| Действительно, резкие очертания камней необычайно походили на рисунки крылатых львов-грифонов — в учебниках истории Древней Греции. «Кто знает? — пришло мне в голову. — Быть может, эта самая скала на заре истории и породила грифонов в фантазии эллинов? Помнится, эллины в те времена добирались и сюда, вели торговлю с алтайцами, которых они называли скифами. Грифоны, или грифы, говорили они, охраняют здесь золото скифов». Вновь пустив коня рысью, я всё не мог оторвать глаз от хребта. Под острым гребнем его на недоступных склонах чернели пасти пещер, — когда-то, может быть, убежищ косматых пещерных гиен и медведей, огромных саблезубых тигров или первобытных людей. И, обвитые корнями кустов и трав, падали с высоты потоки в хаосе громоздящихся друг на друга плоских камней — россыпи. Падали, падали и не сдвигались с места. — Черт знает что! — выругался я про себя. — Вот, кажется, уж и мне начинает невесть что чудиться, как нашей ойротке. Но уж близок был брод. Переправа была небезопасна и отвлекала мои мысли. А дальше дорога пошла широкой, спокойной долиной Чарыша — одной из крупнейших рек горного Алтая, пересекающей его с востока на запад. Прекрасны были горы, окутанные легкой разноцветной дымкой заката. Прекрасен был Чарыш, синий и прозрачный до дна. Дикой силой, несказанной красотой дышала вокруг меня первобытная природа, рождая в душе тысячу мыслей, видений и безотчетных чувств. Но всё-таки главным в тот тихий вечер оставалась тишина. Особенная какая-то тишина: слишком уж беззвучная и, может быть, потому — тягостная. Теперь уж и мне чудился в ней какой-то легкий призрачный звон. Казалось, звенит воздух. И не раз я ловил себя на желании остановиться, вслушаться, понять этот звук. Но уже начинало темнеть, мне надо было торопиться. В одном месте путь преграждал бом — скала, нависшая над рекой. На бом пришлось взбираться крутой и скользкой тропой, ежеминутно рискуя поскользнуться и скатиться в реку. В других местах надо было хорошо видеть перед собой дорогу, чтобы не сорваться с кручи. |
| Оно названо здесь Аравским, по Греческой и Еврейской Библии – Арава, т.е. морем равнины, потому что оно, или часть его, образовалось на месте бывшей до погибели Содома и Гоморры равнины, – морем сланым потому, что вода его насыщается громадным количеством различных солей и потому на вкус крайне неприятна. – Описываемое чудо произведено посредством ковчега завета. Произошло подобное тому, что сделано Моисеем в Чермном море. Дно Чермного моря чудесно открыто было для перехода Израильтян жезлом Моисея дно Иордана чудесно обнажено Иисусом Навином посредством ковчега завета. Ковчег завета был местом особенного присутствия Господа. На сей раз это присутствие ознаменовалось проявлением всемогущей силы Господа над водною стихиею. – Иордан же наполняшеся во вся краи своя, якоже во дни жатвы пшеницы. Это вводное замечание сделано священным повествователем с целью во всем разительном величии представить совершившееся чудо. Оно совершилось пред праздником Пасхи в первый весенний месяц ( Нав. 4:19 ). В другое время вода в Иордане стояла не высоко, так что можно было проходить через Иордан насупротив Иерихона в брод. Так Давид во время бегства от Авессалома переправился на другой берег Иордана бродом ( 2Цар. 19:15 ). Но весною, пред праздником Пасхи, Иордан наполняшеся во вся краи своя. Дожди к этому времени прекращались или изредка падали; но таяние снегов Ермона, откуда берет начало Иордан, поднимало в нем воду до такой высоты, что он наполняшеся во вся краи своя, т.е. сначала становился в уровень с ближайшими к своему руслу берегами, потом он выступал из этих берегов и заливал прилежащую к ним часть Иорданской долины, покрытую растительностью, и доходил до краев ее, до того места, откуда начинается более возвышенная покрытая песком часть той же долины (Кейль) – Иордан наполняшеся якоже во дни жатвы пшеницы, т.е. как это обыкновенно бывает в эти дни. Что пшеница поспевала для жатвы именно во время весеннего разлива Иордана, в первый весенний месяц, это видно из того, что начатки пшеницы надлежало приносить в святилище на второй день Пасхи, празднуемой в половине этого месяца ( Лев. 23:9 и д.). |
| У духа человеческого есть сильное сочувствие с природою. Он любит созерцать ее, вопрошать, понимать, воспроизводить ее образы, и даже безотчетно любоваться ею. Вот и этот водовод, по которому плывет ладья моя, как ни однообразны, как ни пустынны забережья его, картинен и занимателен. Наблюдаешь ход своего судна; глядишь на чужие челны; смотришь на людей. Свое судно под парусом то летит, то бежит, то едва – едва подвигается; ибо не всегда ровно мчит его ветер своенравный. За кормой его маленькие волны стелются к берегу, и пенясь тихо журчат, как будто на нас ворчат за то, что мы нарушили покой их. Послушное ветрило порой машет словно крыло белого орла, порой морщится и хлопает о Дерево, порой надувается; и рея его с мачтою составляет крест. Чужие лодки, большие и малые, крылатые, встречаются, расходятся, опережают друг друга, догоняют, плывут рядом, сталкиваются в узком месте, садятся на мель. Тут хозяева их начинают кричать, укоряя друг друга за неловкость. Шесты пронизывают воздух и влагу. Гребцы скачут в воду, и то руками разводят лодки, то хребтами сдвигают их с мели: бронзовы их выи и мышцы, медяны их хребты и голени. Труд кончен; и суда опять летят. Вот передние из них обогнули извилину водовода; невидно их остовов, но верхние узкие края их парусов еще качаются наклонно над водою. На всех судах степенно сидят Египтяне. Все они смуглы и желты; некоторые сухощавы, а иные весьма тучны. По закате солнца одному Феллаху (земледельцу) нужно было перейти с одной стороны водовода на другую с женою, волом и коробом, наполненным пшеницею, или овощами. Сначала он перешел в брод с коробом на голове, будто хлебодар Фараона, потом воротился и перевел вола; снова побрел за женою, но увидев, что рогатый начал щупать короб, воротился, взял вола назад, переправился с ним и посадил на него жену свою. Это напомнило нам известную детскую задачу: как перевезти чрез реку волка, козу и капусту в челноке, который поднимает лишь два груза. Наступила темная ночь. Мы затворились в комнатах своей канджи; и она около полуночи благополучно принесла нас спящих к селению Атфи. 5, Середа |
| О мостах нет упоминания в Св. Писании. Вероятно, у евреев до римского владычества не было мостов, переправа же через реки совершалась или в брод, или же на паромах и лодках. Так, когда Давид, спасавшийся от Авессалома и бежавший с семейством в заиорданскую область, возвращался отсюда обратно в Иерусалим, то он переправлялся через Иордан на пароме (абара) ( 2Цар. 19:19 ). Но во время владычества римлян в Палестине, по дороге из Акко в Дамаск, южнее озеро Мером (Самохонитского), был мост, устроенный здесь римлянами главным образом с военными целями. Тяжести у евреев перевозились на верблюдах, ослах и мулах. Когда тяжесть перевозили на верблюдах, то им на горб прикрепляли небольшую клетку, в роде перил; а когда перевозили на осле или муле, то или клали тяжесть непосредственно на спину животного, или же к животному припрягали особую коляску, в которую и клали тяжесть. Путешествие торговцев в отдаленную страну обыкновенно совершалось компанией, состоявшей из многих купцов и называвшейся «ореах» или «орха» (множ. числ. «орхот»), по-персидски «караван» (арабск. «кирван»). Принадлежности для странствования караванов составляли: вьючные животные, (матрацы), одеяла, палатки, столы, или, вернее, куски кожи, расстилавшиеся вместо скатерти и прикреплявшиеся к седлу, ковры для сиденья, котлы для пищи, чаши для питья, мехи для вина, молока или воды и съестные припасы. Для отправления каравана обыкновенно назначался какой-либо урочный день. Когда съезжались все лица, составлявшие караван, то караван снаряжался и отправлялся в путь. В первый день обыкновенно проходили небольшое расстояние, на тот случай, чтобы, если кто-либо забыл что-нибудь, то мог бы вернуться и взять забытое. В следующие дни делали более длинные пути. Караван, состоящий из многих вьючных животных, обыкновенно растягивался на значительное пространство. Шествие караванов, принадлежавших богатым купцам, было церемониальным: впереди ехали знатные купцы, сзади вооруженные люди, защищавшие караван от хищных зверей и разбойников, нападения которых были довольно часты. Когда на караван нападали разбойники, то вооруженные люди вступали в бой и отражали нападающих; если же перевес брали разбойники, то хозяева каравана давали выкуп, а иногда и сам караван становился добычей разбойников. Во время пути караван обыкновенно останавливался на ночлег около источников, причем располагался или в особых караван-сараях (малон ср. Иер. 9:1 , герут Иер. 41:17 ), или в открытом поле, обыкновенно – кругом, таким образом, что в середине круга были вьючные животные, а по краям вооруженные люди. |
| Все закипело при этом звуке у потухших костров, то там, то тут стали вспыхивать искры, сверкнули огоньки; с каждой минутой они становились все ярче, и при свете их стали видны дикие фигуры воинов, собиравшихся около сложенного оружия. Лес затрепетал и проснулся. Вскоре из недр его донеслись окрики конюхов, гнавших к лагерю табуны коней. XVIII К утру подошли к Невяже и переправились на другой берег, кто верхом, кто уцепившись за конский хвост, а кто на связке ивовых прутьев. Все произошло так быстро, что Мацько, Збышко, Глава и охотники-мазуры удивились ловкости воинов и теперь только поняли, почему ни леса, ни болота, ни реки не могли служить преградой для набегов Литвы. Выйдя из воды, никто не снял одежды, не сбросил кожуха или волчьей шкуры, воины сушились, подставляя спины солнцу, так что пар валил от всех, словно дым из смолокурни; после непродолжительного отдыха войско поспешно двинулось на север. Поздним вечером дошли до Немана. Вода в большой реке поднялась, и переправа здесь тоже была нелегкой. Брод, который был известен Скирвойлу, местами стал так глубок, что коням приходилось пускаться вплавь. На глазах у Збышка и чеха двух воинов унесло течением; тщетно пытались они спасти утопающих, было так темно и река так кипела, что Збышко с чехом скоро потеряли их из виду, а те не посмели позвать на помощь, памятуя приказ полководца при переправе хранить немое молчание. Все остальные благополучно добрались до противоположного берега, где без огня просидели до рассвета. Едва забрезжил свет, все войско разделилось на два отряда. С одним Скирвойло направился навстречу рыцарям, которые вели в Готтесвердер подмогу, другой же отряд Збышко повел назад, к острову, чтобы перехватить стражу замка, которая должна была выйти навстречу рыцарям. В небе загорался ясный и погожий день, а на земле лес, топкие луга и кусты окутал густой белый туман, застилавший даль. Збышку и его людям это было на руку, так как немцы, двигавшиеся от замка, не могли их издали заметить и вовремя уклониться от боя. Молодой рыцарь был очень этому рад. |
| История Ветхого и Нового Заветов, огласительные поучения пред св. крещением и т. п. Основав первый стан миссии в Майме, о. Макарий, впоследствии устроил свою резиденцию за 15 верст от этого селения, на урочище Улале. Отсюда он постепенно углублялся далее и далее в Алтайские горы. Полудикие алтайцы сперва недоверчиво и враждебно относились к проповеднику неведомой для них религии, бежали при его приближении в горы и дремучие леса, и о. Макарию приходилось разыскивать калмыцкие стойбища в лесных и горных трущобах, по непроходимым дорогам, притом самым первобытным способом передвижения: редко на телеге, более верхом, часто пешком, а зимою по глубоким снегам, на лыжах. Морозы и страшные сибирские бураны, от которых в здешних краях ежегодно погибает множество путников и целые табуны скота, – также не раз доводилось испытать на себе слабому телом, но сильному духом, проповеднику Евангелия. При переправах через бесчисленные на Алтае горные реки и речки всегда, а особенно весною и в начале лета, вследствие таяния в горах снегов, бурные, – нередко жизнь о. Макария и его спутников подвергалась опасности. Переправы эти совершаются верхом, в брод или вплавь: мостов или паромов и теперь там не существует, а тем более не могло быть в те времена. Проезжая однажды верхом по высокой горе, покрытой хвойным лесом, о. Макарий зацепился ремнем бывшей при нем сумки со св. Дарами за сук дерева; конь выбежал из под седока, который повис на суку, пока уехавший вперед провожатый, соскучив ждать, воротился и снял о. Макария. Но всегда и везде многомилостивый Господь хранил Своего верного служителя. Прежде всего противниками и врагами миссии являлись представители языческого культа на Алтае: шаманы или камы, а затем зайсаны – волостные головы алтайцев. Для тех и других падение язычества влекло за собою лишение доходов и поборов, которыми они составляли себе капиталы, обирал невежественный народ, так как, приняв христианство, Калмыки, конечно, навсегда, выходили из-под влияния шаманов, а власть зайсанов хотя и распространяется на крещенных, но последние находятся под покровительством миссии и зайсанам невозможно безнаказанно грабить их. |
| Иосиф ошеломленно смотрел на то, что происходило вокруг. Разве это были те же самые галилейские крестьяне и ремесленники, с которыми он столько раз сталкивался по роду своей деятельности? Они всегда казались ему вежливыми, добродушными и благочестивыми. Теперь это были совершенно иные люди. Хозяин был прав: они без разрешения брали продовольствие и вино, уничтожая все, что подвернется. В поисках дров для костра они сломали забор. Приставали к жителям деревни. Требовали, чтобы хозяин привел им своих дочерей, так как хотели позабавиться с ними. Раздавались невероятно оскорбительные слова. Иосиф едва удержал Мириам, когда она уже была готова покинуть сарай, чтобы не слышать всего этого. Когда же он, наконец, ее убедил, что они не могут провести ночь под дождем, она накрылась с головой покрывалом и, ничего не отвечая, прижалась к нему. Он почувствовал, как она вся дрожит. Этапы пути были вынужденно короткими, а дорога удлинялась. На следующий день они сошли в долину Иордана. Холод уступил место удушливому зною. После прошедших дождей река поднялась и неслась с шумом, мутная, грозная. Горный брод недалеко от Пеллы обычно можно было перейти без труда. На этот раз это была непростая переправа. На берегу собралась толпа. Иосиф боялся, что осел с Мириам на спине может упасть, сбитый с ног стремительно несущейся водой. На всякий случай Иосиф снял с него все снаряжение. Бережно держа осла за поводья, он пытался свести его в воду. Но животное, напуганное шумом воды и криками людей, заупрямилось и никак не хотело двигаться с места. Иосиф взял палку, чтобы ударить его, но Мириам остановила мужа. Она похлопала осла по шее, тихонько что-то прошептала ему на ухо, и животное, хотя и дрожа всем телом, но все же согласилось войти в воду. Они медленно переправлялись через реку. Иосиф держался за веревку, переброшенную с одного берега на другой, поддерживал Мириам и с осторожностью проверял каждый новый шаг. Под его ногами были скользкие камни, приводимые в движение быстрым течением. Вода была очень холодная. Спереди и сзади люди падали и, извергая проклятья, барахтались в воде. Иосиф дрожал от страха, что Мириам тоже может упасть. Ее ладонь, доверчиво лежавшая на его плече, инстинктивно сжималась каждый раз, когда осел спотыкался. Но она ни словом не выдала тревоги. Несмотря на переносимые невзгоды она оставалась такой, какой была всегда: спокойной и невозмутимой. |
| Сколько они проспали так, неизвестно, но, когда проснулись, друг друга не узнали. Несмотря на имевшиеся у них маски, лица и руки опухли, - от укусов комаров и мошкары. На общем совете было решено через реку не переправляться, а идти по берегу вниз до самого Енисея. Может они набредут на рыбаков или на какое-нибудь стойбище тунгусов. Может быть, встретится русское селение... А может быть, река разольется по широкому руслу и они смогут перейти ее в брод. Подкрепивши себя небольшими порциями свежепойманной рыбы, беглецы, еле передвигая ноги, медленно стали спускаться вниз по течению. Через несколько километров они наткнулись на два разлагавшиеся трупа зэ-ка, ранней весной сбежавших с 5-й дистанции. Их опознали, обшарили у них карманы и сумки, но ничего съестного не нашли. Махорки тоже не было. Пустые котелки валялись на берегу. Всем было понятно, что несчастные умерли от истощения. Как долго они шли и сколько сделали километров, никто сказать не мог, но после долгих часов томительного путешествия им показалось вдруг, что в ближайших кустах что-то неподвижно чернеет. Они подошли ближе и увидели спящего человека в накомарнике и лагерной одежде, и стали его будить. Спавшим оказался инженер Костин. Отобрав у него несколько килограммов жиров, сахару и сухарей, урки немедленно съели и, не насытившись, предложили ему стать их первой жертвой. - Всё равно, батя, ты уже нажился на свете, срок у тебя великоват, статья паскудная - давай мы тебя слопаем, - предложили Костину урки и серьезно стали его обступать. С большим трудом удалось их успокоить уверениями, что он выведет их к Енисею и спасет от голодной смерти. Подкрепившись немного отобранными у Костина продуктами, урки согласились следовать за ним и через несколько часов все беглецы очутились на патрульном посту недалеко от Енисея. Несколько рыбачьих домиков и землянок обозначали какое-то никому неведомое селение, находившееся в нескольких десятках километров от Игарки. Они были задержаны и препровождены обратно в Дудинку. Направляясь под конвоем в изолятор, Костин издали поглядывал на грохочущую бревнотаску и тихо ворчал: |
| Доселе нельзя было начертить самого поверхностного плана, так как едва одна наружная стена выступает (фот. 542) совершенно ясно, прочие же наружные, а тем более внутренние стены с трудом можно различить, поднявшись на какой-либо возвышенный пункт. Однако, и поверхностного взгляда достаточно, чтобы убедиться в том, что главная зала этого дворца была расположена, подобно той, которая сохранилась, а валяющиеся в нескольких местах залы каменные блоки, с высеченными аркадами, показывают, что зала была украшена теми же декоративными поясами и даже, может быть, лучшей работы. Наружная лицевая стена представляет здесь фронтоны и скульптурные ниши, очевидно, перенесенные сюда целиком из разобранного языческого здания. Можно насчитать до шести больших зал в пределах видимых руин, которые отличаются от описанного зала именно тем, что исключительно состоят из древнего материала: тесанных камней, плит и карнизов. Руины представляют, однако, остатки сводов, и в их арабском происхождении нельзя сомневаться. Они оканчиваются у самого края громадного, совершенно отвесного обрыва, который обделан кругом в виде стены, и представляли прежде недоступную с этой стороны цитадель, напоминая очень близко цитадель Босры и Каира. Рис. 24. Амман. Эль-Казр. Южная стена, западная ниша. Из Аммана тем же путем по долине Сирна Арак эль Эмир, уади Гесбон, и в сторону на уади Нимрин, идя все вниз, мы спустились в Иорданскую долину и остановились с той стороны долины, под горами, близ Телль-Нимрин, одиночно стоящего над источником холма, близ ущелья, известного множеством своих пещер. Здесь мы были задержаны в течение двух дней, по случаю карантина учрежденного перед Иорданом на месте обычной переправы через реку (фот. 547–551) в брод, но, благодаря вмешательству русского консульства и агента Палестинского Общества, мы были пропущены через карантин без дальнейшей задержки, когда присланный от иерусалимского губернатора доктор удостоверился, по нашим документам и свидетельствам, что мы прибыли из благополучной местности. |
| Место было красивое, но совершенно дикое. Из построек была только одна хатка-мазанка. Кругом стояла колючая заросль колючего кустарника, кривых дубков, громадные кучи «ожины» (ежевики), сквозь которую без топора не пробраться и на два шага. Невдалеке чуть слышно вздыхало море, но трудно было пробраться к нему: неприступный слившийся колючий кустарник закрывал путь. От хатки по единственной дороге можно было идти только назад, спускаясь круто вниз. Там под ногами расширялась широкая долина, омываемая с одной стороны глубокой ручкой, с другой – не устающими бирюзовыми волнами Черного моря. Извилистой широкой лентой раскинулась эта прекрасная долина в царстве гор. Молчаливые вершины, покрытые лесом окружали ее. Среди ее лугов кой-где тенистыми громадами высились старые великаны – деревья. Но для поселенцев не гостеприимна была эта богатая природа: всюду груды камней, колючий кустарник, дикий виноград; ближайшее культурное место находилось в 80 верстах и до него надо было тащиться по горным дорогам, тропам, переправляться в брод через десяток горных речек и рек. Ближайшими соседями были крестьяне села Берегового. После первого же осмотра местности поселенцы увидели, что им предстоит сурова борьба с природой, а средств борьбы, кроме собственных сил не было. Наступила зима с ужасным северо-восточным ветром (норд-ост), надо было позаботиться о постройке помещений для себя и для скота, надо было, кроме того, приступить к очистке от зарослей участка для будущих посевов. Хозяйственного же инвентаря, кроме одного плуга, не было никакого, не было пищевых запасов, и каждый пуд муки приходилось привозить из города, что требовало много труда и времени. Самое же главное – не было капитала, необходимого на устройство хозяйства, имевшиеся небольшие сбережения пошли на покупку пищевых продуктов, одежды, мелких инструментов. Собравшись поселенцы обсудили свое положение и решили немедленно приступить к работам причем заранее были распределены между общинниками их обязанности: один должен был заняться постройкой хат, другой очищать участок от камней, третий выкорчевывать корни деревьев, кустарников, и т. д. Но работа не клеилась: ощущался недостаток рабочих сил, сказывалось неумение, непривычка некоторых к мужицкой работе. И часто громадная затрата труда оказывалась непроизводительной. Так, например, построенные хаты в первое же время разваливались. |
|
|
