| Это и Ленд-лиз, и гуманитарная помощь Запада для СССР, и открытие Второго фронта, и введение стран Восточной и Центральной Европы в Советскую сферу влияния. В окнах МИД а глубокими ночами горел свет Чтоб не быть голословным расскажу буквально один эпизод из встреч с ныне покойной переводчицей А.А.Громыко Людмилой Фоминичной Шутенковой. В годы войны она работала в Советском посольстве в США. О многих делах она предпочитала умалчивать даже на склоне лет, но об одном рассказала. Американцы открыли пенициллин, но принципиально не делились им со своими союзниками. Де Голль, как рассказывают, чтобы получить его, пошел на собирание мочи американских солдат, из которой в дальнейшем выделяли этот препарат. Наши же действовали более верно и рискованно: советский агент смог выкрасть (или выкупить за большую сумму денег) коробку пенициллина. В назначенном месте Людмила Фоминична встретила его, взяла коробку и поехала в посольство на машине. По дороге натерпелась страху, но груз довезла до места. И это лишь одна из операций наших дипломатов. Если бы МИД состоял из Володиных, молодых бездельников, ничего подобного не было бы. Мотивация его измены выглядит абсолютно несостоятельной. Человек, обласканный режимом и не поставленный в экстремальный условия, идет на предательство, которое может стоить ему свободы и жизни. Смутные укоры совести после войны и разговоры о том, что тиран Сталин весь мир сожжет - не в счет. Никого этим не убедишь. Солженицын не догадался даже придумать ему расстрелянного в 1937 г. отца или дядю, или брата, хотя бы мотив личной мести. Предательства совершались совершенно по иным мотивам: чаще всего по служебным или финансовым, причем, как правило, дипломаты и разведчики осуществляли их уже заграницей, в относительной безопасности. Совершенно несерьезен образ американцев, как благодушных «ослов длинноухих». О их светлом лике - несколько позднее, здесь лишь отметим, что в целом ряде случаев, в т.ч. в вопросе об атомной бомбе» американцы не колебались действовать методами солженицыновского героя генерала Фомы Осколупова: «Обоих с......х сынов и арестуем». |
| машины выли, выли волки. Тяжёлый снег с густых вершин роняли пасмурные ёлки. От родника к семи домам тянулись узкие тропинки. В семи домах по вечерам горели лампы-керосинки. И месяц у окна дремал, ронял в окно лучи косые. И я ещё не понимал, что за окном лежит – Россия... Отца своего мальчик не знал. Мама работала разнорабочей в соседнем колхозе, ежедневно пешком проходя 4 километра в одну и 4 – в другую сторону. В 1950-х годах в северной деревне не было электричества (керосиновая лампа считалась большим достижением – по сравнению с лучиной), отсутствовали радио и телефон. Единственным транспортный средством, приписанным к селу «на всякий случай», был старый конь Баян. Однако это было родина! И таковой она осталась для поэта до конца его дней. Любовь к родной северной земле, к ее природе, к деревне, крестьянской культуре, талантливым и мудрым землякам, безмерная боль от того, что деревня и село стремительно умирают, народ вымирает, край на глазах становится безлюдным – красная нить и прозаического, и поэтического творчества Роскова: «Я ухожу с безлюдной своей родины, то и дело оглядываясь на одинокие деревья, унося в кармане несколько сухих еловых шишек с елки, стоящей по-за давно несуществующим домом Степана Павловича и Анны Фоминичны Часовенных…». Какими они были, эти люди северного села? Вот стихотворение о земляке, которое я просто не могла здесь не привести: Двадцать лет уж без малого, как я знаком С деревенским умельцем, простым мужиком. Он и швец, он и жнец, и на дудке игрец, Он искуснейший плотник, хороший кузнец. Не одну он построил в деревне избу, По фронтонам пустив кружева и резьбу. Плуг сковал не один, не одну борону, И берёзку за жизнь посадил не одну. Он когда-то себя навсегда превозмог И «зелёного змия» скрутил в узелок. Он жалеет собак, воробьёв и ворон, Он в суждениях прям, в разговорах умён. Он работой живёт, он в работе с утра, Много он ещё сделает людям добра. Я к нему прихожу, чай с вареньями пью И, бывает, вопросы ему задаю: – Сможешь сделать телегу? А выгнуть дугу? |
| Елизавета Васильевна — жена М. П. Погодина. Елизавета Фоминишна — родственница Погодиных, жившая у них. 140. М. П. ПОГОДИНУ. Печатается по подлиннику ( ПД). Впервые опубликовано в «Сочинениях и письмах», V, стр. 392–393. Как пошла моя жизнь в Петербурге! Выход сестер из института и связанные с этим материальные заботы принесли Гоголю немало хлопот и волнений (см. ). Выручил Гоголя С. Т. Аксаков, предложивший взаймы 2000 руб. («История моего знакомства», стр. 23 и сл). А всё виною Аксаков. С. Т. Аксаков приезжал в Петербург, чтобы определить своего сына Мишу в Царскосельский лицей. Однако хлопоты не давали определенных результатов, и Аксаков принужден был со дня на день откладывать возвращение в Москву. Ехать с сестрами в Москву без Аксаковых Гоголь не решался — у него не было прислуги, а один он едва ли был в состоянии обеспечить уходом двух только что выпущенных институток. Пришлось думать о том, куда бы поместить временно сестер до выезда из Петербурга. Гоголю удалось поместить сестер у Балабиных, где они прожили почти месяц. Я здесь не на месте. С. Т. Аксаков рассказывает: «Во всем круге моих старых товарищей и друзей, во всем круге моих знакомых я не встретил ни одного человека, кому бы нравился Гоголь и кто бы ценил его вполне» («История моего знакомства», стр. 21). 141. С. Т. АКСАКОВУ. Печатается по подлиннику ( ЦГАДА). Впервые опубликовано в «Русской Старине» 1871, XII, стр. 681. Это письмо — ответ на записку С. Т. Аксакова Гоголю от 7 декабря 1839 г., содержание которой точно изложено в «Истории моего знакомства» (стр. 29). Там же устанавливается и дата настоящего письма: Гоголь отвечал Аксакову в тот же день. Перепечатав это письмо Гоголя в «Письмах» (т. II, стр. 21), Шенрок не связал его с запиской Аксакова Гоголю от 7 декабря 1839 г. и ошибочно предположил, что существует еще неизвестное письмо Гоголя, являющееся ответом на эту записку С. Т. Аксакова («Письма», II, стр. 47, примеч. 1). … что определение не состоялось…В своей записке Гоголю С. Т. Аксаков писал, что он не может в настоящее время возвратиться с Гоголем в Москву, так как его сына Мишу не удалось определить в Царскосельский лицей и нужно продолжать хлопоты по определению сына в другое учебное заведение. 142. А. В. ГОГОЛЬ. |
| Дело союза таким образом рухнуло. Невольно напрашивается вопрос, как могло это случиться. Если мы обратимся к тогдашним московским людям, то слышим: «греки подымали Султана па русскую державу». Попробуем проверить это обвинение, задавши себе вопрос, возможно ли это было со стороны греков. Мы видели уже, что из находившихся в России греков Юрий Малой Дмитриевич стоял близко к посольским делам, принимая живое участие в сношениях России с иностранными государствами, а в частности с Турцией. Еще при жизни, вероятно, Юрия к этому делу получили доступ приятель Максима Савва, и сам Максим. В известной описи царского архива мы читаем: «Ларчик дубов 61. А в нем грамоты греческия посольныя, взяты у Савы архимандрита у Спасского бывшаго». Здесь же имеется известие и о Максиме: «ящик 26… да список с грамоты, что дали в Святую гору прежние Государи земли, списан у Максима у Грека». Переходя к Константинополю, мы и здесь встречаемся с греками, близко стоящими к посольским делам: из таких лиц нам известны: дьяк и казначей Султана и его зять по имени Абессалом, который, как кажется, был греком; его ближайший помощник, а впоследствии и заместитель уже прямо именуется Андреяпнм греком. Далее мы должны считаться с влиянием и всей греческой колонии в Царь-Граде. Что касается турецких послов в царствование Васили, то оказывается по их Формуляру, что оба посла происходят из рода князей Мангупских: следовательно, оба были родом греки и можно предполагать даже, что они состояли между собой в каком-либо родстве. О Мангупском княжестве известно, что оно существовало самостоятельно до 1475 года, т. е. до вступления сюда турок. Из заметок Броневского, посетившего Мангуп в 1578 г. видно, что последние князья Мангупские были родом греки. Из князей Мангупских известны в нашей истории два; лица: Исайко и Константин. Первый предлагал свою дочь в невесты сыну вел. кн. Ивана в 1474 г. Второй сопровождал в Россию Софью Фоминишну в 1473 г. и, приняв иноческий сан, чтим нашей церковью под именем свят. блоговер. кн. Константина Мангупа. |
| — Mademoiselle Ренн, — вызвал француз, — voulez-vous repondre votre lecon (отвечайте урок). Очень высокая и полная девочка поднялась с последней скамейки и неохотно, вяло пошла на середину класса. — Это — Катя Ренн, — поясняла мне моя княжна, — страшная лентяйка, последняя ученица. Ренн отвечала басню Лафонтэна, сбиваясь на каждом слове. — Tres mal (очень плохо), — коротко бросил француз и поставил Ренн единицу. Классная дама укоризненно покачала головою, девочки зашевелились. Тою же ленивой походкой Ренн совершенно равнодушно пошла на место. — Princesse Djiavaha, allons (княжна Джаваха), — снова раздался голос француза, и он ласково кивнул Нине. Нина встала и вышла, как и Ренн, на середину класса. Милый, несколько гортанный голосок звонко и отчетливо прочел ту же самую басню. Щечки Нины разгорелись, черные глаза заблестели, она оживилась и стала ужасно хорошенькая. — Merci, mon enfant (благодарю, дитя мое), — еще ласковее произнес старик и кивнул девочке. Она повернулась ко мне, — прошла на место и села. На ее оживленном личике играла улыбка, делавшая ее прелестной. Мне казалось в эту минуту, что я давно знаю и люблю Нину. Между тем учитель продолжал вызывать по очереди следующих девочек. Предо мной промелькнул почти весь класс. Одни были слабее в знании басни, другие читали хорошо, но Нина прочла лучше всех. — Он вам поставил двенадцать? — шепотом обратилась я к княжне. Я была знакома с системой баллов из разговоров с Анной Фоминишной и знала, что 12 — лучший балл. — Не говори мне «вы». Ведь мы — подруги, — и Нина, покачав укоризненно головкой, прибавила: — Скоро звонок — конец урока, мы тогда с тобой поболтаем. Француз отпустил на место девочку, читавшую ему все ту же басню, и, переговорив с классной дамой по поводу «новенькой», вызвал наконец и меня, велев прочесть по книге. Я страшно смутилась. Мама, отлично знавшая языки, занималась со мною очень усердно, и я хорошо читала по-французски, но я взволновалась, боясь быть осмеянной этими чужими девочками. Черные глаза Нины молча ободрили меня. Я прочла смущенно и сдержанно, но тем не менее толково. Француз кивнул мне ласково и обратился к Нине шутливо: |
| Что касается обряда КРЕСТИН, то он на всю жизнь запрещал сочетаться браком крестным родителям, даже если никакого кровного родства между ними не было. В наброске Чехова «Калека» Анюта объясняет брату, почему его пригласили в крестные: в крестные матери уже пригласили девушку которая нравится брату, «она девушка хорошая, а если бы вы покумились, то, говорят, не стали бы вас венчать». Запрещалось жениться даже на дочери крестного отца, то есть на «КРЕСТОВОЙ СЕСТРЕ». Горьковского Фому Гордеева хотят женить на Любови, дочери купца Маякина, его крестного отца. Богатый, оборотистый Маякин не считает брак невозможным: «А насчет того, что сестра она тебе крестова — обладим мы» . Только деньги, связи помогали преодолевать все эти препоны. Не было денег, связей — и любовь, вспыхнувшая между молодыми людьми, случайно оказавшимися в «духовном родстве», оборачивалась трагедией. Подобная коллизия описана в рассказе Бунина «Кума», герой которого влюбился в куму во время крестин: «…не понимаю, какая нелегкая дернула их (родителей ребенка. — Ю.Ф. ) позвать крестить именно нас с вами…» В случае обнаружения такого «противозаконного брака» супругов, даже многолетних и многодетных, в соответствии с законами Российской империи, насильственно разводили. Кстати, о БРАЧНОМ ВОЗРАСТЕ. В произведениях русской классической литературы мы с удивлением читаем о крайне ранних браках. В главе «Едрово» «Путешествия из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева описано, как девушку Анюту сватали « за парня десятилетнего ». Няню пушкинской Татьяны выдали замуж в 13 лет, притом что жених ее Ваня был еще моложе. По закону XVIII века 13-летний возраст для невесты допускался, однако жених должен был быть не моложе 15 лет. Закон этот в помещичьих деревнях постоянно нарушался: многодетная крестьянская семья была рада поскорее «сбыть с рук» девочку, которая как работница нужна была в малодетной семье жениха. Такое нарушение, при отсутствии документов — кроме затерянной в церковной книге метрической записи о крещении младенца, — было делом обычным. Попа ничего не стоило уговорить или подкупить. « Я по тринадцатому году замуж шла », — говорит ключница Фоминична в комедии Островского «Свои люди — сочтемся!». |
| Липочка. Я, маменька, пойду разденусь. Аграфена Кондратьевна. Поди, дитятко, поди. Большов. Погоди раздеваться-то – жених приедет. Аграфена Кондратьевна. Какой там еще жених, – полно дурачиться-то! Большов. Погоди, Липа, жених приедет. Липочка. Кто же это, тятенька? Знаю я его или нет? Большов. А вот увидишь, так, может, и узнаешь. Аграфена Кондратьевна. Что ты его слушаешь, какой там еще шут приедет! Так, язык чешет. Большов. Говорят тебе, что приедет, так уж я, стало быть, знаю, что говорю. Аграфена Кондратьевна. Коли кто в самом деле приедет, так уж ты бы путем говорил, а то приедет, приедет, а Бог знает, кто приедет. Вот всегда так. Липочка. Ну, так я, маменька, останусь. (Подходит к зеркалу и смотрится; потом к отцу.) Тятенька! Большов. Что тебе? Липочка. Стыдно сказать, тятенька! Аграфена Кондратьевна. Что за стыд, дурочка! Говори, коли что нужно. Устинья Наумовна. Стыд не дым – глаза не выест. Липочка. Нет, ей-богу, стыдно! Большов. Ну, закройся, коли стыдно. Аграфена Кондратьевна. Шляпку, что ли, новую хочется? Липочка. Вот и не угадали, вовсе не шляпку. Большов. Так чего ж тебе? Липочка. Выйти замуж за военного! Большов. Эк ведь что вывезла! Аграфена Кондратьевна. Акстись, беспутная! Христос с тобой! Липочка. Что ж, ведь другие выходят же. Большов. Ну и пускай их выходят, а ты сиди у моря да жди погодки. Аграфена Кондратьевна. Да ты у меня и заикаться не смей! Я тебе и родительского благословенья не дам. Явление четвертое Те же, Лазарь, Рисположенский и Фоминишна (у дверей). Рисположенский. Здравствуйте, батюшка Самсон Силыч! Здравствуйте, матушка Аграфена Кондратьевна! Олимпиада Самсоновна, здравствуйте! Большов. Здравствуй, братец, здравствуй! Садиться милости просим! Садись и ты, Лазарь! Аграфена Кондратьевна. Закусить не угодно-ли? а у меня закусочка приготовлена. Рисположенский. Отчего ж, матушка, не закусить; я бы теперь рюмочку выпил. Большов. А вот сейчас пойдем все вместе, а теперь пока побеседуем маненько. Устинья Наумовна. Отчего ж и не побеседовать! Вот, золотые мои, слышала я, будто в газете напечатано, правда ли, нет ли, что другой Бонапарт народился, и будто бы, золотые мои… |
| Устинья Наумовна. Вразуми, Аграфена Кондратьевна, что это за беда такая! Аграфена Кондратьевна. Сама, родная, затмилась, ровно чулан какой. И понять не могу, откуда это такое взялось? Фоминишна. Господи! Семой десяток живу, сколько свадеб праздновала, а такой скверности не видывала. Аграфена Кондратьевна. За что ж вы это, душегубцы, девку-то опозорили? Большов. Да, очень мне нужно слушать вашу фанаберию. Захотел выдать дочь за приказчика, и поставлю на своем, и разговаривать не смей; я и знать ничего не хочу. Вот теперь закусить пойдемте, а они пусть побалясничают, может быть, и поладят как-нибудь. Рисположенский. Пойдемте, Самсон Силыч, и я с вами для компании рюмочку выпью. А уж это, Аграфена Кондратьевна, первый долг, чтоб дети слушались родителей. Это не нами заведено, не нами и кончится. Встают и уходят все, кроме Липочки, Подхалюзина и Аграфены Кондратьевны. Липочка. Да что же это, маменька, такое? Что я им, кухарка, что ли, досталась? (Плачет.) Подхалюзин. Маменькас! Вам зятя такого, который бы вас уважал и, значит, старость вашу покоил – окромя меня, не найтитьс. Аграфена Кондратьевна. Да как же это ты, батюшка? Подхалюзин. Маменькас! В меня Бог вложил такое намерение, по тому самомус, что другой вас, маменькас, и знать не хочет, а я по гроб моей жизни (плачет) должен чувствоватьс. Аграфена Кондратьевна. Ах, батюшки! Да как же это быть? Большов (из двери) . Жена, поди сюда! Аграфена Кондратьевна. Сейчас, батюшка, сейчас! Подхалюзин. Вы, маменька, вспомните это слово, что я сейчас сказал. Аграфена Кондратьевна уходит. Явление пятое Липочка и Подхалюзин. Молчание. Подхалюзин. Алимпияда Самсоновнас! Алимпияда Самсоновна! Но, кажется, вы мною гнушаетесь? Скажите хоть одно словос! Позвольте вашу ручку поцеловать. Липочка. Вы дурак необразованный! Подхалюзин. За что вы, Алимпияда Самсоновна, обижать изволитес? Липочка. Я вам один раз навсегда скажу, что не пойду я за вас, – не пойду. Подхалюзин. Это как вам будет угоднос! Насильно мил не будешь. Только я вам вот что доложус… |
| При рассказах об этом чего-то, очевидно, умышленно не договаривали, и в городе от этих недомолвок пошли толки, что у Сержа была дуэль и что он опасно ранен. Жена его немедленно поскакала в Петербург. Христя, до которой дошла эта новость, сначала было очень испугалась, но потом подумала, успокоилась и сказала, что все это неправда. Еще месяц спустя получилось известие, что Серж уехал для пользования за границу. Христя, услыхав об этом, сказала: — Ну вот это правда! И вслед за тем она получила от Сержа письмо, в котором тот каялся, что роковая судьба заставляет его подчиниться тяжелым обстоятельствам; что он два года должен прожить с женою за границею, потому что иначе теща лишит его значительной доли наследства, но что он за всем тем останется верен своему чувству к Христе и будет любить ее до гроба. Христя все это приняла с улыбкою и перенесла с таким спокойствием, что казалось, будто она вовсе даже нимало и не страдала. А вслед за тем вскоре произошло событие в другом роде, которое ее даже заставило хохотать и долго было у нас причиною немалого смеха. Виновником этого веселого события был мой добрый друг Пенькновский. Я уже сказал, что он пользовался большим фавором на женской половине Сержева дома. Как началось их знакомство и дружество — я не знаю; но когда мы стали обращать на это внимание, то дела уже стояли так, что Пенькновский был в их доме своим человеком, и притом человеком самым необходимым. Теща, мать и жена Сержа, до самого отъезда к мужу, без церемонии употребляли моего друга на разные посылки и послуги и удостоивали при этом своей особой доверенности, которою он и умел пользоваться с делающим ему честь тактом. Посещая нас и принося нам разные непрошенные вести из дома Сержа, он выуживал, где мог, разные сплетнишки о Христе — и, снабжая их своими комментариями, сносил туда. Он же оказывал самое ревностное и в то же время самое осторожное содействие в устройстве спасительной высылки Сержа за границу и потом остался утешать двух старух: родную мать Сержа — здоровую, толстую и чернобровую старуху Веру Фоминишну — и его тещу Марью Ильинишну, старуху менее старую, высокую, стройную и сохранившую следы некогда весьма замечательной красоты. |
| ВАРВАРА КОНДРАТЬЕВНА (514 верх 514 1/2). Явившись ей через несколько месяцев после своей кончины, преп. С. исцелил ее от беснования. Возможно, речь идет о Варваре Ильиничне, хотя отчество указано другое. В этих рассказах говорится, что преп. С. дважды исцелял ее и в обоих случаях речь шла о психических расстройствах. Возможно, во втором случае произошел рецидив болезни. ВАРЕНЬКА, уменьшительное от Варвары (222 1/2 – низ). Девочка, больная эпилепсией, сестра Анны Алексеевны, нашедшая приют в Дивееве. Она прожила там двадцать лет, и преп. С. явился ей и благословил ее. ГЛАФИРА ВАСИЛЬЕВНА (220 1/2; 221 1/3). Преп. С. избирает ее для почитания его иконы Богородицы (226 1/4). Она также удостаивается видения. Она не русская, а калмычка. ДАРЬЯ ЗИНОВЬЕВНА, 6-я основательница (106 1/2). Умерла рано, но оставила свидетельство о том, как преп. С. почитал мать Александру: ее тело останется нетленным (189 1/2, повторено на 190 верх). ДАРЬЯ ТРОФИМОВНА. Излагает рассказы сестер (504 1/3 505 1/4). Левитация перед больной посетительницей. Преп. С. молится за человека, умершего от пьянства, что запрещено и потому трудно. О смерти Ксении Михайловны см с. 506 1/2. ДАРЬЯ ФОМИНА, не путать с Домной Фоминичной. Она названа Дарьей Фоминичной на с. 319 верх, но порядок рассказов в 6-й тетради показывает, что речь идет, конечно, о Дарье, а не о Домне. 319 верх. Отношение преп. С. к Иоасафу. 458 низ – 459 2/5. Одна община станет лаврой, а другая – киновией (этого не произошло). Четыре столпа и четыре реликвии. Над Дивеевым пронесется худший ураган, чем тот, что придет из Сарова (текст повторяется на с. 627 низ – 628 верх). ДОМНА ВАСИЛЬЕВНА, монахиня ОЛИМПИАДА (320 низ). Излагает свидетельства скончавшейся Анны Александровны. ДОМНА ФОМИНИЧНА. Принята на мельницу 13-й, одно из ее свидетельств датировано 1887 годом (215 верх;. Монахиня Дорофея. 258 низ. Ее призвание. Обещание духовного и материального благоденствия, в частности, благодаря канавке. 214 1/3. Условия жизни на мельнице с 1830 по 1833 год. |
|
|
