он прямо и недвусмысленно обвиняет в еретичестве. Кроме того, он добавляет к 10 «словам» «Просветителя» новое (11-е) «слово», направленное против отрицателей монашества. Одиннадцатисловная редакция книги Иосифа Волоцкого, очевидно, и была той редакцией, которая фигурировала на соборе 1504 г. Вскоре после этого собора были созданы интересующие нас полемические сборники, включающие «Слово о благопремудростных коварствах». Списки Рогожского и Троицкого изводов (точнее — список Троицк. 187, так как в списке Троицк. 810 текст обрывается на 3-м «слове» на еретиков) содержат уже ряд памятников, связанных с соборным приговором 1504 г. и его последствиями, — послание инокам о соблюдении этого приговора, «Слово об осуждении еретиков» (будущее 13-е «слово») и, наконец, печатаемое ниже «Слово о коварствах». Все эти памятники доказывали необходимость «осужати и проклинати еретики и отступники» и были направлены против тех, кто выступал за «милование еретиков», т. е., главным образом, против нестяжателей. Дальнейшая судьба «Слова о благопремудростных коварствах» еще более тесно связана с судьбой книги Иосифа в целом. Появление новой редакции этой книги связано с резким изменением отношения Василия III к иосифлянам. Весною 1511 г. великий князь примирился с опальным архиепископом Серапионом, который получил «прощение» от митрополита Симона. В августе того же года митрополитом был назначен Варлаам, близкий к нестяжателям, а положение идейного руководителя последних Вассиана Патрикеева при великокняжеском дворе укрепилось. Василий III настойчиво советовал волоцкому игумену примириться с бывшим архиепископом Серапионом. Иосиф Санин ответил на это предложение уклончивым посланием; главе воинствующих церковников пришлось теперь занять оборонительную позицию, Иосиф Волоцкий в это время пишет 12-е «слово» «Просветителя», где старается доказать, что проклятие «еретика»-иерарха (читай: Серапиона) не имеет силы. Затем Иосиф Волоцкий составляет вначале пятнадцатисловную, а затем шестнадцатислов ную редакцию «Просветителя» (из последней, впрочем, было изъято 12-е «слово»). В качестве вступления к этим редакциям он использует тот вариант своего «Сказания о новоявившейся ереси», где не было никаких упоминаний о еретичестве Зосимы, т. е. вариант, по нашему мнению, более ранний. |
| Следует оговориться, что публикуемый ниже памятник не носит с начала и до конца оригинального характера: первая его половина местами дословно списана с трактата V в., принадлежащего перу Василия Селевкийского 7 (в издании эти заимствования выделены курсивом), а кроме того, некоторые отрывки, и в частности описание Индии, взяты из романа о Варлааме и Иоасафе (эти цитаты выделены подчеркиванием). Наибольший интерес для нас представляет финальная часть текста (главы 14–17 по нашей разбивке), где совершенно по-новому представлен образ апостола. Под пером Метафраста Фома из экстарвагантного колдуна, каким он был в раннем своем житии, превратился в скромного труженика-миссионера. В тексте Yπμνημα Фома, т.е., с точки зрения Метафраста, идеальный миссионер, приходит к язычникам просто одетым (вспомним, что в IX в. император Михаил убеждал Константина Философа одеться на миссию, как приличествует имперскому послу); апостол дожидается, пока варвары сами заинтересуются им и начнут задавать вопросы; он действует не наскоком, а постепенно, не силой, а убеждением. «Ведь он знал: то, что укреплено в наших душах долгой привычкой, нелегко поддается уничтожению». Фома разбирается в местной специфике и ведет свою пропаганду «снизу» – индийский правитель узнает о ней позже других, тогда как в древних «деяниях» только правители и являются объектом миссии. Обращает на себя внимание то, насколько часто Симеон (если мы считаем автором именно его) характеризует своего героя «от противного»: «Великий апостол ни в чем не выказал надменности и кичливости, не стал разговаривать высокопарно и хвастливо и не сделал ничего напыщенного и показного»; «Он не сразу кинулся обличать, не прибег к упрекам, решил не пользоваться таким снадобьем, как суровость»; «Он являл им свое величие и достоинство не с помощью высокомерия, напыщенности и велеречия». Скрытая полемика ощущается у Метафраста даже по вопросу о том, во что именно нужно посвящать варваров, а что можно и опустить: «Вдобавок к этому он рассказал... и о самих Страстях, которые многим кажутся позорными». Видимо, своими полунамеками Симеон призывает отказаться от той модели миссионирования, которая зарекомендовала свою неэффективность в предшествующую эпоху. Быть может, все то, что в нашем памятнике приписывается деятельности апостола Фомы среди «индов», отражает реальную практику византийских миссионеров второй половины X в. на Руси. Надо стать для варваров приятным и «своим» вот в двух словах рецепт миссионерского успеха, предлагаемый Метафрастом. Поскольку «Македонский Ренессанс», в эпоху которого творил этот автор, предполагал обращение к античной мифологии, Фома несколько неожиданным, на современный вкус, образом сравнивается в Yπμνημα... со сладкоголосыми Сиренами! |
| Дионисий мог быть умен и сладкоречив; во многих хронографах он называется мудрым грамматиком, но, чтобы он действовал против Годунова из честолюбия, на это нет никаких современных свидетельств. Дионисий является вначале миротворцем между Годуновым и Шуйским; потом, когда тотчас же после примирения Годунов опять начал вражду, сославши неизвестно куда двоих приверженцев Шуйского, митрополит соединяется с последним, но позволяет уговорить себя Борису не начинать дело о разводе, ибо это дело долженствовало быть очень тяжело для совести святителя; Дионисий не мог не помнить, каким нареканиям подвергался митрополит Даниил за развод великого князя Василия. Наконец, когда, по прямому свидетельству летописца, Годунов, преследуя Шуйских, пролил много крови неповинной, Дионисий является явным обличителем неправд его пред царем и страдает за это. Душа человеческая темна; Дионисий мог действовать по разным побуждениям; но мы считаем непозволительным для историка приписывать историческому лицу побуждения именно ненравственные, когда на это нет никаких доказательств. Годунов освободился от всех соперников; после падения Шуйских и свержения Дионисия с Варлаамом никто уже не осмеливался восставать против всемогущего правителя, который был признан таковым и внутри и вне государства. Годунов величался конюшим и ближним великим боярином, наместником царств Казанского и Астраханского; правительствам иностранным давалось знать, что если они хотят получить желаемое от московского правительства, то должны обращаться к шурину царскому, которого просьбы у царя без исполнения не бывают; правительства иностранные поняли это, и мы видим, что Годунов переписывается и передаривается с императором, королевою английскою, с ханом крымским, с великим визирем турецким, принимает у себя послов. По известиям иностранцев, бывших в Москве, Борис был правителем государства по имени и царем по власти; ежегодный доход его вместе с жалованьем простирался до 93700 рубл. и больше; он получал доходы с области Важской, с Рязани и страны Северской, с Твери и Торжка, с бань и купален московских, с пчельников и лугов по обоим берегам Москвы-реки на 30 верст вверх и на 40 вниз по течению; говорят, что Годунов и его родственники могли выставлять с своих имений в 40 дней 100000 вооруженных людей. |
| См. Тр. II, 1, 38—39; II, 2, 16; II, 3, 78. Филофей, Житие (PC 151. — Coil. 589 В; русск, пер. с. 58); об изменениях, внесенных Варлаамом в первоначальный текст своих писаний, см. Тр. II, 1, 12—14; II, 3, 78. Палама пользуется образным примером: медицина изготовляет лекарства и из змеиных тел (Тр. 1,1,11). 0 мистическом богословии, 5. — PG 3. — Coil. 1048 AB. Вл. Лосский. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. — Богословские труды, 8. — М., 1972. — С. 21. Независимость Дионисия от неоплатонизма в области богословия (т.е. в точном смысле «учения о Боге»), на которую правильно указывает Лосский, не распространяется на его иерархическую концепцию космоса: в этой области неоплатонические категории вряд ли преодолеваются Дионисием. См. об этом наши работы: Christ in Eastern Christian Thought. — New York. — St. Vladimir " " s Seminary Pres. — 1974. — P. 91—111; и Byzantine Theology. — New York. — Fordham University Pres. — 1975. — P. 27—29. На чисто словесный «апофатизм» Варлаама правильно указывает Палама в Тр. II, 3, 49. См., например. Тр. III, 2, 16. См. Тр. 1, 2, 12. Гимн XVII, ст. 400—407. — Изд. J. Koder. — Sources chretiennes. 174.,— P. 41—43; русск, перевод С.С. Аверинцева: Памятники византийской литературы IX-XIV веков. — М., 1969. — С. 131. См. особенно Тр. II, 3, 53: 1, 3, 19; II, 3, 35 и т.д. Наиболее известными критиками паламизма — среди католиков — были D. Jugie (см., например: Theologia dogmatica christianorum orientalium, 1. — Paris, 1926. — P. 436—451; II. — Paris, 1933. — P. 47—183) и S. Guichardan (см. Le probleme de la simplicite divine en Orient et en Occident du XIV et XV siecles: Gregoire Palamas, Duns Scot, Georges Scholarios. — Lion, 1933). Появление на Западе трудов нескольких православных богословов (архиеп. Василия Кривошеина, В.Лосского, архим. Киприана Керна и автора настоящих строк) привело к более серьезному отношению к паламизму во многих западных кругах (см., например: Ch. Joumet. Palamisme et thomisme. A propos d " un livre recent. — Revue thomiste, 60. — 1960. — P. 430—452; и особенно: A. de Halleux. Palamisme et scholastique. — Revue theologique de Louvain. — P. 409—422). Правда, старая философско-схоластическая критика паламизма была — довольно неожиданно — возобновлена в журнале «Istina», занимающемся проблемами экуменизма и посвятившем целый номер антипаламитской полемике (1974. — 3, статьи Hourdet, Garrigues, Nadal, Le Guillou и неподписанная передовица). В академическом журнале Св. Владимирской академии (Нью-Йорк) появились и православные реакции на возобновившийся спор, затрагивающий самое существо понятия христианского богообщения (статьи проф. G.Barrois и греческого богослова Х. Яннараса. — St. Vladimir " " s Theological Quarterly. — 19. — 1975. — 4). |
| Фото: newmartyros.ru Навигация в этих краях долгая, несмотря на северные широты. Замерзать вода начинает с юга, от Белого моря, а на севере море оставляет безо льда порой всю зиму теплое течение – Гольфстрим. Путь человека в лодке к зиме сокращался, но он упорно греб вдоль берега то в одну сторону, то, через несколько недель – в другую. Сходил на берег изредка питаться мхом, который едят олени, и ягодами, да попить пресной воды. Иссохся и потемнел лицом, стал походить на призрак. Местные жители, рыбаки, поначалу сочли попа сумасшедшим, спятившим от горя и греха. Но прошло время, а он всё ходил то в одну сторону, то в другую, и путь его шел «не яко у прочих человеков, ожидающих парусного плавания, но плавал он против зельнаго обуревания [сильного, бурного волнения] и весла из рук своих не выпуская, но труждаяся весьма, псалмы Давидовы поя, – то ему и пищей было». Двенадцать раз за год проходил он путь вдоль берега туда и обратно, придавая своей утлой лодке направление только лишь веслом… да псалмами. Вскоре рыбаки стали почитать странника. Просить, если он приставал к их берегу, молиться о их делах и заметили, что молитва его весьма действенна – утихают ветры, уходят злые «черви» – моллюски, стремительно разрушающие днища кораблей, смиряются сильные волны – будто даже само море покорилось этому человеку, пустившемуся в путь без иных страхов кроме страха Божия. Прослышав об этом, отец Феодорит призвал Василия, странствующего к тому времени с останками жены уже три года, оставить эту ношу, предать кости жены земле и принять постриг с именем Варламий, что святой и сделал, уйдя впоследствии в далекий скит и живя там «во пещере со зверями». Он избегал людей, прожил долгую жизнь в своем скиту и скончался в одиночестве, а тело его нашел пришедший к нему за духовной помощью крестьянин, отнес его обратно в Кереть, где и похоронил возле церкви рядом с гробом жены. Святой Варламий Керетский Предание о попе-убийце, спасшемся через столь необычный подвиг, отразилось в сказаниях и даже приговорках этого величественного и мрачного края. Житие это вошло в литературу благодаря собирателю местных сказов Борису Шергину, который записал и опубликовал поэму «Старина о Варлааме» . |
| Указывая далее на происхождение и звание св. Мученика, ежегодно собирающего на свое празднество множество народа, показывает, как много превосходит всякого гордящегося своим научным образованием и высоким происхождением, – человек простой по разуму, но просвещенный верою и согретый пламенною любовью к Господу. Люди, просвещенные наукою, наделенные даже не малым запасом богословских сведений, но чуждые деятельной любви к Господу, когда предстоит им подвиг отречься от какой-либо греховной привычки, прямо осуждаемой словом Божиим или отказаться от какого-либо удовольствия, препятствующего к достижению какой-либо добродетели и прямо воспрещаемого церковными постановлениями, всевозможными умствованиями стараются убедить себя в излишестве таких подвигов и в возможности благоугождать Богу и без лишения себя тех удовольствий, которые вследствие долговременной привычки, сделались уже потребностью природы. Успокоив такими умствованиями себя, идут к своей погибели, не чувствуя смущений в своей лукавой совести. Но не так действует живая вера человека простого разумом, но крепкого в любви к Господу: и эту истину доказывает своим примером св. мученик Варлаам. «Теперь благовременно нам воскликнуть, говорит св. Василий: где премудр, где книжник, где совопросник века сего ( 1Кор. 1, 20 )? Сегодня у нас непобедимым учителем благочестия – поселянин, которого мучитель влек, как удобоуловляемую добычу, но в котором по испытании, узнал непреодолимого воина; над которым смеялся за его неправильную речь и который устрашил ангельским мужеством: ибо нравы его не огрубели вместе с орудием слова и рассудок не оказал в себе тех же недостатков, какие были у него в слогах. Но стал он вторым Павлом, с Павлом говоря: аще и невежда словом, но не разумом ( 2Кор. 11, 6 ). Бичующие его исполнители казни приходили в оцепенение, а мученик оказывался возрастающим в силах; ослабевали руки строгающих, но рассудок строгаемого не преклонился; били, расторгали стройное сплетение жил, но крепость веры делалась более нерасторгаемою; исчезла плоть на изрытых боках, но цвело любомудрие разума; большая часть плоти омертвела, но мученик был бодр, как не начинавший еще подвигов. – Когда любовь к благочестию поселится в душе: тогда все виды браней для нее смешны и все, терзающие ее за любимый предмет, более услаждают нежели поражают». |
| механические часы на константинопольской Св. Софии каждый час последовательно открывали и закрывали свои 24 дверки. Выше этого механика не поднялась. Впрочем, на Западе даже такого рода потуги долгое время вызывали восхищение и не были никем превзойдены вплоть до конца средневековья. В отличие от церковной поэзии, представленной великолепными образцами мелодичных духовных гимнов – кондаков (контакионов) и канонов, византийцы достигли немного в области светской художественной литературы и поэзии. В этом жанре вспоминаются эпические и панегерические поэмы, написанные Георгием Писидой на тему великого похода Ираклия против персов в 622 г. и аварской осады Константинополя в 626 г., поэтические экфрасисы с описание известнейших храмов, таких как Св. София или храм Св. Апостолов, небольшая эпическая песнь Х в. «Армурис» об отважном молодце, воевашем на сирийской границе с погаными сарацинами, чтобы вызволить из мусульманской неволи отца, стихотворная повесть начала XII в. о подвигах и приключениях сказочного Василия Дигениса Акрита, еще одного чудо-богатыря IX-X вв., сына арабского эмира и богатой византийки, тоже крушившего всех врагов, и риторические произведения в духе греческого пи- сателя-сатирика II в. Лукиана, такие как «Патриот», «Тимарион» в XII в., или рассказ начала XV в. «Пребывание Мазариса в подземном царстве», который написал одноименный монах, Мазарис. К этому можно добавить популярные при дворе арабских халифов экзотические восточные романы- новеллы «Калила и Димна», «Варлаам и Иосаф» – версия жизни Будды, переведенные сначала в Византии, а потом на Западе, поздневизантийские стихотворные народные любовные романы, испытавшие сильное западное влияние и нашедшие спрос у западных читателей, нравоучительные басни о животных, написанные в народном духе, но, похоже, не очень популярные. Драма не существовала в Византии. Не было и лирической поэзии в смысле глубокого выражения индивидуальных эмоций. Поэтические произведения писали на разного рода случаи – войны, триумфы, рождения, браки, смерть, причем, посвященные императорам, они иллюстрируют придворную культуру и имперскую пропаганду. Иногда автор сам фигурировал в таких поэмах, как, например, колоритный попрошайка из поэм Феодора Продрома и нищий из так называемой Птохопродромики, клявший свою жалкую судьбу, суровую нужду и униженно выпрашивавший милости у сильных мира. В виде поэм писали пространные стихотворные хроники, поэтические завещания, морализирующие наставления, любовные песни, стихотворные новеллы. Так, в XII в. в Византии вновь возродилась позднеантичная традиция эротических новелл, приключенческих любовных романов. Только один из них – Евматия (или Евстафия) Макремволита был написан прозой. Другие три – Феодора Продрома, Никиты Евгениана, ученика Продрома, и Константина Манасси были в стихах. Об их содержании в духе нынешних индийских фильмов легко составить представление на основании вступительных слов Никиты Евгениана к своей стихотворной повести: |
| 45. Акиндин говорит, еще раз повторяя то, что уже прежде было изобличено нами: «все богословы говорили, что Бог невидим, и что Он не характеризуется никаким светом и созерцается из творений по аналогии, а не из того, что в Нем, и что ни для кого из сущих Он не распознаваем из природного отображения, и непонятен, и непостижим, и неделим, и прост, и неизменен, и неприступен, и тому подобное — чему противостоит говорящий либо, что этот свет, — так или иначе видимый телесными очами, — нетварный и сверхсущностный Бог; либо, что единый Бог [состоит] из этого света и сущности Божией, высшей его». 46. Что ты говоришь? Разве не был одним Богом Тот, Кто воссиял на Фаворской горе, и Кто по сущности выше этого [бого]явления ( επιφανεας ), потому что по ней Он абсолютно невидим и невыявляем? Стало быть, Христос не был Богом, согласно твоему утверждению: ведь это Он есть воссиявший. Но и светлым облаком, и оттуда на Воссиявшего посредством тела [пришедшим] гласом свидетельствуется и Отец, и совоссиявший Дух. Поэтому и Сам Господь назвал этот свет славой Отца и Царствием Божиим. Итак, если, по-твоему, не один Бог из оного света и сущности Божией, которая и превосходит эту неясную, согласно богословам, зарю, то твой бог — иной, нежели Тот Бог, Коему мы поклоняемся во Отце и Сыне и Святом Духе. Если же ты и Сему покланяешься, то ты воистину двоебожник. А если, чтобы быть однобожником (монотеистом), ты Его отвергаешь, тогда ты воистину безбожный однобожник. Что же, разве мы не называли нетварным этот свет, божескую славу Бога Слова, как ты слышал, безначальный природный луч божественности , красоту и божественность воистину Сильного, которая [подается] в причастии или, иначе говоря, в видении, ибо она, будучи причаствуема, видится, и есть свет, хотя и неизреченный? Разве мы не называли нетварным то, что превосходит даже всякое [бывающее] в причащении постижение? Кого же, и каким богословам противостоящими он называет? Говорящего, что этот свет — божественность и красота Бога, великого Василия ; именующего его природной славой Божией великого Афанасия ; изрекшего, что он — невидимая божеская слава Слова, Златоустого отца , который к этому еще сказал, что [Господь] приоткрыл [нечто] малое и показал им живущего в Нем Бога ? Или самого Христа, — чтобы не говорить теперь об иных, — открывшего [нам], что это Царствие Божие? Итак, каким же богословам они противоречат? Никому другому, как разве что ему и тем, кто согласно с ним богословствуют, оному Варлааму и прозывающихся от них из-за приобщения их заблуждению , которых он считает надежнейшими [всех] от века бывших богословов и [Самого] Христа, Бога богословов. |
| 13:43) — каждый соответственно очищению через добродетель божественно причащаясь божественной светлости Сверкнувшего на Фаворской горе паче солнца и показавшего апостолам Свою божественность, и предуказавшего имеющую быть воспринятой теми, кто воистину уверовали в Него, светлость. Ибо таковой свет, будучи, согласно Варлааму и Акиндину, чувственным, материальным и телесным, не может быть ангелом, хотя бы он и был тварным, но также не будет он и светом ангелов, ни предмирным, ни премирным, ни пренебесным. Как же бы был и назывался Бог таковым светом, когда он даже тварен, согласно варлаамиту Акиндину? ГЛАВА 10. Доказательство того, что великий Василий сказал, что пренебесный свет прерывается небесной оболочкой, не потому, что он материален и поэтому не может проходить через нее, как это умоповрежденно понял Акиндин, а потому, что чувственные [предметы] не могут вместить оное сияние, и также им не свойственно быть видимыми сквозь него. 24. «Но почему, — говорит он, — великий Василий написал, что «небо, натянутое вокруг объемлемых им [предметов], прервало [исходящее] свыше сияние, сделав то, что внутри, неосвещенным»?» Так всегда злославные, попадая в со всех сторон затруднительное положение, считают за любезное для себя прибежище то из написанного, что кажется двусмысленным и неудобовразумительным и не ясным. Но здесь стоит, я думаю, привести другое изречение великого Василия, которое Варлаам и Акиндин также напрасно беспрестанно повторяют против нас. Или, скорее, не совсем напрасно. Ибо мы можем воспользоваться готовым [аргументом] против них, извращающих то, что [вполне] ясно, посредством того, что написано неясно, чтобы показать творением просвещающий и божественно облистающий, и духовно возвеселяющий святых ангелов и людей свет, который и Христос явил на горе, воссияв паче солнца и показав красоту будущего века. Ибо великий Василий советуя и подсказывая, как не потерпеть вреда от неясностей Писания, говорит: «Надлежит нам, отправляясь от общих понятий о Боге, когда Писание называет Его гневающимся или скорбящим, или раскаивающимся, исследовать намерение этого слова и размышлять, каким образом возможно восстановить, а не разорить достойные Бога предположения. |
| Лично нам кажется более вероятной точка зрения (ее в свое время высказывал Триандафиллопулос, а последним – К. Г. Питцакис) о том, что Арменопул, подобно Димитрию Кидонису, не принял активного участия в социально-политической и идеологической борьбе своего времени, остался вне основных враждующих лагерей, за что его, кстати, и упрекал Григорий Акиндин, обвиняя в том, что тот, пленяясь иным мнением, стремится составить третью партию ( τρτην μοραν συνιστ ναι σπουδζει), враждебную и исихастам, и варлаамитам, а также Церкви. 451 По-видимому, Григорий Акиндин имеет здесь в виду какое-то не сохранившееся или остающееся неизвестным сочинение Арменопула. Однако вернемся к основному юридическом труду Арменопула – к Шестикнижию. То, что оно мыслилось автором как практическое руководство судьям, видно из наставления судьям ( Κριτν πρυκτατστασις), которое предваряет сборник. Этот opus rhetoricum, в котором Арменопул продемонстрировал свое умение пользоваться аттическим стилем, наполнен абстрактными рассуждениями автора о высоком назначении судьи, рыцаря справедливости, о его ответственности перед высшим судией, т. е. Богом, о его беспристрастности и непорочности, о профессиональной обязанности всегда изучать законы, причем не столько слова и формулировки, сколько их смысл и значение. Все эти положения обильно уснащены цитатами из Ветхого и Нового Заветов, апофтегмами отцов церкви, выдержками из древних авторов. Уже здесь Арменопул подчеркивает компилятивный характер своего труда, составленного из собранных отовсюду и изложенных кратко положений, «подобно тому, как если бы кто-нибудь, придя на покрытый цветами луг, сорвал самые приятные из цветов и свел их в единый букет – воплощение красоты и наслаждения». 452 Наиболее отчетливо свое намерение и свои мотивы, которыми он руководствовался при создании Шестикнижия, Арменопул изложил в особом предисловии (П ροθεωρα), которое заслуживает быть приведенным полностью, тем более, что оно отсутствует в русском переводе Шестикнижия: «Некогда юристами из окружения благочестивейших императоров Василия, Константина и Льва была создана Книга законов, так называемый Прохирон, излагающий в сокращенном виде предписания законов. |
|
|
