| Здановича, не имел бы того культового в масскультуре статуса, если бы не неоязыческие характеристики, которые ему вскоре после находки были присвоены. Через СМИ Аркаим как символ русской славы стал гордостью русских националистов и местом паломничества множества неоязычников. Другой известный ученый, лингвист О.Н. Трубачев ввел другую важную для современных неоязычников гипотезу – утверждение о родстве славян и индоариев в Северном Причерноморье. Сам тезис был не новым и задолго до Трубачева декларировался теософами, но не имел подобия научной доказательной базы. Трубачевым также двигало желание национальной реабилитации славян, принижавшихся западными концепциями. Известный индолог Н.Р. Гусева стала главным идеологом концепции арийских корней духовных представлений славян. Фиксация языкового родства между индоариями и восточными славянами привела в дальнейшем к многочисленным дилетантским опытам по сравнительному языкознанию, попыткам доказать близость лексем из санскрита и русского (ученица Гусевой, С. Жарникова). Поэтому не кажется странным, что впоследствии именно Гусева солидаризировалась с дилетантскими опытами Гриневича в выявлении «праславянской письменности». Как мы знаем, никто из научного сообщества концепцию Гриневича не поддержал, но она нашла широкую поддержку в среде неоязычников. Рассуждения Гусевой о «ведизме» славян, формировании индоевропейской общности в Арктике в дальнейшем имели множество адептов, среди которых надо выделить вологодского этнографа С.В. Жарникову. Родину индоевропейцев Жарникова локализовала на Русском Севере, тем самым лишь уточнив и конкретизировав с этнографической позиции гипотезу Гусевой. Но именно суждения Жарниковой о приходе индоевропейцев из приполярных стран и «ведизме» русских стали достоянием СМИ и поп-культуры через тематические репортажи, интервью, ток-шоу. Думается, именно посредством профанирующих лозунгов в СМИ, а не через наукообразные монографии Жарниковой, которые были еще перенасыщены узкоспециализированными этнографическими данными, Геннадий Климов познакомился с этой теорией. |
| – Мы таки добились сведения из Пензенского губернского правления. Вот, не угодно ли… – Получили наконец? – проговорил Степан Аркадьич, закладывая пальцем бумагу. – Ну-с, господа… – И присутствие началось. «Если б они знали, – думал он, с значительным видом склонив голову при слушании доклада, – каким виноватым мальчиком полчаса тому назад был их председатель!» – И глаза его смеялись при чтении доклада… До двух часов занятия должны были идти не прерываясь, а в два часа – перерыв и завтрак. Еще не было двух часов, когда большие стеклянные двери залы присутствия вдруг отворились, и кто-то вошел. Все члены из-под портрета и из-за зерцала, обрадовавшись развлечению, оглянулись на дверь; но сторож, стоявший у двери, тотчас же изгнал вошедшего и затворил за ним стеклянную дверь. Когда дело было прочтено, Степан Аркадьич встал, потянувшись, и, отдавая дань либеральности времени, в присутствии достал папироску и пошел в свой кабинет. Два товарища его, старый служака Никитин и камер-юнкер Гриневич, вышли с ним. – После завтрака успеем кончить, – сказал Степан Аркадьич. – Как еще успеем! – сказал Никитин. – А плут порядочный должен быть этот Фомин, – сказал Гриневич об одном из лиц, участвовавших в деле, которое они разбирали. Степан Аркадьич поморщился на слова Гриневича, давая этим чувствовать, что неприлично преждевременно составлять суждение, и ничего ему не ответил. – Кто это входил? – спросил он у сторожа. – Какой-то, ваше превосходительство, без спросу влез, только я отвернулся. Вас спрашивали. Я говорю: когда выйдут члены, тогда… – Где он? – Нешто вышел в сени, а то все тут ходил. Этот самый, – сказал сторож, указывая на сильно сложенного широкоплечего человека с курчавою бородой, который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной лестницы. Один из сходивших вниз с портфелем худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел на ноги бегущего и потом вопросительно взглянул на Облонского. Степан Аркадьич стоял над лестницей. Добродушно сияющее лицо его из-за шитого воротника мундира просияло еще более, когда он узнал вбегавшего. |
| – Что вы можете сказать о преподавателях Сретенской семинарии? – Из преподавателей хотелось бы выделить отца Вадима Леонова , которые ведет догматическое богословие. Он сумел дать не только отличное знание предмета, но и явил нам пример того, каким должен быть настоящий пастырь. Интересны были занятия по церковнославянскому языку. Не скажу, что я преуспел в изучении предмета, но наш талантливый преподаватель – профессор Лариса Ивановна Маршева , сумела показать подлинную красоту и глубину литургического языка. Не могу не сказать и о профессоре Алексее Константиновиче Светозарском , научном руководителе всех моих курсовых и дипломной работы. Он, будучи требовательным преподавателем, всегда доверял совести студента и давал простор для самостоятельных изысканий над выбранной темой, если видел заинтересованность студента в ней. – В нашей беседе уже не раз упоминались ваши сокурсники… – У нас очень дружный, хороший и, я бы сказал, очень плодовитый курс. Многие уже стали священнослужителями. Со многими у меня завязалась крепкая дружба. Прежде всего с сокелейниками: иереем Андреем Гриневым, диаконом Антонием Смирновым, диаконом Петром Михалевым, послушником Сергием, Антоном Поспеловым . Самые теплые отношения связывают меня и с другими ребятами: Ваней Букаревым, диаконом Димитрием Норкиным, его братом Костей, диаконом Василием Родионовым, иереем Антонием Алексеенко, иереем Алексеем Щербенко и Димой Гизитдиновым, послушником Юрой Радуловым, послушником Игорем, иеродиаконом Никитой – пострижеником из нашего курса, да и со многими. Верю, что и дальше мы будем хранить узы дружбы. Вот сейчас вспомнил, как мы познакомились с Андреем Гриневым. Было это в Патриархии, когда мы подавали документы на поступление. Я его тогда спросил, в какую семинарию он собирается поступать. Узнав, что он тоже хочет в Сретенку, пошутил: «Гляди, еще в одной келье жить будем». Впоследствии так и получилось. Часто за вечерним чаем мы мечтали с ребятами, как станем священниками, встретимся все и послужим вместе Литургию. Понемногу приближаемся к осуществлению этой мечты. Это было бы здорово! |
| Строительство продолжалось быстрым темпом, но в октябре 1861 года упали только что возведенные своды храма, и стройка остановилась. Вину за это Городская Дума возложила на автора проекта К. В. Гриневского, который объяснил, что причиной падения сводов была малая поверхность чугунных колонн, служащих их основанием, излишние железные сопряжения в арках и сводах и преждевременное снятие кружал. Осенью 1862 года Гриневский представил новый проект устройства сводов «с увеличением верхнего основания положением на колонны чугунных коробок с расширенной площадью». После этой истории Гриневский был отстранен от ведения работ, и на его место назначен городской архитектор Владислав Осипович Грудзин . В 1870 году состоялось торжественное священие храма. В 1873 году к храму проложили шоссе от Дворянской улицы, которое получило официальное название Кладбищенский проезд (ныне проезд Мишина). В 1875 - 1876 годах Строительное отделение Московского губернского правления утвердило проект устройства над Всехсвятской церковью угловых четырех глав вместо изначально предполагаемого одноглавия. Тогда же серпуховичи собрали средства и на достройку колокольни, которая была возведена к моменту освящения храма только до второго яруса. Новую смету на достройку колокольни было поручено составить В. О. Грудзину. В декабре достройка колокольни была доведена до сводов третьего яруса, в котором должны были разместиться колокола. Церковный причт проживал в трех одноэтажных каменных домах напротив церкви. В приходе Всехсвятского храма находилась и знаменитая в городе Фирсановская богадельня с часовней, которую окормлял кладбищенский причт. Двухэтажный каменный дом в 1895 году построил на свои средства потомственный почетный гражданин Петр Григорьевич Фирсанов и оставил Серпухову вместе со 100-тысячным капиталом на пожизненное содержание восьмидесяти " пожилых женщин примерного поведения, которые сами стесняются просить милостыню " . К 2000 годам здание Фирсановской богадельни занимал технический колледж. |
| К этому можно было бы добавить свидетельство И. С. Соколова-Микитова: «При всей своей мрачности Грин бывал озорным, дерзким, но, как мне подчас казалось, не слишком смелым». И хотя это воспоминание относится к более позднему периоду жизни Грина и сопровождено оговоркой мемуариста, что он видел Грина в компании, где «могли быть свои законы и обычаи», само это замечание не лишено наблюдательности и характеризует Грина в целом. Он не смог переступить через кровь, которая так щедро будет литься в его рассказах. Может быть, потому и будет литься. А вот деться от эсеров ему было некуда, и скорее всего именно эти, а не какие-либо идейные соображения удерживали его в партии. Нелегал, живущий под чужим именем на партийные деньги, человек, которого ничего не стоило сдать полиции, Гриневский был вынужден выполнять ту работу, которую ему поручали. Однако парадокс заключался в том, что его-то как раз такая жизнь долгое время устраивала. Не надо было больше унижаться, скитаться по золотым приискам, шахтам, вокзалам, пристаням, рыбацким тоням и кораблям, не надо было думать, где преклонить голову и как заработать на хлеб и вино. Обо всем этом заботилась теперь Партия. Он нашел в эсерах то, чего искал в казарме: независимости от отца. Эсеры были люди не бедные, они получали деньги из самых разных источников и неплохо платили своим штатным сотрудникам. Скорее не устраивал эсеров сам Гриневский, и в его лице организация приобрела не самого полезного члена. Конечно, у него был хорошо подвязан язык и он умел произносить зажигательные речи, но едва ли это компенсировало все его недостатки. Юный Грин не был похож не только на жертвенных террористов Боевой организации, воспетых Савинковым, но даже на самых обычных, рядовых членов партии. Профессиональный революционер из него был такой же никудышный, как прежде реалист, моряк, золотодобытчик, рыбак, солдат… Это потом, в шестидесятые годы, о Грине станут писать всякие глупости, что, мол, куда бы его ни забрасывала судьба, он везде служил революции, а на самом деле «Алексей Долговязый» тратил партийные деньги на кабаки, совершенно не интересовался теорией, допускал чудовищные ляпсусы, сочинял в прокламациях небылицы (однажды присочинил, будто убил погнавшегося за ним полицейского, товарищи обрадовались, но на всякий случай не стали предавать этот факт гласности, решили его перепроверить и оказались правы в своих подозрениях ), был болтлив, неосторожен и тем очень сердил своих серьезных товарищей, которые насмешливо звали его «гасконцем». Членам организации тех двадцати-тридцати рублей, которые выдавала партия, хватало на месяц, а долговязый «Алексей» тратил их за два дня, да и вообще был в финансовых делах неразборчив. |
| 1295 Пятышева Н. В. Раскопки Государственного Исторического музея в Херсонесе в 1946–1948 гг.//Археологические исследования на юге Восточной Европы. – М., 1974. – С. 78. 1296 Первый ряд протехисмы (стена «b») находился на расстоянии 8 м от главной оборонительной стены, а второй ряд (стена «с») – на расстоянии от 1,55 до 3 м и был несколько тоньше первого. Глубина и ширина рва («d») перед этой внешней протехисмой, раскопанной P. X. Лепером в 1913–1914 гг., не была определена. Сохранившаяся высота обеих стен достигала 2 м. К. Э. Гриневич ошибается, когда пишет, что они были сложены из бута. Материал их был действительно одинаков, но представлял собой огромные, лишь слегка околотые куски скалы. Исследователь относил сооружение этого участка двойной протехисмы ко времени «не ранее X в.» (см.: Производство археологических раскопок. Таврическая губерния. Раскопки в Херсонесе//ОАК за 1913–1915 годы. – С. 63, рис. 90; Гриневич К. Э. Стены Херсонеса Таврического. Ч. 3. – С. 112; Кучма В. В. Указ. соч. – С. 161, рис. 1). 1299 Борисова В. В. Отчет о раскопках в Херсонесе в 1958–1959 гг.//Архив НЗХТ. – Д. 758/1. – Л. 4–5, 50–51; Борисова В. В. Эллинистические архитектурные детали//СХМ. – 1960. – Вып.1. – С. 5. 1300 Таврическая губерния а) Раскопки в Херсонесе//ОАК за 1905 год. – С. 45; Романчук А. И. Очерки... – С. 46, 168. 1302 Антонова И. А. Западный фланг обороны... – С. 62–67, рис. 1; Романчук А. И. Очерки... – С. 50–51, рис. 11. 1305 Отчет о раскопках на участке античного театра в Херсонесе 1972–1973 гг.//Архив НЗХТ. – Д. 1647. – Л. 12; ср.: Антонова И. А. Оборонительные сооружения херсонесского порта... – С. 117. 1306 См.: Антонова И. А. Раскопки у башни XIV (Первый слой)/Отчет Объединенной экспедиции Херсонесского гос. музея, Уральского гос. университета, Харьковского гос. университета о раскопках в Херсонесе в 1964 г.//Архив НЗХТ. – Д. 1160; Антонова И. A. XIV оборонительная башня. – С. 78–81; Антонова И. А. Юго-восточный участок оборонительных стен Херсонеса. – С. 109–110. |
| что видно из недавнего заявления Л. Г. Хрушковой о признани возможности такой постройки в V в. (Хрушкова Л. Г. Христианские памятники Крыма (состояние изучения)//ВВ. – 2004. – Т. 63 (88). – С. 176). 715 P. X. Лепер сообщал, что к моменту открытия памятника были видны ряды крипичного пояса и начало арок над ними (Лепер P. X. Из раскопок в Херсонесе в 1906–1909 гг.//ИАК. – 1911. – Вып. 42. – С. 92–98; ср.: Кутайсов В. А. Четырехапсидный храм Херсонеса. – С. 158; Романчук А. И. Очерки... – С. 228). 717 Домбровский О. И., Кутайсов В. А. Отчет о работах Херсонесского отряда Крымской комплексной экспедиции Института археологии АН УССР в 1977 году//Архив НЗХТ. – Д. 1980. – Л. 32–33. К. Э. Гриневич ошибался, сводя их число к шести, поскольку полагал, что в южной апсиде находилась лишь одна дверь, «...расположенная у западного конца апсиды и прорезавшая толщу стены наискосок» (Гриневич К. Э. Четырехапсидное здание... – Л. 130). 724 Лепер P. X. Из раскопок в Херсонесе в 1906–1909 гг. – С. 94–96. Остатки еще одной, судя по стратиграфии, более поздней печи P. X. Лепер заметил рядом с восточной апсидой, тогда как северная апсида частично прошла над огромной цистерной или бассейном длиной более 15 м, шириной 5,9 м и глубиной в сохранившейся части около 3 м (Кутайсов В. А. Отчет о раскопках на участке четырехапсидного храма в Херсонесе в 1978 году//Архив НЗХТ. – Д. 1982/1. – Л. 18). Печь, находившаяся под центром храма, была вырублена на скалистом склоне, устьем в сторону наклонения, и представляла овальную в плане яму длиной 3,7 м и шириной 2,1 м. Она была обрамлена небольшими камнями, сохранившимися на высоту 0,7 м. Устье печи имело ширину 0,2 м. В углублении посередине остались уголь, известь, в разной степени обожженные куски мрамора, из которого получали известь, очевидно, наивысшего качества (Домбровский О. И., Кутайсов В. А. Отчет о работах... в 1977 году. – Л. 14–15,33, рис. 3,4, 32). 728 Зубарь В. М., Хворостяный А. И. От язычества к христианству. – С. 53–54, 75, 90–94 (см. там же библиографию вопроса). |
| «Швабрин переменился в лице. «Это тебе так не пройдет», – сказал он, стиснув мне руку. – Вы мне дадите сатисфакцию». – «Изволь; когда хочешь!» – отвечал я, обрадовавшись. В эту минуту я готов был растерзать его». Но этот частный успех злой силы ничуть не способствовал ее основной цели. Напротив, ощущение опасности заставило Гринева сильнее почувствовать себя защитником Маши, еще более приблизило ее. Так, в вечер после ссоры он «...расположен был к нежности и к умилению. Марья Ивановна нравилась мне более обыкновенного. Мысль, что, может быть, вижу ее в последний раз, придавала ей в моих глазах что-то трогательное». Третий шаг зла – реальная, хотя и неудачная попытка кровавой схватки. А в результате – новая ступень сближения. Смертельная опасность, пережитая Гриневым, заставила Машу поволноваться за него: «Марья Ивановна с нежностию выговаривала мне за беспокойство, причиненное всем моею ссорою с Швабриным». Выяснилось, что связь уже такова, что накладывает на Гринева определенные обязательства: он уже не вполне принадлежит себе, не имеет права безрассудно жертвовать «благополучием тех, которые...». С возрастанием ударов зла в прямой пропорциональности возрастала, прояснялась и крепла та связь, которую зло стремилось разорвать. Последним, самым мощным ударом было тяжелое ранение, полученное на поединке. Но вот что из этого вышло: «Проснувшись, подозвал я Савельича, и вместо его увидел перед собой Марью Ивановну; ангельский голос ее меня приветствовал. Не могу выразить сладостного чувства, овладевшего мною в эту минуту. Я схватил ее руку и прильнул к ней, обливая слезами умиления. Маша не отрывала ее... и вдруг ее губки коснулись моей щеки, и я почувствовал их жаркий и свежий поцелуй. Огонь пробежал по мне. «Милая, добрая Марья Ивановна, – сказал я ей, – будь моей женою, согласись на мое счастие». Она опомнилась. «Ради Бога, успокойтесь, – сказала она, отняв у меня свою руку. – Вы еще в опасности: рана может открыться. Поберегите себя хоть для меня». С этим словом она ушла, оставя меня в упоении восторга. Счастие воскресило меня. Она будет моя! она любит меня! Эта мысль наполняла все мое существование». |
| И лишь когда верх над рассудком взят, когда заявлен примат воли: «Я твой господин, а ты мой слуга. Деньги мои. Я их проиграл, потому что так мне вздумалось. А тебе советую не умничать и делать то, что тебе приказывают», – можно подумать и о примирении с ним; можно признать себя погрешившим и против рассудка: «Ну, ну, Савельич! полно, помиримся, виноват: вижу сам, что виноват. Я вчера напроказил, а тебя напрасно обидел. Обещаюсь вперед вести себя умнее и слушаться тебя. Ну, не сердись; помиримся». Однако уже вскоре Гринев нарушил свое торжественное обещание новым актом «глупой воли». Произошло это так. «Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или точнее, по следу, проложенному крестьянскими санями». Тут над путниками нависла некоторая опасность: «Вдруг ямщик стал посматривать в сторону и, наконец, сняв шапку, оборотился ко мне и сказал: «Барин, не прикажешь ли воротиться?... Время ненадежно: ветер слегка подымается; вишь, как он сметает порошу... А видишь, там что? (Ямщик указал кнутом на восток)... А вон – вон: это облачко...» Ямщик изъяснил мне, что облачко предвещало буран». Но несмотря на грозные приметы все пока идет нормально: пусть опасность, но она вовремя замечена, и голос опытности, как видим, предлагает реальные меры. Голос рассудка, понятно, предлагает последовать опытности: «Савельич, согласно со мнением ямщика, советовал воротиться». Но Гринев пренебрег этими здравыми голосами: «...ветер показался мне не силен; я понадеялся заблаговременно добраться до следующей станции и велел ехать скорее». И этому своеволию почти мгновенно ответил взрыв внешней, тоже своевольной стихии: «Пошел мелкий снег – и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все исчезло. «Ну, барин, – закричал ямщик, – беда: буран! " » Результат – безнадежное погружение во власть стихии: |
| – Бесчестия я не переживу, – отвечала она спокойно. – Но, может быть, я спасу моего избавителя и семью, которая так великодушно призрела мое бедное сиротство. Прощайте, Андрей Петрович. Прощайте, Авдотья Васильевна. Вы были для меня более, чем благодетели. Благословите меня. Простите же и вы, Петр Андреич. Будьте уверены, что… что… – тут она заплакала и закрыла лицо руками… Я был как сумасшедший. Матушка плакала. – Полно врать, Марья Ивановна, – сказал мой отец. – Кто тебя пустит одну к разбойникам! Сиди здесь и молчи. Умирать, так умирать уж вместе. Слушай, что там еще говорят? – Сдаетесь ли? – кричал Швабрин. – Видите? через пять минут вас изжарят. – Не сдадимся, злодей! – отвечал ему батюшка твердым голосом. Лицо его, покрытое морщинами, оживлено было удивительною бодростию, глаза грозно сверкали из-под седых бровей. И, обратясь ко мне, сказал: – Теперь пора! Он отпер двери. Огонь ворвался и взвился по бревнам, законопаченным сухим мохом. Батюшка выстрелил из пистолета и шагнул за пылающий порог, закричав: «Все за мною». Я схватил за руки матушку и Марью Ивановну и быстро вывел их на воздух. У порога лежал Швабрин, простреленный дряхлою рукою отца моего; толпа разбойников, бежавшая от неожиданной нашей вылазки, тотчас ободрилась и начала нас окружать. Я успел нанести еще несколько ударов, но кирпич, удачно брошенный, угодил мне прямо в грудь. Я упал и на минуту лишился чувств. Пришед в себя, увидел я Швабрина, сидевшего на окровавленной траве, и перед ним всё наше семейство. Меня поддерживали под руки. Толпа крестьян, казаков и башкирцев окружала нас. Швабрин был ужасно бледен. Одной рукой прижимал он раненый бок. Лицо его изображало мучение и злобу. Он медленно поднял голову, взглянул на меня и произнес слабым и невнятным голосом: – Вешать его… и всех… кроме ее… Тотчас толпа злодеев окружила нас и с криком потащила к воротам. Но вдруг они нас оставили и разбежались; в ворота въехал Гринев и за ним целый эскадрон с саблями наголо. Бунтовщики утекали во все стороны; гусары их преследовали, рубили и хватали в плен. Гринев соскочил с лошади, поклонился батюшке и матушке и крепко пожал мне руку. «Кстати же я подоспел, – сказал он нам. – А! вот и твоя невеста». Марья Ивановна покраснела по уши. Батюшка к нему подошел и благодарил его с видом спокойным, хотя и тронутым. Матушка обнимала его, называя ангелом избавителем. «Милости просим к нам», – сказал ему батюшка и повел его к нам в дом. |
|
|
