| 228. К Авлавию (131) Обличает его в излишней привязанности к софистике Слышу, что ты полюбил софистическое искусство, и для тебя чудным стало делом, например: говорить свысока, смотреть значительно, выступать подняв голову и с надменностью. Слышу, что желание твое устремлено туда – к Марафону и Саламину, этим вашим украшениям, и что ни о чем не думаешь более, кроме того, чтобы Мильтиадов и Киногиров, Каллимахов и Телемаков – все снарядить по правилам софистики и как можно ближе к своей цели. Если при этом ставить во что-нибудь и добродетель, ты уже наш, и что служит твоему прославлению, то пусть идет вперед своим путем. Но если ты вполне софист и забываешь о моей дружбе и о том, что неоднократно говаривали мы между собой о прекрасном, то не скажу чего другого неприятного, а сказать следующее не будет, может быть, нескромным: знай, что, недолго позабавившись перед молодыми людьми, весьма много посмеешься сам над собой, когда придет время взяться за ум, но будет уже поздно. 229. К Мелетию (143) Давнее прекращение переписки с ним уподобляя сну, сравнивает себя с Ахилловыми конями, отрясающими с себя прах Столько уже времени, и ни одного еще письма не получал я от тебя, как ни желательно было сие, и сам я не писал, хотя, думаю, и ты также ждал от меня писем. Какая недеятельность! Чтобы не сказать, какое бесчувствие! Что до сна, едва ли сравнится с нами и Арганфоний, так мы заспались. Где прежнее наше товарищество? Где эти общие речи и беседы? Где тот сладкий неиссякающий источник, из которого они черпались? Поэтому, хотя и поздно, я встаю, отряхаю с себя прах, по примеру Ахилловых коней, повременю, впрочем, говорить: отряхаю и гриву, чтобы ты не принял этого за шутку. А заботишься ли ты о нашей дружбе, это сделается явным, когда напишешь. 230. К Анисию (144) Благодарит Бога, что поездка Анисиева была благоуспешна, желает и себе того же Пришло ко мне письмо твое с известием о твоем здоровье и о том, что поездка твоя была благоуспешна. И за это все благодарение Богу! А если бы и я мог о себе написать что-нибудь подобное, то еще большее благодарение! 231. |
| Воспитанный на греческих и римских классиках и ободряемый попечителем М. Н. Муравьевым, который считал необходимым внесение классического элемента в русскую литературу, Мерзляков занимался переводом классических сочинений. Первыми опытами его переводов были: Сцены из Эврипидовой Алцесты и первая ода олимпийская Пиндара Гиерону Сиракузскому. Потом в «Вестнике Европы» 1805 г. явились эклоги Виргилия с некоторыми эклогами Феокрита, Биона и Мосха, Наука стихотворная Горация, перепечатанная несколько раз. Другие переводы из Гомера, Тиртея, Пиндара, Сафо, Эсхила, Софокла, Эврипида, Каллимаха, из Энеиды Виргилия, из Горация, Тибулла, Проперция и Овидия помещались в разных журналах и потом напечатаны были вместе в двух частях, пол заглавием: «Подражания и переводы из греческих и латинских стихотворцев» (М. 1825–1826). В предисловии к этому сборнику Мерзляков говорит, что его целью было «представить образцы древних писателей во всех родах стихотворных сочинений, дабы учащийся ног их иметь на своем языке при самом истолковании правил Пиитики». О способе своего перевода он выражается: «смело могу сказать, что почти все представленные здесь отрывки весьма близко переложены, но не переводы в теснейшем смысле слова, ибо я, переводя в стихах, и не мог, и не хотел этого сделать. Даже предупреждаю знатоков греческаго подлинника, что я многое сокращал, что мне казалось слишком растянутым, или не относительным к минуте действующей страсти; иное перестанавливал и соединял первый акт с пятым в своем отрывке, дабы составить из того нечто целое драматическое» и проч. Такое воззрение на переводы Мерзляков заимствовал у французов, которые не умели, или не хотели вникать в дух подлинника и не понимали художественного смысла древних произведений. Подобно Тредьяковскому, который к своим переводам присоединял предисловия, в которых подробно объяснял происхождение и значение стихотворной формы переводимого сочинения, Мерзляков также к переводу эклог Виргилия приложил предисловие об эклоге вообще; в предисловии к первому тому переводов и подражаний было приложено рассуждение «о начале и духе древней трагедии и о характере трех греческих трагиков». Из новых литератур Мерзляков перевел только «Идиллии г-жи Дезульер» (М. 1807) и «Освобожденный Иерусалим» Тасса (М. 1828 г.). |
| Согласно греч. Мученичеству, при имп. Диоклетиане (284-305) Ариан (Арриан - правитель Антинои, столицы пров. Фиваида) начал разыскивать христиан по всему Египту, чтобы принудить их принести жертвы идолам. Ариан прибыл в Гентирию, где ему доложили об анахорете П., муже, известном своей праведностью, к-рый не почитал языческих богов и противился имп. постановлениям. Ариан послал 200 воинов схватить П. Ангел Господень предупредил об этом отшельника, пообещал ему помощь, привел к берегу Нила и стал невидимым. В это время правитель находился у реки. П. добровольно предстал пред ним и открыто заявил, что с детства почитает Христа Истинным Богом. Ариан приказал заковать П. и бросить в темницу. На следующий день, когда отшельник пришел на суд, цепи сами собой спали с его рук и ног. Правитель приказал доставить всевозможные орудия пыток, чтобы устрашить П. и принудить его к жертвоприношению. Однако тот сказал, что монашеская жизнь полна еще больших мучений. Тогда П. подвергли столь жестоким пыткам, что его внутренности выпали, но ангел исцелил отшельника, так что на его теле не осталось никаких увечий. Дионисий и Каллимах - воины, истязавшие подвижника, увидев это чудо, уверовали во Христа и тотчас были обезглавлены. П. вновь заключили в темницу, куда заточили 40 высокопоставленных подданных Ариана, к-рые не выполнили его повелений. Ночью они увидели яркий свет и подумали, что это пожар. Однако оказалось, что свет исходил из места, где находился П. Он обратил подданных Ариана ко Христу, вместе с ними отправился из тюрьмы к правителю, но около судейского места чудесным образом стал невидимым. За исповедание Христа 40 новообращенных были сожжены в ямах за пределами города. П. присутствовал на их казни, после чего пришел в дом Нестория, богатого жителя Гентирии, и проповедовал там Христа. Несторий, его жена и дочь Стефана (Стефанида), к-рой было 18 лет, уверовали в Бога и последовали за отшельником к правителю. Ангел удалил П. с места суда, когда Ариан хотел схватить его. Вначале правитель приказал пытать Стефану в присутствии родителей, к-рые ободряющими словами помогали ей мужественно переносить страдания. |
| 1 Ср. и J. Friedrich, Das Lucasevangelium und die Apostelgeschichte Werke desselben Verfassers, Halle a. S. 1880, где основной тезис аргументируется вполне убедительно, хотя статистика разных сближений не всегда исправна. Сомнения по сему предмету патентованных критиков (напр., J. Н. Scholmen’a) отвергает и Prof. Ad. J l и с h е г (Einleitung in das N. Т., Freiburg i. Br. und Leipzig 1894, S. 261). 2 Лишь по предзанятому пристрастию Prof. Ad. Jülicher категорически утверждает (Einleitung, S. 1 262), что автор книги Деяний – не ученик и не спутник Апостола Павла. Наоборот, Sir. John Hawkins свидетельствует (Horae Synopticae, Oxford 1899, p. 154), что писатель отделов «мы» тождествен с «главным автором» третьего Евангелия и книги Деяний. 3 Лукиан Самосатский (II в. по p. Xp.) сообщает (Quomodo historia sit scribenda, 16), что врач Каллиморф в предисловии к истории Парфян решительно утверждает: οκεον εναι ατρ στο ραν συγγρφειν. 4 Christ. Frud. Маттнаеи, Evangelium secundum Lucam graece et latine, Rigae 1786, p. 4–5. Архим. Владимир , Систематическое описание рукописей Московской Синодальной (патриаршей) библиотеки, ч. I (Москва 1894), стр. 15–16, 14, что есть греческое Четвероевангелие X века. 5 См. A.Critical and Exegetical Commentary on the Gospel according S. Luke by the Rev. Alfred Plummer, Edinburgh 1896, p. XLV. 8 Ср. еще Rev. A. Plummer, p. 56,322. Prof. Paul S с ha n z, Commentar über das Evangelium des heiligen Lucas (Tübingen 1883), S. 22–23. Rud.Cornely S. J., Introductio specialis in singulos N.T. libros, p. 130–131. 9 См. о сем и Prof. T h. Zahn, Einleitung in das N. Т., Bd.II 3 , S. 363 ff. 382. Prof. Ernst von Dobschütz в «Studien und Kritiken» 1905, I, S. 15. 10 См. Н о w а г d Heber Е и а n s, St. Paul the ftu thor of flcts of the Apostles and of the Third Gospel, London 1884. 12 Theodor Vogel, Zur Charakteristik des Lukas nach Sprache und Stil, 1. fluflage, Leipzig 1897, S. 15, 17. 13 см. Н i e r о n. ad Damas.epist.XX,4: M.lat. XXII,378. Euseb.Quaest. ad Marin.4: M.gr.XXIV,951. |
| Сказанное уже отчасти снимает с программы воспитания античного иудея, по Септуагинте, и подозрение в эллинистической подражательности. Для эпохи диадохов подражательность вполне органична, так как она была, собственно, временем канонизации античной классики, обработки огромного материала, который достался организованному имперскими администрациями ученому сословию от периода бурного развития аттической культуры; он и подготовил выплеск эллинства на просторы Азии, где оно подверглось некоторой моральной энтропии. Греческая Библия создавалась как бы в параллельной реальности: она была переводом совершенно иной, «варварской философии» (как хвалебно скажет потом Климент Александрийский ), и уже потому не могла стать «подражанием» в собственном смысле слова; будучи трудом, несомненно, людей ученых, она не запечатлела следов соревнования их эрудиции, наоборот являя местами то ли робость переводчиков, оставляющих некоторые термины без всякого разъяснения, то ли еще свежую память их читателей, не вполне оторванных от своей национально-исторической почвы. Количество глосс в ней крайне незначительно (много больше агадических и мидрашистских вставок), при этом ничего не известно и о каких-либо попытках создания специального научного аппарата в духе александрийских ученых штудий – Аристарха, Каллимаха или Аполлония , – который позволил бы читателю лучше разобраться в «классике», а новым писателям – успешнее подражать ей. Все это не значит, однако, что Септуагинта была оторвана от процесса воспитания реального человека, который с ортодоксальной точки зрения как был, так и оставался человеком библейским. Напротив, есть основания полагать, что именно для его воспитания, в противовес проникавшим из окружающей культурной среды эллинизирующим и синкретистским тенденциям, толковниками было сознательно много сделано. Перевод книги Сираха, как одна из важных и хорошо засвидетельствованных исторически вех на пути создания «иудейской» (в отличие от «эллинистической») греко-библейской литературы, свидетельствует о наличии социально и мировоззренчески обоснованной потребности в этом. |
| Но и апостол Павел в послании к Титу употребил стих из поэта Эпименида: «Критяне всегда лживы, злые звери, утробы праздные» (Тит. 1, 12), полустишие, впоследствии употребленное Каллимахом. На латинском языке буквальный перевод не сохраняет ритма, но это и неудивительно: даже Гомер бессвязен в переводе на прозу того же самого языка. В другом послании он приводит также шестистопный стих Менандра: «Злые беседы растлевают добрые нравы». И, выступая перед афинянами в Ареопаге, приводит свидетельство Арата: «его же и род есмы», что по–гречески читается: του γαρ και γενος εσμεν — и составляет полустишие гекзаметра. И, кроме этого, вождь христианского воинства и непобедимый оратор, защищая перед судом дело Христа, даже случайную надпись употребляет в доказательство веры. У верного Давида научился он исторгать меч из рук врагов и голову надменнейшего Голиафа отсекать его собственным мечом . Во Второзаконии (гл. 21) он читал повеление Господа, что у пленной жены нужно обрить голову и брови, обрезать все волосы и ногти на теле и тогда вступать с нею в брак. Что же удивительного, если и я за прелесть выражения и красоту членов хочу сделать светскую мудрость из рабыни и пленницы израильтянкою, отсекаю или отрезаю все мертвое у ней — идолопоклонство, сластолюбие, заблуждение, разврат — и, соединившись с ее чистейшим телом, рождаю от нее детей Господу Саваофу?.. Против нас писали Цельс и Порфирий ; весьма мужественно противостояли им: первому — Ориген , второму — Мефодий , Евсевий и Апполинарий … Почитай их — и ты увидишь, что я, в сравнении с ними, очень мало знаю и, проведя столько времени в праздности, как сквозь сон припоминаю только то, чему учился в детстве. Юлиан Август во время парфянского похода изблевал семь книг против Христа и, по басням поэтов, умертвил себя своим мечом. Если я попытаюсь писать против него, неужели ты запретишь мне бить эту бешеную собаку палкой Геркулеса — учением философов и стоиков?.. Иосиф, доказывая древность иудейского народа, написал две книги против Апиона, александрийского грамматика ; в них представляет он столько свидетельств из светских писателей, что мне кажется чудом, каким образом еврей, с детства воспитанный на Священном Писании, перечитал всю библиотеку греков. |
| У истоков поэтической образности византийского искусства 276 В одном из самых ранних памятников греческой христианской поэзии, восходящем к II веку 277 , мы встречаем слова, к которым стоит присмотреться повнимательнее. Их контекст несложен: неизвестный автор хочет осмыслить и богословски оправдать то дело, которым занимается он сам и будут заниматься его позднейшие византийские коллеги – церковную поэзию. Его главная мысль, сама по себе не заключающая ровно ничего неожиданного, – бога подобает славословить, ему «подобает слава». Но еще до того, как это ключевое для византийской литургической эстетики слово «слава» произнесено, оно заранее конкретизируется в двух других словах: «хвала» и «гимн». Эта чета слов выразительно подана в оправе анафоры, подчеркивающей их полное метрическое, тоническое и грамматическое соответствие (оба – существительные второго склонения и мужского рода, у обоих первый слог долгий и ударный, а второй – краткий и безударный; в традиционном славянском переводе, не передающем, к сожалению, ни упомянутых особенностей формы, ни обертонов смысла: Тебе подобает хвала, Тебе подобает пение…). Довольно естественно предположить, что симметрия в положении и облике обоих слов подчеркивает наличествующую между ними смысловую симметрию, будь то симметрия приравненности, противостояния или взаимодополнения. Что это за слова? Для удобства начнем со второго слова, ибо только оно имеет в греческом языке явную терминологическую окраску. Термин 5цлю; искони служил в греческой литературе и теории литературы 278 фиксированным жанровым обозначением для песни в честь божества. Как говорит Платон, «тот род песни, который являл собою обращенные к богам моления, нарекли гимнами» 279 . Гимны суть всегда «гимны в честь богов» 280 , ими «чтут» божество 281 . Когда римляне усваивают греческую номенклатуру жанров, слово hymnus появляется в латинском языке; когда с христианством приходит новая волна эллинизации латыни, оно делается более распространенным и употребительным 282 . Но память о его языческой предыстории отнюдь не стирается, и его значение на теоретико-литературном уровне остается прежним. Так, у Августина мы читаем: «Вы знаете, что такое гимн: это пение, восхваляющее бога. Если восхваляешь бога, но не поешь, ты произносишь не гимн; если поешь, но не восхваляешь бога, этого тоже нельзя назвать гимном» 283 . Как очевидно, чисто терминологически «гимн» означает для христианина Августина совершенно то же самое, что и для язычника Платона (с той единственной и само собой разумеющейся разницей, что языческих богов сменяет единый бог). Итак, за словом стоит классическая эллинская традиция, освященная именами гимнотворцев из мифа и истории: Орфея и Мусея, Гомера и Каллимаха. |
| Перед нами характерно эллинские гимны-картинки 295 , гимны-изваяния, в которых культовая поэзия откровенно соревнуется с культовой пластикой, решая задачу последней: поставить перед глазами созерцателя зримый, наглядный, выпуклый застывший образ («эйдос») божества. Само божество выступает здесь не как «ты», а как «оно», не как адресат излияний, а как предмет отрешенного созерцания (чего стоит хотя бы то, что автор гимна к Селене зовет не Селену, а муз, «искусных дочерей Зевса», ставит муз и вдохновленное ими искусство между собой и Селеной, устраняя непосредственность молитвенного окликания!). Описательные пассажи весьма типичны для греческой гимнографии. Но описание божества – не единственный способ объективировать обращение к нему в гимне. Поскольку языческие боги образуют общину, подобную родовой, поскольку о зачатии и рождении каждого из них существует обстоятельный мифический рассказ, их можно окликать, напоминая об их родителях и об их родине: так «призывательный гимн» незаметно переходит в «гимн-родословие», а описание переходит в повествование, в эпос. Таковы Гомеровы гимны 21 (эпиллий о рождении Афродиты), 16 (краткое величание Асклепия с упоминанием матери и деда), 19 (эпиллий о рождении Пана), 28 (рождение Афины из головы Зевса) и т. п. Но миф о языческом божестве двусоставен: он включает генеалогию и «деяния». «Деяния» – это все то, что бог сделал, а также, в сущности, и все то, что с ним сделалось (в собственном смысле слова – «страсти» бога). Все это в равной степени божественно (хотя бы дело шло, как в Гомеровом гимне 4, о малопочтенных любовных приключениях), а потому напоминание об этом должно льстить божеству. Гимн, являющий собой эпос о деяниях и страданиях божества, о перипетиях его божественной биографии, есть по античной номенклатуре жанров ujivô рл)6ис6;, то есть «гимн мифический», «гимн-сказанье». Здесь эпическое начало и подавно преобладает над молитвенно-лирическим, изобразительность – над проникновенностью, пластичность – над непосредственностью. Как раз этот тип гимна, отлично подходящий к ритму гексаметра, – самый «эллинский», самый «классический». Таковы наиболее прославленные и совершенные, наиболее достойные имени Гомера из так называемых Гомеровых гимнов: поэмы о рождении Аполлона (1) и завоевании им Дельф (2), о любовной встрече Афродиты и Анхиса (4) и о скитаниях Деметры (5), бурлескная поэма о воровских подвигах дитяти Гермеса (3), маленький эпос о расправе Диониса над пиратами (7). Во всех них певец не собеседует с богом, но рассказывает о боге третьим лицам – участникам празднества. Эта внутренняя ситуация классического эллинского гимнографа сознательно обнажена в поздней стилизации гимна – в поэме Каллимаха «На омовение Паллады» (III в. до н. э.). Вот кумир Афины отправляется к реке для омовения, молящиеся должны его поджидать, – певец, провожая взглядом свою богиню, говорит ей: |
| " Критяне всегда лживы, ибо тебе, царь, сделали критяне гробницу, ты же не умер " А сам ты, Каллимах, веруя в рождение Зевса, как не веришь его погребению, и таким образом затемняя истину, проповедуешь и неведущим о смерти его? Когда ты видишь пещеру, то вспоминаешь о Реи; а когда видишь гробницу (Зевса) - стараешься скрыть его смерть. Разве не знаешь, что вечен только безначальный Бог? Подлинно, или недостоверны мифы о богах, рассказываемые народом и поэтами, и потому излишне и почитание их; - ибо те и не существуют, о которых ложны сказания; - или, если несомненно их рождение, их любовные дела, человекоубийства, похищения, отсечения членов, молнии, то они уже не существуют и окончили жизнь; так как они получили начало бытия, а прежде не существовали. Какое же основание - одним событиям верить, а другим не верить, когда поэты рассказывают об них для большого прославления богов? Ибо не лгали же о страстях их те, которые считали их богами, и прославляли их деяния. - Итак, мы не безбожники, так как признаем Бога, Творца вселенной, и Его Слово: это доказано по мере моих сил, хотя и не вполне соответственно важности предмета. 31. Нас обвиняют также в каких-то пиршествах и нечестивых смешениях, дабы казалось, что не без причины ненавидят нас, и вместе надеясь страхом отвлечь нас от образа нашей жизни, или тяжестью обвинений сделать правителей строгими и неумолимыми к нам. Но они издеваются над ими, которые знают, что искони, не в наше только время, по какому-то божественному закону и разуму, порок обыкновенно враждуете против добродетели. Так и Пифагор был сожжен вместе с другими тремя стами человеке; Гераклит и Демокрит - первый был изгнан из города Эфеса, другой - из Авдер, быв признан за сумасшедшего, и Сократ был афинянами осужден на смерть. Но как они, по отношению к своей добродетели, не потерпели никакого вреда от молвы народной, так неосновательный клеветы некоторых нисколько не помрачают правоты нашей жизни, ибо мы имеем похвалу от Бога. Впрочем, я отвечу и на эти обвинения. |
| 1:8. «Страннолюбив», т. е. гостеприимен, всегда готовый предоставить кров и пищу странникам. (Христианские странники, как и еврейские, обычно брали с собой рекомендательные письма, в которых подтверждалось, что им можно доверять.) 1:9 . Пресвитеры должны были научиться давать отпор существовавшим в тот период лжеучениям, прежде чем быть назначенными на свою должность; о лжеучителях, которые имеются в виду здесь, см. в ком-мент, к 1:10–16. «Слово» в иудаизме обычно относилось к закону, но Павел подразумевает здесь апостольскую весть (см. коммент. ко 2Тим. 4:2 ). 1:10–16 Злонамеренные законники Хотя здесь противники Павла, вероятно, связаны с его оппонентами, с которыми он столкнулся в другом месте, их оппозиция, возможно, возникла на почве местного иудаизма и опиралась на сильный иудейский состав внутри церкви. На Крите проживало смешанное население и находилась большая еврейская колония. 1:10. «Пустословами» называли ложных интеллектуалов в древности; см. коммент. к 1Тим. 1и 2Тим. 2:14 . 1:11. Выражение «развращают целые до-мы» может означать, что лжеучителя воздействовали на семьи (ср.: 2Тим. 3:6,7 ); вероятно, Павел здесь говорит о развращении умов, разрушении основ семьи. Возможно, они подрывали основы властных структур в данной культуре ( Тит. 2:4,5,9,10 ); менее вероятно, что речь идет об их противостоянии браку или сексуальным отношениям в супружестве, которое опиралось на " аскетические воззрения (см. коммент. К 1Тим. 4:1–3 ; 1Кор. 7:1–7 ). Такое заблуждение не было характерно для Палестиныили еврейской диаспоры, хотя многие ессеи твердо стояли за целибат. О корыстолюбии см. в коммент. к 1Тим. 6:3–10 ; это обвинение обычно выдвигалось против странствующих учителей – нравственных наставников; возможно, в том числе и против Павла ( 1Фес. 2:5 ). Один древний писатель задолго до Павла обвинял критян в корыстолюбии, нечестности, одновременно подчеркивая, что среди них было и гораздо больше честных людей, чем в других местах. 1:12. Здесь Павел приводит цитату, которую относят к разным источникам, и самый ранний из них – произведение греческого поэта-философа Эпименида (VI в. до н. э.), уроженца Кносса на Крите. Но не исключено также, что эта цитата попала через Ге-сиода из «Гимна Зевсу», написанного в III в. до н. э. Каллимахом (•? александрийским грамматиком и поэтом); критяне утверждали, что Зевс родился и похоронен на Крите. Но для Павла было достаточно указать Титу на те характеристики, которые давались критянам в его время. Павел не приводит здесь своего собственного мнения, потому что не считает лжеца истинным пророком. Греческие логики опирались на заявление, что все критяне лжецы. Следовательно, если он сказал истину, то солгал; но если он солгал, тогда – делали они логический вывод – все критяне сказалиправду, за исключением одного – автора данного утверждения. |
|
|
