| Во время обеда к хозяйке вскочила на колени ее любимая кошка. Я услышал позади себя сильный шум, точно десяток чулочных вязальщиков работали на станках. Обернувшись, я увидел, что это мурлычет кошка, которую кормила и ласкала хозяйка; судя по голове и лапе, она была, по-видимому, в три раза больше нашего быка. Свирепый вид этого животного совсем расстроил меня, несмотря на то что я находился на другом конце стола, на расстоянии пятидесяти футов от него, и хозяйка крепко держала кошку, боясь, как бы она не прыгнула и не схватила меня своими когтями. Однако мои опасения были напрасны: хозяин поднес меня к кошке на три ярда, и она не обратила на меня ни малейшего внимания. Мне часто приходилось слышать и во время путешествий убедиться на опыте, что бежать или выказывать страх перед хищным животным есть верный способ подвергнуться его преследованию или нападению, и потому в данном опасном положении я решил не проявлять ни малейшего беспокойства. Пять или шесть раз я бесстрашно подходил к самой морде кошки на расстояние полуярда, и она пятилась назад, словно была больше испугана, чем я. Во время того же обеда, как это обыкновенно бывает в деревенских домах, в комнату вбежали три или четыре собаки, но они меньше испугали меня. Одна из них была мастиф, величиною в четыре слона, другая — борзая, выше мастифа, но тоньше его. В самом конце обеда вошла кормилица с годовалым ребенком на руках, который немедленно заметил меня и, согласно ораторскому искусству детей, поднял такой вопль, что его, наверное, услышали бы с Лондонского моста, если бы он находился в Челси: он принял меня за игрушку. Хозяйка, руководясь чувством материнской нежности, взяла меня и поставила перед ребенком, и тот тотчас же схватил меня за талию и засунул к себе в рот мою голову, где я завопил таким благим матом, что ребенок в испуге выронил меня и я непременно сломал бы себе шею, если бы мать не подставила свой передник. Чтобы успокоить младенца, кормилица стала забавлять его погремушкой, которая имела вид пустого сосуда, наполненного камнями, и была привязана канатом к поясу ребенка. |
| Леса, недавно столь густые, И берег, милый для меня. Унылая пора! Очей очарованье! Унылая пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса — Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и в золото одетые леса, В их сенях ветра шум и свежее дыханье, И мглой волнистою покрыты небеса, И редкий солнца луч, и первые морозы, И отдаленные седой зимы угрозы. Туча Последняя туча рассеянной бури! Одна ты несешься по ясной лазури, Одна ты наводишь унылую тень, Одна ты печалишь ликующий день. Ты небо недавно кругом облегала, И молния грозно тебя обвивала; И ты издавала таинственный гром И алчную землю поила дождем. Довольно, сокройся! Пора миновалась, Земля освежилась, и буря промчалась, И ветер, лаская листочки древес, Тебя с успокоенных гонит небес. Зимняя дорога Сквозь волнистые туманы Пробирается луна, На печальные поляны Льет печально свет она. По дороге зимней, скучной Тройка борзая бежит, Колокольчик однозвучный Утомительно гремит. Что-то слышится родное В долгих песнях ямщика: То разгулье удалое, То сердечная тоска… Ни огня, ни черной хаты, Глушь и снег… Навстречу мне Только версты полосаты Попадаются одне… В поле чистом серебрится… В поле чистом серебрится Снег волнистый и рябой, Светит месяц, тройка мчится По дороге столбовой. Пой! в часы дорожной скуки, На дороге, в тьме ночной Сладки мне родные звуки Звонкой песни удалой. Пой, ямщик! Я молча, жадно Буду слушать голос твой. Месяц ясный светит хладно, Грустен ветра дальный вой. Пой: «Лучинушка, лучина, Что же не светло горишь?» Стихи Пушкина о Родине …Вновь я посетил… …Вновь я посетил Тот уголок земли, где я провел Изгнанником два года незаметных. Уж десять лет ушло с тех пор — и много Переменилось в жизни для меня, И сам, покорный общему закону, Переменился я — но здесь опять Минувшее меня объемлет живо, И, кажется, вечор еще бродил Я в этих рощах. Вот опальный домик, Где жил я с бедной нянею моей. Уже старушки нет — уж за стеною Не слышу я шагов ее тяжелых, Ни кропотливого ее дозора. Вот холм лесистый, над которым часто |
| Опытный постановщик уже второго десятка сериалов («Московская борзая», «Кровавая барыня», «Уйти, чтобы вернуться» и др.) Егору Анашкину стоило бы вспомнить, что если даже он хочет показать, какой безнравственностью отличались красноармейцы 1930-х годов, то все же стоило и подумать, а как воспримут такую сцену в мечети татарские зрители. Впрочем, самих татар и режиссер, и сценаристы не жалуют: муж Зулейхи показан надменным, сильным и грубым человеком, которым владеют животные страсти. Из-за них он и погибает. А что же Зулейха? Покорная, тихая рабыня. Верно заметил один из критиков: сериал напомнил первую «мыльную оперу», показанную по ТВ у нас в стране, – «Рабыню Изауру». Другим центральным персонажам картины повезло еще меньше. Вот один из «высших начальников», Кузнец – такая у него говорящая фамилия. В Сибири, в глуши он принимает раскулаченных. Оставляет их практически умирать, обещая вернуться через недельку-вторую. А возвращается через год. Да еще и «воспитывает» полуживого «коменданта» – главного героя сериала – чекиста Ивана Игнатова. Начальника, Кузнеца, играет многоопытный Роман Мадянов. Но скажите, чем он отличается от персонажа фильма Никиты Михалкова «Утомленные солнцем – 2: Цитадель», где пьяный, еле стоящий на ногах военачальник отдает дикую команду штурмовать неприступную фашистскую крепость, посылая на верную смерть своих воинов? Да разве что звездочками на погонах. И еще роскошной шубой, которую ему придумал художник по костюмам или еще кто, не знаю уж. Шуба призвана «оттенить» безобразность и безответственность Кузнеца. Но оттенков-то как раз и не получается. Потому что талантливый, опытный актер «востребован» на такие роли – дураков-мракобесов, тупых, пьяных и мстительных, которыми якобы и была напичкана элита наших армии и внутренних войск. Вот и выдает Роман Сергеевич то, что от него требует режиссер, – очередной грубый штамп. Это же можно, к огорчению, сказать и о других «звездах» сериала. Сергей Маковецкий играет то же самое, что уже сыграно им в сериале «Жизнь и судьба» режиссера Сергея Урсуляка. Юлия Пересильд, которая «восхитительно», как пишут ее почитатели, сыграла Настасью, ничего «восхитительного», кроме уже упомянутых американизированных сцен да еще ревности к Зулейхе, увы, не сумела показать. |
| Название «переводка» С. В. Смоленский производит от слова «переводить»: по его мнению, это знамя переводит поющий голос в другую мелодическую строку. Таким образом, переводка почти совпадает с голубчиком; но только тот пишется над слогами, а эта относится к предшествующему слогу 59, 80]. Во всех случаях, когда мелодия переводится из одной мелодической строки в другую, при переводке пишется борзая помета. Переводка с ломкой пишется в кокизе «скачок». Переводка с подчашием пишется в кокизе «колесо», а переводка с ударкой – в кокизе «скачок большой» 13]. Современное нотное письмо никаких «переводящих» знаков не имеет. Старые крюковые азбуки называют переводку «возсыланием присного славословия» Такое толкование вполне отвечает семиографическому значению переводки – знака, переводящего голос из строки в строку, из согласия в следующее согласие. Подчашие Подчашие . Этим знаменем изображается два звука, по одной четверти каждый, в нисходящем направлении. Движение звуков в подчашии бывает поступенное. М.Д.Озорнов делает исключение из этого правила для подчаший мрачного согласия, где, по его мнению, звук должен идти через ступень 20; 2.25, 25]. С. В. Смоленский простирает длительность этого знамени до трех четвертей 85]. Если принять во внимание относительность древнего измерения, то расхождение здесь незначительное. В характере звучания этого знамени некоторые толкователи усматривают своеобразную мягкость, напоминающую комфорт праздничного стола 45]. Такое положение они выводят из самого названия знамени, имея в виду старинную русскую застольную чашу. Мнение это отчасти подтверждается первоисточниками знаменного пения. Исследуя богослужебные песнопения по крюковым книгам, мы видим, что подчашиями изобилуют гласы первый и четвертый, тогда как третий и седьмой являются самыми бедными в этом отношении. Как известно, первый и четвертый гласы – это гласы праздничные, дышащие теплотой, радостью, живостью. В гласах противоположного характера подчашие употребляется очень редко, тоща как скамейца – знак спокойный и твердый – там, наоборот, преобладает. Однако согласиться полностью с приведенным толкованием едва ли можно, так как подчашие часто применяется и как знамя, наиболее удобное в данной мелодии. Не исключена также возможность, хотя и в редких случаях, ошибочной нотации. Вообще же следует заметить, что подчашие никак нельзя противопоставлять скамейпе во всех отношениях. Каждое знамя имеет свою, ему одному только принадлежащую, характерную особенность. Эту особенность мы должны искать не только в знамени, взятом в отдельности, но и в кокизе, в которую это знамя входит. |
| «Устали не от карантина, а от самих себя». Игумен Нектарий (Морозов) — о том, как скорбь превратить в радость Любое испытание — это возможность стать совершеннее и приблизиться к Богу 2 июня, 2020 Любое испытание — это возможность стать совершеннее и приблизиться к Богу «В лицо моей маме вцепилась афганская борзая соседки. Мама пришла домой вся в крови, со щекой, практически насквозь прокушенной собачьими клыками, но не плакала». Игумен Нектарий (Морозов) рассказывает, что его мама учила его менять отношение к ситуации, если невозможно было изменить ее саму. А еще повторяла: «Чем хуже, тем лучше». Как этот лайфхак помог ему справиться с жизненными испытаниями и чем он поможет нам сейчас, во время эпидемии — в материале «Правмира». Игумен Нектарий (Морозов) Общее настроение, которое характерно для большинства из нас в период пандемии — это усталость. Еще бы… Вот уже больше двух месяцев совершенно не нормальной жизни, отличной от той, к которой мы привыкли. Привыкли настолько, что и представить себе не могли, что может быть какая-то другая. Или, точнее, что она может быть другой. Вместо уроков в школе и лекций в университете — учеба онлайн. Вместо прогулки по залитому весенним солнцем городу — четыре стены, график, по которому выдаются пропуска, штрафы, квитанции. Вместо того, чтобы думать, что надеть, выходя все же на улицу — в магазин, на почту, к врачу — постоянно держать в памяти: «Маска… Перчатки… Антисептик». Вместо рассказа о том, как все хорошо и насколько будет лучше, с экрана — сводки с данными о новых заболевших, выздоровевших, скончавшихся. Вместо похода в храм — трансляция богослужения через интернет… Ряд этот, кажется, можно продолжать до бесконечности. В целом его составляющие схожи, но, наверное, у каждого к числу всем известного прибавится и что-то сугубо личное, свое. Жизнь стала другой. Надолго ли? Скоро все вернется к прежнему положению или нет? Или это навсегда? Но ведь этого не может быть! Или может?.. Вакцину скоро изобретут, все будет хорошо: сколько институтов по всему миру заняты сейчас ее разработкой! Нет, не появится вакцина: против постоянно мутирующего COVID-19 она бессильна, да и разве есть вакцины от других подобных вирусов и коронавирусов в том числе? Нет? Ну и живем же мы как-то без них? «Мы все на одной надтреснутой льдине, которую несет в океан» |
| Эти съезды уже сделались невозможными с тех пор, как мы подвинулись в просвещении; с тех пор, как всякий образованный человек углубился в учёное и плодотворное созерцание иностранных журналов и романов, а всякий богатый человек углубился в созерцание своего собственного величия, и никто уже не хочет замарать своего ума – соприкосновением с менее очищенными понятиями, а дома своего присутствием неравных ему гостей. Теперь очевидно одни только правильные призовые садки могут ещё служить к поддержанию и усовершенствованию наших борзых пород и к сохранению нашей старинной охоты, если ей суждено устоять против громадного развития нашей образованности. Англия в этом деле достигла некоторого совершенства, хотя имела только одну породу, и то довольно посредственную; а наши ревностные Англоманы рады радёхоньки пользоваться плодами чужих трудов и чужого знания и отзываться с величественным презрением о домашних богатствах, с которыми справиться сами не умеют. Происхождение Английской собачьей породы Впрочем, должно заметить, что так называемая Английская порода совсем не принадлежит Англии. В древних памятниках изображение борзой с острыми ушами, откинутыми назад, сопровождает всегда Диану, богиню звероловства, и то же самое изображение повторяется во многих древних барельефах и статуях, то отдельно, то в охотничьих группах. Вся эта порода ведёт своё начало из южной Греции, или, по крайней мере, там была первоначально усовершенствована. Римляне называли её Лакон, вероятно по имени Лаконийской области, если только это не испорченное имя, происходящее от лагос (заяц). Они же её и развели во всей области, им подвластной, от Гибралтарского пролива до середины Германии и горной Шотландии. Эта порода была в большой чести и в эпоху средних веков. Борзая, так же как и сокол, не могла принадлежать вассалам и вообще никому, кроме чистородных и чистокровных рыцарей; за то она тешила их в продолжение их жизненного поприща и часто, изваянная из камня, ложилась на их великолепную могилу. Вместе с рыцарством распространилась она и за пределы Римского мира по всем областям, населённым Германо-Романским племенем. |
| С первым снегом пришла голодовка. Много ли проку в горькой коре осины да в прихваченных морозцем ветках? Нужда вынудила подбираться поближе к человеческому жилью, где можно было перехватить клок сена из стога или поглодать на огородах сладких капустных кочерыжек. Здесь впервые пришлось познакомиться зайцу с собаками и человеком. В память об этом знакомстве унес он под шкурой несколько дробинок. Некоторые ему удалось выкусить, остальные же так и заросли под кожей. Зима застала зайца в новой одежде. Со своей короткой и редкой летней шубкой он не расстался, только поверх ее отросла другая — длинная, белоснежная: мягким и густым сделался подшерсток. Да и вся внешность зайца изменилась. В крупном горбоносом беляке никто не узнал бы прежнего наивного зайчонка. Не раз испытав резвость своих ног, заяц начал было пренебрегать осторожностью, и один случай чуть не стоил ему жизни. Произошло это в начале зимы. Он возвращался с огорода вдоль крутого берега реки. Из-за ближнего косогора навстречу ему выскочила лиса. Заяц присел, сгорбился, готовый задать стрекача. Но хитрая лисица отвернула острую мордочку и уставилась вдаль, будто заметила там что-то весьма интересное. Затем грациозно прыгнула и принялась раскапывать снег лапами, поминутно утыкаясь в него носом. То были обычные приемы мышиной охоты. Заяц, распластавшись на снегу, сохранял выжидательную позицию. Плутовка отскочила подальше и принялась копать так яростно, будто решила поднять настоящую метель. Наш знакомец решил, что успеет проскочить мимо. Но едва сделал первый прыжок, как лиса мигом перерезала ему путь. Смачно клацнули челюсти. Беляк отчаянно рванулся, оставил в зубах хищницы порядочный лоскуток шубы и единым духом вылетел на обрывистый склон. Лисица бросилась в погоню, но заяц был уже далеко. С началом охотничьего сезона покой зайца частенько начали нарушать собаки. Настороженную тишину зимнего леса спугивал их азартный заливистый лай, и сухой треск выстрела возвещал кончину еще одного из сородичей. Немало их совершило свой последний путь в охотничьих сумках или болтаясь на сыромятном ремешке за спиной промысловика. Но ни одна борзая во всей округе не могла попробовать на зуб меченый загривок нашего беляка, ни одной гончей не удалось направить его под выстрел своего хозяина. |
| – Не я, – скромно ответил Корнилов. – Я гений, я Остап Бендер, но мне принадлежит только общая идея, а воплощение ее… – он загадочно помолчал, – завтра вы сами увидите это воплощение. О, там бьют уже в рельсу. Каша готова! Идемте к Потапову. Я сказал: жди, притащу твоего ученого! Комиссия нагрянула к концу следующего дня в двух машинах. В первой, трескучей, помятой, но известной всему городу «М-1» ехали директор и дед-столяр. Черт знает зачем везли сюда деда. Но он сидел, гордо курил и озирал окрестность. И по ту сторону, и по эту. Вид у него был трезвее трезвого. «Орел», – подумал Зыбин. Третьей в машине сидела высокая, очень красивая, похожая на индуску девушка с чистым, продолговатым, матовым лицом и черными блестящими волосами. Клара Фазулаевна, зав. отделом хранения. Она смотрела поверх машины и думала что-то совсем свое. А за «эмкой» шла еще машина – длинная, худая, желтая, стремительная, как гончая или борзая (в машинных марках Зыбин совсем не разбирался). В ней было только двое: высокий тощий старик в чесучовом костюме и полный немчик, белобрысый, нежно-веснушчатый, очкастый, в пробковом шлеме и с фотоаппаратом через плечо. Он и вел машину. Музейная машина доехала до бугра, урча взобралась на него и остановилась, покачиваясь и порыкивая. Дед и директор соскочили. Клара осталась. Директор что-то спросил ее или сказал ей что-то (ткнул пальцем в палатки и фыркнул), но она в ответ только дернула плечиком. Оба археолога смотрели на них с вершины другого холма. Вокруг – кто с киркой, кто с лопатой – стояли рабочие. Сейчас раскапывали именно этот холм. Только теперь предполагалось, что это не цитадель, а могила вождя – курган. – И опять полдня летят! И самые продуктивные, по холодку, – вздохнул Зыбин, смотря на дорогу. – Ну что ж, Володя, идите встречайте, а я пока сбегаю в лавочку. Раз уж деда привезли, без этого не обойдешься. – И он побежал вниз. Корнилов секунду смотрел ему вслед, соображая, а потом крикнул: – Но берите только водку! Шампанское есть, стоит в заводи. |
| В гостиной стоял огромный концертный беккеровский рояль, в кабинете – Мюльбах, которого страстно любил Сергей Петрович. Порешили переставить его в гостиную, а концертный отправить в комиссионный. Письменный стол, нотные и книжные шкафы и портреты предков перетаскивали частично в библиотеку, частично в гостиную, где все еще находилось место; все ненужное – в зимний сад. Наталья Павловна несколько раз входила в кабинет и с невыразимой грустью обводила глазами разоряемое гнездо сына. Ася, пробегавшая туда и обратно в передничке с пыльными руками, всякий раз озабоченно останавливала на бабушке тревожный взгляд. По телефону был экстренно вызван на помощь Шура Краснокутский. Он находился в опале у Аси: накануне скончалась, наконец, знаменитая борзая, и Шура был приглашен сопровождать девушек на кладбище, где предполагалось зарыть Диану на семейном месте под скамейкой. Несчастная звезда юноши внушила ему в ту минуту, когда выносили тело собаки, насвистать траурный марш Шопена. Ася, расстроенная смертью собаки и всеми предшествующими событиями, с несвойственной ей резкостью набросилась на Шуру, требуя, чтобы он тотчас замолчал и обнажил голову, и хотя и то и другое было послушно выполнено, оставалась крайне немилостива к верному поклоннику. С похорон она не пригласила его в дом; поэтому получив теперь приглашение помочь при передвижении мебели, юноша прибежал бегом и проявлял бурную энергию, надеясь заслужить, наконец, прощение. К вечеру все уже было готово, начищено и прибрано, только концертный рояль – очередная жертва – стоял неприкаянный посередине комнаты: за ним должны были приехать из комиссионного магазина. Продажа этого рояля сулила новый выход из материального тупика. Мадам причитала над великолепной ванной – комната эта, вся в мраморных изразцах, с мозаиковым полом, теперь переставала быть собственностью семьи. Новые жильцы явиться не замедлили – это было нечто, превзошедшее все самые тревожные ожидания. Во время утреннего завтрака после звонка, в передней послышалась громкая икота и чей-то грубый бас начал что-то доказывать, все повышая и повышая голос. Неожиданно, без предварительного стука, дверь гостиной распахнулась и в комнату ввалилась крупная фигура в засаленной гимнастерке, с замотанным вокруг шеи грязным шарфом и взлохмаченной головой. |
| А. Ф. говорит об участниках издания Платона. Всё-таки Аверинцев не философ. Хотя всё-таки он так, более или менее. Васильева из них знающая. Но самый знающий там, по-моему, будешь ты. Самого знающего человека не пригласили. — С Кессиди мы были даже приятели. Потом он начал на меня обижаться. Что я унижаю его нацию. Он расхолодился ко мне. — Утченко человек очень знающий в истории, но в языке — не знаю как… Даже Аверинцеву там ведь не очень под силу. Ему приходится потрудиться. Тем более что Аверинцев, он ведь с завихрением. И Васильева тоже с завихрением. Они стараются всё по-новому переделать. У Васильевой очень самомнение заметно, напор большой. Она, конечно, окончила классическое отделение хорошо, написала диссертацию. Но ее в узде надо держать. — Ойзерман вообще ничего не знает. Его вовсе нельзя принимать во внимание. — Васильева очень борзая. Издательству она доставила много лишней работы. И то перевод вышел не на высоте. Кессиди так просто ляпает. Он уж к этому привык. Аверинцев в четырехтомнике Платона перевел «Тимея». Отсебятины много. Ведь он тоже модернист и декадент. Мне и Сесиль Яковлевне Шейнман пришлось сплошь всё переделать. Она человек упорный, негибкий, но у нее есть одно достоинство, она знает язык. У нее была диссертация по Аристофану. Все трудные места она обсуждала со мной. У Аверинцева в переводе «Тимея» столько отсебятины, что это граничит с ошибками. Он путал gignomai и gennao — gignomai становлюсь, gennao порождаю. Что из того, что если соблюдать это различение, то у Платона появляется противоречие? Пусть! Я в статье по «Тимею» на все эти противоречия указал. У Платона единобожие уже носилось в воздухе. Сократ, Платон, Аристотель были монотеисты. У Платона противоречия? Ну и что? Кант полон противоречий. Аверинцев сам понял потом, что загнул. Он ведь по-настоящему знает только Фрейда да Юнга. Утченко вообще этого ничего не знает. У него несколько диссертаций. Человек, конечно, очень почтенный, умеренный, не зазнайка. Умеет лавировать между вульгаризмом и модернизмом. |
|
|
