| Симеон Полоцкий поддерживал знакомства с малороссийскими могилянцами, в частности − с Лазарем Барановичем, помогая им советами, как упрочить отношения с московской церковной элитой. Сам же Симеон в обществе представителей столичной интеллектуальной элиты чувствовал себя неуютно. Здесь не было, вернее, почти не было достойных образованных собеседников (в письме Варлааму Ясинскому 1666 г. он с горькой иронией писал, что в Москве люди «как древа ходячие живут, однако о Порфирьевом древе 360 не только не говорят, но и не слышали о нем никогда» 361 ), зато хватало завистников и интриганов. С 1664 г. Симеон Полоцкий жил в Заиконоспасском монастыре, вне кремлевских стен, пользуясь репутацией популярного литератора и проповедника. Царское покровительство позволило ему добиться в конце 1670-х права на устроение собственной типографии, что было беспрецедентным в условиях России XVII в. Особый интерес для московской элиты в 1660−70-х гг. представляла риторическая барочная культура. Поэтому Симеон пользовался немалым успехом как поэт, писавший декламации для праздников и по заказам частных лиц, и как драматург, сочинивший две первые пьесы для театра, утвержденного Алексеем Михайловичем. При всём при том в своих литературных трудах Симеон не ограничивался панегириками: как представитель могилянской традиции он унаследовал её дух «конфессионализации» культуры. В «стихотворной энциклопедии» озаглавленной «Вертоград многоцветный», Симеон Полоцкий выступил как поэт-проповедник, стремящийся возвысить мировоззрение человека и приблизить его к пониманию духовных истин 362 . То же относится и к «Псалтыри рифмотворной», поэтическом переложении Псалмов Давида. Создавались им и собственно богословские труды: такие, как предназначенный для царского двора богословский компендиум «Венец веры кафолической». Симеон Полоцкий был известен и как красноречивый проповедник. Основными идеями его проповедей были моральные темы (в частности, противопоставление гордыни и скупости смирению и милости), а также новое для Великороссии, но типичное для постренессансной мысли отождествление философии-мудрости с благочестием 363 . В конце 1670-х в Верхней типографии было опубликовано два сборника проповедей под заглавиями: «Обед душевный» и «Вечеря душевная». |
| Митрополит был допрашиваем формальным порядком по обвинению в государственном преступлении, влекущем лишение сана, а быть может, и смертную казнь. Положение, конечно, не легкое, хотя в те времена и обычное для высших сановников. При таких условиях Стефан, президент Синода, принял в отношении к Синоду какой-то крайне неестественный тон. 24 августа 1722 года свое «доношение» Синоду с просьбою о выдаче ему жалованья он подписал, например, так: «прошу всесмиренно с нижайшим челопреклонением Святейшаго Синода, братий моих и благодетелей премилостивых. Смиренный Стефан, старец немощный» 694 . III Когда митрополит Стефан только еще начинал свое монашеское поприще, в Киеве, он встретил своего благодетеля, митрополита Варлаама Ясинского, при возвращении с посвящения из Москвы, латинским стихотворением «Эхо», которое закапчивалось следующим стихом: Quid, quaeso, est mhronus? – Onus 695 . Как эти слова впоследствии оправдались на нем самом! С учреждением Синода Стефан оказался, несмотря на свое звание президента, лишенным и той частицы власти и значения, которую он все же еще имел в период междупатриаршества. Все общецерковные дела перешли к Синоду, в котором Стефан почти не участвовал, патриаршая область получила свое особое управление 696 . Проповедническую славу он должен был уступить новому светилу – Феофану Прокоповичу 697 . От собственной епархии он был слишком далеко, чтобы управлять ею непосредственно. Его постоянно мучили болезни. Еще в 1715 году он писал, что потерял силы, здоровье, энергию, зрение притупилось, сильно ослабели ноги, пальцы искривились на руках, камень замучил 698 . Кроме постоянного общего нездоровья, он часто подвергался тяжким припадкам болезни. Тяжко был болен в ноябре 1720 года 699 . 24 марта 1721 года подписывает свои ответы Синоду на допрос по делу Любимова «болящею» рукою 700 . В августе «больною» же рукою пишет письмо Казанскому митрополиту Тихону 701 . 1 января 1722 года по болезни не мог присутствовать на торжественном обеде в Кремле 702 . 6 июля 1722 года, ради его болезни, Синод и Сенат явились к нему на дом для допроса 703 . |
| Более уместным считаем сказать несколько слов о литературе, бывшей в обращении у простого народа, питавшей его религиозную мысль и воображение, по преимуществу апокрифической, а также раскольнической, так как раскол к концу XVII в. стал уже заявлять себя, как особая организация с своей обособленной жизнию и книжным багажем, произведения которого находили себе место в простом народе и на книжном рынке. Полемическая богословская книжная литература против иноверцев, сектантов и раскольников, а также св. Писание и святоотеческие творения с догматическими и нравоучительными системами ходили по рукам только в высших церковных сферах. Да и понять их могли только несколько просвещенные книжно–русские, – народная же масса имела свою народную рукописную литературу. Характер последней, по суждению расколоведа Щапова, это «отчужденность, отрешенность от живого истинного учения церкви, отсутствие богословского, догматического элемента, преобладание обрядовых вопросов и развитие раскольнических идей» 602 . Учение о церкви, о таинствах, о священстве, составляющее камень преткновения для раскола, народу было почти неизвестно и никогда не было преподаваемо в церквах. Народ крайне нуждался в назидательных книгах. «Мнози от благочестивых, – говорил Варлаам Ясинский, – с воздыханием желаху, дабы когда сподобитися таких книг свойственных си славяно–российским языком православно и достоверно изданных дождати» 603 . Потребность в книгах назидательного содержания очень оригинально удовлетворялась книжным рынком, средоточие которого можно видеть на Спасском крестце у Спасских ворот в Москве. «Спасский крестец, – замечает Забелин в «Истории города Москвы», – от древнего времени в лице собравшихся здесь попов и диаконов, а также и причетников, представлял в своем роде особое средоточие народной грамотности, очень ценимой при господстве всеобщей безграмотности. Собиравшиеся здесь во множестве попы, т. е. вообще книжные люди, хотя бы и малая их доля, сами нуждались в книгах церковно–богослужебных в роде часослова или минеи, или требника и т. |
| Иоакима, Гедеона Четвертинского, законным Киевским митрополитом и разрешалось других киевских митрополитов ставить в Москве 204 . Московское правительство, достигнув цели в Константинополе, скоро перестало сочувствовать всем тем, кто так или иначе способствовал успешному завершению фактического и формального подчинения Киевской митрополии Московскому патриархату. Почувствовали это прежде всего константинопольские участники. Турецкое правительство, содействовавшее религиозному подчинению Киева Москве, вскоре увидело в рядах враждебных Турции войск и русские полки, а патр. Дионисий, низложенный турками за уступку Киевской митрополии московскому патриарху 205 получил от патр. Иоакима малоутешительное письмо 206 . Еще более испытали крепкую руку Московского правительства и архипастырский жезл Киевские радетели церковного подчинения Москве. Московская централизация мощным потоком захватывала окраинные течения в одно русло, подавляя всякое стремление к центробежному движению. Киевский митрополит Гедеон и гетман Самойлович недолго находились в фаворе у московского правительства. За подчинение Киевской митрополии Москве гетман и митрополит на первых порах получили огромные выгоды. Гетман пользовался неограниченной властью в Малороссии, благодаря поддержке Московского правительства, несмотря на доносы в Москву своих недругов, а митрополит Гедеон, покровительствуемый всемощным гетманом (с которым он породнился) и патр. Иоакимом властвовал над всем юго–западным православным духовенством, так как не только противники его возведения на митрополичью кафедру (Черниговский архиепископ Лазарь Баранович и архим. Киево–Печерской Лавры Варлаам Ясинский) особой грамотой великих государей были формально подчинены Четвертинскому, а благодаря воле гетмана и на деле должны были беспрекословно ему подчиняться, но и зарубежные православные епископы, находившиеся во власти Польши, в силу политического влияния Москвы на польские дела, признавали над собою власть Киевского митрополита 207 . Так было до первой шаткости (может быть больше воображаемой) гетмана по отношению к московскому правительству. |
| Вместе с тем посланцу поручено было заявить Жабокрицкому, что он, не получив еще духовного и епископского сана, завладел всеми имениями кафедры и притесняет людей, которые приставлены были Шумлянским к епископским имениям. Номинат луцкий отвечал, «что он писал к Шумлянскому, но не получил ответа, и самое письмо его передано в неприязненные руки; а также и в письмах, ко двору писанных, оно было несправедливо перетолковано». «Его милость, отец епископ львовский, питает ко мне сильное негодование более по своему высокомерному честолюбию, нежели по какому-либо виду справедливости, потому только что я избран не им; а более всего, кажется, за то, что я его о том не просил и не домогался; да мне этого и делать не следовало... А как я без благословения и ходатайства его по Божию изволению избран, то, и принимая духовный сан, не нуждался в прощении и благословении его милости, придерживаясь, как истинный русский, древней русской пословицы: я тобе не молюся, ты мене не помилуй». Объяснив, затем, об имениях луцкой кафедры, что он владеет ими по праву, он отдавал на совесть Шумлянского вознаградить шляхтичей, которым он произвольно раздал эти имения и которые теперь должны были лишиться их. В заключение он поручал делегату Шумлянского передать его милости, что личных оскорблений он помнить не будет и предает их вечному забвению, но никогда не дозволит его милости руководить собой подобно другим, которые могли это сносить. Московское правительство грамотой к киевскому митрополиту Варлааму Ясинскому поручило ему посвятить Жабокрицкого в епископы и выражало надежду, что номинат луцкий, как человек ученый и к благочестию желательный, может и белорусскую епископию обновить, выгнав оттуда Киприана Жоховского, и перемышльского Иннокентия Винницкого выгнать с епископства. Вместе с тем, оно советовало митрополиту сговориться с Жабокрицким о способах, как те три епархии – белорусскую, перемышльскую и луцкую обновить. Но в Киеве взглянули на это дело иначе и нашли препятствие к посвящению его в том, что он был женат на вдове, хотя уже и развелся с ней. |
| Феодосия в звании помощника архиепископа Лазаря по управлению Черниговской епархией, как ему снова пришлось вынести всю тяготу клеветы, возбужденной против него людской злобой и несправедливостью. Еще до поездки св. Феодосия в Москву между Киевским митрополитом Варлаамом Ясинским и Черниговским архиепископом Лазарем возник спор по определению смежных границ их епархий, собственно из-за трех протопопий – Глуховской, Конотопской и Борзенской. Трудно решить, кто из них был прав, но только несомненно, что Лазарь Баранович имел право претендовать на эти протопопии. Они были отданы Лазарю в управление в 1658 г. митрополитом Дионисием Балабаном; в 1688 году их пытался отобрать митрополит Гедеон, но они были опять утверждены грамотою царей за архиепископом Лазарем. Варлаам Ясинский не хотел уступить эти протопопии Лазарю Барановичу и вознамерился отнять их у него. Тогда архиепископ Лазарь, отправляя в Москву архимандрита Феодосия Углицкого для утверждения в звании помощника своего, послал вместе с ним письмо к патриарху Адриану. В нем он жаловался на митрополита Киевского, что тот отнимает от епархии его три протопопии, и просил патриарха укрепить них за Черниговскою епархией, потому что эти протопопии «малости ради епархии суть приданы ему, Барановичу, от их царского пресветлаго величества и милостивою утверждены грамотою за ним и наследниками его». «Сего ради, писал далее архиепископ «Лазарь, старчески и рабски припадая, молю: умилосердися, святейший архипастырю, и даждь мне со наследники моими благословение свое на тые протопопии, да не в печали скончаюоя». Но, предлагая патриарху такую просьбу, Баранович в том же письме очень колко дает заметить, что он знает о неблагосклонности к нему патриарха и благосклонности к другим, в частности к Киевскому митрополиту. Извиняясь пред Адрианом в том, что он последний приносит ему поздравление с вступлением на патриаршество, архиеп. Лазарь пишет: «не сужду себе большаго быти паче иных, вем бо, яко паче иных мний нарещися могу; им бо подобает рости, мне же малитися». |
| Особенно много исправлений и изменений внесено Святителем в синаксарь Пролога о свв. 70-ти апостолах (4 января). В Четии-Минее, после своего сказания, Святитель делает примечание об этом и указывает те основания, которые побудили его переработать проложный синаксарь. Но значительно полнее и обстоятельнее о том же Святитель говорит в одной рукописи, сохранившейся в его черновых тетрадях 322 . Здесь не только указываются все поправки, внесенные в «избрание» Дорофея, но цитируются и те источники, на основании которых они сделаны. Из рукописи мы узнаем, что Святитель пользовался не одним славянским, а и латинским переводом «избрания» 323 , что свое сказание он составил по руководству многочисленных источников. В «рассмотрении» сделаны ссылки на историков – Евсевия, Никифора Каллиста, Георгия Кедрина, Барония; приведены выдержки из творений св. И. Златоуста, Феодорита, Феофилакта Болгарского ; несколько раз упомянуты: латинский экзегет Корнелий а Lapide, Acta Sanctorum, Сурий; текст Свящ. Писания сравнен по Библиям – Острожской, Московской и греческой, а в одном месте указана какая-то польская книжка и «книжица посланий св. Игнатия Богоносца », присланная в 1693 году Варлааму Ясинскому Досифеем, митрополитом Сакавским и им же «переведенная с еллино-греческого на славянский язык». Руководствуясь этими источниками, Святитель вскрыл в «избрании» Дорофея многочисленные ошибки и пришел к тому убеждению, что «избрание оно несть истое того св. Дорофея, но иного некоего и весьма недостоверно»; составитель его неправильно определил места деятельности и кончины некоторых свв. апостолов, допустил много погрешностей против свидетельства Свящ. Писания, включил в список апостолов четырех явных еретиков, различных лиц смешал в одно, а одних, и тех же повторил несколько раз, как различных. В рукописи каждая из этих ошибок подробно разбирается, о каждом апостоле даются проверенные сведения, исключенные лица заменяются новыми, а в Четии-Минее, кроме того, число апостолов увеличивается до 72-х, так как в «ином евангельском своде» сказано, что Господь избрал их не 70, а 72. В примечании к сказанию этот список дополняется сведениями еще о новых 16 лицах, которые также трудились в благовестии Христовом и «достойны апостольского имени», но о которых в Прологе под этим числом нет и упоминания. В общем сказание Святителя представляет из себя работу во многом совершенно новую, составленную на основании внимательного и осторожного изучения разнообразных источников. Рукопись служит прекрасным дополнением к Четии-Минейному сказанию 324 ; как видно из ее последней фразы, она написана после него и, по-видимому, с тою целью, чтобы оправдать поправки, внесенные Святителем в синаксарь Пролога. |
| Что материальное положение его было действительно плачевное, об этом красноречиво свидетельствует окружная грамота его, написанная 9 января 1691 года и адресованная всем «православным христианам обладателем пресветло вельможным и сущим под властию», очевидно, русским 9 о сборе милостыни. Сбор производили иеромонах Иона и два послушника. Исторического интереса грамота эта не представляет и повторяет обычные в подобных обращениях выражения. Когда 12 марта 1691 года иеромонах Иона с товарищами допрашивались в Посольском Приказе в Москве, он сообщил здесь любопытные сведения о желании престарелого Досифея вернуться в Сочаву и там умереть. Между прочим, киевский митрополит Варлаам (Ясинский) не разрешил посланным Досифея собирать милостыню в его епархии, и об этом они снова просили в Посольском Приказе при указанном допросе. В это прибытие в Москву и прежние Иона доставил несколько рукописных автографов с переводами Досифея, сделанными в Галиции, а не в Москве (как принято думать, начиная с прот. А. Горского), с греческого языка и до сих пор не исследованными. Остальные вновь изданные документы, относящиеся к последним годам жизни митр. Досифея в Стрые, менее важные по своему историческому значению и относящиеся или исключительно к сбору милостыни, или к рекомендации в Москве бывших при нём духовных лиц, могут служить доказательством только того, что сношения Сочавского митрополита с Россией окрепли и стали разнообразны. Интерес документов, касающихся Досифея увеличивается по мере приближения к концу жизни его и высшей степени достигает в документах, датированных первыми годами 18 века. В это время Сочавский митрополит-странник скончался. Насколько его памятью дорожили окружавшие его лица, свидетели последних лет его жизни, настолько же близко к сердцу принимали его судьбу в России. Это видно из частных упоминаний о Досифее в документах, появившихся после его смерти. Документы этого периода главным образом и разъясняют недоумения, допущенные в прежних монографиях о Досифее, а также в трудах по истории румынской церкви. |
| С 1685 г. на помощь Иоакиму и Евфимию выступили, прибывшие в Москву, братья Лихуды. Завязалась ожесточенная полемика между ними и Медведевым. По поручению патриарха, Лихуды написали в опровержение сочинений Медведева «Акос или врачевание от угрызений змиевых», где, обстоятельно опровергая католическое учение о времени пресуществления, затрагивали и некоторые другие пункты, поддерживаемые латинствующими. Медведев отвечал бранной тетрадью, где не столько доказывал правоту своих воззрений, сколько клеветал на Лихудов и всячески бранил их. Они также не молчали и отвечали «Показанием истины» и «Диалогами грека учителя с некоторым иезуитом» 329 . В то время, как шла эта полемика Иоаким счел нужным вступить в переписку с представителями юго – западной митрополии. Хлебопоклопники в Москве ссылались обыкновенно на южно – русские книги и утверждали, что киевляне учат о пресуществлении так же, как они; да и книги малороссийской печати, появившиеся в Москве, подтверждали это. Таким образом подозрение относительно южно – русской Церкви, прежде существовавшее, усилилось. Нужно было убедиться, справедливо ли оно в отношении к представителям южно – русской иерархии и, если окажется справедливым, возвратить их на путь строгого православия. С 1688 г. началась переписка патриарха с митрополитом киевским Гедеоном Четвертинским, архиеписк. черниговским Лазарем Барановичем и архимандр. киевопечерским Варлаамом Ясинским. Те, долго отмалчиваясь, высказались за католическое учение о времени пресуществления. Только увещания, убеждения, опровержения и угрозы Иоакима заставили их отречься от этого мнения и признать православное (в конце 1689 и начале 1690 г.). Вместе с этим, чтобы приостановить наплыв в Великороссию книг, наполненных католическими воззрениями, он подверг строгому надзору печатание книг в Киеве и сделал распоряжение, чтобы впредь там не дерзали «новослагаемых» книг печатать без его предварительной цензуры 330 . Таким образом расшатывалась и слабела главная опора, поддерживавшая московских хлебопоклонников. |
| Церковно-административная деятельность Стефана была незначительна, власть местоблюстителя, сравнительно с патриаршей, была ограничена Петром I. В духовных делах в большинстве случаев Стефан должен был совещаться с собором епископов. С течением времени ограничения церковной власти со стороны царя усилились. Он решил уничтожить патриаршество, в церковные суды ввёл представителей гражданской власти. В результате всего этого митрополит Стефан оказался в рядах приверженцев старины, стал помехой Петру I и терял мало-помалу своё влияние. Собственно, митрополит Стефан по складу своей жизни, по своему образованию вовсе не был приверженцем старины, но католические принципы, им усвоенные, мешали ему сочувствовать преобразователю, благоволившему к протестантам и протестантизму. Иногда содержание его протеста совпадало с содержанием протеста, шедшего из партии приверженцев старины. Как и последние, митрополит Стефан не соглашался с царём в вопросах о размере церковной власти. В своих проповедях он нередко делал неприязненные намёки на действия царя. Неудовлетворённость своим положением с течением времени стала тяготить Стефана, хотя он не был ни гордецом, ни карьеристом. Сознавая свою неспособность к открытой борьбе, митрополит не раз просил об увольнении, но тщетно. В 1706 году Стефан ездил в Киев, откуда с большой неохотой вернулся в Москву. Когда в 1707 году умер Киевский митрополит Варлаам (Ясинский), Стефан обратился с просьбой к царю освободить его от местоблюстительства и назначить митрополитом в Киев, но Пётр I не согласился. Пётр I держал его при себе до самой его смерти, проводя под его иногда вынужденным благословением все неприятные для Стефана реформы. У митрополита Стефана не хватало силы открыто разорвать с царём, и в то же время он не мог примириться с происходящим. Своё резкое осуждение церковной политики царя Стефан высказал в проповеди «О соблюдении заповедей Божиих», произнесённой им в день святого Алексия, человека Божия, 17 марта 1712 года. В заключение своей проповеди Стефан восклицал: «Молим убо, святче Божий: покрый твоего тезоименника, нашу едину надежду, покрый его в крове крыл твоих, яко любимаго птенца, яко зеницу, от всякаго зла соблюди невредимо!» Хотя это было произнесено ещё до открытого разрыва царевича с Петром I, противопоставление отца сыну слишком явственно, а симпатии Стефана к Алексею и его взглядам вместе с критикой в адрес Петра I слишком очевидны. Именно по этой причине Стефану было запрещено выступать с проповедями в течение трёх лет. С этого момента отчуждение между Петром I и Стефаном всё увеличивалось. Сенат тем временем вызывал местоблюстителя на свои заседания, как будто тот был подчинён Сенату, и требовал от него отчёта. Царю быстро доложили об этом, и Пётр I оставил Стефана в покое, но сохранил в силе сенаторское запрещение ему проповедовать. |
|
|
