| Валя же всё знала. Никого бы не пощадили, даже пятерых маленьких детей. Не родилась бы моя бабушка, моя мама. Не родилась бы я. Оборвалась бы наша семейная ниточка… Дедушка часто вспоминал Валю, называл её партизанской дочкой. Я тоже о ней буду помнить. Обязательно помнить… 14. Гавриленко София, 9 кл. «Служили два товарища», «Подвиг, длиною в жизнь». ЛНР, п. Дзержинский, ГОУ ЛНР " Ровеньковская школа 7 им. С.Ф. Пирогова " , рук. Гавриленко О.Н. 15. Бацманов Максим. «Живу в гармонии с природой. Добрый Шубин». ЛНР, Краснодонский р-он, пгт Краснодон, ГБОУ СПО ЛНР «Краснодонский горный колледж», рук. Илюхина Т.В. Шахтеры – народ веселый. Труд шахтерский тяжёлый, и без юмора с ним трудно справиться. Особенно изощрённо шутят с новичками, которые впервые спускаются в шахту. Идут шахтеры в забой. Вдруг мастер бьёт себя рукой по лбу. – Тьфу ты. Ключ забыли. – Какой ключ? – Да от забоя. Слушай, ты молодой самый, сбегай к стволовому, возьми ключ. Делать нечего. Идет молодой обратно и просит ключ. Стволовой – маленький, согбенный, весь заросший волосами старый дед. – Ключ, – он задумчиво чешет бороду – тоже не прочь пошутить, – ага, сейчас. И достает железную ерунду килограммов в пятнадцать. – А как это?.. – спрашивает молодой. – А там знают. Иди, голуба. Пятнадцать килограммов для молодого сильного парня вроде бы и немного, но от ствола до забоя может быть два, три, пять километров. Шел, аж запыхался. Приносит он ключ, а ребята давно уже работают. – А как же ключ? – спрашивает он. – Да тут, понимаешь, открыто было, – и шахта оглашается громогласным хохотом. Работает молодой, уголь на ленту кидает и думает, как над ним товарищи подшутили. Вдруг его кто-то сзади дёргает за куртку. Обернулся – нет никого. Он ещё больше злится. Лопатой сильнее машет, так, что уголь во все стороны летит. Его снова кто-то дёрнул – он не реагирует. Затем ещё и ещё раз. Наконец ему отвешивают хороший подзатыльник, и он, замахиваясь лопатой, оборачивается. Шагах в двадцати стоит дед-стволовой. – Иди сюда, голуба, – говорит дед, разворачивается и уходит. |
| На следующий день он с утра ожидал, когда тетя спросит его, не хочет ли он к маме; но тетя не спросила. Не спросил и дядя. Вместо того оба они смотрели на Валю так, точно он очень сильно болен и скоро должен умереть, ласкали его и привозили большие книги с раскрашенными картинками. Женщина более не приходила; но Вале стало казаться, что она караулит его около дверей и, как только он станет переходить порог, она схватит его и унесет в какую-то черную, страшную даль, где извиваются и дышат огнем злые чудовища. По вечерам, когда Григорий Аристархович занимался в кабинете, а Настасья Филипповна что-нибудь вязала или раскладывала пасьянс, Валя читал свои книги, в которых строки стали чаще и меньше. В комнате было тихо-тихо, только шелестели переворачиваемые листы да изредка доносился из кабинета басистый кашель дяди и сухое щелканье на счетах. Лампа с синим колпаком бросала яркий свет на пеструю бархатную скатерть стола, но углы высокой комнаты были полны тихого, таинственного мрака. Там стояли большие цветы с причудливыми листьями и корнями, вылезающими наружу и похожими на дерущихся змей, и чудилось, что между ними шевелится что-то большое, темное. Валя читал. Перед его расширенными глазами проходили страшные, красивые и печальные образы, вызывавшие жалость и любовь, но чаще всего страх. Валя жалел бедную русалочку, которая так любила красивого принца, что пожертвовала для него и сестрами, и глубоким, спокойным океаном; а принц не знал про эту любовь, потому что русалка была немая, и женился на веселой принцессе; и был праздник, на корабле играла музыка, и окна его были освещены, когда русалочка бросилась в темные волны, чтобы умереть. Бедная, милая русалочка, такая тихая, печальная и кроткая. Но чаще являлись перед Валей злые, ужасные люди-чудовища. В темную ночь они летели куда-то на своих колючих крыльях, и воздух свистел над их головой, и глаза их горели, как красные угли. А там их окружали другие такие же чудовища, и тут творилось что-то таинственное, страшное. Острый, как нож, смех; продолжительные, жалобные вопли; кривые полеты, как у летучей мыши, странная, дикая пляска при багровом свете факелов, кутающих свои кривые огненные языки в красных облаках дыма; человеческая кровь и мертвые белые головы с черными бородами… Все это были проявления одной загадочной и безумно злой силы, желающей погубить человека, гневные и таинственные призраки. Они наполняли воздух, прятались между цветами, шептали о чем-то и указывали костлявыми пальцами на Валю; они выглядывали на него из дверей темной комнаты, хихикали и ждали, когда он ляжет спать, чтобы безмолвно реять над его головою; они засматривали из сада в черные окна и жалобно плакали вместе с ветром. |
| У него замерзла рука, в которой он держал книгу, но он не хотел просить мать, чтобы она взяла ее. В маленькой комнате, куда привезли Валю, было грязно и жарко. В углу, против большой кровати, стояла под пологом маленькая кроватка, такая, в каких Валя давно уже не спал. – Замерз! Ну, погоди, сейчас будем чай пить. Ишь, руки-то какие красные! Вот ты и с мамой. Ты рад? – спрашивала мать все с тою же насильственною, нехорошею улыбкою человека, которого всю жизнь принуждали смеяться под палочными ударами. Валя, пугаясь своей прямоты, нерешительно ответил: – Нет. – Нет? А я тебе игрушек купила. Вот, посмотри, на окне. Валя подошел к окну и начал рассматривать игрушки. Это были жалкие картонные лошадки на прямых, толстых ногах, петрушка в красном колпаке с носатой, глупо ухмыляющейся физиономией и тонкие оловянные солдатики, поднявшие одну ногу и навеки замершие в этой позе. Валя давно уже не играл в игрушки и не любил их, но из вежливости он не показал этого матери. – Да, хорошие игрушки. Но она заметила взгляд, который бросил Валя на окно, и сказала с тою же неприятною, заискивающей улыбкой: – Я не знала, голубчик, что ты любишь. И я уже давно купила эти игрушки. Валя молчал, не зная, что ответить. – Ведь я одна, Валечка, одна во всем мире, мне не с кем посоветоваться. Я думала, что они тебе понравятся. Валя молчал. Внезапно лицо женщины растянулось, слезы быстро-быстро закапали одна за другой, и, точно потеряв под собою землю, она рухнула на кровать, жалобно скрипнувшую под ее телом. Из-под платья выставилась нога в большом башмаке с порыжевшей резинкой и длинными ушками. Прижимая руку к груди, другой сжимая виски, женщина смотрела куда-то сквозь стену своими бледными, выцветшими глазами и шептала: – Не понравились!.. Не понравились!.. Валя решительно подошел к кровати, положил свою красную ручку на большую, костлявую голову матери и сказал с тою серьезною основательностью, которая отличала все речи этого человека: – Не плачь, мама! Я буду очень любить тебя. В игрушки играть мне не хочется, но я буду очень любить тебя. Хочешь, я прочту тебе о бедной русалочке?.. Рекомендуем |
| Литературные опусы Б. Ельцина ценны еще и тем, что они вызвали отклики читателей, а те, в свою очередь, прояснили некоторые факты из жизни Ельцина, которые он старательно обходил стороной или интерпретировал в выгодном для себя свете. В книге Ю. Мухина «Путешествие из демократии в и дорога обратно» приведено одно такое письмо. Его прислал президенту Ю.Г. Бородин (Черняев): «Помните, Борис Николаевич, с чего все началось? Проживая во время войны в роскошном особняке (а не в бараке, как Вы живописали в своей «Исповеди») Вы и Ваши друзья Зайдель, Иоссель, Школьник враждовали с нами - детьми рабочих (из бараков). И однажды во время загородной мальчишеской драки-разборки Вы бросили боевую гранату и убили Юру Крайнева и Валю Шанина. Тогда Вам оторвало пальцы, но от суда спас папа - начальник областного управления строительства. Это представили как несчастный случай». Уже упомянутый Линдон Ларуш заявил: «Что из себя представляет Ельцин? Ельцин – это человек, который смотрит на себя, как на ловкого вора, привыкшего к существованию заморского хозяина. Он – ничто». А взгляд прозревшего народа на Ельцина и российскую «демократию» нашел широкое отражение в фольклоре: Выбирал я Ельцина, Думал - лучше нету, Ты прости меня страна За подлянку эту. Олигархи захватили Наши предприятия… Мы – наемные рабы, Вот, блин, демократия. Привезли в село пакет- Это Ельцина декрет: Чтоб русская земля Вся помещичья была. Подобное творчество являлось не только свидетельством пока еще не ограниченной «управляемой демократией» гласности, но и говорило о разрушении мифа о сакральности, непогрешимости верховной российской власти, окончательной потере ею народного доверия. Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите " Ctrl+Enter " . РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям. Комментарии Оставьте комментарий Закрыть Закрыть Сообщение для редакции Закрыть Закрыть В Москве мужчина напал на бывшую жену в примерочной ТЦ Что запрещается делать всем во второй день Страстной Седмицы Ребенка, ушедшего гулять, нашли убитым в стиральной машине |
| – Да, здорово, – сказал Володя, стараясь не очень показывать, что он просто в восторге. – И вообще они живут совершенно как люди. Завтракают, потом у них мертвый час, потом дети играют, а взрослые некоторые ходят в гости. Валя уговорил меня остаться у него ночевать, и мы позвонили доктору, что Володя вернется домой один. Заполярье – шумный город. Конечно, там не очень большое движение, хотя случается, что по улице одновременно двигаются, перегоняя друг друга, автомобили, олени, лошади и собачьи упряжки. Шумят пилы на лесозаводах – и в ушах днем и ночью отдается этот нарастающий воющий звук. В конце концов, его перестаешь замечать, но все-таки где-то далеко в голове звенит и звенит пила. А здесь, в совхозе, было очень тихо. Мы гуляли в лесу и встретили Павла Петровича, который ходил ставить силки на куропаток, и долго разговаривали с ним о лесе, о Карской, о погоде. – Валентин Николаевич, вы как, Дон-Карлоса сегодня себе на ночь будете брать? – спросил он, и это было очень смешно и приятно, что такой старый, почтенный мужчина с двойным носом называет Валю – Валентином Николаевичем и говорит с ним почтительно, как с настоящим старшим ученым специалистом. Дон-Карлосом звали лисенка, который боялся мороза. Потом мы вернулись к Вале, выпили по рюмочке, и он объяснил мне, что действительно за последние полгода он почти не выходил из совхоза. У него была интересная работа: он потрошил желудки соболей и выяснял, из чего состоит их пища. Несколько желудков у него было своих, а еще штук двести любезно предоставил в его распоряжение какой-то заповедник. И он выяснил очень интересную штуку: что при заготовке мелких пушных видов следует щадить бурундука, которым главным образом и питается соболь. Я молча слушал его. Мы были совершенно одни, в пустом доме, и комната была совершенно пуста – большая, неуютная комната одинокого человека. – Да, интересно, – сказал я, когда Валя кончил. – Значит, соболь питается бурундуками. Здорово! А тебе – знаешь, что тебе нужнее всего? Знаешь, что тебе просто дьявольски нужно? Жениться! |
| – По двадцать марок в кассу, пожалуйста, – сказала им надзирательница и повелительным жестом велела женщинам отойти в сторону». Валю купил Клаус Шольц. Он показался девочке сухим и жестким, она ждала рабства. А получила любящую семью. Герр Шольц, бывший учитель, а теперь бауэр , крестьянин, стал для нее заботливым старшим другом, как и его жена, и дети. Валя работает и ест наравне со всеми членами семьи. А еще она много разговаривает с ними – и убеждается, что не все немцы поддерживают нацистский режим. Шольц тихо и честно работает, а между делом спасает и помогает По выходным Шольц привозит из лагеря Валиных подруг – якобы на работу, а на самом деле – подкормить, дать передохнуть. Он забрал из школы сыновей – якобы для работы на ферме, а на самом деле – чтобы уберечь от пропаганды, от Гитлерюнгенда, от агрессивного нацизма, который разъедает душу немецкой молодежи. Шольц тихо и честно работает, а между делом спасает и помогает. Ольга Громова поднимает в книге сложные и больные вопросы. Но когда она говорит о них, перспектива не сужается до одного чувства, человек остается живым, несовершенным и настоящим, авторский взгляд не скользит по поверхности, не допускает фальши, однобокости, лукавства. Валя разговаривает с Наташей о своих хозяевах. Наташа устала и озлобилась, все видится ей в мрачном свете. Постоянная тяжелая работа, безысходность и ненависть иссушили ее сердце. И Наташа говорит: « – Я бы на твоем месте травила все их продукты… Они же в армию идут, солдат кормить! – Кого травила?! Клауса? Марту? Детей? Ты что, Наташка! Они меня спасли! Они вам, лагерным, помогают как могут… А ты говоришь – травить. Разве они эту войну придумали? Наташа упрямо молчала, опустив голову, а потом тихо сказала: – Ну и что, что не они. Всё равно: раз немцы, значит, враги». Благодаря доброте Шольцев, а может быть, собственной стойкости и воспитанию, Валя смотрит на мир не так, как Наташа. Но и ей на долю выпадают тяжелые испытания. Заканчивается война, а девушка разрывается: она любит Тиля, старшего сына своих хозяев, и он любит ее. Но их счастье возможно только в Германии. А Валя – русская, ей тяжело на чужбине, а еще ей важно узнать, что с семьей. В этом она чувствует свой долг. И выбирает долг, отказываясь от любви. |
| 105 Во всяком случае лучшего здесь не получишь. На фоне – водоросли, на память о работе того времени. Получали ли вы высушенные растения, вложенные в письма? Хорошо, что Мик все-таки поехал несколько проветриться и освежить впечатления. По- видимому моих доверенностей ты все же не получила, да одна из них вероятно уже не нужна. Не знаю также, получила ли ты прошлогодние доверенности, посланные летом. – Часто вспоминаю маленькими Андрея, Госю, Валю, также Шуру и Люсю, особенно первых. Все воспоминание относится ко времени за 30–40–45 лет тому назад, и даже больше, но стоит живо перед глазами, словно происходит сейчас. Госю и Андрея я много носил на руках, водил их гулять и рассказывал им сказки. С Андреем собирал в Сураме чернику, карабкаясь по кручам, причем на одной руке был Андрей, а на другой большая корзина, с которой ходили на рынок за провизией. Вероятно, Андрей забыл, как это было, он был тогда мал, от 2-х до 4-х лет. Помню, как он родился, я тогда кончал курс гимназии. Он, маленький, очень походил на деда, Ивана Андреевича, с новорожденного его я сделал по этому случаю зарисовку. А потом сходство совсем исчезло. Когда кто-нибудь у нас собирался рождаться, нас собирали в одну комнату и мы спали на матрасах, разложенных на полу, так что получалось вроде пикника. А утром нам показывался новый брат или сестра, и мы окружали его при первых купаниях, но боялись дотронуться до него. Университетские годы в памяти гораздо бледнее, как и все позднейшее, кроме относящегося к тебе и к детям. Как будто кроме вас никого и ничего за это время у меня не бывало. Крепко целую тебя, дорогая. Надеюсь, ты теперь уже не скучаешь, т.к. дети вернулись домой. 5–6 сентября 1935 г., быв. Монастырская кузница 1935 .IX.5–6. Соловки. 29. Дорогая Аннуля, письма твои получил, и без и открытку, и 28 от 23 августа. Очень досадно, что мои письма приходят с опозданием. Сообщи, получили ли вы вид на лабораторию, портрет и сухие растения. Спрашиваешь, есть ли у тебя ошибки. Да, есть, запятых же вовсе нет. |
| И не знаю, почему «гамадрил», но женщина сама так его определила. И ещё больше укрепилась в своём мнении, когда он, несмотря на большой срок, начал выписывать ей направление на прерывание беременности. – Я вам сейчас выпишу! – возмутилась она. – Я этого ребёнка всю жизнь ждала! Поставив на уши всю поликлинику и роддом, в 51 она родила сына. Сама! Что, опять же, чудо. И выкормила грудью! «У мужа не может быть детей...» А это практически баллада о большой любви. В Валю Коля влюбился на первом курсе института. Она его долго не замечала. Первой красавицей была. А он – тихий, невзрачный даже. Но ухаживал парень долго и настойчиво. Сам для себя решил: или Валя, или никто. И в итоге она сдалась. И сама влюбилась по уши. Сыграли свадьбу. Родители скинулись – квартиру подарили. Но Николай и работал. На заочное перевёлся, чтобы любимую жену всем обеспечить. Пока Валя дневное отделение заканчивала, с детьми ждали. Как диплом получила – решили, что пора. Но шли годы, а беременность не наступала. Валентина обследовалась, никаких проблем у неё не нашли. А детей все не было. И каково же было ее удивление, когда приехала к ней свекровь и сказала: – Валечка, а не гульнуть ли тебе где-нибудь на стороне? Забеременеешь, а Кольке скажешь, что его. – Да что вы такое говорите?! Это же ваш сын! Мы любим друг друга, у нас семья... Свекровь тогда ничего объяснять не стала, попросила только Николаю об их разговоре не рассказывать: «Сдуру я, жалко вас...». В чем причина такого нестандартного решения проблемы, выяснится позже. А пока Валентина продолжала ходить по врачам и однажды предложила обследоваться мужу. – Морально для него это было очень сложно, – рассказывала мне Валя. – Мужчина все же. Но ради меня согласился. И выяснилось, что у Коли полная некроспермия. Лечение не поможет. Для нас это было большим ударом. Но он переживал тяжелее, считал, что жизнь мне сломал. В те дни, когда мужу поставили диагноз, Валентина вспомнила разговор со свекровью. – Я попросила встретиться, «приперла ее к стенке», и она призналась, что в детстве муж болел паротитом, но не помнит уже об этом. И она подозревала, что он бесплоден. Мне говорить не хотела, боялась, что брошу его. И не нашла ничего лучшего, чем посоветовать мне изменить ему. |
| – Вы только посмотрите, – говорили они, – на ее личико: не то она чему-то удивляется, не то вслушивается, не то вспоминает. Она уверена, что вы ее настоящая мама. Берите ее и будьте счастливы. – То-то вот и боюсь, – отвечала Аграфена Ивановна, – что она удивленная и как будто силится что-то вспомнить. Возьму я ее, а она вдруг вспомнит, – что ж тогда? Крепко подумав, все взвесив, совсем было решилась вдова взять себе в утешение Валю, но при оформлении вдруг явилось препятствие. Хотя в детдоме все были уверены, что отец Вали погиб – об этом говорили и прибывшие с фронта бойцы: погиб у них на глазах, – но справки о смерти не было, значит, по закону нельзя было отдать на сторону девочку. – Возьмите, – говорили ей, – условно, приедет отец – возвратите, а может быть, и замуж за него выйдете. – Будет вам шутить! – отвечала Аграфена Ивановна, – замуж я не выйду, а дочку так брать страшно, все будет думаться: придет час и отберут. Нет уж, что уж тут, брать так брать, а так уж – что уж тут! После этих слов повариха целый месяц крепилась, не заглядывала на Ботик. Но, конечно, дома, в своем желтом домике в Берендееве, тосковала по дочке, плакала, а девочка тоже не могла утешиться ничем: мама ее бросила! А когда повариха не выдержала и опять пришла с большими гостинцами, – вот была встреча! И опять все уговаривали взять условно, и опять Аграфена Ивановна упорно повторяла свое: – Брать так брать, а то уж, что уж так-то брать! Так длилось месяца два. В августе пришла бумага о смерти отца Вали, и Аграфена Ивановна увезла свою дочку в Берендеево. Кого прельстит рыженький блеклый домик в три окошка, обращенных в туманы Берендеева болота! Никому со стороны не мило, а себе-то как дорого. Все ведь тут сделано руками своих близких людей; тут они рождались, жили, помирали и обо всем память оставили. Собачку отнимут от матери, принесут в чужой дом, и то, бывает, пузатый кутенок озирается вокруг мутно-голубыми глазами, хочет что-то узнать, поскулит. А Вале, девочке-сироте, было в рыжем домике все на радость. Валя ко всему тянется, весело ей, как будто и в самом деле пришла в свой родной домик, к настоящей маме. Очень обрадовалась Аграфена Ивановна и, чтобы девочке свой домик совсем как рай показать, завела патефон. |
| Сейчас и на Ботике есть патефон, а в то время, когда Валю брали, дети там патефона вовсе не слышали, и Валя не могла помнить патефон вовсе. Но патефон заиграл, и девочка широко открыла глаза. «Соловей мой, соловей, – пел патефон, – голосистый соловей…» Козочка удивилась, прислушалась, стала кругом озираться, что-то узнавать, вспоминать… – А где же клеточка? – вдруг спросила она. – Какая клеточка? – С маленькой птичкой. Вот она тут висела. Не успела ответить о птичке, а Валя опять: – Вот тут столик был, и на нем куколки мои… – Погоди, – вспомнила Аграфена Ивановна, – сейчас я их достану, я их спрятала. Достала свою хорошую куклу из сундука. – Это не та, это не моя!! И вдруг у маленькой Козочки что-то сверкнуло в глазах: в этот миг, верно, девочка и вспомнила все свое ленинградское. – Мама, – закричала она, – это не ты! И залилась… А патефон все пел: Соловей мой, соловей… Когда пластинка кончилась и соловей перестал петь, вдруг и Аграфена Ивановна свое горе вспомнила, закричала, заголосила, с размаху ударилась головой об стену и упала к столу. Она то поднимет со стола голову, то опять уронит, и стонет, и всхлипывает. Эта беда пересилила Валино горе, девочка обнимает ее, теребит и повторяет: – Мамочка, милая, перестань! Я все вспомнила, я тебя тоже люблю, ты же теперь моя настоящая мама. И две женщины, большая и маленькая, обнимаясь, понимали друг друга, как равные. Роман Когда мальчика взяли в детдом, он сам подробно, в полном сознании, все рассказал о гибели своей матери, и этот рассказ подробно записан в книге детдома. Через несколько дней мальчик заболел менингитом, и за ним днем и ночью ухаживала Анна Михайловна. Эта обыкновенная женщина, с обыкновенными слабостями, в те дни действительно была прекрасна и боролась за жизнь мальчика целыми ночами, не закрывая глаз. Когда менингит был побежден, началась новая борьба с дифтерией, и когда прошел дифтерит, начались тяжелые последствия голодной болезни. Сам доктор называл выздоровление Вовочки биологическим чудом и после «чуда» – делом рук Анны Михайловны. Трудно представить нам, что переживал мальчик во время борьбы его за жизнь. Но можно догадываться, что в минуты просветления его сознания образ новой мамы замещал прежний, и мало-помалу Вовочка, выздоравливая, выходил из старой жизни в новую с полным забвением всего, что было с ним в страшные дни блокады. |
|
|
