| — Не могу я, — печально говорил Ветерок. — Как-то не верится каждый раз, что он возьмет и полетит. Вот если бы у него штурвал был… Мы его понимали. Всю жизнь Ветерок думал о самолетах и представлял, как сжимает в ладонях ручку управления. Без этого он не мог вообразить полета. Но не могли же мы приделать к ковру-самолету штурвал! — Ничего, — утешал нас Ветерок. — Я еще научусь, честное слово. А пока не все ли равно, кто им управляет? Мы же летаем вместе. — А хорошо бы куда-нибудь в дальнее путешествие… Ага? — сказал Виталька. И мы все сказали «ага». Может быть, Ветка и Ветерок просто так сказали, а я от всей души. Дальнее путешествие — это была наша давняя мечта. Нам часто везло в то лето. Повезло и с путешествием. Тетя Валя получила от старой подруги открытку из соседнего города. Она целый день ходила задумчивая, а потом спросила, можно ли на нас положиться? Проживем ли мы самостоятельно двое суток, пока она съездит навестить друзей юности? — Зачем самостоятельно? — сказал я. — Мы поживем у нас. Все будет в порядке, тетя Валя, — и выразительно посмотрел на Витальку. Двое суток! Дальние полеты, неизвестные края! Мы смотрели на тетю Валю такими искренними глазами, что она не заподозрила нас ни в каких темных умыслах. Я сбегал домой, а затем сообщил тете Вале, что мама просила о нас не беспокоиться. На самом деле мама и не ведала об отъезде тети Вали. Она с утра до вечера пропадала на работе в библиотеке, потому что половина ее сотрудников была в отпуске. Следующим утром мы проводили тетю Валю на вокзал и помчались к Ветерку. Он вместе с Веткой примерял к раме велосипеда какую-то странную конструкцию — узкие решетки из деревянных реек, обтянутых полиэтиленовой пленкой. — Это что? — удивился я. Ветерок и Ветка слегка смутились. — Это… вроде крыльев, — сказал Ветерок. — Если разогнаться с горки, может, он взлетит… как самолет. Я удивленно моргал. Взлетит? Для чего эта дребезжащая «этажерка», когда есть ковер-самолет? — Зачем… — начал я. И замолчал. Увидел, что Виталька смотрит на Ветерка и Ветку грустно и понимающе. Главным образом на Ветку. А она почему-то покраснела, стоит, отвернувшись, и мотает на палец отросший локон. Эх, Ветка, Ветка… |
| Потом эти женщины стали гладить Валю по волосам, тянули за руки, чтобы поднять с полу. Валя вдруг осознала, что сидит в углу, привалившись спиной к стене, и трясется как в лихорадке. А они говорили наперебой: - Валюша, уже кончилось, теперь все страшное позади… Пойдем, приляжешь у меня в кабинете! - Дети спасены, понимаете? Опасности больше нет! И с вами все хорошо – через полчаса вы будете в порядке… - Я уже в порядке, – пробормотала Валя и сделала попытку встать, но ставшие ватными ноги не держали. Тогда старуха, любившая выражение «подставить плечо», сделала это в прямом смысле слова, а смутно знакомая женщина в это время поддержала Валю с другой стороны. И вскоре все трое уже сидели на кожаном диване в кабинете старухи. Валя принудила себя проглотить пахучую жидкость, которая была в стакане, и довольно скоро почувствовала, что уже может спрашивать и понимать. - Что это было такое? - А вы еще не поняли? Обыкновенный захват заложников… Лицо ответившей женщины казалось ей все больше знакомым. Эта косая морщинка между глаз… - Вспоминаете меня? Мы виделись как-то в парикмахерской… - Женщина без очереди! – вырвалось у Вали. - Почему же без очереди, я занимала…– с некоторой обидой и конфузливостью отозвалась та, которая когда-то испортила Вале настроение. Как давно это было, хотя по времени совсем недавно! Всего полтора месяца прошло, а для Вали – целая жизнь. Если бы она сразу задумалась над словами этой серьезной женщины, ей бы не пришлось испытать кошмара последних дней… - Лена наш старый друг, – поспешила вмешаться старуха. – Она у нас в округе читает лекции по безопасности. Елена Дмитриева Короткова, не слышали? Так вот – когда ты, Валюша, мне позвонила… - Но я же ничего не сказала! – Валя сейчас совершенно не могла сдерживаться, вскрикивала, перебивала – до того сдали нервы. – Я же, наоборот, сказала, что это я вызвала автобус! - А я так тебе и поверила! Ты говорила странно, словно через силу… Я ведь знаю твой голос больше десяти лет! – торжествующе заключила старуха. – Кроме того, твой ээ… добрый знакомый последнего времени не располагал к безмятежному спокойствию… |
| - Это через несколько дней. Ты говорил – послезавтра. – Валя сглотнула вставший в горле комок – неужели так реально, так ощутимо скоро? – Тогда все новое, а до отъезда позволь мне носить прежнюю одежду! Я так хочу, я так задумала, понимаешь?! - С магазина лучше, да и домой тебе незачем ходить, – буркнул он, искоса глядя на Валю, притворяющуюся беззаботной. На самом деле она готова была потерять сознание. - Зачем тебе домой? – повторил мучитель. «Но я ведь там родилась», – чуть не выкрикнула Валя. Но вовремя спохватилась – бесполезно говорить ему это, все равно не поймет, только выставишь себя перед ним дурой. Что ему до того, где она родилась? Это ей отчаянно хочется еще хоть раз побывать в кособоком коммунальном пенале, с трещинами на потолке, с окном во двор – том самом, возле которого она просиживала малышкой с компрессом на горле, когда ее не пускали из-за ангины гулять. Сегодня утром она безразлично уходила оттуда, не зная, что уходит навсегда. У нее защипало в носу – даже не попрощалась! А ведь там жили ее родители, там с нею самой совершались таинственные превращения человеческой жизни – из ребенка в девушку, потом в женщину… А вот состариться ей предстоит на чужбине, в непривычном климате, среди звуков чужой речи. Скорее всего, она закончит жизнь презренной нищенкой-попрошайкой, ибо все разговоры Алишера о женитьбе, конечно, обман… Да и нужен ли ей такой муж, который лишит ее всего, что ей дорого? Оказывается, у Вали было удивительное богатство – родина, язык, родная коммуналка, которую она привыкла поносить в разговорах с людьми, но которая на самом деле была ей бесконечно дорога… И чувство причастности к общей жизни… До самой последней минуты она и не представляла себе, какими сокровищами владеет. «Что имеем, не храним, потерявши, плачем», – как любила повторять чудная старушка из Валиного детства, в шляпке с черной вуалью и с большой булавкой у ворота кружевной пожелтевшей блузки. Она выходила посидеть на лавочке в тот самый двор, куда маленькую, больную ангиной Валю когда-то не пускали гулять… |
| Шакал опять сходил в магазин и вернулся с новым костюмом, точно таким же, но большего размера. Он даже не попытался обменять старый, просто заплатил второй раз. Конечно, зачем ему мелочиться, если дядя-террорист готовит своему спасителю крупную сумму, чтобы жить как «Алладин с лампой»? Валя оделась, обула новые кроссовки, повязалась своим, прежним, платочком, который лежал у нее в сумке. Там же валялась нераспакованная пачка анальгина, купленная ею в тот самый день – первый день эпохи Алишера. Все последующее время ее так крутило счастливым вихрем, что не нашлось минуты перетряхнуть сумку. Интересно, удастся ли ей проглотить тайком несколько таблеток перед тем, как ее начнут избивать?.. Появился шакал с походной сумкой через плечо. Он взял Валю под руку, – как она прежде любила опираться на его руку! – вроде бы корректно и сдержанно, но весьма цепко. И всю дорогу до клуба ловил каждое ее движение: как посмотрела, куда повернулась, что подумала. Но он не мог бы определить, решилась она или нет… потому что Валя сама еще этого не знала. Перед клубом уже стояли ребята со своим барахлишком, уложенным в заранее розданные рюкзаки. Их счастливые мордочки сияли от предвкушения удовольствий. Они не захотят понять Валю, даже если ей удастся выкрикнуть, что конечным пунктом похода является невольничий рынок в Турции, детский сектор. Шакал заглянул в проулок, махнул кому-то рукой – из-за угла медленно выполз, покачивая выпуклыми боками, междугородний автобус с белыми наголовниками на креслах. В глазах провожающей на крыльце старухи вспыхнула благородная гордость… Автобус произвел впечатление на детей: они притихли, с уважением оглядывая внушительную машину, а потом стали робко подтягиваться к дверям. Шакал словно клещами стиснул Валин локоть, понимая, что в этот последний момент угроза разоблачения с ее стороны особенно велика. Шофер, еще смуглее шакала, выглядывал в окно и корчил детям потешно-одобрительные гримасы. А рядом с ним в кабине сидел человек постарше, тоже смуглый, но предпочитающий себя не афишировать, – не иначе как сам дядя… |
| Командир отряда сказал, что воевать, наверное, придётся долго, поэтому дедушка останется дома и будет шить тёплую одежду для партизан. Мой дедушка умел шить всё и шил лучше всех в городе. Дом, где он жил со своей семьёй, находился на Почтовой улице. В то время это была последняя улица в городе. Вдоль дороги стояли небольшие дома, за ними – огороды. За огородами в камышах приютилось маленькое болото, за ним раскинулся большой яблоневый сад, за садом сразу начинался лес. Это было очень удобно для связных. Связными партизанского отряда стали Артемьева Лидия Александровна и её старшая дочь Валя, которой было всего 13 лет. Однажды вечером мама с дочкой сели пить чай. За окном мелькнула тень. В дверь резко постучали. В дом ворвались немцы. Лидию Александровну, толкая в спину прикладами, погнали в полицию. Утром отвезли в тюрьму и Валю с братиком. Фашисты начали пытать маму на глазах у дочери, потом девочку. Но они молчали. Через несколько дней Лидию Александровну повесили. А Валю ещё целую неделю каждый день гоняли на допросы, надеялись, что маленькая девочка не выдержит и всё расскажет. Обещали освободить её и братика, если она скажет, где находятся партизаны. Валя молчала. Её избивали и снова бросали в камеру. Фашисты ничего так и не узнали. Девочку с маленьким братиком отвели за город и расстреляли. Сбросили в яму, что выкопали жители. Их немцы заставили. Вместе с ними копала и моя прапрабабушка Наташа. Она говорила, что малыш «такой уж красивый мальчишечка был, как картинка, чёрненький, кудрявый». Женщины, которые стояли недалеко от девочки, слышали, как она обессиленная, окровавленными губами прошептала: «Я ничего им не сказала. Я очень люблю свою Родину». В этом году я перешла в 5 класс. Валя закончила седьмой, когда началась война. Она всего на два года старше меня. Но сколько мучений ей пришлось пережить. А ведь она не плакала, не просила пожалеть её, мужественно держалась до конца, никого не выдала. Не могу понять, как эта девочка смогла всё вынести. Страшно представить, что пережили мои родные. |
| И все это злое, страшное принимало образ той женщины, которая приходила за Валей. Много людей являлось в дом Григория Аристарховича и уходило, и Валя не помнил их лиц, но это лицо жило в его памяти. Оно было такое длинное, худое, желтое, как у мертвой головы, и улыбалось хитрою, притворною улыбкою, от которой прорезывались две глубокие морщины по сторонам рта. Когда эта женщина возьмет Валю, он умрет. – Слушай, – сказал раз Валя своей тете, отрываясь от книги. – Слушай, – повторил он с своей обычной серьезной основательностью и взглядом, смотревшим прямо в глаза тому, с кем он говорил, – я тебя буду называть мамой, а не тетей. Ты говоришь глупости, что та женщина– мама. Ты мама, а она нет. – Почему? – вспыхнула Настасья Филипповна, как девочка, которую похвалили. Но вместе с радостью в ее голосе слышался страх за Валю. Он стал такой странный, боязливый; боялся спать один, как прежде; по ночам бредил и плакал. – Так. Я не могу этого рассказать. Ты лучше спроси у папы. Он тоже папа, а не дядя, – решительно ответил мальчик. – Нет, Валечка, это правда: она твоя мама. Валя подумал и ответил тоном Григория Аристарховича: – Удивляюсь, откуда у тебя эта способность перечить! Настасья Филипповна рассмеялась, но, ложась спать, долго говорила с мужем, который бунчал, как турецкий барабан, ругал пустобрехов и кукушек и потом вместе с женою ходил смотреть, как спит Валя. Они долго и молча всматривались в лицо спящего мальчика. Пламя свечи колыхалось в трясущейся руке Григория Аристарховича и придавало фантастическую, мертвую игру лицу ребенка, такому же белому, как те подушки, на которых оно покоилось. Казалось, что из темных впадин под бровями на них глядят черные глаза, прямые и строгие, требуют ответа и грозят бедою и неведомым горем, а губы кривятся в странную, ироническую усмешку. Точно на эту детскую голову легло смутное отражение тех злых и таинственных призраков-чудовищ, которые безмолвно реяли над нею. – Валя! – испуганно шепнула Настасья Филипповна. Мальчик глубоко вздохнул, но не пошевелился, словно окованный сном смерти. |
| Сейчас Родя подрос. Его смуглость выдает в нем восточную кровь, что подтверждается и темпераментом: мальчик живой, любит подвижные игры. Но при этом — большой любитель чтения, книги “проглатывает” запоем. Ему свойственен интересный дар копииста — Родя может срисовать картинку, изображение с замечательной точностью и тщательностью. Задержка в развитии речи не сказалась ни на умственных способностях, ни на словарном запасе — разве что возможным последствием того является чрезвычайная торопливость в произношении слов. Однажды Родион удивил всех. В какой-то момент, когда я служил молебен в присутствии одних “малых”, нужно было прочитать по книге тропарь праздника на церковнославянском. Я спрашиваю старших девочек — Маришу и Настю, — кто прочитает; они мнутся — церковнославянский шрифт знают плохо. И вдруг Родя предлагает: “Можно, я?” Я, с удивлением: “Попробуй”. Родя читает незнакомый текст бойко и совершенно правильно. Я (с изумлением): “Как же ты научился читать на церковнославянском?” Родя: “Да вот, когда ты служил, я стоял рядом и следил за текстом. Вот и выучил…” Еще Роде свойственно чувство абстрактного и абсурдного, следствие чего — особое чувство юмора, обыгрывание абсурда жизни. Обратная сторона этого — способность не понять самой простой вещи, принимать решения не простые и очевидные, но сложные, путаные и из-за того часто неверные. Или же — “зависание”. Родион: “Мама, ты знаешь, тут индюки дрались. Один таскал другого за волосы, а тот его за щечку!” Родион пяти лет и Валя трех лет, глядя, как исповедуются взрослые, решают также подойти к священнику. Батюшка спрашивает Валю: “Ну, как ты себя, Валюша, вела?” — “Ховошо”. Родя, глядя на Валю с крайним возмущением: “Как это хорошо? Она меня стукнула, она на меня плюнула, она мне сказала, что я ей не жених, а она мне не невеста!” Родя услышал, как на кухне скребется мышь: “Кто-то на кухне чешется!” Женщина говорит Роде: “Ты смотри, хорошую жену себе выбирай, а то всю жизнь все самому придется делать”. Родя: “А зачем мне выбирать? Мне папа выберет. Вон он, какую маму хорошую выбрал!” |
| Когда скорая приехала, Валентина уже была без сознания. Виновник аварии, который так спешил обогнать грузовик, отделался ушибом ребра. «Ничего не обещаем, молитесь» А Валя… У нее была черепно-мозговая травма и ушиб головного мозга тяжелой степени. В реанимации кудымкарской районной больницы она пролежала месяц. На ИВЛ, в коме. Врачи говорили: «Ничего не обещаем, молитесь». Артем ждал. Потом еще четыре месяца в отделении, и Валю выписали домой. С диагнозом «вегетативное состояние», исхудавшую, с трахеостомой (дыхательной трубкой в горле) и гастростомой (трубкой в животе). Артем уволился с работы и стал ухаживать за женой. В 8 утра они просыпались, Артем мыл Валю, причесывал, кормил, давал лекарства. Потом делал массаж, «ворочал жену в постели», чтобы не было пролежней. Снова кормил, обедом. Ставил звуки живой природы и любимую Валину музыку, чтобы она поспала. И снова массаж, занятия. А еще он носил жену на руках. То есть поднимал вертикально, будто Валя стоит, и держал так долго-долго. «Вертикализация просто необходима. Это очень полезно в качестве профилактики атрофии», — говорил он. Как там обещают влюбленные? Я буду носить тебя на руках каждый день? Однажды, это случилось несколько месяцев спустя, Валя впервые улыбнулась Артему. Он даже не помнит точно из-за чего. Просто улыбнулась. И это было первое счастье спустя долгое время. Тогда же Артем решил действовать: он был уверен, что раз появился хороший результат после его домашних занятий, значит, у Вали есть надежда на восстановление. Долго искал реабилитационные центры, где не боятся брать пациентов в вегетативном состоянии. Нашел воронежскую клинику «Альтернатива+». — Я связался с ними и попросил счет. Они мне предоставили, и я с этим счетом обратился в местную газету «Парма», где о нас опубликовали статью и сбор средств. Средства мы собрали за 1,5 месяца и поехали на реабилитацию, — рассказывает он. 21 день реабилитации — и Валя изменилась. Появились движения в руках и ногах, стала более оживленной, научилась выполнять просьбы, например, подать руки, поднять голову, сгибать ноги в коленях, спускать ноги, чтобы сесть на край кровати. |
| ...Сергей Иванович, чуть далее, во второй части этого моего послания, которое я планирую опубликовать и отправить всем вам совсем скоро, 07 ноября, несколько строк будут адресованы именно Вам. Ну, это так, несколько затянувшаяся преамбула, а теперь по делу - ... (Все уже поняли, письмо будет длинным, в нескольких частях, не знаю даже, сколько будет этих частей. Какая-то гатчинская «санта-барбара» вытанцовывается...) Часть первая С НАСТУПАЮЩИМ! или ОН НИКТО И ЗВАТЬ ЕГО НИКАК Завтра, 4 ноября, страна будет отмечать российский государственный праздник - День народного единства. Как говорится, с наступающим! «Я - финн, уроженец Ингерманландии, деревни Глазово Павловского района Ленинг радской области. Мои родители и прародители родом оттуда же. Когда началась война и немцы уже подходили к Ленинграду, мама отправила старшего сына Юру к отцу в Ленинград, надеясь, что там будет безопасней (папа был в действующей армии, он служил в пожарных войсках). Но Юру постигла участь тысяч Ленинградцев - он умер от голода. Нас же - маму, меня, только что родившегося брата Витю, двоюродную сестрёнку Валю (её маму немцы застрелили в комендантский час и мама взяла её к себе) и одноногого дедушку вывезли через накопительный лагерь в Гатчине в фашистский концентрационный лагерь Клоога (Эстония). В Клооге дед-инвалид умер от тифа, умер и братец Витя. В Клооге мы были за колючей проволокой какое-то время, пока нас троих - маму, меня и сестрёнку Валю - не переправили на пароходе в Финляндию, в приёмный лагерь Ханко. В приёмном лагере мы ждали, достаточно долго, - кому нужна работница с двумя пятилетними детьми? Так мы оказались в Финляндии, в семье Хюттюнен (Hyttynen) в местечке Конневеси, недалеко от Ювяскюля. В семье не было мужчин - муж хозяйки лежал парализованный, сыновья были в армии. Поэтому мама «сходу впряглась» во все виды работ - домашние, полевые, лесные. Мы были предоставлены самим себе, помогали маме, чем могли: собирали урожай, ягоды, пасли скот. Чтобы мы не забыли родной русский язык, мама по вечерам нам рассказывала по-русски сказки, читала стихи. Она, хоть и имела за спиной три класса «ЦПШ» , но была весьма начитана и обладала отличной памятью. |
| Высокая, костлявая женщина прижала его лицо к драповому подержанному пальто и всхлипнула. – Как ты вырос, Валечка! Тебя не узнаешь, – пробовала она шутить; но Валя молча поправил сбившуюся шапочку и, вопреки своему обычаю, смотрел не в глаза той, которая отныне становилась его матерью, а на ее рот. Он был большой, но с красивыми мелкими зубами; две морщинки по сторонам оставались на своем месте, где их видел Валя и раньше, только стали глубже. – Ты не сердишься на меня? – спросила мама, но Валя, не отвечая на вопрос, сказал: – Ну, пойдем. – Валечка! – донесся жалобный крик из комнаты Настасьи Филипповны. Она показалась на пороге с глазами, опухшими от слез, и, всплеснув руками, бросилась к мальчику, встала на колени и замерла, положив голову на его плечо, – только дрожали и переливались бриллианты в ее ушах. – Пойдем, Валя, – сурово сказала высокая женщина, беря его за руку. – Нам не место среди людей, которые подвергли твою мать такой пытке… такой пытке! В ее сухом голосе звучала ненависть, и ей хотелось ударить ногою стоявшую на коленях женщину. – У, бессердечные! Рады отнять последнего ребенка!.. – произнесла она злым шепотом и рванула Валю за руку: – Идем! Не будь, как твой отец, который бросил меня. – Бе-ре-гите его! – сказала Настасья Филипповна. Извозчичьи сани мягко стукали по ухабам и бесшумно уносили Валю от тихого дома с его чудными цветами, таинственным миром сказок, безбрежным и глубоким, как море, и темным окном, в стекла которого ласково царапались ветви деревьев. Скоро дом потерялся в массе других домов, похожих друг на друга, как буквы, и навсегда исчез для Вали. Ему казалось, что они плывут по реке, берега которой составляют светящиеся линии фонарей, таких близких друг к другу, словно бусы на одной нитке, но, когда они подъезжали ближе, бусы рассыпались, образуя большие темные промежутки, сзади сливаясь в такую же светящуюся линию. И тогда Валя думал, что они неподвижно стоят на одном месте; и все начинало становиться для него сказкою: и сам он, и высокая женщина, прижимавшая его к себе костлявою рукою, и все кругом. |
|
|
