| Только Измайлов и Пушкин честно сделали свое дело: первый, рассеяв многочисленную шайку изменника Князя Михайла Долгорукого, осадил мятежников в Козельске; второй спас Нижний Новгород, усмирил бунт в Арзамасе, в Ардатове, и еще приспел к Хилкову в Коширу, чтобы идти с ним к Серебряным Прудам, где они истребили скопище злодеев и взяли их двух начальников, Князя Ивана Мосальского и Литвина Сторовского; но близ Дедилова были разбиты сильными дружинами Телятевского и в беспорядке отступили к Кошире: Воевода Ададуров положил голову на месте сей несчастной битвы, и множество беглецов утонуло в реке Шате. – Боярин Шереметев, коему надлежало усмирить Астрахань, не мог взять города; укрепился на острове Болдинском, и не взирая на зимний холод, нужду, смертоносную цынгу в своем войске, отражал все приступы тамошних бунтовщиков, которые в исступлении ярости мучили, убивали пленных. Глава их, Князь Хворостинин, объявив самого Шереметева изменником, грозил ему лютейшею казнию и звал Ногайских Владетелей под знамена Димитрия. Но Царь уже не думал о том, что происходило в отдаленной Астрахани, когда судьба его и Царства решилась за 160 верст от столицы. Ежедневно надеясь победить Болотникова если не мечем, то голодом – надеясь, что Воротынский в Алексине и Хилков в Кошире заслоняют осаду Калуги и блюдут безопасность Москвы – главный Воевода Князь Мстиславский отрядил Бояр, Ивана Никитича Романова, Михайла Нагого и Князя Мезецкого против злодея, Василия Мосальского, который шел с своими толпами Белевскою дорогою к Калуге. Они сразились с неприятелем на берегах Вырки, смело и мужественно. Целые сутки продолжалась битва. Мосальский пал, оказав храбрость, достойную лучшей цели. Так пали и многие клевреты его: уже не имея Вождя, теснимые, расстроенные, не хотели бежать, ни сдаться: умирали в сече; другие зажгли свои пороховые бочки и взлетели на воздух, как жертвы остервенения, свойственного только войнам междоусобным. Романов, дотоле известный единственно великодушным терпением в несчастии, удостоился благодарности Царя и золотой медали за оказанную им доблесть. |
| 1581 Например, древнейшие «ктиторские» или «княжеские» монастыри Киева. См. о них: Смолич И.К. Русское монашество, 988−1917. С. 24−25. 1585 Жития Димитрия Прилуцкого, Дионисия Глушицкого и Григория Пельшемского: Тексты и словоуказатель/Сост. И.В. Азарова, Е.Л. Алексеева, Л.А. Захарова, К.Н. Лемешев; Под ред. А.С. Герда. СПб., 2003. С. 155.(Памятники рус. агиогр. литературы). Здесь и далее курсив в цитатах мой. 1586 Цит. по: Крушельницкая Е.В. Автобиография и житие в древнерусской литературе: Жития Филиппа Ирапского, Герасима Болдинского, Мартирия Зеленецкого, Сказание Елеазара об Анзерском ските: Исслед. и тексты СПб., 1996. С. 219. 1587 Более подробно см. об этом: Руди Т.Р. Об одном мотиве житий преподобных («вселение в пустыню»)//От Средневековья к Новому времени: Сб. в честь О.А. Белобровой/Под ред. М.А. Федотовой. М., 2006. С. 15−36. 1588 См. о нём, например: Lexicon des Mittelalters. Stuttgart; Weimar, 1999. Bd. 5: Hiera-Mittel bis Lukanien. Sp. 2066; Garber K. Der Locus amoenus und der Locus terribilis: Bild und Funktion der Natur in der deutschen Schäfer – und Landleben Dichtung des 17. Jahrhundert. Köln, Wien, 1974; Hab Ρ. Der «locus amoenus» in der antiken Literatur: Zu Theorie und Geschichte eines literarischen Motivs. Bamberg, 1998. 1589 Об использовании топосов «возлюбленного места» (locus amoenus) и «ужасного места» (locus terribilis) в византийской агиографической традиции см.: Pratsch Th. Der hagiographische Topos: Griechische Heiligenviten in mittelbyzantinischer Zeit. S. 143−146. 1590 По наблюдениям Томаса Пратша, сочетание топосов locus amoenus и locus terribilis при описании ухода преподобного в пустыню (Rückzug, anachoresis – reclusio) или трансформация одного мотива в другой были известны уже в византийской агиографии (Житие патриарха Никифора). См. об этом: Ibid. S. 143. 1591 См.: Охотникова В.И. Краткая редакция жития Евфросина Псковского по рукописи из собрания Овчинникова (РГБ)//ТОДРЛ. СПб., 2001. Т. 52. С. 604−605. 1594 Цит. по: Власов А.Н. Житие Логгина Коряжеского//Памятники письменности в музеях Вологодской области: Каталог-путеводитель. Ч. 1, вып. 2: Рукописные книги XIV–XVIII вв. Вологодского областного музея/Под ред. П.А. Колесникова. Вологда, 1987. С. 422. |
| Большое количество активистов ВООПИК собиралось на лекции Кудрявцева и Мокеева. Людей объединяла беспредельная любовь к Древней Руси (в понимании Кудрявцева – Святой Руси). По рукам активистов ВООПИК ходила ксерокопия труда Кудрявцева «Русское храмовое зодчество», ставшая для нас настоящим учебником. Кудрявцев развивал теорию «огневидных храмов», объясняющую символический смысл завершенности русских церквей. Главное в его труде – подробная разработка символов, используемых в русских храмах, жилищах и в быту, раскрывающая духовно-нравственное содержание Святой Руси. Всю жизнь Кудрявцев вынашивал идею исследования понятия «Москва – Третий Рим» в понимании организации пространства. Первопрестольную столицу он рассматривал как мировой священный центр, «стан святых и град возлюбленный», показывал ее связь с другими священными центрами (среди которых Москва была главным). Его последняя (посмертная) работа «Москва – Третий Рим» посвящена ее символам как образа Небесного Града Горнего Иерусалима и как комплекса памятников русской воинской славы. Для многих еще не пришедших к вере активистов ВООПИК лекции Кудрявцева были первой ступенью к Православию, внушали мысль, что вне его Россия существовать не может. Кудрявцев вместе с Мокеевым разработали теорию архитектурного развития древнерусских городов, которую постоянно внедряли в наше сознание: решающее влияние на развитие русских городов оказывало их мысовое положение; развитие главных улиц вдоль водоразделов; «веерность» улиц, идущих от городских ворот; доминантное положение храмов (все улицы и их изломы отмечались колокольнями церквей). Среди наиболее авторитетных активистов ВООПИК меня больше всех привлекал Владимир Дмитриевич Ляпков, инженер-нефтяник, большую часть своей жизни посвятивший спасению памятников Отечества. Еще с Барановским он стал участвовать в летних экспедициях по восстановлению разрушенного немцами Болдинского монастыря под Смоленском. ВООПИК стал его вторым домом. Здесь он проводил почти все выходные дни, вечера и отпуска. Долгие годы он возглавлял шефскую секцию по восстановлению памятников истории и культуры. Секция объединяла десятки бескорыстных помощников – реставраторов, выполнявших самую тяжелую и неприятную работу по перенесению тяжестей, уборке строительного мусора на реставрационных объектах. Проработав несколько часов на восстановлении памятника, добровольцы устраивали чаепития, во время которых обсуждалось много разных проблем. Реставраторы рассказывали историю памятника, отвечали на вопросы. На безвозмездные работы по спасению памятников Владимир Дмитриевич выходил не менее 30 лет, вдохновив своим примером сотни молодых людей. Он был образцом русского подвижника, бессребреника, жившего высокими духовными понятиями, и вместе с тем человеком земным и практическим. |
| Школьник догадается, а вот гений Моцарт – нет. Он доверчиво, с какой-то необъяснимой фатальность, движется к финалу. Так и хочется крикнуть: «Осторожно! Разве ты не видишь отраву в этой улыбки! Разве не слышишь, какой яд в этих словах!» В том-то и дело, что не видит и не слышит. С одной стороны, как гений, человек тонкий, чуткий, он предчувствует близость смерти. А с другой – он не видит, что смерть может исходить отсюда. Почему? Почему он не опознает зависть? Очень просто – потому что она ему не знакома. Он никогда не знал ее в себе, она никогда не входила в его сердце, и уж тем более не сжигала его адским огнем. Он не знает, что это. Поэтому Моцарт и не считывает сигналы об опасности, идущие от Сальери. Поэтому он спокойно садиться «вкушать с завистником». И даже тогда, когда, казалось бы, уже не Сальери, а сама зависть сидит напротив, он не принимает в свою душу этот грех – даже на уровне узнавания. Не увидев опасности, не распознав ее, Моцарт дает себя отравить, он умирает. Но вот парадокс! – безвременная смерть здесь жизнь, потому что есть полная свобода от греха. В «Моцарте и Сальери» Пушкин, по меткому слову Фазиля Искандера, «с болдинской свечой в руке, провел нас по катакомбам человеческой подлости». Но не только. С прозорливостью гения Пушкин продемонстрировал нам важный духовный закон: Моцарт гибнет физически, но не духовно. А вот Сальери, сначала впустивший в свое сердце зависть, а потом отдавший его зависти безраздельно, уже не может остановиться – он идет путем дьявола до конца, а значит гибнет. По слову Василия Великого, зависть как ехидна – о которых говорят, «что они рождаются, прогрызая носившую их утробу, так и зависть обыкновенно пожирает душу, в которой зарождается». Сил Вам Елена и помощи Божьей. С уважением, Мария Городова. Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. |
| Не здесь ли: " ...в размер его стесненный Свои мечты мгновенно заключал " ? Ведь и в самом деле: в сонете, посвященном сонету, сам сонет как форма до сих пор только называется, но никак не характеризуется, и в этом некая почтительная отчужденность; и только в одном этом месте отчужденность пропадает, автор мягко, чуть ли не нежно, прикасается к предмету, который воспевает: вот он, мол, какой, сонет, " ...размер его стесненный... " . Я некоторое время кружил вокруг этого места, ощущая, как в детской игре: тепло, тепло... И вдруг сразу стало горячо: Певец Литвы в размер его стесненный Свои мечты мгновенно заключал Когда в объятия мои Твой стройный стан я заключаю ..... Безмолвно от стесненных рук Освобождая стан свой гибкий... В том локальном лирическом пространстве, которое образуется в эти месяцы всего несколькими стихотворениями и овеяно темой любви к Н.Н., такое не может быть случайным. Я не к тому, что совпадение сознательно: просто о любви он говорит языком поэзии, а о поэзии - языком любви: тоже своего рода " песнь песней " . То, что происходит на белом листе бумаги, обдает пламенем интимного акта или объятия, а " другие милые... черты " музы просвечивают в образе невесты так же неоспоримо, как в " барышне уездной " или " неторопливой " княгине. Так, может быть, из этих интимных глубин поэзии-любви, любви-поэзии и выплыла тема сонета - строгой и изысканной стихотворной формы, которая есть образец сочетания свободы с самоограничением, полета чувств с порядком в мыслях, вдохновения с трудом и расчетом; формы, требующей от стихотворца того же, чего от мужчины требует супружество? Формы, таившей себя в онегинской строфе и вдруг выступившей открыто, со скромной парадностью сватовства? " Чем кончился " Онегин " ? - Тем, что Пушкин женился " (Анна Ахматова. О Пушкине. Статьи и заметки. Л.,1977,с.188. - В.Н.). Чем кончается лирика Пушкина-жениха перед творческим и жизненным (в преддверии свадьбы) рубежом Болдинской осени? Двумя сонетами подряд: 7 июля - " Поэту " , 8 июля - " Мадона " . |
| Не здесь ли: «…в размер его стесненный Свои мечты мгновенно заключал»? Ведь и в самом деле: в сонете, посвященном сонету, сам сонет как форма до сих пор только называется, но никак не характеризуется, и в этом некая почтительная отчужденность; и только в одном этом месте отчужденность пропадает, автор мягко, чуть ли не нежно, прикасается к предмету, который воспевает: вот он, мол, какой, сонет, «…размер его стесненный…». Я некоторое время кружил вокруг этого места, ощущая, как в детской игре: тепло, тепло… И вдруг сразу стало горячо: Певец Литвы в размер его стесненный Свои мечты мгновенно заключал Когда в объятия мои Твой стройный стан я заключаю ….. Безмолвно от стесненных рук Освобождая стан свой гибкий… В том локальном лирическом пространстве, которое образуется в эти месяцы всего несколькими стихотворениями и овеяно темой любви к Н.Н., такое не может быть случайным. Я не к тому, что совпадение сознательно: просто о любви он говорит языком поэзии, а о поэзии — языком любви: тоже своего рода «песнь песней». То, что происходит на белом листе бумаги, обдает пламенем интимного акта или объятия, а «другие милые… черты» музы просвечивают в образе невесты так же неоспоримо, как в «барышне уездной» или «неторопливой» княгине. Так, может быть, из этих интимных глубин поэзии-любви, любви-поэзии и выплыла тема сонета — строгой и изысканной стихотворной формы, которая есть образец сочетания свободы с самоограничением, полета чувств с порядком в мыслях, вдохновения с трудом и расчетом; формы, требующей от стихотворца того же, чего от мужчины требует супружество? Формы, таившей себя в онегинской строфе и вдруг выступившей открыто, со скромной парадностью сватовства? «Чем кончился «Онегин»? — Тем, что Пушкин женился» (Анна Ахматова. О Пушкине. Статьи и заметки. Л.,1977,с.188. — В.Н.). Чем кончается лирика Пушкина-жениха перед творческим и жизненным (в преддверии свадьбы) рубежом Болдинской осени? Двумя сонетами подряд: 7 июля — «Поэту», 8 июля — «Мадона». И дальше, в течение ровно двух месяцев — ничего (если не считать единственной эпиграммы). |
| Темже того святую душу яко всеплодие жертвенное в вышния обители приял еси, идеже со дерзновением предстоя и в лице святых водворяяся, священномученик Макарий да поминает и нас, всечестным мощем того покланяющихся. Ей, молися, отче священнейший, во еже избавитися нам от враг видимых и невидимых и получити благодать и милость от Господа, Емуже со Отцем и Святым Духом слава, честь и поклонение во веки веков. Маиа 1. Молитва преподобному Герасиму Болдинскому О добрый наш пастырю и богомудрый наставниче, преподобне отче Герасиме! Услыши нас молящихся тебе и призывающих в помощь скорое предстательство твое. Виждь нас грешных, в толицех обстояниих сущих: виждь нас немощных, отвсюду уловляемых, и всякаго блага лишенных, и умом от малодушия помраченных. Потщися, угодниче Божий, не остави нас во греховнем плену пребывати, да не будем в радость врагом нашым и не умрем в лукавых деяниих наших. Моли о нас недостойных Спаса Господа, Емуже ты со безплотными лики предстоиши. Милостива к нам сотвори Содетеля нашего в нынешнем веце и в будущем, да не воздаст нам по делом нашым и по нечистоте сердец наших: но по Своей благости да сотворит нам. на твое бо ходатайство уповающе, твоим предстательством хвалимся, твое заступление на помощь призываем, и к цельбоносному гробу твоему припадающе недостойнии, исцеления просим. Избави нас, угодниче Христов, от злых, находящих на ны, и укроти волны страстей и бед, возстающих на нас, да ради святых твоих молитв не объимет нас напасть, и не погрязнем в пучине греховней и в тине страстей наших. Моли, преподобне отче наш Григорие, Христа Бога нашего, да подаст нам мирное жительство, оставление грехов и душам нашым спасение и велию милость, ныне и во веки веков. Маиа 2 и иулиа24. Молитва святым благоверным князем Борису и Глебу, во святем крещении Роману и Давиду О двоице священная, братие прекраснии, доблии страстотерпцы Боорисе и Глебе, от юности Хртисту верою, чистотою и любовию послужившии, и ковьми вашими яко багряницею украсившиися, и ныне со Христом царствующии! Не абудите и нас сущих на земли, но, яко теплии заступницы, вашим сильным ходатайством пред Христом Богом нас помилуйте: юныя убо во святей вере и чистоте, невреждены от всякаго прилога неверия и нечистоты сохраните, и всех нас молящихся от всякия скорби, озлоблений и внезапныя смерти избавите, укротите же всякую вражду и злобу, действом диавола от ближних и чуждих воздвизаемую. |
| Вопрос можно ставить иначе: обрёл ли то автор? «Маленькие трагедии» и завершение работы над «Евгением Онегиным» связаны с Болдинской осенью 1830 года. Но тогда же он создаёт наполненные истинной весёлостью «Повести Белкина». И хотя нет в них той духовной глубины, какую видим в иных болдинских созданиях, Повести все же заслуживают недолгого хотя бы разговора. В них Пушкин окончательно и смеясь расправляется с давними литературными стереотипами и предрассудками. В них же даётся начало некоторым новым мотивам и идеям, которые позднее русские писатели не обошли вниманием. Прежде всего, обратимся к сюжетам «Повестей Белкина». В них особый смысл. Давно замечено, что ключ к Повестям обретается в одном из прозаических произведений Пушкина, условно названном «Роман в письмах» (1829). Вот это место: «Умный человек мог бы взять готовый план, готовые характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки — и вышел бы прекрасный оригинальный роман. Скажи это от меня моему неблагодарному Р. (Этот Р, несомненно, сам Пушкин. — М.Д.) Пусть он по старой канве вышьет новые узоры и представит нам в маленькой раме картину света и людей, которых он так хорошо знает» (6, 67). Вот что такое «Повести Белкина»: новые узоры по старой канве. Старая канва — это сюжеты и мотивы сентиментальной и романтической литературы, весьма популярной в то время (собственно, иной-то и не было). Пушкин в «Онегине» всё это определил как «обман» и «небылицы». В Повестях он ставит перед собою задачу: а в обыденной-то действительности что получится, если что-либо подобное произойдёт? Романтизм байроновского толка дал, как мы много раз вспоминали, характер гордый, угрюмый, несколько таинственный, стоящий над толпою, ею непонятый, одинокий. А ну-ка возьмем да и забросим его в некое захолустное местечко — что выйдет? Вышел характер Сильвио из повести «Выстрел». В отличие от Байрона, Пушкин подобный характер на пьедестал не возводил. Он дал иронически-бытовой поворот старой теме. Уже в самом имени — Сильвио — скрытая ирония. Тут не любование возвышенным характером, а как-бы недоумённое пожатие плечами при встрече с человеком, который многие годы жизни смог потратить на слишком ничтожную цель: отомстить своему недругу, главной виной которого было прежде всего то, что он превосходил героя душевными своими качествами. Годы ушли у Сильвио на тайные мучения гордыни и злорадное предвкушение мести тому, кто эту гордыню ущемил. Нравственная деградация человека, романтического героя, очевидна. |
| Вассиан Косой в полемике с землевладельческим монашеством жестоко нападает на него за то, что оно разоряет своих крестьян жадным ростовщичеством и бесчеловечно выбивает разоренных из своих сел. Герберштейн, дважды приезжавший в Москву при отце Грозного и хорошо ознакомившийся с порядками в его государстве, пишет, что крестьяне здесь работают на своих господ шесть дней в неделю, что положение их самое жалкое и имущество их не ограждено от произвола родовитых и даже рядовых служилых людей. В первой половине XVI в. крестьяне еще свободно переходили с места на место. В житии Герасима Болдинского читаем, что когда к основанному им под Вязьмой монастырю начали стекаться из окрестных волостей крестьяне, слыша о хозяйственном благоустройстве обители, и основали около нее слободу, проезжавший через Вязьму сановник из Москвы, узнав про то, рассердился, зачем эти монастырские слобожане не тянут тягла вместе с мирскими крестьянами, велел призвать их к себе и бить нещадно, а когда Герасим вступился за своих, боярин обругал преподобного, послав ему " нелепые глаголы " , а задержанных поселенцев приказал бить пуще прежнего. Различные условия содействовали ухудшению положения владельческих крестьян: и усиление податных тягостей с расширением государства, и развитие служилого поместного землевладения с отягчением службы помещиков от учащавшихся войн, и распространение ссудного крестьянского хозяйства, особенно на поместных и церковных землях, и нерадение законодательства о регулировании поземельных отношений крестьян, которым только предписывалось во всем своего владельца слушать, пашню на него пахать и оброк ему платить, чем он их изоброчит. Но до половины XVI в. в поземельных описях и актах центральных уездов государства крестьянство является населением, довольно плотно сидевшим по многодворным селам и деревням на хороших наделах, с ограниченным количеством перелога и пустошей. Иностранцы, проезжавшие в половине XVI в. из Ярославля в Москву, говорят, что край этот усеян деревушками, замечательно переполненными народом. |
| Львов погнался за ними, гнался двадцать верст, наконец, когда, как видно, гребцы его утомились, Львов должен был остановиться. Он послал к казакам Никиту Скриницына с государевой грамотой и дал ему словесные условия. Скрипицын дошел до казаков и, вручив им грамоту, говорил: – Вам ничего не будет; вы пойдете себе спокойно домой, на Дон, если отдадите пушки, которые побрали на Волге в пасаде и в Яике городке; так же отдадите морские струги, отпустите служилых людей, что забрали с собою на Волге и в Яике городке, и пришлите князю Семену Ивановичу купеческого сына Сехамбета и прочих пленников. Казакам, кстати, было такое предложение. Болезни, которые начинались у них на море, похищали каждый день их братию. Они повернули назад к Четырем Буграм, а князь Львов растянул свою флотилию и заступил им вход в море. Стенька послал к нему двоих казаков. Они говорили: – Просим от всего нашего казацкого войска, чтоб великий государь велел, против своей милостивой грамоты, нас отпустил на Дон со всеми пожитками, а мы за то рады служить и головами платить, где великий государь укажет. Пушки отдадим и служилых отпустим в Астрахань; струги отдадим в Царицыне, когда по Волге доплывем до того места, где надобно будет на Дон переволакиваться; а о купчинином сыне Сехамбете, что требовал Скрипицын, мы подумаем, потому что он у нас сидит в откупу в пяти тысячи рублях. Львов привел посланцев Степьки к присяге, чтоб казаки исполнили в точности обещание. После этих обрядов, воевода поворотил со своим войском, поплыл в Астрахань, а за ним плыл Стенька со своими казаками. Когда они доплыли до Астрахани, Стенька отдал князю Львову купеческого сына за окуп, который князь должен был выдать из приказной палаты. 244 VII Козаки проплыли мимо Астрахани и пристали к Болдинскому Устью. Сам Стенька с главными казаками прибыл в город и в приказной избе положил, в знак послушания, свой бунчук – символ власти. Казаки тут же отдали медных и шестнадцати железных пушек, отдали ханского сына, взятого в сражении близ Свпраго Острова, одного персидского офицера, взятого в Фарабате и трех военных персиян. |
|
|
