| Разделы портала «Азбука веры» Куприн Александр Иванович Белый пудель Узкими горными тропинками, от одного дачного поселка до другого, пробиралась вдоль южного берега Крыма маленькая бродячая труппа. Впереди обыкновенно бежал, свесив набок длинный розовый язык, белый пудель Арто, остриженный наподобие льва. В цирке Доктор Луховицын, считавшийся постоянным врачом при цирке, велел Арбузову раздеться. Несмотря на свой горб, а может быть, именно вследствие этого недостатка, доктор питал к цирковым зрелищам острую и несколько смешную для человека его возраста любовь. Гамбринус Так называлась пивная в бойком портовом городе на юге России. Хотя она и помещалась на одной из самых людных улиц, но найти ее было довольно трудно благодаря ее подземному расположению. Часто посетитель, даже близко знакомый и хорошо принятый в Гамбринусе, умудрялся миновать это замечательное заведение... Гранатовый браслет Рассказ «Гранатовый браслет» — трогательная история любви, в основу которой был положен реальный случай. По справедливому замечанию К. Паустовского, «„Гранатовый браслет“ — один из самых благоуханных, томительных и самых печальных рассказов о любви». Молох Заводский гудок протяжно ревел, возвещая начало рабочего дня. Густой, хриплый, непрерывный звук, казалось, выходил из-под земли и низко расстилался по ее поверхности. Мутный рассвет дождливого августовского дня придавал ему суровый оттенок тоски и угрозы. Слон Маленькая девочка нездорова. Каждый день к ней приходит доктор Михаил Петрович, которого она знает уже давно-давно. А иногда он приводит с собою еще двух докторов, незнакомых. Они переворачивают девочку на спину и на живот, слушают что-то, приложив ухо к телу, оттягивают вниз нижнее веко и смотрят. Тапёр Двенадцатилетняя Тиночка Руднева влетела, как разрывная бомба, в комнату, где ее старшие сестры одевались с помощью двух горничных к сегодняшнему вечеру. Взволнованная, запыхавшаяся, с разлетевшимися кудряшками на лбу, вся розовая от быстрого бега, она была в эту минуту похожа на хорошенького мальчишку. Чудесный доктор Следующий рассказ не есть плод досужего вымысла. Все описанное мною действительно произошло в Киеве лет около тридцати тому назад и до сих пор свято, до мельчайших подробностей, сохраняется в преданиях того семейства, о котором пойдет речь. Самое популярное Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 1675 чел. Всего просмотров 66 млн. Всего записей 2583 Подписка на рассылку поделиться: ©2024 Художественная литература к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: Цвет акцентов Цвет полей Фон подложек Заголовки: Текст: Выравнивание: Сбросить настройки |
| Ни красоты, ни мужества, ни мудрости у большинства из них не было, но было у них нечто, что делало их и родными и милыми, – это их человеческое лицо. Не для того ли так растягивал человек погребальные обряды, чтобы иметь возможность дольше видеть это лицо, не для того ли он спешил его сжечь, чтобы не представлять его во гробе обезображенным тлением? Напрасно суровый Ликург изгонял «суеверные» погребальные обряды, запретил класть в могилу подарки и даже надписывать над нею имена умерших, даже и он должен был разрешить одиннадцатидневный плач по ним («Одиссея». С. 160). Не тоской ли по этому лицу звучала та мелодия, та музыка человеческих исканий, которой не слыхали гордая философия, искусство и летопись героических дел. Теперь же оно смотрело из гробницы благоуханным, нетленным, но таким же, каким близкий ему человек знал его при жизни. Правда, в нем не сохранился блеск глаз, цвет ланит, игра мускулов, дыхание уст, но все это должно было вернуться: об этом пел ему Феникс, воскресавший из пепла костра. Но прах, плотяность, брение, само тело – оно благоухало, проникнутое бальзамом, но ведь само по себе, как таковое, оно было все-таки и прахом и тлением? – Человек скоро понял, что и это не так. – Дело было в том же Египте, в Александрии, перед храмом Сераписа. Император Веспасиан, тогда только что вернувшийся из похода, в упоении славы и побед шел мимо этого храма. Его остановили двое калек: слепой и хромой. «По внушению бога Сераписа, – рассказывает Тацит, – эти погрязшие в суеверии люди просили у царя один слюны для глаз, другой праха из-под его ног». Кесарь не долго колебался, и «среди внимательной, тут находившейся толпы, исполнил то, о чем его просили. Тотчас калека стал владеть рукой, а слепому стал доступен дневной свет. И то и другое, – добавляет Тацит, – подтверждают бывшие при этом и теперь, когда уже нет выгоды им лгать». 129 И они не лгали: плоть царя была царственной плотью, человеческий прах и брение были уже больше не прахом и брением, а силой, врачующей недуги, драгоценным, благоуханным бальзамом... |
| Катавасия: Божественное сие и всечестное/совершающе празднество,/Богомудрии, Богоматере,/приидите, руками восплещим,/от Нея рождшагося Бога славим. Катавасия: Божественный сей и всеми чтимый/совершая праздник Богоматери,/придите, богомудрые,/начнем рукоплескать,/от Нее рожденного Бога славя. Кондак, глас 2 Завет Пастыреначальника исполнив,/старчества благодать наследовал еси,/болезнуя сердцем о всех, с верою притекающих к тебе./Темже и мы, чада твоя, с любовию вопием ти:/отче святый Амвросие,/моли Христа Бога спастися душам нашим. Заповеди Пастыреначальника ты исполнил,/и старчества благодать унаследовал,/скорбя сердцем о всех, с верою приходящих к тебе;/потому и мы, дети твои, с любовью взываем тебе:/«Отче святой Амвросий,/моли Христа Бога о спасении душ наших». Икос: Доброзрачное житие показал еси/и своими добродетельми озарил еси всю землю Русскую,/привлекл еси к себе вся концы Отечества нашего,/окормляя неисчетную паству верных чад твоих,/ихже с любовию призрел еси, яко отец чадолюбивый и милостивый./Темже стекшеся в день преставления твоего,/во умилении зовем:/радуйся, подвижниче благочестия, восприемый богатыя дары Духа Всесвятаго;/радуйся, высото смирения и терпения, имиже научаеши верная чада своя;/радуйся, древо плодоносное, имже напитал еси множество алчущих жизни вечныя;/радуйся, цвете благоуханный любве Божественныя, еюже утешаются скорбящии и болезнующии;/радуйся, источниче приснотекий чудес и благотворений, от нихже болящии исцелевают и гибнущии спасаются;/радуйся, дерзновенный ходатаю наш пред праведным Судиею;/радуйся, помощниче нам преславный во всех обстояниих./Радуйся, богомудре Амвросие, великий старче всероссийский. Икос: Прекрасный образ жития ты явил/и своими добродетелями озарил всю землю Русскую,/привлек к себе все концы отечества нашего,/наставляя неисчислимую паству верных чад твоих,/которых ты с любовью принимал, как отец чадолюбивый и милостивый./Потому, собравшись в день преставления твоего,/мы со умилением взываем:/«Радуйся, подвижник благочестия, стяжавший обильные дары Духа Всесвятого;/радуйся, высота смирения и терпения, научающий тому и верных чад своих;/радуйся, древо плодоносное, напитавшее множество алчущих жизни вечной;/радуйся, цвет благоуханный любви Божественной, утешающий скорбящих и страждущих;/радуйся, источник неиссякаемый чудес и благодеяний, исцеляющий болящих и гибнущих спасающий;/радуйся, дерзновенный ходатай наш пред праведным Судиею;/радуйся, помощник наш преславный во всех напастях./Радуйся, богомудрый Амвросий, великий старец всероссийский!» |
| Обыкновенно старались не пропустить первого появления этих цветов, всегда распускавшихся вместе. Отправлявшимся по дорожным делам служащим папа наказывал посмотреть, не распустились ли они, и оповестить, когда это случится. Получив эту весть, папа объявлял нам: «Фиалки и цикламены распустились», – вероятно, не менее торжественно афинского жреца, провозглашавшего наступление весеннего праздника цветов – анфестерий, и это значило: на днях едем в Аджарис-Цхали. Бедный папа. В своих заботах о семье ведь он восстановлял культ ларов и пенатов, только обратно – из прошлого в будущее; а в любви к природе – тоже древнее культовое отношение к ней. Я радовался цикламенам, потому что казалось нарушением всякой правды не восхищаться этими нежными розовыми цветами, иногда красными, иногда сиреневыми, – с тонко проработанной окраской их лепестков, с красными хрупкими цветоножками, со странными сердцевидными листьями и еще более странными, несколько приплюснутыми в виде апельсина клубнями. Серовато-зеленый цвет листьев, их красный испод, тончайшая зернистость лепестков и листьев, искрившаяся на солнце, – все это должно было привлекать к этому растению. Но чувство к природе так же прямолинейно, как и чувство к человеку: я был враждебен к цикламенам за какую-то, почти неуловимую, нескромность, за нарочитую изысканность отворота их лепестков. Они казались мне прямою противоположностью своим же ближайшим родственникам – фиалкам, с их теплым благоуханием, с их бездонным пурпуровым бархатом венчиков, оттеняемым золотисто-оранжевыми тычинками, и с тончайшими темно-пурпурными прожилками лепестков. От папы я знал, что не удается искусственно составить эфирное масло фиалки (– это удалось значительно позже —), как не удается извлечь его из самих фиалок. Цвет их – подлинный цвет – древнего священного пурпура. И вместе с тем эти священные глаза природы, царственные и благоуханные, прячутся, издали лишь объявляя себя нежным запахом. Есть только один запах, родственный этому, хотя несколько грубее, а также – сильнее. |
| Смотрите – какие это? Опоясание чресл – истина, броня – правда, обувь – благовестие мира, щит – вера, шлем – упование, меч – глагол Божий. Вот орудия! И после уже всех их, как в крепость какую, посаждает он своего воина – в молитву, говоря: «всякою молитвою и молением молящеся на всяко время духом» ( Ефес. 6, 18 ). И одною конечно молитвою можно одолеть всех врагов, но чтоб сильну быть в молитве, надо преуспеть в вере, уповании, ведении истины, в правде и во всем прочем. В другом месте тот же Апостол, как невесту Христову, брачными украшая душу одеждами, говорит: «облецытеся... во утробы щедрот, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, прощение обид, любовь, ...мир, умудрение словом Божиим». И потом, как венец доброты, возлагает на главу – молитву: «вразумляюще себе... во псалмех и пениих и песнех духовных, во благодати поюще в сердцах ваших Господеви» ( Кол. 3, 12–16 ). И в других многих местах слова Божия молитва поставляется в неотлучном союзе со всеми добродетелями, как царица их, вслед которой они все устремляются и которая все их влечет вслед себя, или еще лучше, – как благоуханный цвет их. Как цвету, чтоб явиться и привлечь взоры, надо быть предшествуему листьями, стволом с ветвями и корнем; так и молитве, чтоб она, как цвет, расцвела в душе, должны предшествовать и ей сопутствовать добрые духовные расположения и труды, кои в отношении к ней суть: то – как корень, какова вера, то – как ствол с ветвями, какова многодеятельная любовь, то – как листья, каковы все подвиги духовно-телесные. Когда насаждено в душе такое святое древо, тогда на нем, то утром, то вечером, то в продолжение дня, судя по свойству его, будет свободно распускаться цвет молитвы и исполнять благоуханием всю внутреннюю храмину нашу. Все сие привожу я вам на память, чтоб кто из вас не подумал, что-де тружусь я в молитве, и довольно. Нет, – надо о всем вместе иметь заботу и ревность, – и молиться, и во всякой добродетели преуспевать. Правда, что успеть в добродетелях нельзя без молитвы; но трудиться в доброделании все же надобно и при молитве, чтоб молитве было в чем оказать нам свое содействие. |
| Если уподобим молитву ароматному составу, а душу – сосуду для него, то вразумляемся, что как в дырявом сосуде не удержится аромат, так и в душе, чрез недостаток какой добродетели делающейся не целою, не постоит молитва. Если уподобим молящегося целому составу тела, то следующий найдем урок, – что как безногому, например, идти нельзя, хоть все прочее в нем здраво, так не возможет приступить к Богу или дойти до Бога в молитве не имеющий деятельных добродетелей. Вникните в наставления апостольские, и увидите, что молитва у них никогда не стоит одна, а всегда с целым сонмом добродетелей. Вот апостол Павел снаряжает христианина к духовной брани и облекает его во вся оружия Божия 34 . Смотрите – какие это? Опоясание чресл – истина, броня – правда, обувь – благовестие мира, щит – вера, шлем – упование, меч – глагол Божий 35 . Вот орудия! И после уже всех их, как в крепость какую, посаждает он своего воина – в молитву, говоря: всякою молитвою и молением молящеся на всяко время духом 36 . И одной, конечно, молитвой можно одолеть всех врагов, но чтоб сильным быть в молитве, надо преуспеть в вере, уповании, ведении истины, в правде и во всем прочем. В другом месте тот же апостол, как невесту Христову брачными украшая душу одеждами, говорит: облецытеся во утробы щедрот, благость, смиреномудрие, кротость, долготерпение, прощение обид, любовь, мир, умудрение словом Божиим 37 . И потом, как венец доброты, возлагает на главу – молитву: вразумляюще себе во псалмех и пениих и песнех духовных, во благодати поюще в сердцах ваших Господеви 38 . И в других многих местах слова Божия молитва поставляется в неотлучном союзе со всеми добродетелями, как царица их, вслед которой они все устремляются и которая все их влечет вслед себя, или, еще лучше, – как благоуханный цвет их. Как цвету, чтоб явиться и привлечь взоры, надо быть предшествуему листьями, стволом с ветвями и корнем, так и молитве, чтоб она, как цвет, расцвела в душе, должны предшествовать и ей сопутствовать добрые духовные расположения и труды, кои в отношении к ней суть: то – как корень, какова вера, то – как ствол с ветвями, какова многодеятельная любовь, то – как листья, каковы все подвиги духовно-телесные. Когда насаждено в душе такое святое древо, тогда на нем, то утром, то вечером, то в продолжение дня, судя по свойству его, будет свободно распускаться цвет молитвы и исполнять благоуханием всю внутреннюю храмину нашу. |
| Он был для нас цветком зимы. Напротив, наступление весны мы узнавали по фиалкам и цикламенам. Обыкновенно старались не пропустить первого появления этих цветов, всегда распускавшихся вместе. Отправлявшимся по дорожным делам служащим папа наказывал посмотреть, не распустились ли они, и оповестить, когда это случится. Получив эту весть, папа объявлял нам: «фиалки и цикламены распустились», вероятно не менее торжественно афинского жреца, провозглашавшего наступление весеннего праздника цветов – анфестерий, и это значило: на-днях едем в Аджарис-Цхали. Бедный папа. В своих заботах о семье ведь он восстановлял культ ларов и пенатов, только обратив – из прошлого в будущее, а в любви к природе тоже древнее культовое отношение к ней. Я радовался цикламенам, потому что казалось нарушением всякой правды не восхищаться этими нежными розовыми цветками иногда красными, иногда сиреневыми, с тонко проработанной окраской их лепестков, с красными хрупкими цветоножками, со странными сердцевидными листьями и еще более странными несколько приплюснутыми в виде апельсина клубнями. Серовато-зелёный цвет листьев, их красный испод, тончайшая зернистость лепестков, искрившаяся на солнце – всё этой должно было привлекать к этому растению. Но чувство к природе так же прямолинейно, как и чувство к человеку: я был враждебен к цикламенам за какую-то, почти неуловимую, нескромность, за нарочитую изысканность отворота их лепестков. Они казались мне прямою противоположностью своим же ближайшим родственникам фиалкам, с их теплым благоуханием, с их бездонным пурпуровым бархатом венчиков, оттеняемым золотисто-оранжевыми тычинками и с тончайшими тёмно-пурпуровыми прожилками лепестков. От папы я знал, что не удаётся искусственно составить эфирное масло фиалки (– это удалось значительно позже –), как не удаётся извлечь его из самых фиалок. Цвет их – подлинный цвет – древнего священного пурпура. И вместе с тем эти священные глаза природы, царственные и благоуханные, прячутся, издали лишь объявляя себя нежным запахом. |
| Так в Песни песней сама невеста говорит жениху: отвещает брат мой и глаголет мне: востани, прииди ближняя моя, добрая моя, голубице моя, яко зима прейде, то есть, страшное, мрачное и весьма ужасное скопление облаков прейде, дождь отъиде, отъиде себе: цвети явишася на земли нашей, время обрезания приспе, глася горлицы слышан в земли нашей: смокв изнесе цвет свой, винограды ваша зреюще даша воню ( Песн.2:10–13 ). Чем дает знать, что все прошедшее миновалось, потому что уже цветет весна, море спокойно, страх дождя прошел, старыя ветви на винограде обрезаны, травы уже не только зеленеют, но и дают цветы, глас проповеди вопиет в пустыни, – это значат слова: в земли нашей, – и смоковница, некогда проклятая, износит цвет, то есть, плоды покаяния, появляющиеся на ветвях и деревьях, а в винограднике уже зреет благоуханная проповедь евангельской веры. Поскольку же Слово Божие сейчас звало невесту и сказало: востани, прииди (ст. 10), – восстань от мертвости греховной, и приди к праведности, востань от падения, и приди с дерзновением, восстань от грехов, и приди в покаянии, восстань от расслабления, и приди неповрежденною, восстань от повреждения и приди здоровою, восстань от неверия, и приди с верою, восстань от погибели и приди обретенною; и поскольку знало, что после первого покаяния, и после первого призвания и исцеления, человечеству прилучается, так сказать, много падений: то опять говорит: востани, прииди ближняя моя, добрая моя, голубице моя. Во второй раз зовет ее, а не однажды. И во второй раз зовет не одинаково с первым. Ибо в первом призывании говорит так: востани, прииди ближняя моя, добрая моя, голубице моя. В первый раз: востани, прииди, а не говорит: прииди ты ( – 13,14). Во второй же раз прилагает сию часть речи, в показание того, что второе призывание отлично от первого, а впрочем и при первом призывании после падений снова подается благоприятная рука небесного человеколюбия. И говорит: приди голубице моя в покрове каменне, близ предстения (– 14): в покрове каменне, в человеколюбии Христовом, и в милости Господней, вот что такое покров каменный – покров надежный, верный и истинный; близ предстения, то есть, прежде, нежели заперта дверь, прежде, нежели царь, войдя внутрь ограды, более не станет принимать, а это – после отшествия отсюда и смерти, когда мы уже не близ предстения, но заперты двери, и нельзя исправиться. |
| Богоблаженне отче Амвросие,/суетная и ложная мира сего/отвергл еси непоколебимо,/облекийся в ризы монашеския,/препобедил еси в себе ветхаго человека,/угасив разжженныя стрелы вражия,/душу свою, яко зеницу ока,/соблюл еси невредиму,/темже тя вси ублажаем. Богоблаженный отче Амвросий,/суетные и ложные блага мира сего/ты отверг без колебаний;/облекшись в ризы монашеские,/победил в себе ветхого человека;/угасив раскаленные стрелы вражьи,/душу свою, как зеницу ока,/сохранил ты невредимой,/потому мы все тебя блаженным именуем. Слава, глас 1: Приидите, монахов множество,/хвалебными песньми/память почтим богоноснаго старца Амвросия,/Оптины пустыни украшения,/се бо, яко финикс, насажденный в дому Божием,/процвел и возблагоухал есть цвет неувядаемый,/и ныне предстоит пред Царем Небесным,/моляся о душах наших. Слава, глас 1: Придите, монахов множества,/хвалебными песнопениями/почтим память богоносного старца Амвросия,/Оптиной пустыни украшения;/ибо он, как пальма, насажденная в доме Божием,/цвет произрастил благоуханный и неувядающий,/и ныне предстоит пред Царем Небесным,/молясь о душах наших. И ныне, Богородичен, глас тойже: Всемирную славу,/от человек Прозябшую,/и Владыку Рождшую,/Небесную Дверь,/воспоим Марию Деву,/Безплотных песнь, и верных удобрение:/Сия бо явися Небо, и Храм Божества:/Сия преграждение вражды разрушивши,/мир введе, и Царствие отверзе./Сию убо имуще веры Утверждение,/Поборника имамы из Нея Рождшагося Господа./Дерзайте убо, дерзайте людие Божии:/ибо Той победит враги, яко Всесилен. И ныне, Богородичен, глас тот же: Всемирно славную,/от людей происшедшую и Владыку родившую/воспоем, – Марию Деву,/небесную дверь, Безплотных песнь и верных украшение./Ибо явилась Она небом и храмом Божества./Она, разрушив враждебную преграду,/мир водворила и отверзла Царство./Потому держась Её, опоры нашей веры,/имеем мы Защитником от Нее рожденного Господа./Дерзайте же, дерзайте, люди Божии,/ибо Он победит врагов, как Всемогущий. Вход. Прокимен дне. И чтения. Вход. Прокимен дня. И чтения праздника: |
| Если уподобим молитву ароматному составу, а душу сосуду для него; то вразумляемся, что как в дырявом сосуде не удержится аромат, так и в душе, чрез недостаток какой-либо добродетели делающейся не целою, не постоит молитва . Если уподобим молящагося целому составу тела, то следующий найдем урок, – что как безногому, напр., идти нельзя, хоть все прочее в нем здраво, так не возможет приступить к Богу, или дойти до Бога в молитве, не имеющий деятельных добродетелей. Вникните в наставления Апостольские, – и увидите, что молитва у них никогда не стоит одна, а всегда с целым сонмом добродетелей. Вот, апостол Павел снаряжает христианина к духовной брани и облекает его во вся оружия Божия. Смотрите – какие это? Опоясание чресл – истина, броня – правда, обувь – благовестие мира, щит – вера, шлем – упование, меч – глагол Божий ( Ефес. 6, 14–17 ). Вот орудия! И после уже всех их, как в крепость какую, посаждает он своего воина – в молитву, говоря: «всякою молитвою и молением молящеся на всяко время духом» (18 ст.). И одною конечно молитвою можно одолеть всех врагов, но чтоб сильну быть в молитве, надо преуспеть в вере, уповании, ведении истины, в правде и во всем прочем. В другом месте тот же Апостол, как невесту Христову, брачными украшая душу одеждами, говорит: облецытеся во утробы щедрот, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, прощение обид, любовь, мир, умудрение словом Божиим. И потом, как венец доброты, возлагает на главу – молитву: «вразумляюще себе во псалмех и пениих и песнех духовных, во благодати поюще в сердцах ваших Господеви» (Кор. 3, 12–16). И в других многих местах слова Божия молитва поставляется в неотлучном союзе со всеми добродетелями, как царица их, вслед которой они все устремляются и которая все их влечет вслед себя, или еще лучше, – как благоуханный цвет их. Как цвету, чтоб явиться и привлечь взоры, надо быть предшествуему листьями, стволом с ветвями и корнем; так и молитве, чтоб она, как цвет, расцвела в душе, должны предшествовать и ей сопутствовать добрые духовные расположения и труды, кои в отношении к ней суть: то – как корень, какова вера, то – как ствол с ветвями, какова многодеятельная любовь, то – как листья, каковы все подвиги духовно-телесные. Когда насаждено в душе такое святое древо, тогда на нем, то утром, то вечсром, то в продолжение дня, судя по свойству его, будет свободно распускаться двет молитвы и исполнять благоуханием всю внутреннюю храмину нашу. |
|
|
