| 5. Приобретения Московской митрополии на западе: а) присоединение к ней значительной части Черниговской епархии б) присоединение Смоленской епархии в) присоединение епархии Полоцкой, хотя временное г) учреждение епархии в Юрьеве Ливонском и потом ее закрытие 6. Епархии Московской митрополии под конец настоящего периода 7. Степени этих епархий 8. Пределы этих епархий ТОМ 7 Глава IV. Монастыри Вступление: число монастырей в Московской митрополии и сведения о них I. Монастыри в средней полосе России: 1. В Москве: шестнадцать новых монастырей 2. В Боровске, Волоколамске и Переяславле-Залесском: а) три замечательнейшие: Пафнутиев, Иосифов и Данилов б) прочие монастыри 3. В других городах и местностях не в далеком расстоянии от Москвы 4. Во Владимирском крае 5. В Нижегородском 6. В Костромском 7. В Рязанском 8. В Смоленском 9. В Тверском 10. В Ростовском 11. В Казани и Астрахани II. Монастыри в северной полосе России: 1. В Новгороде: девять новых монастырей 2. В пятинах Новгородских: а) Бежецкой б) Деревской в) Шелонской г) Вотской д) Обонежской 3. В Псковском крае: а) в самом Пскове — четырнадцать новых монастырей б) в области Псковской 4. В Беломорском крае 5. В Белозерском 6. В Вологодском и Пермском III. Различие монастырей и их внутреннее устройство: 1. Различие монастырей по происхождению: главные причины основания их 2. Различие по населенности: монастыри малые и большие, монастыри приписные 3. Различие по внутреннему устройству: монастыри общежительные и необщежительные, или особные 4. Уставы для общежительных монастырей: а) преподобного Евфросина Псковского б) преподобного Иосифа Волоколамского в) преподобного Корнилия Комельского г) Новгородского архиепископа Макария д) преподобного Герасима Болдинского 5. Наказная грамота для особных монастырей 6. Скиты и уставы скитского жития: а) преподобного Нила Сорского б) неизвестного 7. Монастыри мужеско-женские 8. Монастыри княжеские 9. Степени монастырей IV. Нравственное состояние монастырей и монашества: 1. Главные недостатки и меры против них |
| «Дикость, подлость и невежество не уважают прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим» (1830, Болдино; 7, 196). «Уважение к минувшему — вот черта, отличающая образованность от дикости; кочующие племена не имеют ни истории, ни дворянства» (1830, Болдино; 7, 225). Тем более необходима ему была такая опора, что всё настойчивее возвращалась к нему мысль о поэтическом одиночестве. ЭХО Ревёт ли зверь в лесу глухом, Трубит ли рог, гремит ли гром, Поёт ли дева за холмом — На всякий звук Свой отклик в воздухе пустом Родишь ты вдруг. Ты внемлешь грохоту громов, И гласу бури и валов, И крику сельских пастухов, И шлёшь ответ; Тебе ж нет отзыва… Таков И ты, поэт! (3, 227) Стихотворение «Эхо» написано в 1831 году, уже за рамками Болдинской осени, первой из трёх, выпавших ему, и самой обильной по числу поэтических созданий. Вторая случилась в 1833 году и более всего заметна лирическим шедевром «Осень», с его классически ясными октавами. I Октябрь уж наступил — уж роща отряхает Последние листы с нагих своих ветвей; Дохнул осенний хлад, дорога промерзает, Журча еще бежит на мельницу ручей, Но пруд уже застыл… Если умом рассудить, разобрать эти строки, они предстанут на удивление просты, как бы и поэзии лишены напрочь. Две несложные метафоры — в остальном же: пишет как говорит. Вот оно, совершенство отточенного мастерства, «высший пилотаж» в поэзии, когда поэзия эта будто и незаметна совсем, будто неотличима от прозы — но таинственным образом, непостижимым для рассудка, звучит она в каждой строке, и звуки её отдаются тревожным волнением в душах внимающих стиху. «Осень» знаменита не только своими хрестоматийными лирическими пейзажами, не только объяснением поэта в любви к осеннему времени, но и описанием поэтического вдохновенья, тем более ценным, что оно есть свидетельство человека, с вдохновением знакомого в изобилии собственного опыта. X И забываю мир — и в сладкой тишине Я сладко усыплён моим воображеньем, И пробуждается поэзия во мне: Душа стесняется лирическим волненьем, Трепещет и звучит, и ищет, как во сне, |
| Таким образом современниками была отмечена и принадлежность людей той и другой партии к определенным монастырям или, шире, – к известным областям; недаром они назвали партию, выступившую против Иосифа Волоцкого , „заволжскими старцами«, признавая, стало быть, реку Волгу как бы границей, по сторонам которой жили и действовали люди различных убеждений и направлений; этот термин, принятый в науке, удерживаю и я в дальнейшем изложении, равно как термин „иосифлян», данный впоследствии иосифовской партии ее противниками. На подробной характеристике направлений „иосифлян» и „заволжских старцев» я останавливаться здесь не буду, так как она сделана не раз; делалась она обыкновенно на основании учительных и полемических сочинений главарей того и другого направления: Иосифа Волоцкого , митрополита Даниила, Нила Сорского , Вассиана Патрикеева; для меня важно отметить те черты, которые можно сопоставить с результатами моих наблюдений над памятниками житийного характера. Прежде всего следует упомянуть ту внешность религиозно-нравственного идеала, то господство внешних определений в системе морали, которые давно уже признаны характернейшей чертой в направлении Иосифа и его школы; и нельзя не поставить с этим в связь того явления, указанного выше, что жития святых, вышедшие именно из среды волоколамских иноков и посвященные прославлению подвижников иосифовской и соединенной с ней тесными узами пафнутиевой боровской обители, проникнуты тем же настроением: оно отражается то в прославлении святого за чисто внешние проявления подвижничества, иногда вполне формального характера (см. особенно в житиях Кассиана Босого и Фотия), то в соответствующих поучениях и наставлениях, влагаемых в его уста (такие черты мы видели в житиях Пафнутия, Иосифа, Волок. Патерике, отчасти в житии митр. Ионы; то же отмечено в житии Даниила Переяславского, отчасти Герасима Болдинского). Замечу, что и та верность и буквально точное следование букве „писания», которое прославляет Вассиан у Пафнутия, составляло, при известной неопределенности термина „писание» и при принципиальном отрицании критического отношения к писаниям, одну из отличительных особенностей „иосифлянства». |
| От Селихановича мы узнали многое. Он открыл нам не только русскую литературу. Он открыл нам эпоху Возрождения и европейскую философию XIX века, сказки Андерсена и поэзию «Слова о полку Игореве». До тех пор мы бессмысленно вызубривали наизусть его древнеславянский текст. У Селихановича был редкий дар живописного изложения. Самые сложные философские построения в его пересказе становились понятными, стройными и вызывали восхищение широтой человеческого разума. Философы, писатели, ученые, поэты, чьи имена до тех пор воскрешали в памяти только мертвые даты и сухой перечень их «заслуг перед человечеством», превращались в ощутимых людей. В изображении Селихановича они никогда не существовали сами по себе, вне своей эпохи. На уроках о Гоголе Селиханович воскрешал перед нами Рим гоголевских времен – его карту, его холмы и руины, его художников, карнавалы, самый воздух римской земли и синеву римского неба. Вереницы замечательных людей, связанных с Римом, проходили перед нами, вызванные к жизни магической силой. Эта магическая сила была проста и доступна каждому. Называлась она знанием, одухотворенным любовью и воображением. Мы переходили из одной эпохи в другую, из одних интереснейших мест в другие, не менее интересные. Изучая литературу, мы побывали с Селихановичем всюду – среди оружейников Тулы, в казачьих станицах на границе Дагестана, под моросящим дождем «Болдинской осени», в сиротских домах и долговых тюрьмах диккенсовской Англии, на рынках Парижа, в заброшенном монастыре на острове Майорке, где болел Шопен, и в безлюдной Тамани, где морской ветер шуршит стеблями сухой кукурузы. Мы пристально проследили жизнь тех людей, кому были обязаны познанием своей страны и мира и чувством прекрасного, – жизнь Пушкина, Лермонтова, Толстого, Герцена, Рылеева, Чехова, Диккенса, Бальзака и еще многих лучших людей человечества. Это наполняло нас гордостью, сознанием силы человеческого духа и искусства. Попутно Селиханович учил нас и неожиданным вещам – вежливости и даже деликатности. Иногда он задавал нам загадки. |
| На этой встрече мы говорим об основных идеях и принципах работы эмбодимента и попробуем несколько техник. Ведущая — Анна Хегай, психолог, нарративный практик, мама троих детей. «Я очень люблю работать с навыками саморегуляции через тело, потому что тело есть у всех, и оно у нас всегда с собой. Я училась в длительной международной программе по развитию навыков осознанности, внимательности и стрессоустойчивости. Для меня самой освоение несложных навыков (определенным образом стоять, дышать, двигаться во время стресса) оказалось ключом к изменениям моих реакций как дома, так и на работе. Я рада поделиться с вами тем, что знаю и умею». «Пир во время чумы: шедевры болдинской осени и холера 1830 года» Марина Михайлова рассказывает о холерной эпидемии 1830 года и о том, как пережил ее Пушкин. Сегодня все мы оказались в вынужденном уединении, но каждый переживает его по-разному. Пандемия актуализировала темы страдания и смерти для всех, но каждый строит собственную жизненную стратегию в предложенных обстоятельствах. Сколь бы новой и странной ни казалась нам сегодняшняя ситуация, мы можем ориентироваться в ней, опираясь на уже существующий культурный опыт. Мы говорим о холерной эпидемии 1830 года и о том, как пережил ее Пушкин «Вёсны и осени: скотоводы Малой Азии и Якутии на стыке цивилизаций» Каждую весну в горных долинах Малой Азии и приполярных долинах Якутии начинается долгий процесс перегона скота с зимних пастбищ на летние. Скотоводы Анатолии отправляют своих коз и овец с зимних стойбищ на зеленеющие горные луга, якуты выводят скот из зимних укрытий и отгоняют пастись на термокарстовые «оазисы» среди лесистой тайги — аласах (алаас). Якутию и Малую Азию разделяют больше десяти тысяч километров, однако их жители смотрят на мир похожим образом. И дело здесь не в общности политики языка, а в общности занятия, культуре жизнеобеспечения, которым они занимаются вслед за отцами и дедами. Именно общность занятия приводит к сохранению уникальных знаний, недоступных людям, жизнь которых не зависит от благополучия стада. |
| Главными задачами братства объявлялись служение православно-богословской науке и религиозно-просветительная деятельность. Предлагалось учредить и содержать духовно-учебные заведения (высшие, средние и низшие) и школы специально пастырского и миссионерского характера, издавать богословско-общественный журнал или газету, которые явились бы печатным органом всего ученого монашества, составлять учебные руководства, заниматься переводами святоотеческих творений С. 4—8]. Братство ставило перед собой задачу образования при монастырях пастырско-богословских институтов с целью подготовки пастырей. Эти институты должны быть с 3-х годичным курсом, по программе преподавания не ниже программы богословских курсов семинарий. Кроме уже действовавших пастырско-миссионерской семинарии при Григориево-Бизюковом монастыре и миссионерских курсов в Казани при Спасо-Преображенском монастыре было предложено основать для нужд Дальневосточной миссии Миссионерско-богословский институт в Московском миссионерском Покровском монастыре (проект Богословско-педагогического миссионерского института при Покровском миссионерском монастыре был предложен еще в 1915 г. управляющим монастырем еп. Верейским Модестом (Никитиным) 238 ). Для подготовки миссионеров по работе с ламаистами (среди бурят Иркутской и Забайкальской епархии) рекомендовался Миссионерско-богословский институт в г. Иркутске при Князь-Владимирском или Вознесенско-Иннокентиевском монастыре, в епархиях Астраханской, Ставропольской и Донской — Миссионерский пастырско-богословский институт в астраханском Покрово-Болдинском монастыре. Для подготовки противомусульманских миссионеров среди киргизов, татар и узбеков предполагалось учредить Миссионерско-пастырско-богословский институт в Чуркинском монастыре Астраханской епархии С. 8—9]. Предлагалось также при каждом монастыре братства открывать в местностях со сплошным русским населением обычные церковно-приходские школы, а в местностях с инородческим населением — по системе Н. И. Ильминского. Во внеучебное время воспитанники институтов вместе с наставниками должны были отправляться в инородческие селения и стойбища для миссионерской проповеди, при этом они обязывались вести миссионерские дневники, которые по возвращении с проповеди должны были обсуждаться С. 9]. |
| «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» — тоже понимаю. Но ведь один раз, а не каждую секунду: «Ох, вот я какой Пушкин!», это даже пушкиных, так сказать, не ведет к совершенствованию их дара, потому что ведь дар Пушкина — он, конечно, его личный дар, но он и огромным трудом воспитывавшийся. Пушкинские стихи 18-го, 19-го года, двухсотлетней давности, юношеские — они божественны с точки зрения той формы, структуры, гармонии, но как мало еще эта гармония высказывает по сравнению с тем, что он может высказать через 10-15 лет там Болдинской осенью. «Бедные люди» — гениальная повесть Достоевского, но по сравнению с «Братьями Карамазовыми» и уж тем более, скажем, «Неточка Незванова» или «Ползунков» — это же труд безмерный. Какой труд каторжный «Война и мир» и «Анна Каренина», и все редакции, и переделки и так далее. Вот если этого в себе не ощущать, а просто чувствовать себя гением, то вряд ли здесь ты станешь гением. Наоборот, мне кажется, нужно чувствовать свою малость по сравнению с Божественным Творением, и то, что тебе дано в живописи, или в музыке, или в кинематографе, в театре, в музыке ли, увидеть и отразить. И это тогда... вот это и есть твой результат. И в этом смысле и художник небольшого дара, и скажем, и маленьким актером совершенно не стыдно быть. Как раз ужас, мне кажется, заключается сейчас, и наши социальные сети это тиражируют страшным образом, это как раз ощущение того, что — у меня ощущение— , что вполне посредственные и заурядные, ординарные люди, как вот Достоевский о них замечательно там рассуждения в «Идиоте», ну просто замечательно об ординарных людях, которые не дай Бог еще чуть-чуть поумнее, вот ординарный человек, да еще чуть-чуть поумнее, он-то себя чувствует Наполеоном, а ну никакого Наполеона из него не выйдет. Не дай Бог, скажем, если капитан чувствует себя маршалом и генералом — он проиграет бой. Мне кажется, вся беда сегодняшнего времени, которое превращается в такой вот огромный «Записки из подполья», вот весь фейсбук (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) — это… |
| Радуйся, яко тебе ради взяшася врата небесная. Радуйся, яко вшел еси ими во внутренняя завесы райския. Радуйся, орле, прошедый небеса и Солнце Правды Христа Узревый. Радуйся, от десницы его венец славы приемый. Радуйся, Герасиме, преподобне отче наш. Кондак 10 Спасение всесовершенное улучив от привременных бурь, нестроений и нужд горьких, угодниче святый, не забуди и нас, напаствуемых от них, но, в них же сам искушен был, и нам искушаемым помози, да поем Богу: Аллилуиа. Икос 10 Стена еси обители твоей, отче преподобне, и всем просящим от тебе помощи: тя бо имамы грешнии скораго пособителя во всех скорбех и нуждах наших. Темже и взываем ти: Радуйся, яко приял еси от Бога благодать обитель твою охраняти. Радуйся, яко имаши от Бога силу нас земных собратий твоих заступати. Радуйся, яко светило ангельскою душею твоею в небесных чертозех вечно со Христом живеши. Радуйся, яко благодатною силою твоею нам присно сопребываеши. Радуйся, питателю, монастырское оскудение пищи исполняяй. Радуйся, попечителю, во всех нужных к жизни сей нас снабдеваяй. Радуйся, от враг видимых и невидимых мощный наш защитителю. Радуйся, скорбящих и бедствующих скоропредстательный утешителю. Радуйся, зубных болезней готовейший исцелителю. Радуйся, от губительных язв, холеры и прочих недуг общих чудный братства твоего и всех к тебе прибегающих хранителю. Радуйся, древо благосеннолиственное, имже от зноя палящих искушений и страстей покрываемся. Радуйся, егоже благоприятными молитвами от праведнаго гнева Божия туне спасаемся. Радуйся, Герасиме, преподобне отче наш. Кондак 11 Пение наше недостойное, дела наша нечистая, молитва наша грешная не довлеют ко умилостивлению о нас Небеснаго Владыки: како бо дерзнем возвести убогия очеса наша на небо; како помиловани будем от Создателя нашего, омрачении грехом, в тине страстей валяющиеся, аще не ты, о надеждо наша, святый Герасиме, предстательствовати и пети за ны пред Богом будеши: Аллилуиа. Икос 11 Светодательства светильника пред престолом Агнца Вседержителя стояща и нам, во тьме неразумия и грехов блуждающим, светяща верою зрим тя, отче святый, и твоим сиянием озаряеми, зовем ти таковая: |
| Радуйся, отче, памяти смерти незабытная. Радуйся, надеждо благ вечных, Духом Божиим извещенная. Радуйся, яко учеником твоим завещеваеши поставляти во игумены из обителей своих мужи, во уставех общежития сведущих. Радуйся, яко учиши нас пищу, одежду и прочая вся общая имети, души и сердца наша во едино связующи. Радуйся, яко вся с советом и благословением делати нам сказуеши. Радуйся, яко почтение ко властем, совершенное послушание и нестяжание во всем нам внушаеши. Радуйся, воздержниче, хмельное питие, аки бы зелие ядоносное, братству возбраняяй. Радуйся, образе кротости, падшия, разве непослушливых, не изгоняти, но тихостию и трудом смиряти наставляяй. Радуйся, страннолюбче, нищия и странныя упокоевати, питати и на путь снабдевати заповедуяй. Радуйся, наставниче, любовь евангельску повсегда и биение челом пред властьми предержащими в годину навет от злых человек нам советуяй. Радуйся, яко изобилие в потребных к жизни сей, избавление от бед и всяку милость от Бога испросити хранящим заветы твоя обещеваеши. Радуйся, Герасиме, преподобне отче наш. Кондак 9 Все девятичинное горнее естество радовашеся честному души твоея с телом разлучению, ангели сопутствоваху тебе и сретаху тя, грядуща от земли к небеси, поя Богу: Аллилуиа. Икос 9 Ветии многовещанныя, преподобне, аще и не могут достойно изобразити печали, яже доставил еси демонов в честнем ко Господу преставлении твоем, обаче, очами веры зряще сицевое, дерзаем глаголати недостойнии: Радуйся, яко земное течение твое добре скончал еси и веру до конца соблюл еси. Радуйся, яко душею твоею, подобие птице, от многовидных сетей избавльшейся, горняя воспарил еси. Радуйся, яко воздушных темных сил не убоялся еси. Радуйся, яко прещение и зверство начальника горьких мытарств ни во что же вменил еси. Радуйся, яко ничтоже обретеся в тебе достойно радости демонов. Радуйся, яко честным преставлением твоим плач и рыдание велие сотворися бесом. Радуйся, ты бо на крылех веры и чистоты, яко на облаце леще, к судии праведному тщался еси. Радуйся, ты бо града небеснаго, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, вскоре достигл еси. |
| И то, что жизнь Пушкина оборвалась так неожиданно и трагически, лишило Россию столь чаемой возможности общественного взросления, свободного от революционной бесовщины, которая искорежила нам весь ХХ век. Гибель Пушкина, его предсмертные, почти крестные муки, дикие боли и страшные мучения — шекспировские по накалу страницы. И умер он — просветленным, простил убийцу, завещал не мстить за себя, благословил детей, исповедовался священнику. Такое не каждому дается. Вспомним последние полубезумные месяцы Александра Блока. Или самоубийства других поэтов, когда отчаяние превращается в вызов Творцу и своей судьбе. Пушкин в достаточно короткий срок проделал путь от вольтерьянского вольнодумства к почвенно-религиозному осмыслению жизни. Подобным путем потом проследовала вся наша культура. Но, увы, до того, к чему пришел наш гений, она добралась слишком поздно, когда эти поиски смела революция. Он глубоко понимал русскую жизнь, благодаря творчеству Карамзина и годам, проведенным в провинции. С этой точки зрения Михайловская ссылка оказалась только на пользу. И одновременно Пушкин — человек мира, интуитивно-гениально освоивший всю европейскую традицию и культуру. Я часто обращаюсь к любимому поэту. Его томик всегда держу на столе. Прошло почти двести лет — но сколько же в нем неувядаемого, кислородного! На днях перечитал «Пир во время чумы». «Маленькие трагедии» — совершенно поразительная вещь. Каждая из них, словно роман Достоевского: такая открывается бездна смысла, что порой туда страшно заглядывать. Да и весь феномен Болдинской осени — что-то невероятное. За два месяца с небольшим написать столько гениального, непревзойденного, в самой разной тональности. Конечно, меня не покидает тревога за будущее Пушкина в новом веке. Накат технотронной цивилизации убивает аромат его поэтического мира. Но убежден, что всегда найдутся люди — пусть и будет их меньше, чем нам бы хотелось — для которых Пушкин останется вечным спутником. И так же, как «Троица» Андрея Рублева, напоминанием о том, как прекрасна была наша Россия. |
|
|
