| Дней через десять после этого у нас в номерах разнесся слух, что «Телескоп» запрещен, и что ректору и Надеждину грозит великая беда. Я пользовался расположением субинспектора Степана Ивановича Клименкова и его жены Ольги Семеновны, и был к ним вхож. Чтобы разузнать подробности дела, лучше всего было обратиться к ним. Ольга Семеновна страшно взволнована, в слезах; говорит, сама захлебывается, жалеет Болдырева, негодует на Надеждина, называет его предателем, злодеем. Она была очень дружна с Болдыревыми, да и кроме того отличалась горячим и чувствительным до раздражения темпераментом, и теперь как было ей не раздражиться донельзя, когда сама она была свидетельницею преступления, которое в конец погубило ее друзей. Поуспокоившись немножко, вот что она мне рассказала. Дня за три до выхода в свет той книжки «Телескопа», она и Рагузина вечером играли в карты с Болдыревыми. Болдырев очень любил по вечерам отдыхать от своих занятий, с большим увлечением играя по маленькой с дамами. В этот вечер Надеждин не давал им покоя и все приставал к Болдыреву, чтобы он оставил карты и процензуровал в корректурных листах одну статейку, которую надо завтра печатать, чтобы номер вышел в свое время; но Болдырев, увлекшись игрою, ему отказывал и прогонял его от себя. Наконец, согласились на том, что Болдырев будет продолжать игру с дамами и вместе прослушает статью, – пусть читает ее сам Надеждин, – и тут же, во время карточной игры, на ломберном столе подписал одобрение к печати. Когда статья вышла в свет, оказалось, что все резкое в ней, задирательное, пикантное и вообще не дозволяемое цензурою, при чтении Надеждин намеренно пропускал. Зная, с каким увлечением по вечерам играет в карты Болдырев с своими соседками, Надеждин умышленно устроил эту проделку. Не замедлила из Петербурга и грозная резолюция по этому делу: Болдырева, как дурака, отрешить от службы, Надеждина, как мошенника, сослать из Москвы, а Чаадаева, как сумасшедшего, держать под строгим надзором, приставив к нему двух полицейских врачей для наблюдения за его здоровьем. Это сведение мне сообщила та же Клименкова. Дружеские отношения, скрепляемые общими интересами, согласием в идеях и стремлениях, взаимною симпатиею, далее самою привычкою жить сообща, преимущественно ограничивались тесным кругом товарищей нашего номера. До известной степени все это несколько обусловливалось возрастом и временем совместного пребывания в номере, то есть, или четыре года целого курса, или один, два года. |
| 125). 9 Записка Надеждина напечатана в 1-й части «Сборника» Кельсиева; о предисловии издателя см. в книге «Раскол как орудие партий», (стр. 101–103). 10 Вот относящееся сюда место из письма Афанацковича к Надеждину от18 ноября 1847 года: «… приставленный писанию вашему книжный ваш состав получил со многим уважением и благодарностью; возупотреблю и по положенному между нами со дружелюбно уступленным ми от вас полным и безусловным распоряжением моим. О всем сем благовременно вас известити не мимо пущу» («Рус. Арх.» стр. 1133). Очевидно, речь идет о письменных сношениях по делу о составлении «Повести», происходивших в 1847 году. Между тем г. Попов, в своей заметке к письмам Афанацковича, утверждает будто Надеждин в это время «… находился заграницей, между прочим, по делу о переговорах белокриницких раскольников с бывшим далматинским епископом Венедиктом Кралевичем и сараевским митрополитом Амвросием, которых они приглашали перейти в раскол», и там «… помог Афанацковичу составить обстоятельную (и) брошюру о старообрядцах» (стр. 1139). В словах этих нет ничего верного. Если Надеждин в 1847 году действительно ездил заграницу, как уверяет г. Попов, то поездка эта никак не могла быть предпринята, хотя бы и между прочим, «… по делу о переговорах белокриницких раскольников с Венедиктом Кралевичем и Амвросием: тогда уже все переговоры с «безместными» архиереями были давно кончены и Амвросий жил в Белой-Кринице, как признанный австрийским правительством верховный пастырь липован. И не только в 1847 году, но и ранее, когда Надеждин действительно был заграницей, не мог он ездить туда ради этого «… дела о переговорах раскольников с Венедиктом Кралевичем и Амвросием» по той простой причине, что с Венедиктом Кралевичем раскольники не вели никаких сношений о переходе его в раскол (как мы доказали это в статье, напечатанной в «Русск. Вест.» 1872 г, а переговоры с Амвросием производились так секретно, что о них ничего не ведал даже русский консул в Константинополе, где велись эти переговоры; тем менее мог знать кто-либо из петербургских властей, не исключая и министра внутренних дел, по поручению которого Надеждин путешествовал, – русское правительство получило сведение о сношениях Амвросия с раскольниками тогда уже, когда последний занял Белокриницкую кафедру. |
| Профессор Надеждин. Феодор Михайлович Надеждин, по окончании курса в С.-Петербургской дух. академии в 1837 году, назначен был профессором философии во Владимирскую семинарию на место Я.В. Миловского, перешедшего на службу в губернскую гимназию в звании законоучителя. Надеждин, молодой магистр, был очень солидный и основательный преподаватель, один из лучших в своё время наставников семинарии. Надеждину – издателю „Молвы“ наш Владимирский Надеждин не доводился, кажется, ни в каком родстве. Владимир Петрович Целебровский. Магистр IV курса (1824 года) Московской дух. академии; преподавал греческий язык и отличался проповедничеством. Вот как характеризует его один из его учеников: „Сухоща- —123— 1838 г. вый, нескладный, всегда серьёзный, он слыл в среде наставников дорогим умницей; его проповеди преосвященный Парфений трактовал, как умнейшие из всех. Как преподаватель, он ревностен был к своей обязанности, и, хотя греческий язык не имел видимого значения, на него смотрели вскользь, но, уважая глубоко наставника, мы по возможности занимались этим предметом“ 1031 . И этот глубоко уважаемый наставник был подвержен меланхолии в такой степени, что под её влиянием он решился оскопить себя. Вследствие сего, он долго находился в семинарской больнице так, что я почти не видал его ни разу при жизни. Наконец в исходе 1837 года он умер, и я был при его погребении 1032 . По случаю смерти профессора Целебровского написаны были учеником высшего отделения Алексеем Пехотиным стихи, которые так понравились о. Сапоровскому. К сожалению я не оставил у себя списка с этих стихов; но у меня сохранились другие стихи Пехотина, под заглавием; „Аендорская волшебница“, произнесённые им 9-го апреля 1837 года в общем собрании с кафедры. Вообще, Пехотин отличался замечательным поэтическим талантом. По окончании семинарского курса, он поступил для дальнейшего образования в Московский университет. К Пасхе писал я о. Василию Сапоровскому поздравительное письмо и вот что получил от него в ответ от 10-го апреля: |
| Профессор Надеждин. Феодор Михайлович Надеждин, по окончании курса в С.-Петербургской дух. академии в 1837 году, назначен был профессором философии во Владимирскую семинарию на место Я.В. Миловского, перешедшего на службу в губернскую гимназию в звании законоучителя. Надеждин, молодой магистр, был очень солидный и основательный преподаватель, один из лучших в свое время наставников семинарии. Надеждину – издателю «Молвы» наш Владимирский Надеждин не доводился, кажется, ни в каком родстве. Владимир Петрович Целебровский. Магистр IV курса (1824 года) Московской дух. академии; преподавал греческий язык и отличался проповедничеством. Вот как характеризует его один из его учеников: «Сухощавый, нескладный, всегда серьезный, он слыл в среде наставников дорогим умницей; его проповеди преосвященный Парфений трактовал, как умнейшие из всех. Как преподаватель, он ревностен был к своей обязанности, и, хотя греческий язык не имел видимого значения, на него смотрели вскользь, но, уважая глубоко наставника, мы по возможности занимались этим предметом» 53 . И этот глубоко уважаемый наставник был подвержен меланхолии в такой степени, что под ее влиянием он решился оскопить себя. Вследствие сего, он долго находился в семинарской больнице так, что я почти не видел его ни разу при жизни. Наконец в исходе 1837 года он умер, и я был при его погребении 54 . По случаю смерти профессора Целебровского написаны были учеником высшего отделения Алексеем Пехотиным стихи, которые так понравились о. Сапоровскому. К сожалению я не оставил у себя списка с этих стихов; но у меня сохранились другие стихи Пехотина, под заглавием; «Аендорская волшебница», произнесенные им 9 апреля 1837 года в общем собрании с кафедры. Вообще, Пехотин отличался замечательным поэтическим талантом. По окончании семинарского курса, он поступил для дальнейшего образования в Московский университет. К Пасхе писал я о. Василию Сапоровскому поздравительное письмо и вот что получил от него в ответ от 10 апреля: «Удовольственное и весьма интересное письмо ваше получил во второй день праздника св. Пасхи. На приветствие ваше со светлым праздником восклицаю: воистину воскресе!.. |
| в Петербурге и принадлежит Пилецкому, одному из членов общества Татариновой. Достоинство и значение этой книги легко можно видеть из того, что митрополит Филарет, в то время бывший архиепископом ярославским, отказался распространить ее между подведомственным ему клиром („Из воспоминаний покойного митр. Филарета“. «Православное Обозрение» 1868 г. 26 т. 520 стр.)... В 1845 году издана была замечательная для своего времени книга Н. И. Надеждина: „Исследование о скопческой ереси“. На книгу Надеждина можно смотреть, как на результат трудов действовавшей в то время комиссии о скопцах под председательством Липранди. Книга Надеждина издана была в самом ограниченном количестве экземпляров, по предположению Н. Барсова – в 50-ти экземплярах («Христианское Чтение» 1869 г. Сентябрь. 427 стр.). Впоследствии, благодаря В. Кельсиеву, она снова была издана уже в Лондоне в 1862 г. и вошла в третий том его „Сборника правительственных сведений о раскольниках“ (1–240 стр. II „Приложения“ 1–92 стр.). Со времени первого издания „Исследования“ Н. И. Надеждина до 60-х годов в русской литературе не встречается печатных сочинений о скопчестве. С 60-х годов обнаруживается стремление к изучению скопческой секты, выразившееся в многочисленном ряде статей и нескольких специальных исследований. Но главное, что особенно составляет важное приобретение науки– это, без сомнения, издание множества материалов о скопчестве, которые до сего времени хранились в разных архивах и составляли предмет не для всех доступный. Одним из ревностнейших собирателей материалов о скопчестве был П. И. Мельников, который издал имевшийся у него материал в „Чтен. в общ. ист. и древн. Росс.“ за 1872 год I–IV кн. и за 1873 г. I кн. Огромную массу материала (всего 1.104 стр.) Мельников разделил на пять отделов, предпослав каждому из них краткое предисловие и снабдив каждый из них собственными замечаниями как в тексте, так особенно под строками. Нельзя сказать, чтобы деление материала о скопчестве, принятое Мельниковым, было удачное и служило к облегчению пользования им. |
| Разделы портала «Азбука веры» А.Н. Надеждин " decoding="" data-lazy-srcset="" data-lazy-sizes="" title="" data-ll-status="" sizes="" srcset="" > Женщина христианка. Образ и значение женщины в христианстве — А.Н. Надеждин А.Н. Надеждин В Избранное ( 1 голос: 5.0 из 5) С давних пор существовало убеждение, что женщина по природе своей слабее и ниже мужчины и потому всегда должна находиться у него в подчинении. Это подчинение женщины, соединенное большею частью с ее угнетением и страданиями, вызвало, особенно в последнее время, множество защитников ее самостоятельности и независимости. Теперь стали доказывать, иногда даже в ущерб самобытности женской природы, что женщина во всех отношениях равна мужчине и потому существовавшее доселе подчинение ее должно быть уничтожено как остаток времен варварства. Между этими крайними воззрениями находится воззрение христианское. Оно признает, с одной стороны, полное человеческое равенство мужчины и женщины, но не отрицает, с другой, и тех естественных особенностей их натуры, которыми определяется различие их взаимных отношений, их общественного положения и назначения в жизни. Древний взгляд на женщину, со всеми печальными для нее последствиями, существует и доселе: он старается находить себе опору в христианстве, прикрывается часто его именем, оставаясь в существе своем, далеко не христианским. Что же касается современного воззрения, призывающего к эмансипации женщин, то и оно, или в существе дела расходясь с христианским, все же ссылается на его авторитет; или же прямо порицает христианское воззрение как отсталое, не отвечающее современному развитию человеческой жизни. Между тем это отрицательное отношение к христианству имеет часто совершенно фальшивые основания, принимая за христианство , прикрывающиеся его именем, вовсе не христианские явления жизни, а пережитки язычества. Христианство защищает человеческое достоинство и права женщины и, вместе с тем, отдавая должное ее природным особенностям, на основании их определяет ее отношение к мужчине и значение в жизни общественной. |
| — Бог вас благословит, доброе вы задумали, господа, но прошение вы подали не по форме. Почему оно на одном листе? — Мы вместе задумали, мы связаны дружбой, одними чувствами одушевлены. — Это прекрасно; но все-таки нужно, чтобы прошение поступило от каждого отдельно. Поклонились студенты и, приняв благословение ректора, вышли. Дроздов тотчас накатал прошение, сбегал к ректору, подал и с сияющим лицом бежит в нумер к Надеждину. — Я подал, Николаша. А ты? — Нет; да я и раздумал подавать. — Как же так? Ты же подписал, и мы условились, и ректор знает. — Мало ли что! Вольно и тебе! Ну, и надевай, брат, клобук, и щеголяй, — со смехом отвечал Надеждин. Так Николаша и остался в мире, был потом в Рязани профессором семинарии, потом в Москве профессором университета, издателем «Телескопа», потом ссыльным в Усть-Сысольске; после редактором «Журнала Министерства внутренних дел», главным деятелем Этнографического отдела при Географическом обществе. А Александр Дроздов стал Афанасием, сначала бакалавром Московской академии, потом ректором в разных семинариях, затем ректором Петербургской академии и скончался архиепископом Астраханским. Можно бы этот рассказ принять за острое слово, за шутку, за клевету наконец. Нет, когда Афанасий был ректором Рязанской семинарии, а Надеждин приехал побывать на родину (он был Рязанской епархии, из Белоомута), Афанасий, показывая гостю семинарию, представил своего друга семинаристам и им объяснил, что «если бы не этот барин, то не быть бы мне вашим ректором, не быть бы мне и монахом. По его милости я теперь то, что есть; только он-то мне изменил тогда». Это я уже слышал от Вениамина (скончавшегося епископом Рижским), сверстника моего по Академии. Вениамин был рязанский (В. М. Карелин в мире), и когда учился в семинарии, пред ним-то в числе прочих Афанасий исповедал, как друг Николаша упрятал его в монахи. Надеждин был таков. О подобном поступке его рассказывают относительно другой особы, еще здравствующей. Ю.Ф. Самарин, которого домашним учителем, между прочим, был Надеждин, передавал мне, кроме того, о софистических, почти лицедейственных способностях Надеждина, вдобавок обладавшего редкою импровизацией; как он, читая детям лекции, приводил их в трепет, заставлял своею одушевленною речью биться их сердца, проливать даже слезы, а чрез час сам издевался над своею проповедью и критиковал ее. Яркий пример и достоинств, и недостатков старого семинарского воспитания! |
| Первую неделю Великого поста провел я у дяди в Москве. Перед отъездом в свою Академию я снова имел разговор о переходе в Медико-Хирургическую Академию и о том, как через пять недель совершить с успехом этот переход. Пять недель поста прошли скоро. В пятницу на шестой неделе лекции в нашей Академии на две следующие недели прекратились, и некоторые из студентов начали разъезжаться. Явившись к инспектору (архимандриту Платону) для получения позволения ехать в Москву на Страстную неделю и на Пасху, я попробовал просить у него дозволения остаться в Москве и после Пасхи для лечения (будто бы) моего ревматизма. Инспектор, выслушав меня, посмотрел на меня довольно подозрительно и сказал: «Нет, этого позволения я не могу вам дать, да и не верится мне, что вы больны ревматизмом. А если уже действительно больны, пришлите из Москвы свидетельство известного врача о вашей болезни и, пожалуй, останьтесь там после Пасхи. Только это лечение едва ли вам поможет, а между тем вы много можете потерять здесь». Конечно, это было справедливо, и я даже в душе рад был, что инспектор не дал мне прямого дозволения остаться в Москве после Пасхи; мне что-то вдруг жалко стало расстаться со своей Академией и с товарищами, с которыми уже довольно свыкся, а некоторых из них и полюбил. Божественному Промыслу не угодно было, чтобы мой план осуществился 176 . Сообщил А. Надеждин. 137 Евгений Казанцев, учился в Троицкой семинарии с 1791 г., с 1831 г. по 1837 занимал архиепископскую кафедру в Рязани; в 1837 г. – архиепископ Ярославский; в 1854 г. уволен на покой с управлением Московским Донским монастырем, где и скончался в 1871 году. 140 В числе наставников о. Надеждина в Рязанской семинарии некоторое время (1824–1826 гг.) был магистр IV курса (1820–1824 гг.) Московск. Дух. Академии Николай Иванович Надеждин (род. 1804 г.), известный ученый и публицист, редактор-издатель «Телескопа», поместивший в этом журнале (в 1836 г.) «Философические письма» Чаадаева и за это сосланный в Устьсысольск; ум. в 1856 г. О нем в «Записках» имеется следующий отзыв: «При разделении новопринятых учеников (в семинарию) я попал в «первую риторику», где профессором риторики был мой соименник и софамнлец Николай Иванович Надеждин, по фамилии которого я назван Надеждиным (при поступлении в Скопинское духовное училище), чему я очень был рад, так как Надеждин имел в семинарии высокий авторитет. |
| Запомнилось, как говорил Надеждин свое последнее слово. По-актерски, с паузами, с придыханиями, со скупой, но выразительной жестикуляцией. И финал: “Грановская тут ни при чем, но бывают слова, которые неразрывны: Нижний Новгород, Ростов-на-Дону, — Грановская и Надеждин, Надеждин и Грановская”. К таким словосочетаниям принадлежало: “Синявский и Даниэль”. Во всяком случае принадлежало в описываемое время. И писать надо о них обоих. Для этого есть все основания, ибо, помимо общей судьбы, их объединяет и художественный метод. Но сначала Синявский. Каких только отзывов о нем не было: от самых восторженных до самых ругательных. Восторженных. Небезызвестный Михайлов опубликовал о нем, кажется, еще находясь в Белградской тюрьме, книгу, в которой сравнивал Синявского с Достоевским. И не с какой-либо одной стороны. А так прямо и пишет: “Синявский — Достоевский”. Медвежья услуга. Таким отзывом можно убить и более сильного прозаика. И ругательные отзывы: лишь год назад в Лондоне вышла книга Григория Свирского “На лобном месте”, в которой имеется уничтожающая характеристика А.Д. Синявского. “Я увидел, — пишет Григорий Свирский, — что проза Синявского — это, за редким исключением реминисценции из Орвелла, Рэя Бредбери, Кафки. Гоголя, Щедрина, Грибоедова, Достоевского, Булгакова, Замятина, Ильфа и Петрова, Солженицына… и так вплоть до Дудинцева, драматургии Розова, Ю. Реста, газетного поэта Ошанина и анекдотного “изюма”. Каждая из этих реминисценций, окрашенная иронией Терца, несомненно, имела бы право на существование. Иронично-фантастическая проза, кто бы не радовался ей? Но густой, возможно, принципиально густой лапшевник, даже с ироничной приправой, дал новое качество, которое в литературе не имеет права на существование: вторичность” (Григорий Свирский. “На лобном месте. Литература нравственного сопротивления (1946—1976 гг.) ” — Лондон: “Новая литературная библиотека”,1979, с. 258). Имеет право на существование! Невольно вспоминается известная книга проф. Б.М. Эйхенбаума о Лермонтове, вышедшая в двадцатые годы, где известный питерский литературовед, насчитав буквально сотни одинаковых мотивов, образов и даже рифм у Лермонтова с русскими и западными современниками и предшественниками, бросил крылатый эпитет: “гениальный сплавщик”. |
| Надеждин. Исследование о скопческой ереси 1845. Эта книга, изданная по распоряжению министерства внутренних дел, была напечатана лишь в небольшом числе экземпляров и не распространена в публике. Еще прежде было составлено, по распоряжению того же министерства, менее полное сочинение о скопцах г. Даля, но не окончено. Сочинение Надеждина представляет много интересных данных о секте, сведения о которой очень мало распространены, но сколько-нибудь полный очерк скопчества в России эта книга может представить лишь сопоставленная с тем, что писалось о том же предмете гр. Толстым, Кельсиевым (о тульчинскях скопцах), Максимовым (о закавказских), в духовных журналах, и т. д. и в особенности Мельниковым в статье Белые Голуби. Надеждин. О заграничных раскольниках (в Сборнике Кельсиева). Автор сам ездил по местностям, которые описывает, хотя и не по всем. Ведя беседы с лицами, не подозревавшими иногда в нем правительственного чиновника, он мог узнать многое, что иначе было бы скрыто от него. Дознанное этим путем, он употребляет однако не с тем, чтобы представить раскол перед правительством в настоящем свете, а развивает систему запугивания власти мнимой политической опасностью со стороны раскола, систему, которую конечно не создал г. Надеждин, а заимствовал у высшей администрации того времени, когда с истинным характером раскола вовсе не были знакомы. Николаев. Очерк происшествий в поповщине с 1846 г. (в Чтениях И. М. О. И. 1865, III). Труд очень необширный, хотя статья и сделана объемистой, благодаря документам, приложенным к ней и представляющим неоспоримый интерес. Что написано самим г. Николаевым – отзывается той желчностью изложения, которая не говорит в пользу автора и мешает внимательно прочесть его труд до конца. Статья, впрочем, отнесена в отдел Смеси и получила значение только благодаря документам, приложенным к ней. Нильский. Несколько слов о расколе. Брошюра, имеющая целью доказать несостоятельность мнений г. Щапова о политическом значении раскола. Выводы её решительно не выдерживают критики, и тщетное борение против истины со стороны автора, знающего и начитанного, вызывают вопрос: какие причины побудили его восставать на то, что так ясно и убедительно? Автор старается доказать, что не социальные и гражданско-исторические, а именно церковные вопросы лежат в основе раскола. Едва ли кто-нибудь станет серьезно доказывать неверность такого воззрения в настоящее времи. |
|
|
