| Знамена бывают «единостепенными» и «многостепенными»: первые изображают один звук, вторые – несколько звуков. Самый верхний звук знамени определяется соответствующей пометой, которая пишется с левой стороны знамени. Независимо от количества звуков и направления мелодии, помечается только верхний звук: остальные подразумеваются. Исключения установлены особыми правилами. Тушевые (черные) пометы или признаки, как их называют в отличие от киноварных, приставляются к самым знаменам в виде тонких черточек с правой или с левой стороны, в зависимости от рисунка данного знамени 6, 10]. Первая степень тушевыми признаками не отмечается, а имеет только красные пометы. Некоторые знамена вообще не имеют никаких помет: высота звука таких знамен зависит от знамен, следующих непосредственно за ними. Киноварные пометы имеют вид букв славянского алфавита, соответствующих названиям помет. Киноварные пометы, относящиеся к высоте степеней согласий, получили название степенных помет. Звуки простого согласия помечаются буквами («гораздо низко»), («низко»), («цата»). В отличие от первой и второй степеней мрачного согласия, звуки которых обозначаются теми же буквами, в простом согласии к ним добавляется небольшой крестик – крыж – с наклоном вправо. Соответственно, названия помет: «гораздо низко с крыжом» и «низко с крыжом». Звук третьей степени мрачного согласия изображается буквой («средне», сокращенно в виде точки -). Звуки степеней светлого и тресветлого согласий изображаются буквами: («мрачно»), («повыше»), («высоко»). В тресветлом согласии над ними ставятся точки («хохлы»): («мрачно с хохлом»), («повыше с хохлом»), («высоко с хохлом»). Первый звук тресветлого согласия обозначается пометой («гораздо высоко»). Пометы, поясняющие характер исполнения, называются указательными: – тихая, – борзая, – ударка, – равно, – качка, купная, кавычки, – ломка, – закидка, или зевок. Высота и длительность знамен В хоровой практике длительность звуков в знаменном пении обычно показывается регентом взмахом руки. Что же касается соответствия во времени по отношению к половинам и четвертям современной целой ноты, то здесь необходимо уточнение, так как в этой части между исследователями наблюдаются разногласия. |
| Вот и пойми её, чего она раньше мышей-то боялась! Снегирушка-Милушка Жил у нас с бабушкой летом снегирушка. Грудка розовая, как кисель. Ручной совсем. Такой милушка! И очень музыку любил. Заведёшь патефон — он сейчас насвистывать. Мы ему всё больше ставили старинную песенку про охотника и зайку. Он и выучил её. Целыми днями, бывало, свистит себе из своей большой проволочной клетки: Шёл охотничек лесочком. — Вот идёт, идёт, глядит,— А под кустичком-кусточком, А под кустичком-кусточком Заинька сидит… Так славно насвистывал — все удивлялись. А потом, осенью, — заболел. Заболел наш снегирушка — и смолк. Сидит — хохлится, зёрна не клюёт и молчит. Пёрышки у него стали падать. Это он линял. Долго линял — хохлился. А когда перелинял и выздоровел, — опять повеселел. Повеселеть-то повеселел снегирушка, а песенку нашу любимую забыл. Насвистывает что-то своё, птичье, а про зайку — никак. Хотя мы ему по-прежнему патефон заводили. Заведём — он слушает, слушает… Смирно сидит, будто что-то вспомнить силится, — и не может. К зиме мы кота взяли у соседей, большого, серого: очень нас мыши одолели. Тут уж снегирушка и совсем замолк. Раз солнечным весенним утром мы опять поставили эту пластинку: Ну-тка, борзая, хватай-ка! — Тут охотничек сказал. Снегирушка ни гу-гу. Я и говорю бабушке: — Я не знал, что птичкам так тяжело линять. Наш снегирушка совсем слух потерял, как маленькая Маша после кори. Бабушка говорит: — Может быть, это он кота боится. Надо кота унести. А снегирушка из клетки вдруг как засвистит: Я не ваш! — ответил зайка, — Я не ваш! — ответил зайка, — Прыг — и ускакал! Мы так и ахнули: вспомнил ведь песенку, милушка! Музыкальная канарейка Ещё была у моей бабушки канарейка. Бабушка её очень берегла, потому что канарейка была тоненькая, нежная — вся жёлтенькая, — и пела чудесно. Эта канарейка тоже музыку обожала, только самую хорошую. Бабушка ей всегда самые лучшие свои пластинки заводила, разные там концерты. Вот как-то бабушка ушла из дому, а я назвал к себе ребят. На дворе был дождь, нам было скучно, и мы придумали устроить свой оркестр. |
| Горюнов охотно отдал им енгалычевскую, но с килиановскою расстаться не хотел, а потому и объяснил, что она уже истерлась и почитай вся. Перепетуя Эльпидифоровна рассуждала об этом происшествии очень много и рассказывала и трезвонила по целому городу, между тем как нашему бедному Евсею икалось от какой-то поганой окрошки уже за Вязьмой. Пелагея Ивановна, супруга командира гарнизонного батальона в Малинове, прислала, однакоже, фельдфебеля своего еще во-время: Евсей только что заносил другую и последнюю ногу свою в телегу. Пелагея Ивановна приказала кланяться, велела просить целковый за два искалеченных поросенка. Не удивляйтесь этому: Пелагея Ивановна, как известно целому городу, незадолго до этого взыскала три рубля без вычету на ассигнации с неосторожного соседа своего за хохлатую и мохноногую курочку, которую задушила его борзая. Лишь только Евсей достал худощавый кошелек свой и запустил туда пальцы за целковым, как запыхавшийся слуга дворянского предводителя, в ливрее, без шапки, подал, кланяясь и улыбаясь и желая счастливого пути, вычищенные в лоск старые истоптанные калоши, которые Лиров позабыл намедни после балу. Все это происходило на счет выданного Евсею единовременного годового жалованья. Корней ворчал вслух, а все-таки нашел место и калошам, а именно: между кузовочком, кисетом и примочкой. Наконец Корней Горюнов взлез на телегу, сел, перекрестился, надел шапку, ямщик свистнул, тряхнул вожжами — и колокольчик зазвенел. Все жители Малинова вдоль Песчаной улицы, как значилась она на чертеже, или Вице-губернаторской, как обыкновенно ее называли, ложились в растворенные окна и высовывались по самые чресла, чтобы посмотреть, кто поехал или приехал. Кто не поспевал на зов колокольчика во-время к окну или не мог признать Лирова в лицо, посылал тотчас же за справкою к соседям или на почту. Вице-губернатор советовал супруге своей, которая ожидала в это время сына в отпуск из армии и очень испугалась, нечаянно послышав колокольчик, — советовал было послать за инспектором врачебной управы; но она, то есть вице-губернаторша, предпочла написать Перепетуе Эльпидифоровне французскую записку, которую ни сам Мукомолов, ни супруга его не могли разобрать, потому что они оба вместе и каждый порознь не знали ни слова по-французски. |
| После вечерни не говори ни с кем. Придет брат со стороны, из другого монастыря, встречая его, говори молитву: Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, аминь. Войдя с ним в келью, говори ту же молитву, потом, утешившись духовно, угости его. Никогда не смейся до осклабления зуб и не смотри дерзко. Одежда твоя–простая свита, суконная, самоделковая, обтягивающая тело; пояс–кожаный, не выше чресл. Походка ни борзая, ни ленивая. Идя, имей руки согбенные на груди. С мирскими не разговаривай, особенно с молодыми и детьми,–не сиди и не стой с ними; не берись и учить детей грамоте. Беги оттуда, где игры, кощунство и смех. Не обнимайся руками с братом и не касайся его; не дозволяй и к тебе касаться или смотреть тебе в лицо,–уклонись и отойди. Особенно берегись смотреть на лицо молодого и голоусого. Остерегайся шуток и забав. Чернец потому и называется иноком, что он один внимает Богу день и ночь. Берегитесь, не сидите молодые один с другим в праздности. Каждый оберегайся нечистой любви,–бегай пуще ада, чтобы не вскочила смерть дверцами, по пророку,–дверцами пяти чувств, языком, обонянием, слухом, осязанием, зрением. Эти дверцы заграждай страхом Божиим. Будь весь оком. Сон принимай при нужде великой. Перед сном долго молись, читай книги, занимайся рукоделием. Иначе, думая быть на тесном пути, окажетесь на широкой дороге, что ведет в пагубу. Ложась, будь опоясанным по свите, с клобуком на голове, с руками согбенными на груди; когда чешешься, не протягивай рук по телу, под свиту, для пагубной страсти; во сне и никогда не простирай руки к срамным членам, не касайся их и не смотри, хотя бы сгнили. Пусть ум твой будет на высоте. Берегись пагубного ручного блуда. Апостол говорит: «не прельщайтесь: ни идолослужители, ни блудники, ни творящие содомский грех, ни творящие ручной блуд, ни разбойники, ни пьяницы, ни воры не причастятся Царствия Небесного». Берегись нечистой мысли, вредного взгляда, такого же осязания и слуха. Не ложись с другим на постеле и не садись с другим на лошади; берегись нечистой связи, не погуби себя. |
| Туберозов снял шляпу, поклонился ниже пояса на все стороны. Гомон затих: у многих навернулись слезы, и все стали креститься. Из-за угла тихо выехала спрятанная там, по деликатному распоряжению исправника, запряженная тройкой почтовая телега. Протопоп поднял ногу на ступицу и взялся рукою за грядку, в это время квартальный подхватил его под локоть снизу, а чиновник потянул за другую руку вверх… Старик гадливо вздрогнул, и голова его заходила на шее, как у куклы на проволочной пружине. Наталья Николаевна подскочила к мужу и, схватив его руку, прошептала: — Одну только жизнь свою пощади! Туберозов отвечал ей: — Не хлопочи: жизнь уже кончена; теперь начинается «житие». Часть четвертая Глава первая «Жизнь кончилась, и начинается житие», — сказал Туберозов в последнюю минуту пред отъездом своим к ответу. Непосредственно затем уносившая его борзая тройка взвилась на гору и исчезла из виду. Народ, провожавший протопопа, постоял-постоял и начал расходиться. Наступила ночь: все ворота и калитки заперлись на засовы, и месяц, глядя с высокого неба, назирал на осиротелом протопоповском дворе одну осиротелую же Наталью Николаевну. Она не спешила под кровлю и, плача, сидела на том же крылечке, с которого недавно сошел ее муж. Она, рыдая, бьется своею маленькою головкой о перила, и нет с ней ни друга, ни утешителя! Нет; это было не так. Друг у нее есть, и друг крепкий… Пред глазами плачущей старушки в широко распахнувшуюся калитку влез с непокрытою курчавою головою дьякон Ахилла. Он в коротком толстом казакине и широких шароварах, нагружен какими-то мешками и ведет за собой пару лошадей, из которых на каждой громоздится большой и тяжелый вьюк. Наталья Николаевна молча смотрела, как Ахилла ввел на двор своих лошадей, сбросив на землю вьюки, и, возвратившись к калитке, запер ее твердою хозяйскою рукой и положил ключ к себе в шаровары. — Дьякон! Это ты сюда ко мне! — воскликнула, догадавшись о намерениях Ахиллы, Наталья Николаевна. — Да, скорбная мати, я переехал, чтобы беречь вас. Они обнялись и поцеловались, и Наталья Николаевна пошла досиживать ночь в свою спаленку, а Ахилла, поставив под сарай своих коней, разостлал на крыльце войлок, лег навзничь и уставился в звездное небо. |
| Пуля пробила не только сердце отважного старшины, но и письмо в нагрудном кармане гимнастерки, написанное неразборчивым, быстрым почерком доктора Олега Игоревича, химическим карандашом, испещренное какими-то странными медицинскими предположениями и терминами. Письмо это никто, кроме старшины Нилова, не читал. После войны Андрей Нилов хотел показать письмо своим близким, которые у него обязательно появятся. Но так получилось, что ближе детдомовских воспитателей, усталых солдат в холодном окопе и растерзанной родины у Нилова никого не было. Тихий доктор Олег Игоревич так и не узнал дальнейшей судьбы своего пациента. При всем желании не смог бы. Он погиб под Сталинградом двумя годами раньше. Бомба попала в госпиталь. Ведь, говорят, бомбы, снаряды и пули — не выбирают. Как и Родину. Мобильная новелла Александру Пивоварову, который знает, как начинаются такие истории. и отцу Сергию, который знает больше нас обоих. - Почему ты шлешь мне каждый день эсэмэски, если можно просто позвонить и поговорить? — спросила как-то у Олега Ксения. - Это единственная возможность поддержать вымирающий эпистолярный жанр, и поверь мне, в письме, даже коротком, можно выразить мысль точнее и сказать то, на что язык порой и не разгонится. Так и не разогнался сказать: «Выходи за меня замуж». Да и написать тоже. Олег умер. Не зря подмечено, что сорок лет для мужчины критический возраст. Пик творчества и пропасть нездоровья. Нельзя нестись по миру, высунув язык, как борзая, догоняя сразу двух зайцев: деньги и славу. При этом выпивая на бегу несчитанные рюмки коньяка за день, энное количество чашек кофе, выкуривая полторы-две пачки сигарет, не оставляя времени на нервный, неглубокий сон. Не оставляя времени на создание семьи. За два дня до смертельного приступа Олега Ксения узнала и уверилась в его изменах. Целый день настраивалась на серьёзный, возможно, последний разговор с ним. Олег умер. И снова оставил ее ни с чем, как оставлял на протяжении всех десяти лет их отношений. И теперь она бродила по престижному фотосалону и находила всё новые и новые подтверждения его неверности. «Последней каплей» стал мобильный телефон. Не так раздражало разбросанное бельё и неграмотные записки моделей, что приходили в эту студию штурмовать обложки глянцевых журналов, а попутно заплатить натурой именитому фотохудожнику, сколько эта телефонная трубка. В бесстыдной памяти сотового выстроилась целая очередь: Альбина, Альмира, Анна, Барбара (даже такая!), Валерия, Валя 1, Валя 2, Варюша, Васса, Галина 1, Галина 2, Галина 3, Гелла, Дашута, Ева, Жанна, Зоя, Ира 1, Ира 2, Ира 3, Ира 4, Ира 5, Ира 6, Ира 7, Ира 8, Ира 9… |
| – Ловко! – сказал старик. – Дай-ка затянуться разок… Ну, а Козлов-то где ж? Пашка быстро, крепко затянулся и сунул старику окурок. – А Козлов, – ответил он поспешно и весело, польщенный похвалой, – а Козлов бежит и не судом кричит: «Ай угомонил?» – «Угомонил, говорю, давай тушку тащить…» Взяли его сейчас за кандалы и поволокли назад, к крыльцу… Я его как жожку срезал, – сказал он, меняя тон на более спокойный и самодовольный. Старик подумал. – И по рублю, говоришь, наградил вас? – Верное слово, – ответил Пашка, – прямо из своих рук дал, при всем полном фронте. Старик, покачивая шапкой, плюнул в ладонь и потушил в слюне окурок. Иван не спеша сказал сквозь зубы: – А дураков, видно, и в солдатах много. – Это как же так? – спросил Пашка. – А так, – сказал Иван. – Ты что должон был делать? Ты должон был не волочь его, а послать с рапортом товарища, а сам с ружьем стать при мертвом теле. Теперь расчухал, ай нет? III Федот заговорил, когда все помолчали и побормотали: «Да-а… ловко…» – еще проще. – А вот я, – начал он медлительно, лежа на локте и поглядывая на темную, неподвижно торчавшую перед ним на звездном небе фигуру гимназиста, – а вот я совсем задаром согрешил. Я человека убил, прямо надо сказать, из-за ничтожности: из-за козе своей. – Как из-за козе? – в один голос перебили старик и Пашка. – Ей-богу, правда, – ответил Федот. – Да вы вот послухайте, что за яд была эта коза… Старик и Пашка опять стали закуривать и уминать солому, приготовляясь слушать. А Федот серьезно и спокойно продолжал: – Из-за ней вся и дело вышла. Убил-то, конечно, ненароком… Он же меня первый избил… Он пьяный пришел, а я выскочил сгоряча, вдарил бруском… Да об этом что говорить, я и так в монастыре за него полгода отдежурил, а кабы не было этой козе, и ничего бы не было. Главная вещь, отроду ни у кого у нас не водилось этих коз, не мужицкое это дело, и обращенья с ними мы не можем понимать, а тут еще и коза-то попалась лихая, игривая. Такая стерва была, не приведи Господи. Что борзая сучка, то она. Может, я и не захотел бы ее приобретать, – и так все смеялись, отговаривали, – да прямо нужда заставила. Угодий у нас нету, просторов и лесов никаких… Прогону своего у нас спокон веку не было, а какая мелочная скотина, так она просто по парам питается. Крупную скотину, коров мы на барский двор отдавали, а полагалось с нашего брата, мужичка, за всю эту инструкцию две десятины скосить-связать, две десятины пару вспахать, три дни с бабой на покосе отбыть, три дни на молотьбе… Сосчитать, сколько это будет? – сказал Федот, поворачивая голову к старику. |
| По учению св. отца: «два вида благочестия... Первый, самый святой и божественный, – в душе, потому что прекраснейшая и самая угодная Богу жертва – иметь чистое сердце, представлять в уме Божие присутствие, твердо и постоянно хранить оное во святилище души. Другой вид – в чистоте тела. В ком нет сих двух видов, тот, если принесет в дар самые редкие драгоценности суши и моря, если приведет в заклание всех животных, какие древне узаконено было приносить в жертву, не угодит Богу» 118 . Таким образом, по Исидору, различаются два вида благочестия: внутреннее и внешнее. Внутреннее благочестие, по нему: «состоит в правильном понятии о Божестве и искреннем исповедании, а доказывается страхом Божиим и любовью к Богу» 119 , ради которой человек, и особенно пастырь, готов нести какие угодно страдания 120 , – также и самоотверженною любовью к ближним, полною преданностью их благу, во имя и в подражание бесконечной любви Иисуса Христа к людям 121 . «Благопоспешно, – говорит Исидор, – бывает делание добра, когда превозмогает благочестие... Это и в начальствах есть нечто премирное, превосходное, наилучшее... Посему все те, кому пал жребий проходить начальство законно, как златый венец, унизанный драгоценными каменьями, возложив на себя благочестие,... да вменят себе в честь начальствование в Боге» 122 … Внешнее благочестие, по Исидору, заключается «в чистоте тела», т. е. в том, что составляет вообще видимое благоприличие, как-то: – в лице, одежде, жилище и т. д. «Бегайте порока, – пишет св. отец пресвитерам Зосиме и Мартиниану, – он силен на то, чтобы любителей своих приводить в неистовство и делать неразумными; бегите же во след добродетели; она сильна на то, чтобы держащихся ее умудрить и соблюсти в приличном состоянии. Она часто и в глазах, которые смотрят как-то кротко и тихо, показывает, что внутри есть ум, исполненный смиренномудрия» 123 . «У пресвитера Афродисия обитала в очах стыдливость, на языке мудрость, в чреве довольство малым, а в том что по чреве, воздержность; кратко сказать, он был общею клетию и обителью всех почти добродетелей» 124 . «Мы взойдем на высоту смиренномудрия, – пишет св. Исидор пресвитеру Пимению, – если истребим в себе гибельное надмение гордыни и во ад низводящее воспаление высокомерия, будем во всем соблюдать скромность и не оставим без внимания того, что душа обыкновенно идет в ряд с своими делами и обыкла принимать отпечаток и образ того, что сама предначинает. Посему, да будет у нас и наружность степенная и взор кроткий и брови неподнятые вверх и поступь не борзая и одежда самая необходимая и седалище смиренное и пища простая и постель не превышающая потребности и утварь недорогая и дом приличный христианам, а также и слово и голос и обращение с ближними да показывают паче скромность, а не кичливость. Ибо так, соблюдая во всем скромность, взойдем на небесную высоту» 125 . |
| Успокаивать себя можно разными мыслями, а вода неумолимо, неминуемо, вода сама по себе, по своим правилам потихонечку все ползет и ползет и вот уже пятачок мой скрылся, подходит уже вода к сапогам, и от всей великой радости жизни крылатой остается радость одна, что сапоги-то все-таки резиновые и высокие! Мало-помалу становится так, что и глаз не, можешь оторвать от воды, и тут-то вот начинаешь понимать этих плывущих к тебе мышей, взлезающих на ветки твоего шалаша водяных крыс, и кажется тогда, все они шепчут неумолимой воде: «Чур меня!» Вдруг подсадная утка взялась, весь расписанный яркими красками селезень шлепнулся на воду, за спиной у себя опять взметнулись крылья свободы… Но пока этому радовался, воды еще прибавилось, и крысы водяные сидят теперь на ветках рядом с тобой, а товарищ после того селезня подумал, что значит все хорошо, если охотник стреляет. Крикнуть разве? Тут ветер подул как раз с той стороны, куда надо кричать. А звери разные плывут, все выше и выше поднимаются, утка подсадная все чернеет и чернеет от наседающих на нее насекомых. Стыдно сказать, но как и не сказать, если то была правда: был этот грех, тоже тогда сорвалось с языка у человека вместе со всеми; «Чур меня!» Потому теперь так и стыдно, что потерял на короткое время разум и, как всякий зверь окруженный водой, отдался судьбе своей: «Чур меня!» Так бывает, волчий щенок перевертывается на брюхо, когда его догоняет борзая. И ему тоже остается одно только это: «Чур меня!» То же и с медведем, говорят, бывает, когда человек у него под носом, прошептав свое: «Чур меня!», притворяется мертвым и лежит неподвижно. Говорят, это «чур» иногда помогает, и медведь удаляется… Так и со мной было: послышался плеск весла, вдали показалась лодка, и за плечами опять, зачесалось то место, где охотники чувствуют по временам у себя крылья. К счастью, Выгор на присухонской низине такой высокий, что его никогда не заливает водой, да и Мануйло никогда бы такие сделал, чтобы оставить детей на волю воды. Вскоре на лодке, пробиваясь между бревнами, приехал бурлак с лесной биржи и рассказал, что Мануйло по телефону сказал из Верхней Тоймы: он должен там стеречь запонь, а дети или ждали бы на бирже парохода, или, если не боятся, связали бы плот и плыли бы потихоньку к нему: вода будто бы как раз и принесет их к самой Верхней Тойме. |
| Сам Фридрих Великий, король Прусский, был суеверен в этом отношении: он всегда снимал с тарелок вилки и ножи, положенные крестообразно. Знаменитый гастроном Деларейньер полагает, что число тринадцать тогда только опасно за столом, когда обед бывает приготовлен на двенадцать человек. Блудный сын ( фр. ). Подождите ( фр. ). Выигрыш или проигрыш сразу, по первому открытию карты. Удвоение предыдущей ставки, в знак чего у карты загибался угол, отсюда выражения: пойти углом, загнуть угол. Вероятно, искаженное «септильва», от фр. sept il va — карточный термин, означающий увеличение первоначальной ставки в двадцать один раз. Пуделять — давать промахи. (Словарь «Терминология спорта»//Охотник. 1888. 34. С 538). Охотничья борзая. Материалы, посвященные охотничьим преданиям, суевериям и заговорам, см. в кн.: Сабанеев Л. П. Указатель книг и статей охотничьего и зоологического содержания. М., 1883. Простолюдины почитают папороть бесцветным растением потому, что не видят на ней цветов, которые скрываются под широкими ее листьями. Некоторые и даже ученые уверены и уверяют, что золото и серебро, в земле находящееся, может быть открыто посредством какого-то таинственного прутика отгадчика (baguette pinatoire). Говорят, будто германский профессор Эбель занимается теориею сего прутика. Остроконечный железный прут, которым пробуют землю при искании кладов, также употребляют на кладбищах пред вырытием могил и проч. Компаньонка ( фр. ). Ученый Тьер, исчисляя различные суеверия своего времени, указывает между прочим на обыкновение привязывать к концу мачт шпаги для отвращения грозы. Тьер умер в 1703 году, когда еще не знали громовых отводов; был ли это остаток старинных преданий или положительных сведений, коих начало вовсе утратилось? См.: Traité des Superstitions. Т. I. P. 34. Сова, о которой здесь говорится, известна естествоиспытателям под именем strix flammea. Приехав в Петербург на службу, в том же 1837 году, я обратился с вопросом к И. И. Сосницкому и он подтвердил все вышесказанное, а главное: убьет белокурый мужчина, а не белый человек, как в наше время иллюстрируют Дантеса! Красиво, но неверно! |
|
|
