| Вагнер – безнадежный книжник: «Меня леса и нивы не влекут, И зависти не будят птичьи крылья. Моя отрада – мысленный полет По книгам, со страницы на страницу. Зимой за чтеньем быстро ночь пройдет, Тепло по телу весело струится, А если попадется редкий том, От радости я на небе седьмом». Но не таков Фауст: «Я на познанье ставлю крест. Чуть вспомню книги – злоба ест». Фауста тошнит от «спального колпака и халата» Вагнера. Воланд же, называя Мастера Фаустом, подсовывает ему вагнеровский мирок: «Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак» (Маргарита о жизни в обещанном «домике»). Фауста мутило от его размеренно-предсказуемой лабораторно-домашней жизни: «Я проклинаю мир явлений, Обманчивых, как слой румян. И обольщенье семьянина. Детей, хозяйство и жену». Фауст мечтал о деятельности, Мастер (пока был жив) – о беспамятстве и покое. Что ж – спокойней всего на кладбище. Примечательно, что дух зла действует с ловкостью наперсточника. Фауст не желает вести размеренно-домоседскую жизнь, и Мефистофель тут же его подсовывает ему свой навязчивый сервис: «(Фауст) „Жить без размаху – никогда! (Мефистофель): вот, значит, в ведьме – и нужда“. Мастеру, напротив, по сердцу арбатский подвальчик, домашний уют. Но дар Воланда все тот же: ведьма. Ведьма и королева Варфоломеевской ночи в приложении к домашнему обиходу: «ловите гранату! Не бойтесь, она ручная!». Дерзаний у мастера нет, творчества уже нет, пути нет. Зато ведьма теперь всегда с ним. И лепка нового гомункула вряд ли чем обогатит мир призраков: в «Фаусте» гомункул как раз жаждет обрести плоть, вырваться из своей стеклянной реторты. И как Мастер сможет дать плоть гомункулу, если он и сам ее лишен? Как он сможет освободить гомункула (Анаксагор в «Фаусте» говорит гомункулу – ты «жил, оградясь своею скорлупой»), если он сам стал «человеком в футляре»? Впрочем, одного гомункула Мастер уже создал: из Христа-Богочеловека он попробовал слепить человечка… Ну, а если мы вспомним «Собачье сердце», то поймем, что для Булгакова идея гомункула была похоронена раз и навсегда . |
| Власти лимитрофов и особенно прифронтовой Эстонии откровенно симпатизировали финнам. Тысяча эстонцев отправилась воевать в финскую армию, осведомители сообщали финнам о всех передвижениях на советских военных базах, осуществлялся перехват радиограмм советских воинских частей. В конце декабря 1939 года, как раз в момент поездки генерала Лайдонера (эстонского главкома) в Москву, члены Кайтселийта обещали устроить «Варфоломеевскую ночь» подразделения Красной армии в Эстонии. Граждане Эстонии погибали как в рядах финских вооруженных сил, так и по обстоятельствам, присущим стране, соседствующей с зоной боевых действий. Так, СССР объявил морскую блокаду Финляндии (действуя прямо по британскому образцу). Эстонский корабль «Кассари» (Kassari) 10 декабря 1939 года не ответил на сигналы о досмотре и был потоплен артиллерийским огнем подводной лодки КБФ «Щ-323» вне пределов объявленной зоны морской блокады Финляндии. Один член экипажа погиб, двое были ранены. Но этот инцидент мог считаться, увы, обыденным на фоне боевых действий. Были случаи, когда из-за ошибок навигационных приборов, советские летчики сбрасывали бомбы на эстонской территории. По тем же причинам советские самолеты не раз пролетали над запрещенными для них эстонскими укреплениями на островах. При этом эстонские зенитчики неоднократно открывали огонь, но из-за скверного состояния эстонской ПВО никаких повреждений самолетам с красными звездами нанесено не было. Впрочем, финны также, наплевав на нейтралитет Эстонии, бомбили маяк на острове Вайндло (ранее остров назывался Стеншер). Таким образом, война с Финляндией – весьма жестокая и кровавая, но все же локальная, завершилась победой СССР, который обеспечил защиту Ленинграда, отодвинув границу на 150 км и присоединив себе острова Финского залива. Для Прибалтийских лимитрофов эта война имела также серьезное значение. В Москве сочли, что лучший способ укрепить свои границы на северо-западе – это вообще ликвидировать лимитрофы. Для военных и политических лидеров прибалтийских лимитрофов имело значение еще и то обстоятельство, что за три с половиной месяца советско-финской войны СССР не побоялся конфликтовать с обеими западными блоками – германским и англо-французским, быстро мобилизовал миллионную группировку войск, массово применял танки и авиацию (только на Карельском перешейке в ходе наступления Красной армией было единовременно задействовано 2 300 танков, и 2 200 самолетов). |
| Все перечисленное впоследствии так или иначе сказалось. Со временем дурные, но потаенные черты характера Ивана восторжествовали. Наступила опричнина – проклятый период в истории страны. По большому счету, этот период продолжался до самой смерти Грозного. Если для Курбского и Адашева идеалом была сословно-представительная монархия, то им на смену пришли другие люди, которые ради своего карьерного продвижения и личного обогащения были готовы на все. С этого момента царь Иван стал тем Иваном Грозным, образ которого сохранился в народной памяти. Однако это не дает оснований забывать, что его царствование начиналась отнюдь не с опричнины. – Выделялась ли жестокость Ивана Грозного на фоне нравов его времени – как применительно к российской истории, так и к западноевропейской? – Жестокость Ивана Грозного выделялась даже на фоне нравов его времени. Хотя, как мы знаем, Европа дала миру имена весьма крупных тиранов. Казни, расправы, отравления, тайные убийства, безобразные оргии были и в Англии, и во Франции, и в других государствах. Такие вещи были в порядке вещей в средневековой Европе. Можно вспомнить, к примеру, Варфоломеевскую ночь. Но, повторяю, даже на этом фоне Иван Грозный дал поразительные примеры жестокости. Приведу только один факт. Иван считал Новгород средоточием сепаратистских тенденций. Будем справедливы: основания для этого у Ивана были. Однако идти походом по своей родной земле на Новгород, круша направо и налево, разоряя все на своем пути – таких примеров средневековая Европа не знает. Можно вспомнить разве только Нерона, который сжег Рим, чтобы полюбоваться и вдохновиться зрелищем горящего города. Поэтому князь Андрей Курбский имел веские основания обвинять Ивана IV в измене заветам Бога и принципам поведения православного монарха, которым тот следовал в период “Избранной рады”. – Как соотносится частная жизнь Ивана Грозного (семь браков, убийство сына) с православными нормами того времени и выделяется ли она при сравнении с нравами предшествующих ему русских государей? |
| Панин отвечал, что императрица соизволила на это представление. При этом Репнину приказывалось прямо объявлять всем, что диссидентское дело нераздельно соединено с благосостоянием республики или с весьма дурными последствиями для тех, которые будут ему препятствовать. Императрица дружбу и доброжелательство свое к существенным польским интересам поставит в зависимость от того положения, в какое будут поставлены диссиденты на сейме. Какие следствия будет иметь препятствие успеху диссидентского дела, это легко можно видеть из того, чему подвергнутся Масальские и Солтык; а если они и единомышленники их не исправятся после этого первого поучения, то могут быть уверены, что на границах стоит 40000 войска, которое тотчас будет введено в Польшу и Литву, расставлено по деревням противников и содержано на их иждивении, потому что императрица считает диссидентское дело интересующим и собственную ее славу, и прямое благо республики и непременно желает достигнуть его успеха всеми возможными способами, даже самыми сильными, дабы истребить препятствия в самом их источнике, т. е. в имениях и лицах тех людей, которые, возбуждая волнения и беспокойства, становятся этим самыми сущими злодеями своего отечества. Станислав-Август писал совершенно другое Ржевускому в Петербург. «Чем более я думаю, – писал король, – тем более нахожу дурною мысль провести диссидентское дело с помощью оружия. Во-первых, чтоб сделать меру действительною, надобно выставить большое войско; во-вторых, когда дела поведутся таким образом, то они станут для меня семенем Равальяков, а для диссидентов породят Варфоломеевскую ночь... Диссидентское дело трудно, но не невозможно; ради Бога, чтоб не было русского войска в Польше, чтоб не было фраз, доказывающих иностранное господство». В то же время Чарторыйские отправили к Панину письмо, наполненное жалобами на короля и на Репнина. «Признаемся, – писали Чарторыйские, – что с величайшим прискорбием видим мы исчезновение наших лучших надежд, исчезновение средств, дарованных, казалось, провидением для того, чтоб вывести Польшу из глубины зол, в которые она была погружена. |
| Это неоспоримый факт. Проповедники же сострадания и милосердия ко всем такого рода варварам обыкновенно заподазриваются в отсутствии всякого сострадания и милосердия к массам ни в чем неповинных людей, но жестоко иногда страдающих и бедствующих из-за динамитчиков, поджигателей и подобных им бессердечных эгоистов. Нужно думать, что такое воззрение на проповедников полной безнаказанности самых вредных злодеев безусловно справедливо. Значит, и с этой стороны странно было бы ратовать за совершенное уничтожение судебных преследований и кар. Можно и должно желать лишь того, чтобы они были беспристрастны, справедливы и чужды жестокости. Но что же сказать касательно того мнения, подтверждаемого, будто бы наукою, по которому судебные преследования и кары, якобы, лишь возбуждают и поддерживают зло? На этот вопрос в другом месте настоящего нашего сочинения мы уже дали отрицательный ответ. Теперь же уместно сказать лишь следующее. Если бы не было судов, то в преследовании христиан первых веков и в преследовании разных еретиков в средние века было бы еще более необузданности и зверства. Достаточно припомнить хотя бы кровавые неистовства, совершенные в Варфоломеевскую ночь, благодаря вспышке народного религиозного фанатизма, раздутой и разожженной отнюдь не судьями и не судебными наказаниями, а иным фактором. Если бы в первые века христианства и в средние века народный религиозный фанатизм, возбуждавшийся и поддерживавшийся антихристианскими влияниями, не сдерживался в известных границах действиями судов, хотя иногда далеко не беспристрастных и неудержимо увлекавшихся общим бурным течением, то еще более зла произошло бы от народного религиозного фанатизма, предоставленного самому себе и ничем несдерживаемого в своих проявлениях. Да и зачем так далеко ходить за примерами? Недавние так вызываемые еврейские погромы в некоторых местах Западной Европы и у нас и их прекращение разве не доказали до очевидности, что судебные преследования и кары в известной степени сдерживают и обуздывают своеволие. |
| Глава третья. Шут на палочке Крестовые походы, костры инквизиции, религиозные войны. Сотни, тысячи, миллионы убитых и обездоленных. И всё это под знаменем любви к Богу и торжества истины! В прошлый раз Эльвейс был в Париже и видел Варфоломеевскую ночь, когда католики убивали гугенотов, христиане убивали своих собратьев. Залитые кровью улицы, изувеченные тела, озаряемые светом факелов, и дикие лица фанатиков, искажённые ненавистью и жаждой убийства! Как христиане могли творить такие зверства? Разве их вера не учила их любви к ближнему? Неужели из-за каких-то догматов и пустых обрядов стоит убивать людей? Разве можно отстаивать свои убеждения таким ужасным способом? Разные вероисповедания, разные конфессии борются между собой за право называться единственным истинным учением на Земле, и их адепты не замечают, что приносят немыслимые страдания огромному количеству маленьких беззащитных людей. Даже если бы они на самом деле знали истину, то не имели бы права губить человеческие жизни ради неё… А сегодня Эльвейс побывал в Пскове шестнадцатого века и смотрел, как Иван Грозный входит со своей дружиной в этот город. Великий и страшный русский царь, совершив опустошительный набег на Новгород, собирался теперь начать террор в Пскове. На лицах псковичей, встречающих царя, застыл страх; никто не знал, доживёт ли до завтрашнего дня. «И это правитель христианской страны! – подумал Эль, глядя на безжалостного тирана. – И это « Святая Русь»! Почему же бездействуют их духовные вожди? Почему не пытаются защитить невинных людей от кровожадного зверя, которого они сами помазали на царство?» Дав Элю немного посмотреть на процессию, Инструктор повёл его в какой-то большой дом, в просторное светлое помещение. Там стояли приготовленные к постной трапезе столы, но одно блюдо было с жареным мясом. В углу сидел какой-то грязный человечек в лохмотьях. Вскоре в залу вошёл Иван Грозный со своими приближёнными. Человечек вскочил и стал прыгать вокруг государя на палочке с лошадиной головой . «Должно быть, это шут!» – подумал мальчик, с удивлением глядя на необычное представление. Не прекращая своего занятия, оборванец обратился к царю, показав рукой на мясо: |
| Закрыть О роли народа в истории. III часть (окончание) Время работает на нас, или почему нельзя победить Россию 31.08.2023 516 Время на чтение 12 минут Фото: Из личного архива автора В предыдущем материале говорилось о законах истории. В этой части мы продолжим разговор о кризисном XX веке и проведем параллели в современность. Напомним, что с точки зрения этнологии (этногенеза), кризисы начала и конца XX века (1905-1917 гг. и 1990-е гг.) были закономерным следствием этнического надлома – самой болезненной фазы этногенеза. Добавим к уже сказанному, что особенность этой фазы заключается в том, что в большие группы людей конфликтуют и воюют не ЗА кого-то, а ПРОТИВ кого-то. («Ну, какие сволочи!.. Бей их, ребята!») Поэтому Гражданские войны в фазе надлома всегда очень ожесточенные. Яркий пример: жуткие гражданские войны католиков и протестантов, та же «Варфоломеевская ночь» в европейском надломе. В целом этот период у них был куда страшнее и продолжительнее нашего по причине плотности населения и пестроты Европейского суперэтноса. Потом, правда, многие неприятности забылись и европейцев стали идеализировать, приводить в пример. Напомним, что разница между кризисом в России «тогда» (1917) и «сейчас» заключается в том, что революция 1917 года и Гражданская война между белыми и красными была «разборкой» между своими под руководством чужих (либералов и троцкистов). Современный же антагонизм не внутренний, а внешний: между своими и чужими (глобалистами и их пособниками на местах). Это уже не так страшно для нас, ибо глубинный внутриэтнический раскол XIX-XX веков почти преодолен и Российский суперэтнос находится на пути консолидации. За исключением слабого звена – Украины, переворот в которой (2014) и был реакцией глобалистов на эту самую суперэтническую консолидацию! Заметим, что науськивание на русских мусульман, в последнее время, – как внутри РФ, так и по ее границам – из той же серии. Враг не дремлет, работает профессионально. Но как бы он не старался, процесс суперэтнической и евразийской интеграции все равно будет идти. И первый успех уже есть – это сближение с Белоруссией, после попытки майдана в 2020 году (спасибо глобалистам!). |
| Михаил Пиотровский: Музеи противостоят фанатичному бескультурью Директор Эрмитажа – о лекарстве от нетерпимости 28 августа, 2015 Директор Эрмитажа – о лекарстве от нетерпимости В Сирии произошел страшный случай. Там казнен бывший хранитель античного комплекса в Пальмире, ученый-археолог, знаток пальмирских древностей Халид Асаад. Его пытали, стараясь выведать, куда сирийское правительство вывезло часть древностей, обезглавили, тело подвесили на столбе, голову положили у ног. Ученому ставилось в вину, что он способствовал режиму, хранил идолов, ездил на зарубежные конференции… Характерная для ислама борьба с идолопоклонством, иконоборчество перерастают в чистой воды зло. Все помнят, как талибы взорвали древние статуи в Афганистане. Они объясняли это тем, что статуи – идолы, к которым приходят паломники и совершают ритуалы. Кроме того, ЮНЕСКО дает деньги на их реставрацию, вместо того чтобы накормить голодающих афганских детей. Набор провокационной пропаганды. В то же время известно, что принципиальные борцы за веру торгуют древностями. Из Пальмиры вывозится то, что можно легко продать и добыть деньги. Так у нас в 1920-е годы изымали картины из музеев, полагая, что старое искусство никому не нужно, но его можно выгодно продать. И немцы продавали «дегенеративное» искусство – картины экспрессионистов. Культура всегда на передовой линии борьбы со злом. Музеи противостоят фанатичному бескультурью. Это надо помнить, когда мы говорим о «мелких» проблемах, связанных с нашими музеями. Очевидно, что в обществе отсутствует уважение к музеям, исчезло понимание их сакральности. Это показало нападение на выставку «Скульптуры, которых мы не видим» в московском «Манеже». Атака странных «активистов» оценивается неоднозначно. Звучат предложения: давайте разберемся, кто прав, организаторы выставки или тот, кто повредил экспонаты. Один из великих немых фильмов начала прошлого века – «Нетерпимость» Дэвида Гриффита. Там есть «Варфоломеевская ночь», «Падение Вавилона», «Жизнь и страдания Христа». Художественное выражение слова «нетерпимость». |
| — Я думаю, что оба этих права человека являются основоположными: религиозная свобода и свобода выражения. Вы – француз, так что давайте обратимся к Парижу, будем говорить ясно. Нельзя скрывать правду: каждый имеет право практиковать собственную религию свободно, без оскорблений. Так мы делаем, к этому все мы стремимся. Во-вторых, нельзя оскорблять, воевать и убивать во имя собственной религии, то есть во имя Бога. То, что сегодня происходит, поразительно. А ведь всегда – если подумать о нашей истории – всегда было немало религиозных войн. Чтобы это понять, достаточно вспомнить Варфоломеевскую ночь. Мы тоже в этом грешны. Но убивать во имя Бога нельзя, это заблуждение: убивать во имя Бога – заблуждение. Думаю, что это главное в религиозной свободе: необходимо действовать свободно, не оскорбляя, но и не навязывая и не убивая. О свободе выражения: у каждого есть не только свобода, право, но и обязанность говорить то, что он думает, для общего блага. Это обязанность: если депутат или сенатор не говорит то, что он считает верным путем, он не содействует общему благу. То же самое относится ко многим другим людям. Мы обязаны говорить открыто, имея эту свободу, — но без оскорблений. Верно то, что нельзя реагировать насилием, но если мой большой друг доктор Газбарри выразится нецензурно о моей маме, он за это получит! Это нормально. Нельзя провоцировать, нельзя оскорблять веру других людей, нельзя высмеивать веру. В одной из своих речей – не вспомню, в какой именно, — Папа Бенедикт говорил о постпозитивистской ментальности, которая приводит к идее, будто религии или религиозные выражения являются своего рода субкультурой, что их можно терпеть, но они не имеют значения. Многие люди злословят другие религии или все религии, высмеивают их, я бы сказал, превращают чужую религию в игрушку, но они провоцируют, и может случиться то, что случится с доктором Газбарри, если он скажет что-нибудь плохое о моей маме. Есть определенные границы. Каждая религия обладает достоинством, каждая религия, которая уважает человеческую жизнь, человеческую личность. И я не вправе ее высмеивать. Это – ограничение. Я привел пример ограничения, чтобы пояснить, что у свободы выражения есть границы, как в отношении к моей маме. |
| Самостоятельность вообще эфемерная штука. Туристические страны зависят от приезжих, аграрные от урожая, марионеточные – от приказов хозяина, все вместе зависят от того будет или нет авария на какой-то ядерной электростанции. Все от кого-то зависят. И самые сильные страны тоже зависят от согласия всех остальных считать их самыми сильными. Но мы не об этом. Я представляю сегодня, что ловлю Бунюэля на улице и уговариваю дать короткое интервью. Нет, не интервью. Какой из меня интервьюер? Просто задаю пару вопросов. Просто говорю с ним, но не о чем-нибудь, а о том, что меня волнует. Он бы не говорил со мной. На его месте я с собой бы не говорил, к тому же он не любил тех, кто лезет в душу с вопросами. Но если уж представить на улице мертвеца с газетами, то почему бы не представить разговор с ним? — Что вы думаете, господин Бунюэль, о событиях в Украине? — Я впервые читаю что-то о вашей стране, и ничего подробного о ней не знаю. (Его губы движутся с трудом — он молчал десять лет). Но я думаю, что любая революция должна иметь, кроме внутренних, еще и внешние источники финансирования. Еще – агентурную и информационную помощь заинтересованных иностранных центров. Попросту – мощную пропаганду. Ну и разогретое недовольство населения. Так было везде и всегда: в Испании, где я родился, в Мексике, где жил и работал, в СССР, чья идеология была одна из вездесущих в мои годы. — Какой из этих факторов, на ваш взгляд, самый важный? — Третий, домашний. Довольных народов не бывает никогда. Люди всегда более или менее склонны к недовольству жизнью, ведь мы не в Раю (на этих словах он грустно улыбается, и я вспоминаю, что говорю с покойником). Но риски можно минимизировать. Властям не стоит шокировать людей показной роскошью, учить детей исключительно в престижных зарубежных университетах, держать основные денежные счета в иностранных банках, и так далее. Надо быть скромнее и патриотичнее. (Замолкает, словно подбирая слова) Да-да, именно так: скромнее и патриотичнее. Иначе власти становятся коррумпированными и уязвимыми. Тем, кто правит, это выгодно. Штатам, к слову, Мексика выгодна только в бедном качестве, как и весь Латинский мир. Если власть шалеет от денег и безответственности, то внутри она ненавидима, а снаружи управляема. И сегодняшние благодетели в любое время могут устроить ей Варфоломеевскую ночь, сместить руками информационно обработанных масс. Стоит только захотеть. |
|
|
