| Карловацкий Синод в свою очередь, исходя из своих целей, отнюдь не совпадающих с германскими, также планировал создание учебного заведения на территории Третьего рейха. С этой целью в ноябре 1938 г. в Берлин был переведен служить магистр богословия архим. Василий (Павловский), бывший декан Богословского факультета института Св. Владимира в Харбине. Вскоре состоялась его хиротония во епископа Тегельского. 17 января 1939 г. еп. Василий представил в РКМ разработанный им устав православного теологического факультета при Восточно-Европейском институте в Бреслау. В планировании организационной и учебной деятельности преосвященный руководствовался уставами российских духовных академий. Деканом факультета должен был стать представитель православного духовенства, предусматривалось также 12 профессоров и 3 лектора, срок обучения намечался 4-летний, языком преподавания – русский. Ряд положений проекта устава, в частности русский, а не немецкий язык преподавания, вызвали критические замечания Коха, которые он изложил в письме РКМ от 23 января 1939 г. Гаугг в основном согласился с ними и 2 февраля сообщил профессору о мнении Гесса, указав, что в ближайшее время единственно возможным практическим решением является создание свободного учебного заведения в помещениях Восточно-Европейского института. В этом плане надежда еще оставалась, и Гаугг предложил Коху продолжить работу над уставом 157 . Но 20 июня 1939 г. в РКМ поступило письмо министра народного образования. В нем со ссылкой на позицию Гесса говорилось, что министерство не в состоянии содействовать организации православного Богословского института, и содержался отказ предоставить для него государственные помещения 158 . Так завершились все планы, связанные с Бреслау. С осени 1939 г. РКМ, используя поддержку МИД, вновь стало предпринимать попытки открыть Богословский институт, на этот раз в Берлине. Он должен был заменить прекративший существование после оккупации Польши православный факультет Варшавского университета. Институт задумывался какрейхсштифтунг (имперский фонд – образовательное учреждение, финансируемое государством), и министерство было готово выделить на его организацию и работу в течение первого года 40 000 марок. |
| Поздним вечером солдаты скучились на митинг, кричали, размахивая руками: — Будя — навоевались! — Верно сказал пулемётчик Федька — домой пора! — Сызнова революция, братцы, а? Ну, чего молчите — революция али как? — Яте, гусь лапчатый, и революцию и проституцию зараз дам! — А я чиво? Моё дело маленькое, ваше благородие. — Ваших благородиев ещё в десятом годе отменили, пень ты трухлявый, неуч! Пшёл отседова! Ну-ка, всем разойтись: чего уши развесили? — Сам пшёл отседова, офицерский прихвостень… — слышал Охотников из сумерек неприятного для него — грязновато-синего — петроградского вечера. Дивился происходящему, верил и не верил, что и такое может быть. Ушёл в конюшню, а не в казарму. Захватил с собой завёрнутую в полсть икону. Жадно вдохнул тёплого воздуха конюшни, напитанного запахом прелого сена, лошадиного пота, натруженной кожи сёдел и сбруи. Гладил сыроватые лошадиные морды, а они тянулись к нему, смотрел в большие блестящие вопрошающие и одновременно доверчивые глаза лошадей. Ни одного конюха не оказалось на месте: одни митинговали, а другие ушли в город. И понял Василий, что за весь день лошади ни разу не были поены и кормлены. Выругался, скинул шинель, засучил рукава гимнастёрки, взялся за вилы. Напоил лошадей, задал им овса и набросал в каждую клеть сена. Присел на топчанок, не спеша развязал мешок, вынул икону. Добавил фитиля в керосинке, взглянул на лик. Не поверил. Склонился низко. Ещё ниже; открыл крышку киота. Да, не ошибся: у чернявой головки маленького Христа блистала хрустальная бесцветная слёзка. Но снова не поверил, сбегал в соседнюю куть за другой лампой, слегка подрагивающими руками зажёг фитиль. Всматривался в икону. — Кто тута? — крикнул из потёмок дверного проёма высокий и строгий унтер Ильичёв. — Ты, что ли, Охотников? Немедля в роту: заступаем в караул! — Что охранять? — хрипло и с неудовольствием в голосе отозвался Василий. — Не твоего ума дело. Живо! Спешно закутал икону, побежал за унтером. Оказалось, что полк самовольно покинуло много солдат, а из штаба поступило неумолимое, с угрозами распоряжение — выставить усиленную заставу на подступах к центру столицы. Унтеры всё-таки собрали полроты. Всю ночь Охотников простоял в карауле на заставе рядом с Невским проспектом — утром ожидался людской разлив. Весь центр был окружён военными, в основном солдатами Павловского, Литовского и Преображенского полков, конной полицией и донскими казачьими сотнями. Всюду полыхали костры: военный люд грелся, кипятил в котелках чай, безразлично и мрачно похрустывал сухарями и галетами. Было сыро, временами мерещилось, что идёт дождь, но это было не так, хотя под сапогами хлюпало. Со стороны Финского залива тянуло промозглым нудным ветром. В небе — ни звёздочки. Василию было так неуютно и одиноко, что порой, утягивая подбородок под шинель, начинал постанывать. |
| 248 Паизиелло Джованни (1740–1816) – итальянский композитор. В 1776–1783 гг. придворный композитор и инспектор Итальянской оперы в Петербурге; в 1784 г. придворный композитор в Неаполе. Наиболее известны его оперы «Служанка-госпожа» (1782), «Прекрасная мельничиха» (1788) и др. 251 Репнин Николай Васильевич (1734–1801) – князь, военный и дипломатический деятель, генерал-фельдмаршал (1796). Участвовал в Семилетней войне, в 1762 г. посол в Пруссии, в 1763–1769 гг. в Польше. При Ларге и Кагуле командовал дивизией. Во время русско-турецкой войны 1787–1791 гг., исполняя обязанности главнокомандующего, выиграл сражение под Мачином. В 1770–1790 гг. генерал-губернатор различных губерний. С 1798 г. в отставке. 253 Кваренги Джакомо (1744–1817) – архитектор, представитель русского классицизма; с 1780 г. работал в России. Среди его проектов – Английский дворец в Петергофе (1781–1794), Академия наук (1783–1789), Екатерининский институт (1804–1807), Конно-гвардейский манеж (1804–1807), Смольный институт (1806–1808), Александровский дворец в Царском Селе (1792–1796). Работы Кваренги во многом определили архитектурный облик Петербурга. Камерон Чарлз (ок. 1730–1812) – архитектор. Шотландец, учился во Франции и Италии. С 1779 г. работал в Петербурге, придворный архитектор Екатерины II. Строил комплекс Царского Села, дворец и павильоны в Павловске, дворец Разумовского в Батурине на Украине. Фальконе Этьен Морис (1716–1791) – французский скульптор. Учился в Париже, в 1766–1778 гг. работал в России, затем в Голландии; с 1780 г. – во Франции. Самое знаменитое творение – памятник Петру I в Петербурге. Чевакинский Савва Иванович (1713–между 1774 и 1780) – архитектор. В 1741–1767 гг. главный архитектор Адмиралтейств-коллегии, учитель В. И. Баженова и Е. И. Старова. Участвовал в строительстве комплекса в Царском Селе (1745–1760), руководил сооружением Никольского морского собора (1753–1762), перестройкой Кунсткамеры (1754–1758) и др. Баженов Василий Иванович (1737 – или 1738–1799) – архитектор, рисовальщик, педагог. Учился в Москве, Петербурге, Париже. С 1765 г. академик, в 1799 г. – вице-президент Петербургской Академии художеств. Автор проектов Дома Пашкова, ансамбля в Царицыне, дворца в Московском Кремле, Михайловского замка в Петербурге. |
| Священники большого города. Отец Дмитрий Свердлов Трудно говорить, какая вера правильная, а какая — показная. У кого из нас есть этот измерительный прибор, которым оценивается вера другого? 28 апреля, 2012 Трудно говорить, какая вера правильная, а какая — показная. У кого из нас есть этот измерительный прибор, которым оценивается вера другого? Священник Дмитрий Свердлов, настоятель Петропавловской церкви в деревне Павловское, — о том, как он неожиданно крестился, как совмещал работу экономистом и служение в церкви, зачем пошел наблюдателем на выборы и почему хотел бы извиниться перед группой Pussy Riot Про отца Василия Швеца и крещение Я в церкви давно, с девятнадцати лет, и столкнулся с церковным миром так: в старших классах школы мне очень нравилась одна девушка — породистая, яркая. Я же был юношей застенчивым и не мог проявить себя должным образом. И был у меня друг — сегодня он довольно видный священник в Московской области. Мы вместе учились с первого класса. Тогда мой товарищ увлекся историей и готовился к поступлению в РГГУ, на историческое отделение. И с ним случилась довольно типичная вещь: каждый человек, читая об истории России, в огромных объемах сталкивается с православием. И для моего друга это было шоком — его глазам открылась параллельная реальность, которая, хоть и не была официально озвучена и в школьных учебниках практически не упоминалась, оставила в истории страны яркий след. Соответственно у него возникли определенные интересы, и девушка, которая мне нравилась, сказала ему: «Я вижу, ты православием интересуешься, а у меня мама верующая. Хочешь, я тебя с ней познакомлю?» Друг пошел с ней знакомиться, а поскольку мы с ним были не разлей вода, он предложил мне пойти с ним вместе, за компанию — ну и я за ним увязался, чтобы попасть в дом к девушке, которая мне нравилась. Вскоре у товарища созрело решение креститься. Его будущая крестная решила нас отвезти к своему духовнику, служившему в Псковской области. И мы, мальчишки-первокурсники, практически никогда до этого не выезжавшие из Москвы, поехали в Псковскую область, в загадочные и дикие места. Священник, к которому мы ехали, протоиерей Василий Швец, был совершенно исключительной личностью. Он родился в 1913 году, а умер совсем недавно, не дожив несколько месяцев до своего столетия. Его семья пережила раскулачивание, он работал в цирке гимнастом, плавал на корабле, потом прошел Финскую кампанию и Великую Отечественную войну, служил в наших войсках в Германии и сан принял только в пятьдесят лет. То есть по сути он прожил две огромные жизни. Надо еще понимать, что поехали крестить моего друга мы в 1989 году, когда массовой моды на крещение еще не было и крещение молодого человека было событием штучным, вызывало у всех большое волнение и было обставлено соответствующим образом. Я же смотрел на происходящее немного со стороны, взглядом исследователя. |
| Единственное, что я счел возможным добавить к этим «Воспоминаниям» это ряд примечаний, преимущественно исторического характера. Они уясняют обстановку описываемых мною событий и делают более понятным мой рассказ. Февральские дни в Петрограде в семнадцатом году. В четверг 23 февраля 1917 года я вернулся около четырех часов дня из университета в нашу квартиру на Сергиевскую 36, что почти на углу с Воскресенским проспектом. Я был тогда, несмотря на мой ранний возраст, студентом первого курса историко-филологического факультета Петроградского университета. Насколько помню, я вернулся домой пешком, как я это иногда любил делать, тем более что трамваи были обычно переполнены и на них было трудно попасть. День был солнечный, небольшой мороз, в городе я ничего особенного не заметил. От университета до нас около часа ходьбы, я устал и прилег на некоторое время на кровать отдохнуть в комнате, где жил вместе с моим старшим братом Игорем, поручиком Лейб-гвардии Конной артиллерии. Он служил тогда в ее запасной батарее в Павловске, но был в эти дни в отпуску в Петрограде. Сейчас он отсутствовал. Не знаю точно, сколько я пролежал, полчаса или час, как в мою комнату стремительно вошла с присущей ей энергией моя тетя, Ольга Васильевна Кривошеина, и прикрикнула: «Что ты тут валяешься и спишь? Не знаешь, что происходит!? В городе бунт, революция, а ты валяешься!» Характерной чертой моей тетушки была ее склонность иронизировать и подтрунивать. И сейчас она, конечно, подтрунивала надо мною: Вот ты считаешь себя таким «революционером» (а у меня действительно были тогда такие настроения), а сейчас происходит революция, а ты валяешься и почиваешь. Сама Ольга Васильевна была отнюдь не левых убеждений, но она не принимала меня всерьез, да к тому же не придавала, видимо, большого значения начавшимся в городе беспорядкам. «Как? Какая революция? – спросил я, вскакивая с постели. – Я сейчас вернулся из города и ничего не видел». «Да ты никогда ничего не замечаешь, продолжала иронично тетя, – в городе бунт. По Литейному разъезжают казаки. Я сама сейчас видела» Я стал быстро собираться и направился к выходу. «Куда, куда? Оставайся, никуда не ходи!» – крикнула вслед мне тетушка, пытаясь меня остановить, но я не послушался и быстро вышел из дому. |
| Просидев несколько часов в этой компании, усталый от всех этих разговоров и с больной головой от тяжелого табачного дыма, я решил возвращаться домой. Студент, который привел меня сюда, и самый симпатичный из всех, пытался всячески отговаривать меня, но я настоял на своем и, поблагодарив его за гостеприимство, вышел на улицу. Было уже около девяти часов вечера. Погода переменилась. Все предыдущие дни было сравнительно тепло, около нуля, пасмурно, но без снега. А тут ударил мороз. Я быстро дошел до Невского по совершенно пустынным улицам и вышел на него напротив Надеждинской улицы. Но тут на моем пути возникло препятствие. Вдоль всего Невского, посредине него, в две шеренги стояли войска. Тесно друг к другу, так что пройти сквозь них было невозможно. На небольшом расстоянии один от другого горели костры, своим красноватым светом освещавшие стоящих в строю солдат. Перед строем ходили офицеры. Из небольших групп гражданских людей, толпившихся кучками на тротуарах, раздавались выкрики: «Долой офицера!» Помнится, как один из офицеров продолжал расхаживать взад и вперед не обращая никакого внимания на кричавших. Но другой, в адрес, которого также слышались выкрики, резко обернулся. Группка штатских трусливо шарахнулась и попятилась. Мне нужно было пересечь Невский, чтобы попасть домой, и я попытался пройти сквозь ряды стоящих солдат, но меня не пустили, сказали, что без разрешения нельзя. Я обратился к ближайшему офицеру, объяснил, что мне нужно попасть домой. Тот сразу разрешил, и я прошел сквозь солдатские ряды, что было не так то просто. Мне пришлось буквально проталкиваться между ними, так тесно они стояли. В течение получаса я благополучно дошел до дому, не встретив на улицах ни души. Дома я узнал, что взбунтовался батальон Павловского полка, но этот путч был подавлен другими частями того же полка, и что зачинщики арестованы и будут преданы военно-полевому суду. На следующий день, в понедельник 27 февраля, я вышел из дому часов в девять-десять утра. Одновременно со мною вышел мой брат офицер Игорь, находившийся в это время в отпуске. Не знаю, по какому делу он вышел, но мы вместе направились налево по Сергиевской и стали двигаться к Таврическому саду. Мы пересекли Сергиевскую и дошли до близко находящегося угла Воскресенского проспекта. И вот здесь, на углу Сергиевской и Воскресенского, мы услышали со стороны Кирочной, доносившийся оттуда не то вопль, не то протяжный крик. Слышно было на расстоянии, что кричало множество голосов, сотни, тысячи, как нам казалось. Вопили долго, непрерывно, то усиливаясь, то ослабевая. И хотя голоса были мужские, но кричали на высоких нотах, истошно, с надрывом, не то с остервенением, а может и с восторгом. И так долго-долго. «Что это такое? – недоуменно обсуждали мы с братом, – кто это так кричит и почему?» |
| Письма к Иннокентию, епископу Камчатскому от 25 ноября и 7 декабря 1857 года//Русский архив. М. 1881. Кн. 2, стр. 25–28. Письмо митрополита Филарета к костромчанам в ответ на поздравление их с пятидесятилетием архиерейского служения (6 сентября 1867 года, 472)//Душеполезное чтение. М. 1895, ч. 1, стр. 455. Письмо к генерал-лейтенанту Донского войска наказному атаману Д.Е. Кутейникову//Душеполезное чтение. М. 1879, ч. 1, стр. 134. Письмо Московского митрополита Филарета к главному директору императорской Павловской больницы, тайному советнику С.С. Кушникову (9 января 1824 года)//Душеполезное чтение. М. 1891, ч. 3, стр. 307–310. Письма к епископу Дмитровскому Лаврентию (от 3 апреля и 9 мая 1819 года)//Чтения в Обществе любителей духовного просвещения. М. Сергиев Посад. 1863–1894; 1869. Кн. 6, стр. 51–53. Письма к Леониду, епископу Дмитровскому, впоследствии архиепископу Ярославскому. М. 1883//Душеполезное чтение. М. 1883, ч. 2, стр. 103–119. Письмо преосвященному Леониду, епископу Дмитровскому, в ответ на приветствие от московского духовенства с совершившимся сорокалетием служения Его Высокопреосвященства на Московской пастве (6 июля 1861 года) и 7 июля 1866 г.//Чтения в Обществе любителей духовного просвещения. М.Сергиев Посад. 1863–1894; 1868. Кн. 4, стр. 70–72, 73. Письмо митрополита Филарета Московской Церкви в ответ на её приветствие с совершившимся пятидесятилетием от начала епископского служения Его Высокопреосвященства (16 сентября 1867 года)//Чтения в Обществе любителей духовного просвещения. М.-Сергиев Посад. 1863–1894; 1868. Кн. 4, стр. 74–75. Письма к синодальному обер-прокурору князю П.С. Мещерскому//Душеполезное чтение. М. 1890, ч. 1, стр. 355 (10 ноября 1828 года); 1890, ч. 1, стр. 487 (13 января 1829 года); 1891, Ч. 3, стр. 147 (23 ноября 1826 года); 1892, Ч. 2, стр. 876–877. Письма к А.Н. Муравьеву (1822–1867). Киев. 1869. Письма к и. д. московского обер-полицмейстера С.Н. Муханову (26 августа 1832)//Душеполезное чтение. М. 1895, ч. 1, стр. 628. Письма к княгине В.М. Нарышкиной (во время болезни её родителей)//Чтения в Обществе любителей духовного просвещения. М.Сергиев Посад. 1863–1894; 1868. Кн. 4, стр. 81–85. |
| – У космонавтов нет чувства страха, я уверен. Но когда вы испытывали большее волнение: при запуске ракетоносителя в космос или при спуске космического аппарата на землю? Если у человека нет чувства страха, ему нельзя доверять управление ни космическим кораблем, ни самолетом, ни автомобилем – Я сразу скажу: если у человека нет чувства страха, ему нельзя доверять управление ни космическим кораблем, ни самолетом, ни автомобилем в том числе, потому что чувство самосохранения – это один из тех инстинктов, которые помогают избегать рисков. На тебе лежит огромная ответственность. Я профессиональный летчик, всю жизнь летаю. Как в 17 лет, так и до сих пор, ты ощущаешь ответственность, которая лежит на тебе. Ты боишься допустить ошибку, которую исправить порой невозможно или очень тяжело, а за этим стоит труд тысяч людей. Это над тобой довлеет. Ты должен обязательно хорошо выполнить задачу, которую перед тобой поставили. Бесшабашных, как мы их называем, туда посылать нельзя. По крайней мере, командирами или бортинженерами. «У этих людей работа была на первом месте» – Имя Сергея Павловича Королева знает даже молодежь. Но есть менее известные имена, мои земляки из Павловского Посада, о которых я знаю только по истории, по рассказам их семей: Василий Павлович Мишин и Леонид Александрович Воскресенский. Вам наверняка приходилось встречаться с этими людьми, которые стояли у руля космонавтики. Расскажите, пожалуйста, о них. Мы во всем мире стали первыми в космосе, и это дает нам очень большое преимущество – К сожалению, в силу возрастных и других причин я никогда не встречался ни с Гагариным, ни с Королевым, ни с Мишиным. Но, по рассказам, это были люди такого масштаба, у которых работа, безусловно, была на первом месте. Это видно даже по домику Королева и первых космонавтов на Байконуре: панцирная железная кроватка, телефон, тумбочка, простой шкаф. Речи не шло не то что о роскоши – иногда не было самого элементарного. Они решали сложнейшие задачи, не имея суперкомпьютеров. Это говорит о масштабе этих людей, с которыми России здорово повезло. Мы во всем мире стали первыми в космосе, и это дает нам очень большое преимущество, в том числе и нашему поколению, и нашим детям. Здесь я не могу похвастаться. Я встречался на разных форумах только с теми, кому было лет 80, но это все равно не те первые. |
| Грамматическим и сочинительским рекомендациям Павловского последовали харьковские русскописатели – проф. Петр Гулак-Артемовский (1790-1865), ставший родоначальником украинской басни, сатиры и баллады, избранный в 1829 году за научные труды и малороссийские стихотворения действительным членом московского общества любителей российской словесности, и Г. Квитка-Основьяненко (1778-1843), родоначальник украинской прозы. Малороссийское творчество последнего горячо поддержал не кто-нибудь, а посетивший Харьков великий поэт, воспитатель юных царей Василий Жуковский – как это оригинально, колоритно! Впрочем, Г. Квитка-Основьяненко считался и мастером русской прозы, его произведения публиковали популярнейшие столичные толстые журналы. Малороссийским правописанием Гулака-Артемовского, в свою очередь, воспользовался живший в Петербурге Евгений Гребенка, третий (по времени) малороссийский поэт, в своих «Приказках» (баснях) 1837 года, о чем сообщает в предисловии. Он же собирает, редактирует и издает в 1841 году «Кобзарь» начинающего поэта Шевченко, а в 1843 – альманах «Ластовка». В эту небольшую книжку Гребенка включает произведения девяти авторов – от Котляревского до Шевченко и Кулиша, а также народные песни. Так на свет появился первый сборник украинской литературы. Павловский предложил фонетический принцип малороссийского письма: «Я намерен все слова малороссийские писать точно теми буквами (звуками), какими оне там произносятся». Это способ записи фольклорных текстов: как слышу, так записываю. Он, конечно, в корне отличается от историко-этимологического метода письма русского литературного языка, в котором любое разговорное слово, как бы оно ни произносилось (если это не художественная находка, неологизм и пр., обогащающие текст или весь язык), записывается по исторически сложившимся правилам. Малороссы, проживая даже в глухом селе, тоже были людьми многовековой письменной культуры, а не вдруг открытым в степях племенем, поэтому «антикультурный» метод Павловского враждебно встретили знаменитые филологи – Н. Цертелев и М. Максимович, сторонники историко-этимологических языковых принципов. Максимович пишет, что в «Грамматике» Павловского «предложено такое не малороссийское правописание, что лучше б его и совсем не было». Ее также критиковали за то, что она «малороссийская только по названию», а на самом деле – это грамматика русского языка, «петровской гражданки», «подрихтованная» под малороссийские языковые особенности. |
| Укреплению брачного союза может содействовать не ослабление его разными " облегчениями " , попустительствами и поблажками; не введение в него разных грубо физиологических или юридических понятий. Для укрепления брака нужно, наоборот, чтобы общество смотрело на брачные отношения с точки зрения идеально религиозной; тогда и только тогда будет брак действительно тем, чем он должен быть, по словам Спасителя. Перестановка брака на почву юридическую, о которой многие теперь толкуют, еще вреднее на него подействует, нежели введение в него самого распущенного материализма, ибо, раз будет принято, что брак есть только юридический договор, никаким образом нельзя будет отстоять не только его ненарушимости, но и бессрочности, вечности; раз это только контракт, только юридическая я всегда буду считать себя нравственно вправе изыскивать юридические средства для его нарушения, ежели он оказывается для меня почему-либо неудобным; да и на каком основании можно юридически отвергать брак на срок? Как основательно и горячо восставал на гражданский брак И. Аксаков, исходя из оснований не только религиозных, но и психологических, из высокого понятия о любви! И где бы, мне кажется, не быть настоящему святому браку, как не в России, не под охраной русской женщины, этого олицетворения беспредельной любви, беспредельного всепрощения, самопожертвования и непостижимой в несчастии! Кажется, г. Розанов - великий ценитель и знаток изящной литературы; я уверен, что, если бы, писавши свои статьи, он бы хотя мельком вспомнил о пушкинской Татьяне, этом благородном, чудном, святом прототипе русской женщины, - он бы, конечно, не написал того, о чем я здесь говорил. Павловск, 7 декабря. А. Киреев ______________________ Теперь-то он именно так и поставлен; только как сделка вечная (=рабство, крепостное право). Как же иначе, когда и состоит он в одном вписании жены в паспорт мужа: а) с предоставлением ссориться, до посягательства на жизнь друг друга (по этой причине нет развода), Ь) изменять один другому (без официальных свидетелей); с) никогда и не начинать жизни вместе, живя хоть в разных полушариях (и это не кассирует брак). Просто он - поставлен и всеми чувствуется как вечное обязательство юридического характера, без дачи способов его исполнить - et rien de plus [и ничего более (фр.)]. В. Р-в. |
|
|
