| п.) – (164, 44). Исторически в различных музыкальных культурах существовал принцип единой меры ритма. Так, в древнегреческой метрической системе такой единицей была мора или неделимый хронос протос («первичное время»), допускавший лишь умножение, но не деление. В западноевропейской мензуральной системе эталонной единицей выступал бревис. Он был не наименьшей, а средней мерой, допускавший и умножения и деления. В тактовой теории исходной единицей отсчета была установлена целая нота, более делящаяся чем умножаемая (164, 45). В теории знаменного пения для обозначения счетных долей применялись термины мера, вага, такт. Г. Печенкин в дидактических целях рекомендует для обозначения единицы метрической пульсации употреблять наименование мера, которая соответствует одной море в греческой традиции, тихой ноте в квадратной нотации, половиной длительности в итальянской нотации 53 . Полмеры – соответствует борзой ноте в квадратной нотации, четверти в итальянской нотации. Четверть меры – вельми борзая нота в квадратной нотации, восьмая в итальянской нотации. Две меры – Статья в квадратной нотации, целая в итальянской нотации. Однако следует заметить, что до середины XVII века в русском богослужебном пении не было строгого установления длительности знамен. Их ритмическая пульсация определялась относительно друг друга в контексте того или иного мелодико-ритмического оборота 54 . Так, если за единицу ритмической пульсации (одна мера или один шаг) в знаменном пении принимается длительность Крюка V или Стопицы I, то Статья, имеющая своей функцией остановку или окончание раздела песнопения, поется в две меры. К одномерным (одноморным) знаменам, помимо Крюка и Стопицы относятся однозвучные знамена Параклит, Запятая Палка, двухзвучные знамена (каждый звук – по полмеры) Голубчик борзый, Скамеица, Подчаише,Чашка. Знаменами, содержащими две меры, являются однозвучные статьи, Крыж, двухзвучные Крюк с подчашием, Голубчик тихий, большинство стрел (двухзвучных и многозвучных), многозвучных Статья со змеицей (Змеица), Два в челну Отдельные знамена в особых мелодико-ритмических сочетаниях содержат также три или четыре меры. |
| После смерти короля Анна Ярославна стала подумывать о возвращении на Русь, но помешали дети. Двое младших умерли, но старшие оставались, и Филипп должен был наследовать престол после отца. Отрекаться от власти за себя и за детей Анне не хотелось, а вернуться в Киев без сыновей она не могла. Скрывшись за поворотом лесной дороги, борзая сука подняла лай. Анна прислушалась и насторожилась: кто-то скакал ей навстречу. Крупный гнедой жеребец вихрем вырвался из-за кизиловых кустов, всадник в черном одеянии осадил его в нескольких шагах перед белой лошадью королевы. — Баше величество! — приветствовал ее граф Рауль де Валуа. Анна придержала кобылу, граф развернул коня, и дальше они поехали рядом. Да, теперь у нее была еще одна причина не спешить с возвращением в Киев… «Господи, ну что за глупости? — подумала Апраксина, обрывая свои фантазии. — Вошла в роль называется! О деле надо думать, о деле…» Ее интересует Монжерон сегодняшний, а не времен Анны Ярославны из рода Рюриковичей, не собирается же она и в самом деле писать о ней роман! Апраксина открыла глаза и покосилась на инспектора: тот дремал в своем кресле, откинув голову и слегка приоткрыв рот. Пусть отдыхает, им еще почти час лететь. Сегодня утром ему пришлось уладить массу формальностей, прежде чем он получил разрешение вылететь в Париж для встречи с предполагаемым мужем найденной в отеле «У Розы» неизвестной. Ему предложили передать это дело французской полиции, но он сумел убедить начальство, что в интересах следствия ему и «консультанту по русским делам» необходимо познакомиться с господином Каменевым в Париже, пока он еще не знает о происшествии, и самим сообщить ему о смерти жены. У графини же все хлопоты накануне заняли не больше часа болтовни по телефону. Именно болтовни, потому что о деле они с Кирэн Сабгировой договорились в три минуты. — Кирэн, у тебя есть знакомства в Монжероне? — Сколько угодно. Причем есть очень давние: ты же знаешь, что в детстве я одно время жила там в русском приюте. — Там сейчас идет какая-то выставка… — Не какая-то, а «Русский портрет». |
| Так говорил Павийон, еле поспевая за Дорвардом, а тот, сознавая всю важность поддержки такого влиятельного лица, старался умерить свой шаг, проклиная в душе связавшего его толстяка. На верху лестницы, в передней, валялись открытые сундуки и ящики, свидетельствовавшие о происходившем здесь недавно грабеже. Догоравший на камине светильник освещал своим мерцающим пламенем распростертого на полу человека, который был или мертв, или без сознания. Рванувшись из рук Павийона, словно борзая со своры, Квентин бросился в комнату, потом во вторую и в третью, которая служила, по-видимому, спальней дам де Круа. Но нигде не было ни души. Он назвал леди Изабеллу по имени – сперва тихонько, потом громче, наконец закричал в полном отчаянии, но никто не откликнулся. В бессильном горе он топнул ногой, стал ломать руки и рвать на себе волосы. Вдруг в темном углу комнаты мелькнул слабый луч света, как будто пробившийся откуда-то из щели. Это навело его на мысль, не было ли там, за гардиной, потайной двери. Тщательно осмотрев весь угол, он убедился, что догадка его справедлива; но, несмотря на все его усилия отворить дверь, она не поддавалась. Не думая о боли, которую он мог себе причинить, Квентин бросился на дверь всею тяжестью своего тела; боровшиеся в его душе отчаяние и надежда придали ему такую силу, что и более прочная преграда не устояла бы против его напора. Влетев стремглав в распахнувшуюся дверь, он очутился в маленькой молельне. Здесь перед образом, застыв от страха и отчаяния, стояла на коленях какая-то женщина; услышав грохот выломанной двери, она лишилась чувств. Квентин бросился к ней, приподнял с пола, заглянул ей в лицо, и – о радость! – это была та, которую он искал, чтобы спасти, – графиня Изабелла! Он прижал ее к своему сердцу, умоляя прийти в себя и не отчаиваться, так как теперь он с ней и готов сразиться за нее хоть с целой армией. – Дорвард, так это действительно вы! – вымолвила она наконец, приходя в чувство. – Значит, еще не все потеряно… А я уж думала, что все друзья покинули меня… Но теперь вы меня не оставите? |
| После смерти короля Анна Ярославна стала подумывать о возвращении на Русь, но помешали дети. Двое младших умерли, но старшие оставались, и Филипп должен был наследовать престол после отца. Отрекаться от власти за себя и за детей Анне не хотелось, а вернуться в Киев без сыновей она не могла. Скрывшись за поворотом лесной дороги, борзая сука подняла лай. Анна прислушалась и насторожилась: кто-то скакал ей навстречу. Крупный гнедой жеребец вихрем вырвался из-за кизиловых кустов, всадник в черном одеянии осадил его в нескольких шагах перед белой лошадью королевы. — Ваше величество! — приветствовал ее граф Рауль де Валуа. Анна придержала кобылу, граф развернул коня, и дальше они поехали рядом. Да, теперь у нее была еще одна причина не спешить с возвращением в Киев… «Господи, ну что за глупости? — подумала Апраксина, обрывая свои фантазии. — Вошла в роль называется! О деле надо думать, о деле…» Ее интересует Монжерон сегодняшний, а не времен Анны Ярославны из рода Рюриковичей, не собирается же она и в самом деле писать о ней роман! Апраксина открыла глаза и покосилась на инспектора: тот дремал в своем кресле, откинув голову и слегка приоткрыв рот. Пусть отдыхает, им еще почти час лететь. Сегодня утром ему пришлось уладить массу формальностей, прежде чем он получил разрешение вылететь в Париж для встречи с предполагаемым мужем найденной в отеле «У Розы» неизвестной. Ему предложили передать это дело французской полиции, но он сумел убедить начальство, что в интересах следствия ему и «консультанту по русским делам» необходимо познакомиться с господином Каменевым в Париже, пока он еще не знает о происшествии, и самим сообщить ему о смерти жены. У графини же все хлопоты накануне заняли не больше часа болтовни по телефону. Именно болтовни, потому что о деле они с Кирэн Сабгировой договорились в три минуты. — Кирэн, у тебя есть знакомства в Монжероне? — Сколько угодно. Причем есть очень давние: ты же знаешь, что в детстве я одно время жила там в русском приюте. — Там сейчас идет какая-то выставка… — Не какая-то, а «Русский портрет». |
| Видя, что Оник не сразу его признал, Богатый Портной решил немного переждать. – Оник, пей молоко и суди отсюда! – крикнул через некоторое время Богатый Портной, надеясь, что нашел вариант, при котором и сын будет есть, и игра не будет останавливаться. Интересно, подумал Чик, как это он будет судить, булькая свистком в молоке? – Потом! Потом! – резко крикнул Оник, пробегая мимо отца и продолжая делать вид, что между этим человеком с ленточкой сантиметра на шее и им, строгим судьей, большой близости нет, хотя некоторая близость, может, и существует. Чик заметил, что Оник ни разу отца не назвал папой. Все еще надеялся, что пронесет. Уже некоторые игроки и зрители стали посмеиваться над этой странной картиной, тем более что никто не подозревал, что у Оника, бегающего, как борзая, слабые легкие. Чик вообще сомневался, что у Оника слабые легкие, просто, по мнению Чика, Богатый Портной хотел иметь более упитанного сына. Тем более никому из тех, что учились в другой школе, в голову не приходило, что сына со слабыми легкими надо ловить где попало и подсовывать ему булочку с молоком. Между тем Оник, раздраженный присутствием отца, еще чаще стал свистеть невпопад. – Оник, хенца не было! – вдруг громким голосом вмешался Богатый Портной в спор Оника с игроками. – Клянусь твоей жизнью! Покушай булочку с молоком и тогда точнее будешь судить! И тут стали смеяться и игроки, и зрители. Гектор, капитан Третьей Подгорной, выбрав на поле место потравянистей, повалился, как бы обессилев от смехотворности происходящего, и стал дрыгать ногами в воздухе, гордясь своими пятнистыми гамашами. – Папа! – крикнул Оник и, покраснев от ярости, топнул ногой. – Сколько раз я тебе говорил: не приходи, когда я играю с ребятами! С этими словами он, швырнув свисток на поле, побежал в глубь парка и через минуту скрылся за деревьями. – Оник, – растерянно выдохнул Богатый Портной, глядя ему вслед и уже совершенно бесплодно протягивая туда булку и кружку с молоком. Такой силы сопротивления он не ожидал. Такого не бывало. И тут Чик почти бессознательно, пользуясь его растерянностью и желая, чтобы всем снова стало смешно, подошел к нему и смиренно сказал: |
| Такой разговор, никому не интересный, но необходимый, велся во все время чая. За чай вокруг круглого стола и самовара, у которого сидела Соня, собирались все взрослые члены семейства. Дети, гувернеры и гувернантки уже отпили чай, и голоса их слышались в соседней диванной. За чаем все сидели на обычных местах; Николай сидел у печки за маленьким столиком, к которому ему подавали чай. Старая, с совершенно седым лицом, из которого еще резче выкатывались большие черные глаза, борзая Милка, дочь первой Милки, лежала подле него на кресле. Денисов, с поседевшими наполовину курчавыми волосами, усами и бакенбардами, в расстегнутом генеральском сюртуке, сидел подле графини Марьи. Пьер сидел между женою и старою графиней. Он рассказывал то, что — он знал — могло интересовать старушку и быть понято ею. Он говорил о внешних, общественных событиях и о тех людях, которые когда-то составляли кружок сверстников старой графини, которые когда-то были действительным, живым отдельным кружком, но которые теперь, большей частью разбросанные по миру, так же как она, доживали свой век, собирая остальные колосья того, что они посеяли в жизни. Но они-то, эти сверстники, казались старой графине исключительно серьезным и настоящим миром. По оживлению Пьера Наташа видела, что поездка его была интересна, что ему многое хотелось рассказать, но он не смел говорить при графине. Денисов, не будучи членом семьи, поэтому не понимая осторожности Пьера, кроме того, как недовольный, весьма интересовался тем, что делалось в Петербурге, и беспрестанно вызывал Пьера на рассказы то о только что случившейся истории в Семеновском полку, то об Аракчееве, то о Библейском обществе. Пьер иногда увлекался и начинал рассказывать, но Николай и Наташа всякий раз возвращали его к здоровью князя Ивана и графини Марьи Антоновны. — Ну что же, все это безумие, и Госнер и Татаринова, — спросил Денисов, — неужели все продолжается? — Как продолжается? — вскрикнул Пьер. — Сильнее чем когда-нибудь. Библейское общество — это теперь все правительство. |
| — И мне так кажется, — сказал Дон Кихот. Приблизившись к третьему, он спросил его о том же, о чем спрашивал других, и тот живо и без всякого стеснения ему ответил: — Я отправляюсь на пять лет к сеньорам галочкам за то, что у меня не оказалось десяти дукатов. — Да я с величайшим удовольствием дам двадцать, лишь бы выручить вас из беды, — сказал Дон Кихот. — Это все равно, — возразил каторжник, — как если бы кто-нибудь очутился в открытом море, будучи при деньгах, и умирал с голоду, оттого что ему негде купить съестного. Говорю я это к тому, что если бы ваша милость вовремя предложила мне эти самые двадцать дукатов, то я смазал бы ими перо стряпчего и вдохновил на выдумки моего поверенного, так что гулял бы я теперь в Толедо, по площади Сокодовер, а не по этой дороге, будто взятая на свору борзая. Ну да Бог не без милости. Терпение, а там видно будет. Дон Кихот приблизился к четвертому, — человеку с благородным лицом, с седой, до пояса, бородою, и спросил, за что его ведут на галеры, но тот заплакал и ничего ему не ответил; однако ж пятый осужденный принял на себя обязанности толмача и сказал: — Этот почтенный человек на четыре года отправляется на галеры, а предварительно его, разряженного, торжественно прокатили верхом по многолюдным улицам. — Стало быть, — сказал Санчо Панса, — сколько я понимаю, его выставили на позорище. — Именно, — подтвердил каторжник, — и наказание свое он несет за то, что, помимо разного другого товара, поставлял и живой. То есть, я хочу сказать, что этого кавальеро ссылают, во-первых, за сводничество, а во-вторых, за то, что он грешил по части колдовства. — Вся беда именно в этом грехе и состоит, — заметил Дон Кихот, — а само по себе сводничество дает ему право не грести на галерах, но предводительствовать и командовать ими. В сводники годятся далеко не все: это дело тонкое и в государстве благоустроенном совершенно необходимое, и заниматься им подобает людям весьма родовитым. А над ними, по образцу других ремесел, должно быть положенное и определенное число надзирателей и ревизоров, все равно как торговых посредников, и таким образом можно будет избежать множества злоупотреблений, которые имеют место единственно потому, что это ремесло и занятие взяли себе на откуп люди слабоумные и непросвещенные: всякие никудышные бабенки либо мальчишки на побегушках и шуты — всё молокососы да несмышленыши, так что в трудную минуту, когда надобно выказать расторопность, они неукоснительно попадают впросак и садятся в лужу. |
| И еще... как-то неудачно момент выбрали публикации материала, учитывая ситуацию с главредом. Очень некрасиво получается ( мягко говоря) Прихожанка 12 июля 2019, 15:27 1.Зачем обрушивать на редактора такие новости, когда он заведомо в очень слабом положении? Подождали бы месяца 2-3.Читаю сайт постоянно и не заметила чего-то откровенно странного именно в последнее время. Ну разве что излишне резкое название статьи про врачей и тоталитарное государство. А так - все в своем прежнем духе. 2.На сайте было много действительно интересных, спорных и актуальных статей. Многие прав.сайты же чересчур " стерильные " , лубочные.Кстати, русским по белому там написано: " Мнение авторов может не совпадать с мнением редакции " 3.Религия не может быть служанкой Государства: формулировка " либеральное СМИ " странна.Христос вне политики Ира 12 июля 2019, 13:52 Мне нравился Правмир,к сожалению, довольно долго. Я увидела в нем опасность не сразу. Мы, верующие, нередко воспринимаем православные ресурсы очень доверчиво, некритично А там было много материалов околохристианских и даже внехристианских, и я лично,увы,заметила это после значительного периода времени. Антон 12 июля 2019, 13:45 К слову: я очень люблю " Православие.ру " , но и на нём порой появляются публикации, вызывающие недоумение. Например, мне кажутся очень сомнительными мнения отца Андрея (Ткачева) о семейной жизни, о женщинах. Странные вещи он говорит, непонятно, как они совмещаются с христианской верой. 12 июля 2019, 13:32 Я тоже почти перестала читать Правмир, и редко захожу туда на форум. Светских новостей везде хватает, даже специально ничего не надо искать, зашел на Яндекс, вот тебе новостная строка, вот тебе сплетни с яндекс.дзен, когда-то, когда я еще было невоцерковленной но пришла к вере Правмир читала взахлеб, особенно старые статьи, о вере , о том как люди к ней приходят и т.д. теперь таких статей здесь стало мало. откройте страницу сегодня. " Мокрый пес, медовая борзая и пудель Чизкейк. 30 лучших снимков собак со всего мира (фото) " - это зачем? фото кошек , собачек - всего этого много в интернете, зачем?, вопросы веры там теперь лишь один из разделов. |
| — Как сказать, — уклончиво отвечал Ямнинов. — Твои работают, я заходил вчера. В подвале плитку клали. Хороший дом у тебя будет, Ибрагим. Очень хороший. Большой. — Да, большой… мне маленький нельзя, — вздохнул Ибрагим. Когда-то они учились в одном классе. Ибрагим был вечным двоечником, едва тянулся. Ямнинов ему давал списывать на контрольных. С тех пор прошло много лет, время разнесло их по разным руслам. Ямнинов не знал, в чем причины нынешнего богатства и влияния Ибрагима, да и не хотел знать. Несколько раз жизнь прижимала его всерьез, и тогда Ибрагим помогал ему бескорыстно — правда, взять с Ямнинова по его меркам было нечего. Другой бы уж и забыл, что когда-то за одной партой сидели. По ерунде Ямнинов его не теребил — знал, что это дорогого стоит. Когда вдосталь поговорили о пустяках, Ямнинов стал, с усилием подбирая слова, рассказывать о том, что случилось. Ему самому было странно представить, будто все, что он через силу излагает, произошло на самом деле. На что он надеялся? Он и сам не знал. Ибрагим слушал, и тонкие брови постепенно лезли все выше и выше. — О! И ты с ними поехал?! — сказал он в конце концов и в сердцах выплеснул остатки чаю из пиалы на чистую дорожку. — Нет, ну совсем оборзели эти кулябцы! Ты смотри! Нет, ну они что, совсем оборзели?! Ямнинов молчал. Подошел охранник и пробормотал что-то Ибрагиму на ухо. — Какой еще человек? — удивился тот. — Громче, тут все свои! — Не знаю, Ибрагим-ака… Мужчина какой-то… Говорит, играть с вами хочет. — Во что играть? — Не знаю, Ибрагим-ака… Говорит, ему сказали, что с вами можно играть… — Э, падарланат! — выругался Ибрагим. — Этого мне только не хватало! Что ему здесь, казино? Пусть ждет. Хотя, нет, ладно — впусти! Только обыщи как следует, слышишь? Не вооружен ли? Знаю я эти штучки! Ямнинов допил остывший чай. Почему-то именно сейчас он понял, что ему никто не поможет. — Ориф… — протянул Ибрагим, задумчиво покручивая в пальцах пиалу. — Слышал я про этого Орифа… Такая борзая сволочь этот Ориф. Он человек Карима Бухоро, вот какая штука. |
| Он замолчал. Ямнинов подумал, что Ибрагим-ака сегодня необыкновенно многословен. — Да, — кивнул он. — Верно. Я, собственно, знаешь что хотел у тебя спросить… И, помедлив, спросил. Ибрагим-ака поперхнулся и поставил пиалу. — А, вот ты как вопрос поворачиваешь… Ну-ну… Нет, конечно, дело хорошее… — Он неопределенно повел рукой. — Ты ведь все обдумал, наверное… Заходи послезавтра. Даже лучше в субботу. Годится? — Годится, — легко согласился Ямнинов. — Конечно. Сопя, Ибрагим налил себе еще чаю. — Понимаешь, Николай, это не просто кулябцы, — сказал он. — Это вдобавок еще и ребята Карима Бухоро… Карим Бухоро — очень, очень уважаемый человек. Но возле него крутятся самые разные люди. Слышал я про этого Орифа… Борзая сволочь этот Ориф, вот что я про него слышал. Посмотрел на дорожку и вдруг сердито крикнул: — Садык, душа моя! Принеси-ка туфлю! Что я сижу как босяк, честное слово… 2 Он быстро шел по направлению к вокзалу, нисколько не чувствуя обиды. Ибрагим — тоже очень уважаемый человек. И вдобавок очень умный. Ну не хочет он связываться с людьми Карима Бухоро… За что его винить? Это его право. А раз он не хочет связываться с людьми Карима Бухоро, то какой смысл удовлетворять горячечные просьбы Ямнинова? Береженого Бог бережет… Дядя Миша долго разглядывал его в глазок, потом загремел, залязгал засовами. — Здорово! — сказал он, запирая за Ямниновым дверь. — Заходи, Николай! Как дела? — Спасибо, — ответил Ямнинов, садясь. На столе валялись несколько золотых колец, сережки, обломки красного корунда, шедшего на изготовление камней для украшений. В целлофановом пакетике лежала горсть зубных коронок. — Спасибо, ничего хорошего. С покойников снимаешь? — он показал на коронки. — Скажешь тоже — с покойников! — усмехнулся дядя Миша. — Живые приносят. Жрать захочешь — еще не то продашь. Где это ты руки ссадил? Ямнинов сморщился. — А, ерунда, — и добавил: — Короче, идут делишки? — Крутимся помаленьку… — вздохнул дядя Миша. — Сейчас много стало заказов. Пограничники себе цепи заказывают, не скупятся — граммов по тридцать. Им деньги-то Россия платит… Жены кольца просят, серьги, цепочки тоже… У меня теперь четыре ювелира работают. А я вот, видишь… координирую, — он хмыкнул. — Я бы, знаешь, расширился, да высовываться нельзя. Все тайком, тишком, с оглядкой. Только с русскими стараюсь дело иметь. А то ведь, сам понимаешь, так наедут, что мало не покажется. |
|
|
