| Издревле Горюхино славилось своим плодородием и благорастворенным климатом. Рожь, овес, ячмень и гречиха родятся на тучных его нивах. Березовая роща и еловый лес снабжают обитателей деревами и валежником на построение и отопку жилищ. Нет недостатка в орехах, клюкве, бруснике и чернике. Грибы произрастают в необыкновенном количестве; сжаренные в сметане представляют приятную, хотя и нездоровую пищу. Пруд наполнен карасями, а в реке Сивке водятся щуки и налимы. Обитатели Горюхина большей частию росту середнего, сложения крепкого и мужественного, глаза их серы, волосы русые или рыжие. Женщины отличаются носами, поднятыми несколько вверх, выпуклыми скулами и дородностию. – NB. Баба здоровенная, сие выражение встречается часто в примечаниях старосты к Ревижским сказкам. – Мужчины добронравны, трудолюбивы (особенно на своей пашне), храбры, воинственны: многие из них ходят одни на медведя и славятся в околодке кулачными бойцами; все вообще склонны к чувственному наслаждению пиянства. Женщины сверх домашних работ разделяют с мужчинами большую часть их трудов; и не уступят им в отважности, редкая из них боится старосты. Они составляют мощную общественную стражу, неусыпно бодрствующую на барском дворе, и называются копейщицами (от словенского слова копье ). Главная обязанность копейщиц как можно чаще бить камнем в чугунную доску и тем устрашать злоумышление. Они столь целомудренны, как и прекрасны; на покушения дерзновенного отвечают сурово и выразительно. Жители Г издавна производят обильный торг лыками, лукошками и лаптями. Сему способствует река Сивка, через которую весною переправляются они на челноках, подобно древним скандинав , а прочие время года переходят в брод, предварительно засучив портки до колен. Язык Горюхинский есть решительно отрасль славянского, но столь же разнится от него, как и русской. Он исполнен сокращениями и усечениями – некоторые буквы вовсе в нем уничтожены или заменены другими. Однако ж великороссиянину легко понять горюхинца и обратно. Мужчины женивались обыкновенно на 13м году на девицах 20-летних. |
| Полочане, узнавши о поражении Рогволода под Городцом, объявили своим князем Всеслава Васильковича, внука Святослава Всеславича. Выбор Полочан пал на Всеслава потому, что он состоял в близком родстве и союзе с Смоленскими князьями, которые могли помочь ему, в случае нападения Ростислава Глебовича, жестоко обиженного Полочанами, или его родных братьев, имевших связи в Литве. И ожидания Полочан оправдались, хотя и не вполне. Четыре года, по объявлении Всеслава Полотским князем, Глебовичи молчали, может быть, собирая силу; наконец в 1167 году Володарь Глебович Городецкий, ближайший сосед с Литовцами, составлявшими главную силу Глебовичей, собрал Литву и пошел к Полотску. Всеслав Василькович, не желая подвергать Полотск осаде, вышел с Полочанами встречать врага в поле; но Полочанам и Всеславу было не по силе меряться с полулитвином с полуполочанином Володарем; он лишь завидел вышедших против него Полочан, немедленно ударил на них с своими лесными приятелями Литовцами, не давши им построиться и такое произвел опустошеиие в их рядах, что Всеслав, отчаявшись отстоять Полотск, ушел в Витебск, где сидел его шурин, Давыд Ростиславич, (из Смоленских князей); но не долго торжествовал и Володарь. Он, разбивши Всеслава, занял беззащитный Полотск и заставил Полочан целовать к нему крест, затем с своими Литовцами пошел к Витебску на Давыда и Всеслава. Давыд, поджидая себе в помощь брата своего Романа с Смольнянами, чтобы задержать Володаря, выступил из города и стал защищать переправу через реку. Между тем, Володарь отыскал уже брод и по литовскому обычаю положил ночью ударить на Давыда; но страшная ночная гроза, разразившаяся в то самое время, как ратники его стали бродиться через реку, остановила суеверных лесовиков Литовцев, они шарахнулись назад и уперлись. Дружина Володаря, видя, что с испуганными грозой Литовцами ничего не поделать, стала говорить ему: «чего ты стоишь, княже! и не едешь прочь, вон уже Роман бродится через реку, а отсюда Давыд» и Володарь, послушав советов дружины, ночью же побежал от Витебска. |
| — Ах, боже, милый мой! — сказала миссис Снсвслличчи. — Не называйте меня вашим милым, сударыня, — сказал мистер Сневелличчи, — будьте так любезны. — Пожалуйста, папа, не надо, — вмешалась мисс Сневелличчи. — Чего не надо, дитя мое? — Не надо так говорить. — А почему? — спросил мистер Сневелличчи. — Надеюсь, ты не думаешь, что кто-нибудь из присутствующих может помешать мне говорить, как я желаю? — Никто и не хочет, папа, — возразила дочь. — Никто не может, если бы и захотел, — сказал мистер Сневелличчи. — Мне нечего стыдиться. Меня зовут Сневелличчи. Когда я в Лондоне, меня можно найти в Брод-Корт на Боу-стрит. Если меня нет дома, спросите обо мне любого у двери театра. Черт возьми, полагаю, меня должны знать у двери театра?! Очень многие видели мой портрет в сигарной лавке за углом. Обо мне и раньше упоминали в газетах. Говорить! Я вам вот что скажу: если я замечу, что какой бы то ни было мужчина играет чувствами моей дочери, я говорить не буду — я его удивлю без всяких разговоров, вот я каков! С этими словами мистер Сневелличчи нанес три сильных удара кулаком по ладони левой руки, дернул большим и указательным пальцами правой руки за воображаемый нос и залпом выпил еще стаканчик. — Вот я каков! — повторил мистер Сневелличчи. У большинства выдающихся людей есть свои недостатки. Сказать по правде, мистер Сневелличчи был отчасти привержен выпивке, или если уж говорить правду, он вряд ли когда бывал трезв. Во хмелю он знал три стадии опьянения: величественную, сварливую и влюбленную. При исполнении своих профессиональных обязанностей он никогда не выходил из стадии величественной, в дружеском кругу он проходил через все три, переправляясь из одной в другую с быстротой, нередко приводившей в недоумение тех, кто не имел чести его знать. Посему, не успел мистер Сневелличчи опрокинуть еще стаканчик, как он уже улыбался всем присутствующим, блаженно позабыв о проявленных им симптомах драчливости, и с большою живостью предложил тост: «За дам. Да благословит бог их сердечки!..» |
| — Ребята, начинай переправу… — Кто к Москве не пойдет, — сажать тех на копья… Многие побежали к телегам, дико закричали на лошадей. Обоз и толпы стрельцов двинулись к дымящейся реке… Но на том берегу в неясных кустах замахали чем-то — будто значком, и надрывной голос протянул: — Стой, стой… Вглядываясь, различили над водой человека в латах, в шлеме с перьями. Узнали Гордона. Стало тихо… — Стрельцы! — услышали его голос. — Со мной четыре тысячи войск, верных своему государю… Мы заняли прекрасную позицию для боя… Но мне очень не хочется проливать братскую кровь. Скажите мне, о чем вы думаете и куда вы идете? — В Москву… Домой… Оголодали… Ободрались… — Зачем вы нас в сырые леса загнали?.. — Мало нас побито под Азовом… Мало мы мертвечины ели, когда из Азова шли… — Изломались на крепостных работах… — Пустите нас в Москву… Дня три поживем дома, потом покоримся… Когда откричались, Гордон приставил ладони ко рту: — Очень карашо… Но только дураки переправляются ночью через реку. Дураки!.. Истра глубокая река, потопите обозы… Лучше подождите на том берегу, а мы — на этом, а завтра поговорим… Он влез на рослого коня и ускакал в ночной сумрак. Стрельцы помялись, пошумели и стали разводить костры, варить кашу… Когда из безоблачной зари поднялось солнце, увидели за Истрой на холме ровные ряды Преображенского полка и выше их — двенадцать медных пушек на зеленых лафетах. Дымили фитили. На левом крыле стояли пять сотен драгун со значками. На правом, загораживая Московскую дорогу, за рогатками и дефилеями, — остальные войска… Стрельцы подняли крик, торопливо впрягали лошадей, ставили телеги четырехугольником — по-казачьи… С холма шагом спустился Гордон с шестью драгунами, подъехал к реке, вороной конь его понюхал воду и скачками через брод вынес на эту сторону. Стрельцы окружили генерала… — Слюшайте… (Он поднял руку в железной перчатке…) Вы добрые и разумные люди… Зачем нам биться? Выдайте нам заводчиков, всех воров, кто бегал в Москву. Овсей рванулся к его коню, — борода клочьями, красные глаза: |
| Деятельность митрополита Исидора на Кавказе совпадает с порой расцвета его сил. Стоит почитать сборник его проповеднических трудов, и при беглом обзоре можно увидеть, сколько пришлось ему поработать на Кавказе. Нужно иметь при этом в виду, что работать приходилось здесь в исключительных условиях. Трудно поверить, что в то время экзарх Грузии не имел даже своей канцелярии и ни одного духовного правления на все огромное пространство его епархии, так что все бумаги ему приходилось вести лично самому. Не было даже квартиры для экзарха; теперешний экзаршеский дом приобретен благодаря стараниям владыки Исидора. Трудность служения на Кавказе обусловливалась давним неустройством Церкви и неспокойным положением всей страны. Всего прошло 40 лет со времени отъезда митрополита Исидора из Тифлиса, а, между тем, странно читать, что во время путешествий по епархии восемь раз жизнь его подвергалась опасности, и три раза он едва не попал в плен к горцам. Приходилось нередко ездить верхом по горам, переправляться в брод через горные реки. Однажды, – читаем в дневнике покойного митрополита, – 15 вооруженных горцев стерегли его проезд с целью захватить важное духовное лицо и получить за него богатый выкуп; экзарх ехал без конвоя и, выехавши очень рано, в неурочное время, как-то тихо проследовал мимо спокойно спавших горцев, которые погнались за каретой, когда уже было поздно... В другой раз экзарх ехал верхом по берегу Черного моря; дорога была очень узкая; дул сильный ветер. Вдруг хлестнула такая сильная волна, что сзади шедшая лошадь, навьюченная архиерейским облачением, снесена была в море... Экзарх благополучно миновал опасное место. Вот еще случай. Экзарх ехал верхом вместе с князем Воронцовым, наместником кавказским. Дорога шла лесом. Один из конвойных казаков почему-то неожиданно раскрыл дождевой зонт. Лошадь экзарха испугалась и понесла. Впереди стояло очень большое дерево, толстые сучья которого низко перекидывались через дорогу. Предстояла опасность или быть сброшенным с лошади, или на всем скаку испуганного животного удариться головой о толстый сук дерева и получить верную смерть. Владыка не растерялся и успел вовремя схватиться руками за сук дерева и повис на нем, а лошадь промчалась далее. |
| Можно причислить к столицам Армении еще один город, процветший уже во время её падения, Джульфу на берегах Аракса, от которой осталось теперь исполинское кладбище. Все это сокрушилось постепенно у ног Арарата, на той равнине, где еще сохранилась там память первого поселения человеческого после потопа, в самом имени Нахичевани, с мнимою или действительною могилою второго родоначальника Ноя. Гостеприимный кров ожидал нас на эту ночь, в доме начальника участка Зангибасарского, который распоряжался, по соседству двух столиц армянских, вместо их бывших державных властителей и эмиров: sic transit gloria mundi! Мне сопутствовали несколько служащих из Эривани, и в числе их Абовьян, который соединял образование Дерптского университета с местными познаниями края: он был неутомимым спутником Паррота и Абиха на Арарате. Утром мы были уже опять на конях, по направлению чудной горы сен, и быстрый Аракс принял нас в свои заветные воды. Не легкое дело отыскать брод Аракса, который беспрестанно изменяет свое течение, и заставляет иногда путешественников дорого платить за свою отвагу. Опытный казак указывал нам путь по водам; мы следовали за его длинною струей наискось реки, чтобы не быть увлеченными её течением. За нами несколько семейств курдов, которые возвращались с летнего кочевья, стали переправлять стада свои; они брали себе на плечи молодых ягнят, напоминая образ благого Пастыря, хотя увы! не принадлежат сами к его избранному стаду. Не только в этом, но и в других случаях, я удивлялся отчетливости, с какою евангельские притчи списывали природу. Привыкнув видеть, у нас в поле, пастуха, следующего за рассеянным стадом, я не понимал евангельского выражения, которое так часто поражало слух мой: «и егда своя овцы ижденет, пред ними ходит, и овцы по нем идут, яко слышат глас его; по чуждем же не идут, но бежат от него, яко не знают чуждого гласа». ( Ин.10:4–5 ). Но посреди пастушеской жизни кочующих курдов, разрешилась мне сия притча, когда я увидел овец их, одна за другою, следующих по узкой тропе за своим пастырем, и действительно знающих его голос. |
| брод знает, — пояснил староста. Когда человек вполз на дорогу, как раз подъехал колесный трактор. Остановившись, чтобы пропустить ползущего, тракторист не проявлял к нему ровным счетом никакого интереса и весело переговаривался о чем-то с напарником. Потом, не прекращая своей увлекательной беседы, они поехали дальше. — Переполз! — закричал работяга, карауливший возле канавы. — Я ж говорил тебе, — вздохнул староста. Мы посидели на прогретом церковном крылечке, обсуждая все совершившееся, вдруг вспомнили, что сегодня еще ничего не ели, и направились к председателю колхоза, приглашавшего празднично пообедать. Шли прямиком, через луг, весело пестревший желтенькими цветочками мать-и-мачехи. Наткнулись на несчастного ползуна: он лежал, упершись головою в трухлявый венец заброшенного амбара, и перебирал руками, пытаясь продвигаться вперед. — Сбился с курса, — определил староста. Мы взяли человека под мышки, отволокли за угол и опустили на траву, сориентировав по указанию старосты: — Во-он его дом, пущай туда и ползет. Он и пополз себе. Переправа В соседний район прислали священника. Однажды он вместе со своею матушкой приехал ко мне. Познакомиться. Познакомились. Ребята они совсем молоденькие, худющие-прехудющие, родом из отдаленных южных мест и вот — дерзнули… Жалко их стало: и климат здешний, конечно же, не для них, и с жильем плоховато — хибарка, продуваемая ветрами, но — помоги им, Господи — не унывали. Засиделись мы допоздна. Видя, что хрупкая матушка едва силится удерживать головку, то и дело приклоняющуюся к плечу супруга, я предложил им укладываться спать. Они согласились, и тут, пока я готовил гостям комнату для ночлега, батюшка увидал за окном нечто необыкновенное. Надобно заметить, что дело происходило в конце октября, когда здешний день укорачивается до самой малости, а пасмурные ночи непроглядно черны. И потому, пока не выпадет хоть сколь-нибудь снегу, разобраться, где небеса, а где — земля, затруднительно. — Что это? — растерянно и даже, как почудилось мне, с трепетанием в голосе вопрошал батюшка, указывая пальцем за окно. |
| Все чаще в лесу стали встречаться заболоченные места. Под ногами хлюпала вода. Сливаясь вместе, ее струйки питали притоки уже знакомой путешественникам речки. Некоторые притоки были так широки и полноводны, что приходилось искать брод, чтобы переправиться на другой берег. Низкие и топкие берега речек густо заросли тростником. Гэррис сказал, что это папирус, и не ошибся в названии. Миновав болота, путешественники снова вступили под сень высоких деревьев. Узенькие тропинки зазмеились в лесу. Гэррис показал миссис Уэлдон и Дику на прекрасное эбеновое дерево, черная древесина которого красивее и тверже обычных сортов. Хотя отряд удалился уже на до вольно большое расстояние от берега моря, в лесу росло много манговых деревьев. От корня и до ветвей их стволы были как мехом окутаны лишайниками. Манговые деревья дают густую тень, они приносят изумительно вкусные плоды, и все же, рассказывал Гэррис, ни один туземец не осмеливается разводить их. «Кто посадит манговое дерево, тот умрет», — гласило местное поверье. Во второй половине дня после недолгого отдыха маленький отряд начал взбираться на пологие холмы, которые служили как бы предгорьями высокого хребта, тянувшегося параллельно берегу, и соединяли с ним равнину. Здесь лес поредел, деревья уже не теснились сплошными рядами. Однако дорога не улучшилась: земля сплошь была покрыта буйными, высокими травами. Казалось, отряд перенесся в джунгли Восточной Индии. Растительность была не такой обильной, как в низовьях впадающей в океан речки, но все же более густой, чем в странах умеренного пояса Старого и Нового Света. Повсюду виднелись индигоноски . Это стручковое растение обладает необычайной жизнеспособностью. По словам Гэрриса, стоило земледельцу забросить поле, как тотчас же его захватывали индигоноски, к которым здесь относились с таким пренебрежением, как в Европе относятся к крапиве и чертополоху. Но зато в лесу совершенно отсутствовали каучуковые деревья. А между тем «Ficus prinoides», «Castillia elastica», «Cecropia peltata», «Cameraria latif olia», и в особенности «Suphonia elastica», принадлежащие к различным семействам, в изобилии встречаются в южноамериканских лесах. К удивлению путешественников, они не находили ни одного каучуконоса. |
| Один за другим ослы входили в воду. Течение было сильнее, чем казалось. Ослы шли медленно, осторожно переставляя ноги и похрапывая. Несмотря на зной, льющийся с неба, вода была прохладной. Люди шли рядом с ослами, подгоняя их окриками. У каждого переходящего брод в руках была палка, которая помогала удерживать равновесие, когда нога наступала на подвижные, устилавшие дно реки камни. Люди черпали воду руками и пили. Ослы тоже все время останавливались, чтобы утолить жажду. Переходя через реку, женщина несла на руках мальчика. Иосиф видел, что она с трудом удерживала равновесие, однако не смел ей помочь. К тому же муж велел ей идти впереди, а сам шел следом, опираясь на осла. Переправа была недолгой, и вскоре они оказались на другом берегу. Дорога вновь уходила вверх, упираясь в стену густых зарослей. Однако они не долго шли между сплетениями колючих ветвей, листьев и цветов. В нескольких десятках шагов от реки буйная растительность заканчивалась, как отрезанная. На небольшом пространстве еще росли пучки сухой травы, но дальше уже начинался каменистый склон — голый, раскаленный, словно огромная печь. Он тянулся далеко, и только на горизонте его замыкала горная гряда с обрывистыми утесами цвета охры. Их дорога пролегала теперь между каменистым склоном и стеной зарослей, от которой на тропинку падала косматая полоса тени. Тень становилась все длиннее, и путники все больше ощущали на себе ее милосердную прохладу. Навстречу им шел караван, люди вели ослов и верблюдов. Когда караваны поравнялись между собой, люди остановились, чтобы обменяться словами приветствия. — Мир вам. — И вам также. — Да сохранит вас Всевышний! — Пусть Он хранит и ваш путь! — Дорога спокойна? — Ангел Всевышнего оберегал нас, и ни одна опасность нам не встретилась. А как идет строительство храма? — Он становится все красивее. Они разошлись в разные стороны. Тень уже пересекла тропинку и разливалась все шире. Каменистую пустыню охватило вечернее зарево. Вдали, в сиянии заходящего солнца, горели горы. |
| Оттого он выехал с места за час до нас и приедет через час после нас, куда следует, но будет там спокойно расхаживать, когда мы будем лежать как убитые. Он не замедлил вознести нам хвалу за нашу быструю езду. Но спросил бы чего стоила нам похвала его. Я, по крайней мере, чувствовал себя крайне истомлённым. Македонец остался на месте дожидаться консулов, а мы понеслись далее. Вскоре дорога наша упёрлась в реку с быстрым течением и мутною водою. – Это и есть Вардар? – спросил я. Нет, отвечали мне, это приток или рукав его. Действительно, он не настолько широк, чтоб быть ему великою рекою, которую в Солуне мне отрекомендовали, как достойную соперничать с нашим Днепром. Приток этот не широк и не глубок, и к концу лета бывает, как говорят, до того маловоден, что переезжается в брод. Теперь же воды в нём было столько, что для переправы на тот берег служит паром. И нас и лошадей наших уставили на него без малейшего промедления и благополучно перевезли на он пол. Карта, однако же, не указывает на местах этих ни какого притока, ни рукава Вардара, а взамен того ставит тут совсем отдельную реку Gallicó. Название до того ясно 118 выдаёт своё происхождение, что остаётся, кажется, только подыскать подходящий исторический факт пребывания когда-то тут Галлов, которые и дали реке своё имя. Но подыскать-то такой факт и не представляется делом лёгким. Что он не может относиться к эпохе нашествия Галлов на Восток во время крестовых походов, это ясно уже из того, что в те поры Галлы уже назывались франками или французами. Может ли быть отнесён к эпохе Римской, не знаем. Думаем, что в таком случае географы I-II столетий по Р.Х. упомянули бы о нём. В глубокой древности река называлась Эхедор (по Иродоту: Эхидор), что значит: «имей (или имеет) дар». Имя настолько греческое, что мы не смеем даже приблизить к нему что-нибудь варваро-язычное. Несмотря, однако же, на приписываемый Галлико 119 дар, он в то самое время, как в первый раз попал в историю, ославил себя именно бездарностью. Это было в Ксерксово знаменитое нашествие на Грецию. |
|
|
