| Далее орфическая теогония следует поэме Гесиода: из земли вышло племя титанов; их вождь Крон оскопил своего отца и поглощал детей. Так же, как у Гесиода, дети восстают на отца и побеждают его под водительством Зевса. Но на этом кончается сходство орфического и Гесиодова мифов. Тяготение к Единству получает у орфиков своеобразное выражение. Они учат, что Зевс, поглотив Первородного, становится тождественным ему. Отныне он — единственное мировое Божество, являющееся во многих ликах: Зевс — первый, Зевс же и последний, громовержец. Зевс — глава, Зевс — середина, из Зевса же все создано… Зевс — основание земли и звездного неба… Зевс — корень моря, он — солнце и вместе луна. Зевс — владыка, Зевс сам — всему первородец, Единая есть Сила, единое Божество, всему великое Начало [ 9 ]. Но и этим апофеозом Зевса история богов не заканчивается. Громовержец вступает в союз с Преисподней и от ее царицы Персефоны (Коры) рождает сына — Диониса-Загрея [ 10 ]. Появление этого божества не означает отказа от веры в единую Силу, пронизывающую космос. Дионис-Загрей для орфиков лишь как бы ипостась Зевса, он его мощь, его «одождяющая сила». Таким образом, Дионис есть Зевс, а Зевс — не кто иной, как Первородный. Отсюда формула, столь разительно напоминающая изречения фиванских, халдейских и индийских жрецов: «И Зевс, и Аид, и Солнце, и Дионис — едины» [ 11 ]. Сочетав в себе традиции Элевсина, Дельф и дионисизма, орфики как бы собрали воедино разные уровни Вселенной и таким образом пришли к идее о едином пантеистическом божестве. В нем сходится многое из того, что знала старая мифология: оно и рогатый Вакх-Минотавр, и «Отец всего» — Небесный свод, и владыка Преисподней, и созидающая сила любви — Эрос. Вселенское Сверхсущество раскинуло свои крылья от одного полюса мироздания до другого. Но в его недрах не утихает борьба враждующих начал. Следствием этой борьбы и явился на земле человек. Учение о человеке — наиболее оригинальная часть орфической доктрины. Миф повествует, что однажды титаны ополчились против Диониса, который пытался ускользнуть от них, принимая различные облики. Когда он обернулся быком, враги настигли его, растерзали и пожрали. Нетронутым осталось лишь сердце — носитель Дионисовой сущности. Принятое в лоно Зевса, оно возродилось в новом Дионисе, а небесные громы спалили мятежников. |
| АФФЕКТ (от лат. affecmus — душевное волнение, страсть), бурная кратковременная эмоция (напр., гнев, ужас), возникающая, как правило, в ответ на сильный раздражитель. О юридическом аспекте состояния аффекта см. в ст. Душевное волнение. ДИОНИС (Вакх), в греческой мифологии бог плодоносящих сил земли, виноградарства и виноделия, сын Зевса и фиванской царевны Семелы. Бог восточного (фракийского или лидийского) происхождения, культ которого в Греции утвердился сравнительно поздно и с большими трудностями. Хотя имя Диониса найдено еще на табличках критского линейного письма “B” (14 в. до н. э.), его развитие и утверждение связано с периодом роста полисов в материковой Греции (8—7 вв. до н. э.), когда единый культ Диониса вытеснил культы местных богов и героев. Как божество земледельческого круга, он нередко противопоставлялся солнечному Аполлону — богу родовой аристократии. В философии и искусстве новейшего времени это переосмыслено как противопоставление двух начал, бытующих в природе человека, светлого (аполлониевского) и темного (дионисийского). Дионис — олимпиец, но в число олимпийских богов вошел сравнительно поздно. В честь Диониса справлялись празднества — Дионисии и Вакханалии, из которых позднее произошла трагедия — буквально “песнь о козле” (козел — священное животное Диониса, его воплощение, его спутники имеют козлиные ноги) и комедия. “АФОНСКАЯ СМУТА” — возникший в начале XX века спор о сущности Имени Божьего. Более подробно http://st-jhouse.narod.rubiblioNamesecr6.htm. (Еп. Иларион (Алфеев) “СВЯЩЕННАЯ ТАЙНА ЦЕРКВИ.”) ЛЕВАНТ (от франц. levant или итал. levante — Восток), общее название стран, прилегающих к восточной части Средиземного м. (Сирия, Ливан, Израиль, Египет, Турция, Греция, Кипр), в узком смысле — Сирии и Ливана. БАРТ (Barth) Карл (1886—1968), швейцарский протестантский теолог, один из основателей диалектической теологии. Сторонник христианского социализма, вдохновитель христианского сопротивления гитлеровскому режиму. БРУННЕР Эмиль (1889—1966), швейцарский протестантский теолог, представитель диалектической теологии. |
| – О, нет, нет, – сказала она. – Мне так хочется. Но я не могу. Я должна работать. И дети испугаются, если увидят тебя – Испугаются? – спросил мальчишка, больше всех походивший на поросенка. – С кем это она разговаривает через окно? Надо сказать инспектору, что она разговаривает с людьми через окно, вместо того, чтобы учить нас. – Пойдем и посмотрим, кто это, – отозвался другой, и все они толпой двинулись к окну. Но как только показались их подлые маленькие лица, Вакх громко закричал: «Эван, эвоэ-э-э-э». Мальчики взвыли в испуге, покатились друг через друга к дверям, выпрыгивали в окна. И говорили (правда это или нет), что никто больше не видел этих маленьких мальчиков; зато там обнаружили стадо отличных маленьких поросят, которых не было раньше. – Ну, мое сердечко, – сказал Аслан учительнице, и она вы прыгнула из окна и присоединилась к ним. У Бобровой запруды они пересекли реку и пошли на восток по южному берегу, и подошли к маленькому домику, где у дверей стояла плачущая девочка. «Почему ты плачешь, любовь моя?» – спросил Аслан. Ребенок, никогда не видевший львов даже на картинке, не испугался. «Тетушка очень больна, – ответила девочка, – она умирает». Тогда Аслан попытался войти в дверь домика, но она оказалась слишком мала. Поэтому, просунув голову в дверь, он толкнул плечом (Люси и Сьюзен слезли, когда он это делал), приподнял весь дом и все попадало в разные стороны. А там, в своей кровати – кровать оказалась теперь на открытом воздухе – лежала маленькая старушка. Было видно, что в ней есть кровь гномов. Она была на пороге смерти, но открыла глаза и увидела веселую гривастую голову Льва, смотревшего ей в лицо. Она не вскрикнула и не упала в обморок. Она произнесла: «Аслан! Я знала, что это правда. Я ждала тебя всю жизнь. Ты пришел, чтобы забрать меня?» – Да, дорогая моя, – ответил Аслан, – но еще не в дальнее путешествие. – И как только он сказал это, краски, как румянец, покрывающий облако на рассвете, вернулись на ее бледное лицо, глаза засверкали ярче, она села и сказала: «Я заявляю, что чувствую себя куда лучше. Мне кажется, я смогла бы съесть этим утром небольшой завтрак». |
| Пеласги и Эллины Не бесплодную пустыню нашли южные колонисты в стране беотийской. Главное население Эллады состояло из Пеласгов, семьи западно-иранской; но имена многих местностей, предания о приходе северных семей на юг и рассказы о движении племён, не принадлежащих к Пеласгам и предшествовавших эллинскому нашествию, заставляюсь думать, что между Пеласгами уже жили колонисты фракийские, принадлежащие восточно-иранской ветви народов. С ними соединяются сказки о Вакхе, сыне Семелы (земля), о Семеле беотийской, богине земли, и другие тому подобные. Должно заметить, что Персефона (иначе Просерпина) принадлежит тем же земледельческим полу-сказкам, полу-загадкам и что она представляет то пшеницу (Просерпина – прозябающая), то самую землю и в этом смысле называется матерью Вакха афинского 80 . Должно строго отличать сказочного Вакха (вино) от Вакха-Дионизоса чисто-космогонического. Последний принадлежит одной и той же системе с Эрмием, а первый относится к системе Ареса и Аполлона, врагов Эрмия. Колонисты восточно-иранские далеко проникали на юг Эллады, и древнейшее до-эллинское поклонение Аполлону-Ликию, название Геликон и пр. относятся к ним. Сильное брожение племён началось во всех приморских областях греческих от встречи туземцев с их южными просветителями. Нестройная борьба и кочевая жизнь обозначила пробуждение испуганных Пеласгов и их мирных соседей, северных переселенцев. Впрочем, Финикийцы и Критяне вообще поступали жесточе, чем Египтяне, и встречали большее сопротивление. Афины, принявшие имя своё от саисской богини, никогда не поминали злом своих основателей. По всей вероятности земля уже была заселена выходцами из Фракии, водопоклонниками; они, как видно из спора Посейдона с Афиной, мирно уступили первенство просвещённейшим Кушитам, поклонникам Нейф и Ффа (Афины и Ифеста), и те кротко пользовались мирно приобретёнными правами. Поклонение женскому началу преобладало в Аттике. Его первенство выражается уничижением Ифеста и его грубой, презренной любовью к Афине. Критяне впоследствии поработили Аттику 81 ; но недолго продолжалось их свирепое владычество. Между тем начало полного синкретизма религиозного приготовлялось смешением племён. Северный Вакх и эпирский Иракл завоевали себе место в Олимпе беотийском. Изгнанные с юга семьи выжимали северные семьи из Фессалии, и северные снова завоёвывали себе место на юге; но для гармонии, для единства и для жизни народной недоставало одного первенствующего племени. |
| Ученик подымал глаза на учителя: тот сидел неподвижно, точно в оцепенении, и, прислушиваясь к тишине, смотрел на небо, листья, камни, травы, мхи прощальным взором, как будто в последний раз перед вечною разлукою. Мало-помалу оцепенение, обаяние тишины овладевало и Франческо. Он видел, как сквозь сон, лицо учителя, и ему казалось, что лицо это уходит от него все дальше, погружается все глубже в тишину, как в темный омут. Хотел очнуться и не мог. Становилось жутко, как будто приближалось что-то роковое, неизбежное, как будто должен был раздаться в этой тишине оглушающий крик бога Пана, от которого все живое бежит в сверхъестественном ужасе. Когда же, наконец, усилием воли преодолевал он оцепенение, – тоска предчувствия, непонятная жалость к учителю сжимали ему сердце. Робко и молча припадал он губами к руке его. И Леонардо смотрел на него и тихо гладил по голове, как испуганного ребенка, с такою печальною ласкою, что сердце Франческо сжималось еще безнадежнее. В эти дни художник начал странную картину. Под выступом нависших скал, во влажной тени, среди зреющих трав, в тиши бездыханного полдня, полного большею тайною, чем самая глухая полночь, бог, венчанный гроздьями, длинноволосый, женоподобный, с бледным и томным лицом, с пятнистою шкурою лани на чреслах, с тирсом в руке, сидел, закинув ногу на ногу, и как будто прислушивался, наклонив голову, весь – любопытство, весь – ожидание, с неизъяснимою улыбкою указывая пальцем туда, откуда доносился звук, – может быть, песня менад, или гул отдаленного грома, или голос великого Пана, оглушающий крик, от которого все живое бежит в сверхъестественном ужасе. В шкатулке покойного Бельтраффио нашел Леонардо резной аметист, должно быть, подарок моны Кассандры, с изображением Вакха. В том же ящике были отдельные листки со стихами из Вакханок Еврипида, переведенными с греческого и списанными рукою Джованни. Леонардо несколько раз перечитывал эти отрывки. В трагедии Вакх, самый юный из богов Олимпа, сын Громовержца и Семелы, является людям в образе женоподобного, обольстительно прекрасного отрока, пришельца из Индии. Царь Фив, Пентей, велит схватить его, дабы предать казни за то, что под видом новой вакхической мудрости проповедует он людям варварские таинства, безумие кровавых и сладострастных жертв. |
| На осле ехал толстобрюхий старик, придворный казначей, большой плут и взяточник, изображавший Силена. Вакханки пели, указывая на молодого императора: Вакх, ты сидишь окруженный Облаком вечно блестящим. Тысячи голосов подхватывали песнь хора из «Антигоны»: К нам, о, чадо Зевеса! К нам, о, бог-предводитель Пламенеющих хоров Полуночных светил! С шумом, песнями, криком И с безумной толпою Дев, объятых восторгом Вакха славящих пляской, — К нам, о радостный бог ! Вдруг Юлиан услышал смех, женский визг и дребезжащий старческий голос. – Ах ты, цыпочка моя!.. Это жрец, шаловливый старичок, ущипнул хорошенькую вакханку за голый белый локоть. Юлиан нахмурился и подозвал к себе старого шута. Тот подбежал к нему подплясывая и прихрамывая. – Друг мой, – шепнул Юлиан ему на ухо, – сохраняй пристойную важность, как возрасту и сану твоему приличествует. Но жрец посмотрел на него с таким удивленным выражением, что Юлиан невольно умолк. – Я человек простой, неученый, – осмелюсь доложить твоему величеству, философию мало разумею. Но богов чту. Спроси, кого угодно. Во дни лютых гонений христианских остался я верен богам. Ну, уж зато, хэ, хэ, хэ! как увижу хорошенькую девочку, – не могу, вся кровь взыграет! – Я ведь старый козел… Видя недовольное лицо императора, он вдруг остановился, принял важный вид и сделался еще глупее. – Кто эта девушка? – спросил Юлиан. – Та, что несет корзину со священными сосудами на голове? – Да. – Гетера из Халкедонского предместья. – Как? Ужели допустил ты, чтобы блудница касалась нечистыми руками священнейших сосудов бога? – Но ведь ты же сам, благочестивый Август, повелел устроить шествие. Кого было взять? Все знатные женщины – галилеянки. И ни одна из них не согласилась бы идти полуголой на такое игрище. – Так, значит, – все они?.. – Нет, нет, как можно! Здесь есть и плясуньи, и комедиантки, и наездницы из ипподрома. Посмотри, какие веселые, – и не стыдятся! Народ это любит. Уж ты мне поверь, старику! Им только этого и нужно… А вот и знатная. Это была христианка, старая дева, искавшая женихов. На голове ее возвышался парик, в виде шлема галерион из знаменитых в то время германских волос, пересыпанных золотою пудрою; вся, как идол, увешанная драгоценными каменьями, натягивала она тигровую шкуру на свою иссохшую старушечью грудь, бесстыдно набеленную, и улыбалась жеманно. Юлиан с отвращением всматривался в лица. Канатные плясуны, пьяные легионеры, продажные женщины, конюхи из цирка, акробаты, кулачные бойцы, мимы бесновались вокруг него. Шествие вступило в переулок. Одна из вакханок забежала по дороге в грязную харчевню; оттуда пахнуло тяжелым запахом рыбы, жареной на прогорклом масле. Вакханка вынесла из харчевни на три обола жирных лепешек и начала их есть с жадностью, облизываясь; потом, окончив, вытерла руки о пурпурный шелк одежды, выданной для празднества из придворной сокровищницы. Хор Софокла надоел. Хриплые голоса затянули площадную песню. |
| Это троичность Ума. За ней Прокл не признает уже ничего в мире умопостигаемом, но между этим миром и миром чувственным (между димиургом и его тварями) поставляет междумирные силы. Здесь прежде всего является троичность детей Юпитера: Минерва, Прозерпина, Вакх, а за ними следует бесчисленное множество иных богов известных древнему миру. Все эти боги окружены ангелами, демонами, исполняющими их поручения, и все суть лишь органы, чрез которые жизнь, проистекающая из единого, разливается по всем частям великого всего. Прокл также широко развил и практическую сторону религии: учение о почитании богов, о жертвах, о теургии, магии, прорицаниях и заклинаниях, он развил учение о провидении. Кроме того Проклом написаны обширные трактаты по физиологии (понимая под ней учение о конечных причинах, Димиурге, идеях, природе), психологии (учение о душе человеческой, ее способностях, о свободе, о созерцании, об экстазе) и символика (полное толкование мифов). В его сочинениях неоплатонизм сказал последнее слово. Прокл умер в 485 г., в 529 (или 531?) г. неоплатоническая школа в Афинах была закрыта Юстинианом. В высшей степени знаменательно для греческой философии, что вместо того, чтобы развиваться свободно, она отреклась от свободы, она пленила разум в послушание языческой веры, и так как эта вера должна была уступить место вере высшей – христианской, то философия погибла вместе с верой, апологией которой она являлась. Обратимся от древнего к новому времени. Здесь нам прежде всего приходится констатировать, что философия фактически не оказывается свободой, философам приходится считаться с действительностью и многие из них оказываются оппортунистами. Едва ли Монтэнь (1533–1592) искренен в своих «опытах» (Essays), когда, установив полнейшее бессилие разума в деле постижения истины, приглашает подчиниться католической вере. Ирония чувствуется в словах: «первая обязанность человека состоит в повиновении Богу, первое искушение диавола состоит в обещании знания и мудрости, каковыми обещаниями и сирены хотели соблазнить Улисса. |
| Эти чистые потенции связаны такой внутренней связью, что все вместе составляют одно, так что с устранением одной рушатся все. Равным образом все они суть олицетворения одного бога, проходящего через разные моменты и стремящегося к сознанию, к нравственной личности, к явлению духа. Поэтому как мифология выражает собою народное, материальное сознание, так мистерии выражают сознание эзотерическое, мифологию, переведенную в понятия, феогонический процесс с его внутренней стороны. Это – философия религии. Мифология есть тело эзотерического сознания, мистерии – дух этого тела. Мифология имеет дело с прошедшим, с родившимися богами: в мистериях созерцается самый внутренний процесс их рождения или возникновения в сознании. Посредниками перехода сознания из одного момента в другой служат женские божества, которые являются как жены и матери. Жена выражает тот же момент сознания, который представляется соответствующим мужеским божеством; мать – ведет сознание дальше, переводит его в следующий, высший момент, рождает нового бога. Главные ступени, которые проходит религиозное сознание в своем историческом развитии, обозначаются у Шеллинга, как материальное, переход от материального к духовному, и наконец – духовное. Бога первой ступени он называет реальным богом; второй ступени – реально-духовным или душевным, еще не возбудившим в себе духа, третьей – духовным. Идея Диониса, как внутренний мотив религиозного сознания, направляющийся к возбуждению духа, к представлению Бога, как духовного начала, присуща всем моментам последовательно развивающегося сознания, и потому в самом развитии этой идеи можно различать также три момента или, что тоже, трех Дионисов. Между ними древнейший (παλαιτερος Λινυσος) – Дионис–Загрей, сын Зевса и Персефоны, дикий, суровый и безжалостный бог (χϑνιος, μηστς), владыка подземного мира: он чествуем был в орфических мистериях. Другой Дионис – собственно Вакх или Бромий, сын Семелы, дочери фивского царя Кадма, прозванный фивским, Освободитель (Λσιος), стоящий на повороте сознания от восточного характера к западному и, в то же время, от реального бога к духовному, освобождающий сознание от преобладающего влияния реального бога. |
| «Полезно, чтобы боги были», – учил он в своей известной и оригинальной науке, – «и, так как это полезно, станем думать, что они существуют. (В виду этого) пусть приносится на старинные жертвенники ладан, и вино, и прочие». Овидий явно, хотя и благодушно, смеется здесь над верою в богов и над проявлением этой веры во внешнем культе. Эта вера – полезное изобретение, и больше ничего, – вот мысль поэта, выраженная сначала прямо, а затем в форме как бы простодушно-благочестивых советов, в действительности же проникнутых иронией. Он высказался при том же случае и против религиозно-философских новшеств Эпикура, замечая, что «не объемлет богов беззаботный и на сон похожий покой», но и этот его отзыв видимо составляет не более чем фразу. Когда, долго спустя после того, находясь уже в Томах, Овидий касался своей невеселой жизни в ссылке и тяжелого пути туда, он выражал недоумение относительно того, чему он обязан своей несчастной долей: случаю ли, или гневу богов, или Паркам, которые, при его рождении, были к нему немилостивы – недоумение, которое нельзя не назвать характеризующим его принципиальною позицию. В этот же раз, обращаясь к Вакху, он говорил: «тебе следовало бы поддержать своею божественною силою одного из приятелей плюща» в несчастии – фамильярность, на которую едва ли давали право Овидию его особенная преданность и весьма усердное служение этому богу. При этом же случае, пытаясь, и уже не впервые, подействовать на императора лестью, он говорил: «между богами есть общение; попробуй же, Вакх, своею божественною силою склонить (ко мне) божественного Цезаря» – выражение, тоже бросающее некоторый свет на занимающий нас вопрос, особенно если вспомним, что Овидий устроил даже в своем доме на месте ссылки что-то вроде часовни в честь императора Августа, где стояли также статуи императрицы Дивии и Тиберия, божеств, по лицемерному отзыву Овидия, не меньших, чем и сам Август, и где он (разумеется, для виду) будто бы ежедневно воскурял фимиам и молился ). Отношение поэта к божеству, как равного к равному, наблюдаемое я в позднейшее время его жизни, было почти обычно в его молодости. |
| Сверх того, свидетельства древних согласны насчёт незлобивого характера Эфиопцев, несмотря на их войны с Египтом; может быть, этим свойствам народа и преданиям Еврейским должно приписать скорое обращение Эфиопии в Христианство. Этот же Шиваизм в Индостане окружён всеми ужасами безумной свирепости и беснующегося сладострастия. Если бы мы ещё не знали с достоверностью колыбель Шиваизма, если бы имя Шева или Себа, сохранившееся в стольких местностях, не могло нам служить верным признаком распространения Шиваизма от самого Эфиопского Мероэ до берегов Гангеса и до поэтической Эллады, в которой Вакх или Дюнис назывался Сабейским, то уже одно отсутствие Брахманизма во всех вне-Индейских религиях и присутствие в них Вишнуизма и Шиваизма представили бы нам несомненное доказательство истины, уже высказанной нами, именно того, что Брахма, и один только Брахма, принадлежит первому развитию Индостана: Шива и Вишну пришельцы от юга Кушитского и севера Ванского. От этого-то и произошла напряжённая и страстная восторженность двух учений, привившихся к Брахманизму после кровопролитной и долгой вражды. Мифы древней Индии исполнены указаний на времена или, лучше сказать, на века прошедших распрей. Они выражены в сказках о стотысячелетней борьбе Брахмы с Шивой, в которой дело решается Пара-Брахмой, и с Вишну, в которой судьёй делается Шива. Впрочем, это только указания для читателей, понимающих общий характер исторических происшествий, а не доказательства для искателей свидетельств законных и записанных по указной форме в архивы присутственных мест; ибо я знаю, что борьба между тремя лицами Индейской Тримурти рассказывается разными образами, смотря по сектам, к которым принадлежали сочинители легенд. Одно обстоятельство остаётся несомненным: то, что Шива с сердца отрубил одну из голов старого Брахмы. Памятники писанные и памятники ваяния в этом согласны. Смысл самого мифа очень прост. Шива есть огонь, разумеется, не духовный, а стихийный. Брахма пятью головами своими представляет пять стихий (землю, воду, воздух, огонь и эфир); введение Шиваизма похищало у него стихию огня и, оставляло его при четырёх. |
|
|
