| О происхождении богословской борьбы Акиндин подробней сообщает в записке, поданной патриарху и собору, которую и приводим здесь 130 . «Святейший владыко и вселенский патриарх и священный синод Христовой церкви! Будучи воспитаны в простых и всеми исповедуемых догматах церкви и в общеобязательных правилах благочестия, установленных святыми отцами, мы до самого последнего времени жили в мире и тишине, с доверием и в простоте сердечной принимая слово веры и благочестия, когда завистью диавола и дерзостью собственного разума попущен был некий Варлаам против пребывающих в молчании и проводящих в простоте сердца чистую и к Богу приближающую жизнь. Тогда, и прежде всех других, я выступил против него и с сокрушением доложил о том вашему святейшеству; сделали то же и при том неоднократно и другие, что и побудило его оставить Константинополь и переселиться в Солунь. Ваше святейшество пригрозило ему с своей стороны дурными последствиями, если он будет упорствовать в своих начинаниях. Но, проживая в Солуни, он вступил в сношения с Паламой и между ними завязался литературный спор. Не буду говорить о подробностях, напомню только, что Варлаам появился затем сюда и представил вашему святейшеству и собору свои сочинения против Паламы и против афонских монахов. Явился он и ко мне с теми же самыми обвинениями против Паламы и исихастов, предлагая мне поддержать его в начатой им полемике. Я же, подумав, что, если бы и заблуждались в чем Палама и исихасты, то не дело Варлаама исследовать это и исправлять, а церковной власти, пригласив с собой некоторых монахов, пришел просить ваших указаний, святейший владыко. По обсуждении этого дела вы пришли к тому же заключению, как и мы, что настоящая причина нападок Варлаама на Паламу скрывается во взаимной распре и зложелательстве одного к другому 131 . Я же, одобрив Паламу, как вам известно, и по вашему приказанию прочитав книгу Варлаама, нашел достойными порицания его мнения о божественном преображении и о священной молитве и затем и словесно и в нарочито составленных записках я опровергал его и делал это с такой внимательностью, что не только избег всяких новшеств, но, смею думать, значительно ограничил его дерзость и отвагу касаться таких предметов. |
| Ибо, говорил он, если Бог есть истина, то незнание истины есть незнание Бога; всякий же, кто не изучил внешней мудрости и не ознакомился с тем, что изобрели эллинские мудрецы о движении небесных тел или природы, не знает истины, а это одно и то же, что не знать Бога; неведение же есть не что иное, как тьма душевная, как, напротив, просвещение души есть знание всего. Если же это так, то никто не может быть просвещенным, не изучив внешней мудрости. Таковое безумие, или, лучше, умопомрачение, свойственно было не ему, впрочем, одному, но распространилось во всем латинском племени с давних пор и до настоящего времени, так что у них для философствующих о божественном и для пустынников нет ничего важнее и ничто не кажется более ведущим к совершенству, как упражнение в этих глупостях. И случается у них нечто смешное и слез достойное. Зрелого возраста люди собираются в детские школы, изучают там внешнюю мудрость, свысока трактуют возвышенные предметы, себя же в безумии превозносят и, думая, что делают важное дело, оставляют в полном пренебрежении но истине прекрасное и то, что к Богу приближает и может просветить душу... Таковое он не только внушил слушающим его юношам, но излагал письменно 45 свой взгляд на заблуждение исихастов, всеми средствами пытаясь отклонить их от этого заблуждения и привлечь к изучению эллинских мудрецов и при помощи их очистить себя от незнания». Ясно, что в деятельности Варлаама был значительный период, когда на первом плане стояло у него преподавание философии, и что в своих философских воззрениях он разошелся с тем направлением, которого придерживались туземные мыслители. В другом похвальном слове в честь Паламы, составленном Филофеем 46 , также находим указания на философские взгляды Варлаама. «Этот калабриец, тогда только что прибывший в Ромэйскую землю на зло себе и разделяющим его мысли, притворяясь философом и монахом и выдавая себя приверженцем православия, начинает писать против догматов своих латинян и вести философские диспуты о происхождении Св. |
| Хотя Палама не утверждал, что свет Фаворский есть истечение существа Божия, но из его слов можно было вывести это заключение. В самом деле, если осияние учеников на Фаворе было действием сообщения им Божественного существа, то как бы ни называть акта этого сообщения – φυσικ χρις или νργεια, все же возникал вопрос о том, как представлять себе свойства существа Божия, может ли Бог по существу быть доступен человеку и приходить с ним в общение. Варлаам и напал на эту сторону положения Паламы. Если, говорил он, допустить ваше мнение о Фаворском свете, то следовало бы заключать, что тот свет тожествен с существом Божиим и что существо Божие может сообщаться человеку, доступно человеческим чувствам. Не существо, отвечали паламиты, а энергия Божественная, благодать и слава, уделяемая от существа Божия святым. А если так, возражал Варлаам, то необходимо заключать, что вы допускаете двоебожие; ибо с одной стороны принимаете существо Божие невидимое и непричастное людям, с другой энергию Божества и благодать, сообщаемую святым, то есть, высшую и низшую природу в Боге. На это Палама, однако, указывал, что энергия Божественная нераздельна от существа Божия, а потому нет в его учении мысли о двоебожии. Мысль свою он доказывал следующим образом: как в видимом солнце диск его сам по себе недоступен осязанию и неотделим для глаз, и если бы кто, приблизившись к нему, захотел отнять частицу видимой его силы, то был бы обращен в пепел, между тем как лучи его сходят к нам и освещают весь мир, и тем ее менее, говоря о солнце и диске и о лучах, мы не признаем два солнца, но одно, хотя оно посылает бесчисленные лучи; так и по отношению к Богу, мысленному солнцу, хотя признаем не делящеюся на части сущность его и считаем не видимою, и делимою или сообщаемою энергию его и благодать, мыслим одно Божество, имеющее сущность и энергию. И если бы кто стал утверждать, что есть много солнцев на основании того, что много лучей, то явно утверждал бы нелепость, так точно неправильно бы судил и тот, кто заключал бы к многобожию из признания многих энергий божества. |
| Петрарка, может быть живее других сознававший, что латинская наука и литература есть дочь греческой и что нельзя прийти к сущности вещей, если не обратиться прямо к греческим источникам, считал для себя особенно благоприятным обстоятельством, что мог лично познакомиться с Варлаамом в Авиньоне и оценить его обширные познания. В письмах Петрарки, равно в сочинениях Боккаччо 504 , находим любопытный материал для освещения просветительной роли монаха Варлаама в Италии и выяснения разнообразных научных влияний, которые шли от него. Изучение этого материала приводит к выводу, что Варлаам не только лично участвовал в распространении греческих знаний посредством уроков своих Петрарке, но еще больше посредством своих учеников, между которыми выделяются Перуджино и Пилат. Петрарка познакомился с Варлаамом в Авиньоне и стал учиться у него греческому языку. Известно, что пребывание Варлаама при дворе папы продолжалось лишь несколько месяцев; 30 августа 1339 г. он должен был снова отправиться в Неаполь, а потом в Константинополь. Могло случиться, что Петрарка воспользовался и вторичным прибытием Варлаама в Авиньон в 1342 г. для продолжения ранее начатых занятий. Часто упоминая в своих письмах о Варлааме 505 и о греческих с ним занятиях, Петрарка, однако, ни разу не дает предполагать, что он дважды принимался за изучение греческого языка, притом же единственной причиной перерыва своих занятий он указывает возведение Варлаама в епископское достоинство и назначение его на кафедру в Geraci, в Калабрии. Нельзя думать, что Петрарка достиг больших сведений в краткий срок, да он, впрочем, и сам не выдает себя за знатока греческого языка, высказывая не раз горькое сожаление по случаю перерыва своих занятий с Варлаамом. Так, в письме, надписанном Homero Graie Musae principi, где, между прочим, пересчитывает немногих еллинистов в Италии, Петрарка говорит и о своем учителе: «Был еще мой учитель, который, возбудив во мне сладчайшую надежду, оставил меня на начатках учения (in ipso studirum lacte), будучи похищен смертью; хотя я и сам более заботился о нем, чем о себе, способствовал возведению его в епископское достоинство, вследствие чего лишился его руководительства». |
| Следуя Варлааму, напавшему из дурных побуждений на священную исихию и ревнителей ее, он, как ученик и преемник его заблуждения, наносит тяжкое оскорбление иереям Божиим, и пастырям, и учителям, оскорбив через них самого Бога. Сделав грубое нападение на исихастов и вместе на подвижников и аскетов, он стал попирать ногами и всю добродетель в теории и на практике, имея целью священный Афон, общее вместилище всякой добродетели, этот сонм, избранный во всей вселенной, где хранятся поистине олимпийские доблести. На этом-то Афоне Григора не нашел даже и следа добродетели, для него и его приверженцев остался невидимым тот блеск всяческой добродетели, который, как зажженный костер, освещает землю и море, острова и города, который светит еллинам и варварам и доходит до отдаленных пределов вселенной. Не будучи в состоянии возвыситься до уразумения высших качеств жизни святогорцев, Григора собирает против них обвинения в обжорстве и чревоугодии, в объедении и пьянстве, в чрезмерной праздности и вообще в таких пороках, которые не всегда можно находить даже между мирскими людьми. Не удовлетворяясь этим, присоединяет еще и другие нелепости: сновидения, возношения в высшие степени, видения каких-то чувственных огней, ложные предсказания и обманы». С точки зрения патриарха Филофея, ересь Варлаама и его приверженцев есть привнесенное явление, объясняемое, с одной стороны, варварскими восточными элементами, с другой – своеобразными особенностями в духовном развитии Запада. Как, однако, сближались восточные элементы развития с западноевропейскими, почему Григора и Варлаам оказались сродными один другому мыслителями, это остается невыясненным. Вообще точка зрения Филофея является выражением общего и ходячего мнения партии, что противоцерковные мнения в Византии составляют чуждое еллинам и привносное явление. Но односторонность этого взгляда достаточно уже опровергается тем, что самого сильного напряжения борьба достигает после удаления со сцены Варлаама, что она находит себе питательные материалы в образованных классах византийского общества и в условиях гражданской и церковной жизни. |
| снова переселился в Солунь. Диалог Григоры имеет важное историко-литературное значение и заслуживает серьзного внимания. Он рисует литературные обычаи XIV b. и показывает направление главнейших научных и литературных течений того времени. Им устанавливается культурно-исторический факт научного обмена между Востоком и Западом, в нем намечаются философские воззрения, разделявшие еллинский и романский мир накануне эпохи Возрождения. Научные проблемы, затронутые в диалоге, несомненно, были живыми вопросами времени, волновавшими общество и разделявшими мыслителей на партии. Одним из ярко освещенных фактов в диалоге представляется то, что Варлаам имеет весьма скудные сведения в астрономии и математике и что эта скудность познаний объясняется его латинским происхождением и итальянской школой. Если отправляться из тех данных, которые сообщены в диалоге, то можно бы вслед за Григорой прямо заключать к превосходству греческой школы перед современной итальянской. Но это заключение едва ли будет справедливо. Дело в том, что весь отдел диалога, выставляющий превосходство еллинских знаний по астрономии и математике перед латинскими, слишком груб и карикатурен и похож на сатиру. Оказывается, что Григора раз был задет Варлаамом именно на этом предмете и что в диалоге он сводит личные счеты со своим ученым критиком. Само собой разумеется, если нам удастся осветить подразумеваемую часть диалога с точки зрения личных ученых счетов между Григорой и Варлаамом, то отсюда легко будет составить суждение и о прочих частях интересного документа. Что астрономия была изучаема в XIV b., об этом можно судить потому, что ученый Ф. Метохит создал школу в этой области, оставив многих известных учеников 448 . Раз царь спросил Григору, как могло случиться, что Метохит сделал громадные успехи в астрономии, и получил в ответ: это не удивительно, ибо от небольшого светильника можно зажечь большой костер 449 . Из этого большого костра, вероятно, позаимствовался светом и Григора, когда он решился сделать добавление к сочинению Клавдия Птолемея о гармонии 450 , именно дополнить две несохранившиеся главы. |
| По всему видно, что он глубоко верил в возможность соглашения между Востоком и Западом в делах веры, верил, что возможно еще спасти многое, если сделаны будут взаимные уступки. Очень любопытна его точка зрения на догматические разногласия. Уния, по его взгляду, была бы возможна и в том случае, если бы обе Церкви остались каждая при своем мнении по отношению к учению об исхождении Духа Святого. Весьма в симпатичном свете рисует его и та часть речи, где он касается торговли христианскими невольниками. Положение, принятое папой и кардиналами, далеко не соответствовало воззрениям и ожиданиям Варлаама. Римская курия не согласна была ни на какие уступки и твердо стояла на требовании, чтобы сначала греки приняли унию, а потом уже могли ожидать всякого содействия со стороны государей Европы и Римской Церкви. Так как точка зрения коллегии кардиналов на опасность, которой подвергалась Византия и которая уже в более или менее близком будущем угрожала и всей Западной Европе, представляет для нас особенный интерес по отношению к изучению Восточного вопроса, то мы дополним эту часть негоциации Варлаама. С половины XIV b. и до самого падения Константинополя Римская курия ни на волос не отступила со своей позиции по вопросу о помощи христианской империи на Востоке. В нашем распоряжении есть документ, составленный в Риме в декабре 1452 г. 499 , касающийся того же самого вопроса, который защищал Варлаам в Авианьоне. Неизвестный автор пишет трактат на тему: Должны ли христиане помочь грекам? «Вопрос этот решается различно, – говорит он. – Есть сильная партия, держащаяся того мнения, что никоим образом грекам не следует оказывать помощи, и есть партия противоположного взгляда на дело, которая доказывает, что непременно нужно оказать грекам содействие. Я, – продолжает автор, – изложу мнение той и другой партии и представлю их на усмотрение святейшего отца нашего». Из этих последних слов видно, что наш документ имеет официальный характер и выражает действительное положение партий в Риме в несчастную годину падения Константинополя. |
| Метохиту, который должен быть почитаем предшественником и подготовителем византийского платонизма XV b. 459 В самом деле, возрождение платонизма в XV b. оказалось бы весьма неожиданным явлением в истории мысли, если бы не открылось следов его подготовки на византийской почве. Находимые в диалоге данные, в связи с философскими сочинениями Метохита, открывают нам этот подготовительный период. Как можно судить по приводимым у Сафы данным и по темам, развиваемым Ф. Метохитом, в начале XIV b. в Византии уже довольно строго поставлен был вопрос о недостаточности Аристотеля 460 . В связи с намеченным здесь вопросом позволим себе привести несколько данных из новейшей литературы. Немецкий ученый Шульце в первом томе сочинения по истории философии Ренессанса пытается отыскать предшественников Плифона между мыслителями XIV b. и называет, между прочим, Варлаама и ученика его Леонтия Пилата 461 . Известная доля влияния, обнаруженная этими греческими учеными, на знаменитых итальянцев Петрарку и Боккаччо уже сама по себе позволяет догадываться о том, что Варлаам был немаловажным представителем учености своей эпохи. Но предыдущее исследование показывает, что предшественником Плифона скорей следует назвать Метохита. Точно так же в смысле постановки любопытной историко-литературной проблемы следует отметить соображения ученого биографа Петрарки Кертинга 462 о том, что бы могло случиться с историей европейского просвещения, если бы Петрарка имел счастье больше времени пользоваться обществом и уроками Варлаама. Он говорит: «Петрарка не мог пойти далее элементарных сведений в греческом языке, так что сокровища еллинской мудрости не могли раскрыться перед ним. Но совершенно иной оборот получило бы развитие Ренессанса, если бы ему удалось углубиться в духовную жизнь еллинов; ибо нельзя сомневаться, что он понял бы бесконечное превосходство еллинского духа перед римским и увидел бы, что римская литература, в особенности поэзия, находилась в рабской зависимости от греческой, а это, без сомнения, побудило бы его дать еллинизму преобладающую роль в культуре Возрождения и даже построить его на еллинизме. |
| Одним из важнейших источников для ознакомления с философским направлением Варлаама служит сочинение его ученого соперника Никифора Григоры под названием «Флорентий, или Мудрости». Принадлежа известному византийскому писателю, хотя и заведомо враждебному Варлааму, составленное притом с целью предать имя Варлаама публичному осмеянию, как неуча и выскочки, который надмевается своим якобы энциклопедическим образованием и не знает между тем самых простых начал науки, это сочинение в высшей степени интересно тем, что касается общих литературных и культурных вопросов того времени. «Тем, кто желал бы знать, – говорит Григора 422 , – как ничтожество этого человека обличено было и осмеяно, я могу рекомендовать диалог свой «Флорентий " ». Литературная особенность этого произведения состоит в том, что оно написано в сатирическом тоне и что собственные имена в нем вымышлены. Вместо Константинополя приводятся Афины, на место современных византийских императоров Ираклиды и Кекропиды, сам автор Григора является под именем Никагора, друг его Ф. Метохит под именем Митродора; Варлаам выводится под именем Ксенофана. Имел ли место этот любопытный публичный диспут, об этом трудно сказать; по-видимому, он воспроизводит отношения между лицами 1330 или 1331 г. Диалог ведется между двумя лицами, Флорентием и Критовулом, и состоит в следующем: Флорентий: Жил в Елладе некто Ксенофан, сын Фрасимаха, выставлявший себя великим знатоком мудрости. Сначала он посетил большой город Этолии Калидон, потом переселился в другой, не менее известный по изучению наук. Критовул: Откуда же происходил этот человек и какого он рода? Флорентий: Знаешь Тарентинский залив и город в северной его части, колонию лакедемонцев? Мудрый Ксенофан происходил из Калабрии, по языку и по природе он латинянин и итальянец, но с некоторыми затруднениями объясняется на еллинском и на нашем туземном языке 423 . Свое философское образование он получил не в Калабрии, а в Италии; притом же его философия ограничивалась знанием только Аристотеля, и то не всего, а лишь его физики и силлогизмов, каковые сочинения в особенности изучаются тамошними латинянами и итальянцами. |
| 80 В заключение автор говорит: supplico prefacto sanctissimo domino nostro cuius est ista corrigere et emendare, pro cuius gloria et honore coram Deo ot, hominibus sic insulse hec scriptu sunt zelo meo licet forte nou secundum conscientiam si in aliquo erravi iudulgero dignetur. 82 Paolo singulari amicitia Barlaae junctus, quae a latinis habere non poterat, eo medio (то есть, Варлаама) innumera extraxit a graecis. 83 Fracassetti, Lettere di Francesco Petrarca, Firenze, 1862 – 1867, 5 томов Boccaccio, Genealogia ileorum; Coraszini, G. Boccaccio, Le Lettere edite e inedite Kirenae, 1877; Attilio Hortis, Study suile opere latine dei Boccaccio, Trieste, 1887. 85 Ego tum primum inchoabam, aliquantulum ille processerat, ut qui italica natus esset in Graecia, et qui licet aetate provectior, latinorum conversationem magisteriumque sortitus, ad naturam propriam facilius remearet. 86 Далее Петрарка сообщает, что у нею есть теперь в библиотеке Платон и Гомер; graecos proprio in habitu spectare etsi forte non prosit, certe juvat. Просит поникать для него Гесиода и Еврипида. 87 В сочинении De sui ipsius et aliorum ignorantia он называет Варлаама modernum graecae specimen philosophiae. 89 Современник его Манетти говорит; totum hoc quidquid apud nos graeorum est, Boccaccio nostro feratur acceptum, qui primus praeceptorem et libros graecos a nobis per longa terrarum murisque spatia distantes propriis sumptibus in Etruriam seduxit (Attilio Hortis, p. 367). 94 Gen. d., XV, с. 6; Et si usquam curiosissimus fuit homo in perquirendis peregrinis undique libris, historiis et poeticis operibus, iste fuit. 97 Genealogia deorum, lib. 1, с. 11; lib. IV, с. 47; XIII, с. 48: lib. I, с. 20; lib. VII с. 11: asserit Barlaam rei liujus veritatem fuisse.... 98 Genealogia deorum, lib. IV c. 7: dicebat enim se legisse in graecorum antiquissimis annalibus; lib. IX, c. 7: dixit Barlaam in annalibus graecorum legisse. 99 Geneal., XV, e. 6: aspectu horridus homo, turpi facie, barba prolixa, moribus iucultus, nec satis urbanus homo. Сравни: Петрарка, epp. senil., III, 6. |
|
|
