| под понятие „праведных“ могут подойти и святители, и преподобные, и праведные в нашем смысле. Впрочем, нередко преподобные выделяются в особую группу, называемую „монахи“ или „святые“, (qedusän). Особенно рельефно проведено это, напр., в одном из чудес Габра-Манфас-Кеддуса, где „мученикам“ противополагаются „святые“, под которыми разумеются Шенути, Латцун, Кир и Габра-Манфас-Кеддус. В другом чуде того же святого говорится о явлении „святых с отцом их Антонием“, и в том же тексте об „Антонии и монахах“. В житии Евстафия слово „святые“ употребляется, как синоним слова „монахи“, такому же словоупотреблению мы обязаны и тем, что абиссины называют своих вторых просветителей „девятью святыми“. Здесь, я думаю, „святые“ надо понимать не в широком смысле, а как выражение, соответствующее нашему „преподобные“. Конечно, это не исключает и того, что слово qedusän имело и общее значение. Подобно другим христианским церквам, эфиопская употребляла для отдельных святых особые эпитеты, прилагавшиеся к их именам более или менее последовательно. Так, Самуил вальдебский называется в житии „добропамятным“, Филипп – „украшенным“ (sörgöw), Аарон – „дивным“ (mankeräwi) 32 , Валатта-Петрос – „блаженной и святой“, Иосиф – „светилом мира“ и т. д. 6 Кроме того, что можно найти в словаре Дилльманиа s. v., укажу еще, что в житии Самуила вальдебского (рукоп. 136 Пар. Нац. Библ., f. 51) есть параграф о „семи gadl“ преподобного с перечислением его аскетических подвигов. Отсюда понятно, что переводы этого термина, в роде „certamen“, „contending“ неправильны. Б. Тураев . – иследования. 7 Salam – мир. Этим словом весьма часто начинаются молитвенные обращения в эфиопской церкви (мир тебе!). 8 В Британском музее их 5 полных – каждый в двух томах (по полугодию) и 14 разрозненных, в Бодлеяне – один в четырех томах (по три месяца); в Парижской Национальной Библиотеке – один в двух томах и в Берлине – одна вторая половина. 9 Synaxarium, das ist Heiligen-Kalender der Koptischen Christen. Aus d. arab. übersetzt, I, II. |
| Содержание Предисловие I. Святые Эфиопской церкви II. Литературная сторона житий III. Аксумский период IV. Переходная эпоха Царь Лалибала Габра-Манфас -Кеддус Такла-Хайманот Абия-Эгзиэ и Ираклид V. Время „гонения“ Филипп Дабра-Либаносский Аарон Дивный Евстафий Самуил Вальдебский Царь Феодор I Габра-Эндреяс VI. Эпоха Зара-Якоба Маба-Сион (Maba’a-Sjon) или Такла-Марьям Такла-Сион VII. Эпоха „Франков“ Валатта-Петрос Царь Иоанн I Заключение Приложения I. Полный перевод жития преподобного Евстафия II. Житие преподобного Филиппа Дабра-Либаносского Предисловие Еще Ассемани, описывая арабский монофиситский синаксарь Медичейской библиотеки, высказался таким образом об историческом значении содержащихся в нем житий святых: «pauca si demas, quae de commentitiis pseudosanctorum Monophysitarum miraculis ibidem a Coptis fmguntur, caetera quidem luce dignissima esse arbitramur; ex eo potissimum, quod in iis tota Terme nationis Coptorum et Habessinorurn historia describitur.» 1 Хотя нам придется значительно видоизменить этот приговор фанатика-униата, не видавшего эфиопского синаксаря и хотя теперь едва ли кто решится сказать, что на основании не только синаксаря, но даже всех агиологических памятников вместе взятых можно написать «почти всю историю Абиссинского народа», тем не менее важное вспомогательное значение агиологических источников для историка и в данном случае, как и вообще, не подлежит сомнению. Это сознавали еще первые европейцы, вступившие на абиссинскую почву – португальцы в XVII в., собиравшие сказания о туземных святых и заносившие их на страницы своих сочинений. Они впервые познакомили ученых с некоторыми преданиями о девяти преподобных, о Лалибале, о Габра-Манфас-Кеддусе; что же касается перевода жития Такла-Хаймоната, сделанного Альмейдой по дабра-либаноссной редакции, то он до сих пор еще, при отсутствии издания текста оригинала, продолжает сохранять свое важное значение. Материал, собранный португальцами, послужил для настоящего основателя научной разработки абиссинской истории – Людольфа, которому самому удалось присоединить к нему весьма немного – сборник стихотворных песнословий в честь святых, расположенный по порядку календаря и декабрьский том четьи-минеи Берлинской библиотеки с его исключительно коптскими святыми, которых автор еще не различал от туземных эфиопских. |
| Подобно греческим и славянским житиям, эфиопские весьма часто имеют после себя длинный ряд повествований о чудесах святого. Каждое из них предваряется заглавием такого типа: „чудо отца нашего (имя рек); молитва и благословение его да будут с возлюбленным его (имя заказчика рукописи) во веки веков. Аминь“. Иногда этой фразе предшествует цифра, если чудеса занумерованы, как это мы встречаем в житии Абия-Эгзиэ и Валатта-Петрос. Чудеса, описываемые в этом приложении к житию большей частью совершены по кончине святого, но иногда, как напр., в житие Абия-Эгзиэ или Габра-Эндреяса, а также Габра-Манфас-Кеддуса по парижской рукописи 116, большая часть всего агиологического трактата разбивалась на рубрики, озаглавленные приведенной фразой. Нечто подобное встречаем мы и в житии Самуила вальдебского, где хотя эта фраза и отсутствует, но факты жития изложены без всякой системы и все без различия названы „чудесами“. Нечего и говорить, что эти ряды „чудес“ напоминают не только наши четьи-минеи, но еще в большей степени копто-арабские сборники чудес великомученика Георгия, а также столь распространенные в эфиопской письменности „чудеса Марии“. Вкус к подобного рода литературе был, несомненно, весьма развит в Абиссинии и простая справка в любом каталоге эфиопских рукописей убедит в их распространенности, но трудно сказать, представляют ли повествования о чудесах туземных святых самостоятельное явление, или они вылились в ту форму, какую нам дают рукописи, под влиянием переводной литературы? Уже в житии Габра-Манфас-Кеддуса, написанном при Давиде I (1380–1409) есть отдел посмертных чудес, следовательно, на него могли влиять только переводы житий муч. Василида или Мины, сделанные около того же времени, так как появление в эфиопском облике чудес Георгия или Богородицы относится уже к более позднему времени: первые переведены при Александре (1487), вторые, как всем известно – при Зара Якобе. Посмертные чудеса, вероятно, записывались в монастырях, бывших местами подвигов святых, с целью прославления последних. То, что мы имеем в приложениях к житиям, я думаю, представляет пересказы или даже просто копии этих монастырских записей. Доказательством этому может служить тот факт, что житии разных редакций дают чудеса в весьма близком изложении. Например, во всех трех редакциях жития Евстафия, при значительных вариантах и даже особенностях в изложении в биографии святого, повествование о чудесах несравненно ближе, и местами доходит до буквального тожества, только число чудес в разных редакциях различно. Тоже самое можно сказать о житиях Такла-Хайманота. О том, что вальдебская редакция значительно отличается от дабра-либаносской даже в существенных пунктах, повторять нет надобности, но следует заметить, что три первых чуда святого и в той, и в другой изложены почти дословно; остальные чудеса, отсутствующие в вальдебской редакции, вероятно, более позднего происхождения. |
| Авторы житий Абия-Эгзиэ и Валатта-Петрос составили длинные прологи к своим трудам довольно оригинально и не шаблонно, обойдясь без традиционных богословских рассуждений о Св. Троице. Первый, после заглавия и известного нам изложения истории происхождения своего труда, начинает: „и теперь, могу ли я один возвестить о праведном, будучи ленив и небрежен? Но все же я поведаю и скажу псалмом Давида... отверзу в притчах уста моя, провещаю ганание исперва“... После нескольких других цитат, он переходит к длинному похвальному слову в честь святого, начиная с тех похвал, которые сами собой напрашиваются, благодаря его имени. „Воистину семя доброе сей отец ваш Абия-Эгзиэ (=„великий у Бога“), велик во смирении и страхе Божием сей отец наш Антоний, как сказал Давид: „велий Господь и велия слава Его“... и т. д. Продолжая восхвалять святого при помощи разного рода сравнений и цитат из Св. Писания, автор затем восклицает: „возвратимся к началу повествования. Рассказать ли вам, как жил он в монастырях, или как блуждал по горам, как сказал Давид: „привитай по горам, яко птица? Или как обходил он пустыни рассказать нам, или как он жил в монастырях в воздержании, рассказать вам, как сказал Давид: „колена мое изнемогоста от поста, и плоть моя изменися елеа ради“? Или рассказать нам, где стоял он на молитве и пении псалтири, или где проливал он слезы как ручьи воды, рассказать нам, как сказал Давид: „слезами моими постелю мою омочу“ и т. д. Таким образом, автор все еще не переходит к делу, а продолжает восхваления, которые идут еще несколько страниц. Напр., „подобно отцу нашему Аврааму, который жил в шатрах и не строил домов, жил и отец наш Абия-Эгзиэ, блуждая по пустыням, вертепам и пропастям земным, и жил в напастях, в пощении многом, холоде, наготе, покрываемый сенью Святого Духа, как сказал Павел, поток премудрости, в послании к евреям: „верою приведе Авраам Исаака искушаем и единородного приношаше, обетования приемый“ (11, 17). Так и сей святой отец наш Абия-Эгзиэ жил, и преселился а пошел в Вальдеба в Цагаде – обители святых, которые отвергли и возненавидели сей мир тленный, ища спасения души своей. |
| О происхождении житий, мы отчасти узнаем и из следующего рассказа одного из составителей в „десятом чуде“ в житии Валатта-Петрос: „был один иеромонах по имени Мазгаба-Хайманот, который воспитался и вырос в общежитии матери вашей Валатта-Петрос, ибо он пришел туда вместе с матерью, будучи грудным ребенком. Там он научился грамоте и был кроток, тих, добр и боголюбив. Потом он постригся в монахи, сохранив девство. И впал он в упорную болезнь, сильно страдал, отвердела плоть его, и он постоянно лежал на одре много лег. Однажды ночью он видел во сне ведение, которое было и окончилось во время свое. Проснувшись, он подозвал меня, списателя этой книги. Я подошел к нему и спросил его, и сказал ему: „зачем ты меня подозвал?“ Он ответил мне, сказав: „послушай, что я расскажу тебе о том, что видел я сегодня во сне ночью: тебе приказали написать житие (gadl) и чудеса матери нашей святой Валатта-Петрос. Я видел во мгновение, что ты пишешь и оканчиваешь книгу великую, приятную по слогу и красивую по письму. Я слышал, что говорилось это среди многочисленного собрания. Кажется ли тебе этот сон истинным, или ложным, и как мне думать о нем? Да дастся тебе сей дар от Бога, от Него же всяк дар совершен и всяко даяние благо. И скажи мне еще, если это так, то можешь ли ты написать?“ Я отвечал ему и сказал: „как могу я сделать это? Но нет ничего невозможного для Бога“. Он сказал мне: „как хотел бы я, чтобы ты написал, если на то будет воля Божия“. Я отвечал ему и сказал: „как могу я сделать это и писать самовольно то, о чем мне не приказывали отцы мои, и где мне узнать житие (gadl) матери нашей святой Валатта-Петрос? Разве я не новое насаждение? Я и не жил тогда. Если расскажут мне предварившие меня старцы, я напишу“. Он ответил мне: „если ты не напишешь теперь, напишешь потом; не думай, что этот сон лжив; сохрани его в сердце твоем“. И сообщив мне это, он пребывал в этой болезни еще четыре года или пять лет, а потом, скончался в мире. Бог да упокоит душу его в царствие небесном. Аминь! А случай этот забылся, некому было напомнить о нем после успения Мазгаба-Хайманот в течение трех лет. Потом подвинула воля Божия одну сестру, и она понуждала меня писать. Я сказал ей: „тоже самое некогда свидетельствовал Мазгаба-Хайманот и говорил мне, но я оставил без внимания, ибо не уполномочили меня отцы мои“. Она сказала отцам и игуменье общежития, те положили молитвенное правило на семь дней. И вот поэтому-то я и написал по воле Божией и с помощью матери нашей святой Валатта-Петрос“. |
| Из чистых пчела дурна, и горек яд ее, и если она ужалит человека; он сильно страдает, но служба ее ради человека. Она уходит в пустыню, бдит и собирает плоды цветов. Потом она спускается к воде, черпает ее и приносит ко всему, что хорошо для обработки, не ленится, но бдит и приносить от этого и обрабатывает или в улье, или в скале, или в дупле дерева, где сама живет. И когда сойдет на нее благословение свыше, делается мед сладкий. И если подойдет к ней человек, будь это хозяин или чужой, она жалит и не щадит никого и не стыдится. Те, которые знают ее свойство и занимаются ею, подкуривают ее, и она бежит от страха дыма, удаляется и оставляет мед. Тогда они берут его от нее и услаждаются, вкушая и обоняя его. И радуется сердце царей и вельмож, когда приготовляют мед для пития, а воск делается светильником для церкви и дворца, и не пренебрегают медом из-за боли от яда пчелы, а та не покидает и не мстит, когда у нее отнимают его, и не бросает его выделки, но отправляется на другой же день по обычаю, ибо подчинена она человеку. Так и я, будучи худым по делам и уязвляя людей языков своим и причиняя им сильную боль, ради утешения вашего собрал от Святых Писаний и слов премудрых отцов и написал житие матери нашей святой Валатта-Петрос, которое слаще меда и услаждает сердца людей. И осел нечист, однако он носит священные предметы дома Божия и пищу людей. И не бросают их ради его нечистоты, но принимают то, что служить для дома Божия и то, что необходимо для пропитания. Так и я несу избранный предмет и пищу духовную – подвиги и исправления матери нашей благословенной Валатта-Петрос. И пес нечист, но он ходит в пустыню на охоту с хозяином. И если он увидят дикую козу или другое животное пустыни, или ястреба, или другую из птиц небесных съедобных, он бодро бежит и хватает. И то, что схвачено ртом пса, ест его хозяин, и не выбрасывает из-за нечистоты пса. Так и я охочусь в Св. Писании за житием и святостью изрядной и блаженной матери нашей Валатта-Петрос и пишу вам. Вы же примите с верою, как жертву чистую, подобно телу и крови Спасителя (sic!), говоря: аминь! аминь! И не отвергните ради нечистоты моей. |
| мученику Карику или, в худшем случае, быть погребенным там. Но исцеления не последовало, и он решил вернуться домой в виду того, что его близким трудно на Цана поминать его. Когда его везли мимо Река, он вспомнил о могиле Валатта-Петрос и попросил гребцов привести его к ней. Оставшись наедине у могилы, он приложился к ней в лег на нее, потом сказал с твердой верой: „помоги мне мать моя и помилуй меня; я верую и исповедую, что если ты праведна, можешь исцелить меня... Если же нет – ты не праведна“. Проведя несколько часов на могиле, он исцелился и стал на ноги, сам дошел до судна, шел пешком и с берега, неся сумку с едой, „подобно расслабленному, несшему одр свой“. „Он жив и до сии пор“... Третье чудо совершилось над одним землевладельцем из Цаламет (Salamem) в Тигре, дававшим ежегодно десятину вальдебским монахам. Когда появилась в окрестностях саранча, эти монахи посоветовали ему дать обет Валатта-Петрос, посвятить ей часть полей и творить ее память. Саранча, истребив все вокруг, не тронула его полей, хотя он сидел дома и не принимал никаких мер, между тем как его соседи трудились, ходили по своим полям, кричали и пытались охранить их и прогнать саранчу“. С тех пор он стал ежегодно 17-го хедара творить память свитой и кормить бедных. „И не сходило с уст его поминовение имени ее“. Четвертое чудо исцелило от тяжкой болезни сына одной женщины в Дак (Daq), которая „любила святую и творила память ее“ и дала обет делать это ежегодно. Однажды у нее оставался всего один сосуд с напитком sawä, который она берегла для бедных в день памяти святой. В это время прибыл в город его владетель-мамхер вз Дага (Dägä) в посетил ее. Долго она колебалась угостить ли его этим напитком: „если я дам его бедным и не дам мамхеру, он обидится на меня, если же лишу его бедных, прогневается на меня мать моя Валатта-Петрос, ибо я упущу память ее и нарушу обет мой“. Наконец она решилась угостить мамхера „ради его власти и ради его пришествия“. Посланная за сосудом прислуга нашла вместо одного целых два, так что можно было и угостить наставника и принять бедных. |
| И был во дни ее мир и любовь; никто не угождал себе, а ближнему, не было чуждого и иноплеменного, но все были друзья, с единым сердцем и единой душой; и был посреди них Христос. Это – шестое собрание. И когда они стали слишком многочисленны, Рёма стала для них тесна, и не могла вместить их, ибо они увеличивались каждое утро. И дали место на краю озера по имени Афар-Фарас (’Afar Faras), сделали ей там келью для нее и сестер. А братия поселилась в ограде церкви св. Иоанна. Мать наша жила по очереди в Рёма и Афар-Фарасе. По утрам она возвращалась на Рёма и трудилась при постройке церкви; вечером отправлялась в Афар-Фарас и ночевала с сестрами... И она проводила время в ежедневных трудах, пока не окончилась постройка церкви... Собрание ее стало очень многочисленным – дошло до 800, и она дала ему устав, заимствовав из св. Писания, из отечника (Zönätä-Abaw), из апостольских постановлений, сообразно тому, как говорит книга Деяний; «все веровавшие бяху вкупе и имяху вся общая»... (2, 44 сл.). Каждый день они служили единодушно церкви, вместе благословляли трапезу, обедали в радости, смирении сердца, и благодарили Бога. Не было между ними никого, кто бы сказал: «это – мое имущество», но все было общее. Так было во дни матери нашей Валатта-Петрос, и великое благоволение было к ней у всех: ее боялись и почитали, и никто не уклонялся от устава. Любили друг друга, как душа и тело, брат – брата и сестра – сестру: никто из них не говорил: «я буду есть один и один пить и одеваться», но делились. Если был один плод, его не ел один; когда возлежали за столом подавали чашу, один передавал ее другому, говоря: «ты жаждешь больше меня, я крепче тебя»; будучи передаваема друг другу, чаша обходила всех и возвращалась к первому брату. Когда выходили на службу или рынок братья или сестры, их провожали утром с плачем и встречали вечером, улыбаясь и радуясь. Далее установила мать наша святая Валатта-Петрос относительно братии и сестер, чтобы они не ходили по одиночке, а вдвоем, будь это близко, или далеко, или в церковь , или к жителям города. |
| Но тут муж ее Малька-Крестос попросил царя поместить ее у него с тем, чтобы к ней ходил „франкский мамхер Афонсу“ (Альфонс) для ежедневных собеседований. Он ручался, что через месяц она будет обращена. Царь согласился; ее поместили со спутницами в доме мужа и приставили Альфонса, который стал толковать ей свои книги, но был ею посрамлен. Когда по прошествии зимнего месяца царь узнал об этом, он отправил ее в Жебай одну, без спутниц, под надзор шанкеланина. Мать ее, узнав об этом, послала к ней рабыню Иларию. Три года она сидела в узах, не ела и не пила. Когда ее страж спросил о причине того, что она ничего не ест, она ответила: „ты не чистый язычник, не одной веры со мной; у тебя нет ничего священного; ты ешь мышей, змей и всех нечистых скотов, которых закон запрещает касаться и есть. Но принеси мне сырой пищи и котел новый для варки и тыкву новую, чтобы зачерпнуть воду“. Он это исполнил, и Илария сварила ей еду. Так продолжалось месяц, и затем „сатана вошел в сердце шанкалавина“ и внушил ему страсть к Валатта-Петрос. Он хотел ее принудить, привязав к костру и пытая дымом, но увидав однажды Ангела, стоящего при ней с обнаженным мечем, покаялся и стал почитать ее. Между тем Эхта-Крестос, тоскуя в разлуке, наконец пошла к матери святой просить ее, чтобы та упросила Малька-Крестоса доставить ее к ней. Малька-Крестос пошел к царю и стал якобы жаловаться на докучливость Эхта-Крестос и просил ее отправить куда она хочет, чтобы там она умерла от болезни rnäqüö. Царь согласился, и она была отпущена к Валатта-Петрос, которой служила вместе с Иларией. Два ученика ее, Такла-Марьям и Ацка-Хаварьят ходили к ее матери и братьям и те послали ей через них дорогие сосуды и платья. На пути они чудесно избавились от змея. Придя, они передали ей весть от родных и подарки. По их дрожи она догадалась об опасности, которой они подвергались на пути, и укорила за малодушие. Вещи, привезенные ими, отдала шанкеланину, который стал чтить ее, на своем языке назвал ее „госпожа“ и позволял кому угодно ходить к ней и жить у нее, тогда как раньше никого не пускал к ней. |
| Если они пойдут в другой город, то она заповедала, чтобы монах не ел за одним столом с женщинами, а монашки – с мужчинами, и чтобы монах не останавливался в том доме, где находятся женщины, а монахини – где мужчины. И говорила она: «лучше для вас, если ваше тело съедят звери, нежели души и тела ваши съедят дьяволы». Остальные ее заповеди касались того, чтобы не говорить громко, а шепотом, не уходить по желанию, а с позволения – к обедне ли, мыть ли платье, и не пить лекарств по своей воле. Уходя в город, не есть не останавливаясь, идя к обедне, не разговаривать на пути и при возвращении, не приближаться здоровым к зараженным, кроме праздничных дней, не бриться, на каждую службу часов ударять в колокол, а также для собирания на молитву трапезы и на молитву сна. Если кто преступал этот устав, великий или малый, она налагала епитимию в 40 ударов. Старшей после нее была Эхта-Крестос и распоряжалась всем. И это собрание монахов и монахинь работало Богу, и кроме Него не имело забот. Они подчинились под ноги матери нашей Валатта-Петрос, а она пребывала, храня их, как зеницу ока... Если приходил к ней брат, во гневе и гордости, она клала руку на плечо его и касалась его, чтобы вышел из него демон гордости и гнева, и он делался тотчас кротким и смиренным, падал к ногам ее и говорил: «согрешил я, прости мне». Если ей открывал кто-либо, что он одержим демоном блуда и невоздержания, она увещевала и утишала его, и демон удалялся и больше не воевал на него. Когда приходили к ней знатные, отвергшие почести, мужчины или женщины, она не налагала на них бремен тяжких и неудобоносимых относительно еды и пития, но предоставляла им необходимое, чтобы они не бежали и не обратились вспять, ибо они были младенцы сердцем как сказал Павел: «яко младенцем о Христе»... ( 1Кор. 3, 23 ). Так и делала мать наша, и не запрещала им ничего, но они сами скоро оставляли и начинали участвовать во всем по обычаям собрания. И мать наша, возлежа с сестрами за трапезой, когда разносили кушанья с приправами, закрывала нос, чтобы не вошел запах их – он был для нее похож на навоз, и ей ставили из-под стола кушанья, сделанные с пеплом, и она ела их, как будто это были хорошие яства, с ними. |
|
|
