| Никоновские новшества вызвали волнение среди паствы и духовенства. Новое «латинское» пение называли «не божественным», сравнивали его со звучанием органа и скоморошьих гуслей. Хотя сам Никон собирал старинные напевы – именно ему мы, по большей части, обязаны тем, что они были сохранены, но, тем не менее, богослужебные нововведения послужили серьезным поводом к расколу. Разумеется, настоящие причины раскола были духовные – с одной стороны, народ чувствовал, что насаждается чуждый дух, но не мог точно выразить для себя, в чем он выражается – и поэтому отметал всё то новое, что появлялось в богослужебной жизни, даже то, что вызывалось насущной жизненной и религиозной нуждой. С другой стороны, – и то, что вводилось, не было достаточно хорошо исследовано. Это привело к религиозному напряжению, в котором проявляются совсем не лучшие стороны человека. Как правило, в таких случаях бросаются из одной крайности в другую – наиболее рьяные поклонники старины ушли в раскол. И основания для этого были более серьезные, чем принято обычно считать. В результате правки богослужебных книг по евлогионам, изданным на Западе, наиболее сакральные моменты литургийного чина были приближены к католическому евхаристическому канону, особенно пострадал в этом смысле чин Литургии Преждеосвященных Даров 53 . Впоследствии чистота православного чина была восстановлена, но чин исповеди до сих пор носит на себе следы этих исправлений. Богослужебная реформа, так неорганично проведенная при Никоне, подготавливала почву и для дальнейших изменений в церковном пении. В XVIII веке русская музыкальная культура подвергается очень сильному западному влиянию. Россия наводняется иностранными музыкантами-исполнителями и педагогами. Многие из них были одновременно и сочинителями музыки. В угоду моде на итальянскую музыку, сложившуюся в высших кругах, иностранные композиторы стали пробовать свои силы в сочинении церковной музыки. Не владея языком, не зная тонкостей богослужения и вероучения, они сочиняли музыку, совершенно не соответствующую тексту, характеру молитв, но зато импонирующую вкусам «молящихся» из великосветских кругов. |
| Случай свел его с неким Семеном Ильичом Вилковым – представителем казаков-старообрядцев Добруджи, через которого Кельсиев познакомился со старообрядцами Майноса (в Малой Азии) и с самим Гончаром. Для распространения лондонских изданий Кельсиев сначала предполагал воспользоваться польскими связями, но вскоре увидел, что практические возможности поляков весьма ограничены и что их разговоры о надежных контактах в России и сильной организации в Турции были просто блефом. " Пуще всего подкосило меня польское хвастовство..., – писал он Герцену. – Иордан и Ко уверили меня, что все в их руках, а на деле оказалось, что они даже шагу не ступят, чтоб что-нибудь сделать, а если и ступят, то это не имеет ни на кого влияния» 1879 . Поэтому Кельсиев пришел к решению создавать собственную организацию и, в частности, использовать старообрядцев для расширения революционной агитации. Несмотря на свою непрактичность, Кельсиев выработал довольно дельный и реальный план, который основывался и на его теоретическом, книжном знакомстве со старообрядческим мировоззрением и мышлением, и на его предыдущих контактах со старообрядческой, довольно радикальной молодежью во время его рискованной поездки в Москву весной 1862 г. Для начала, чтобы приучить старообрядцев к контактам с революционерами и наладить с ними добрые отношения, он предполагал издавать для них богослужебные книги, в которых старообрядцы крайне нуждались 1880 . Затем, предлагая созвать за границей старообрядческий собор для решения церковных дел, Кельсиев и его лондонские друзья рассчитывали подвигнуть староверов на громкий протест против религиозных стеснений на имя царя и на еще одно обращение, на этот раз сочувственное, на имя Герцена. Этим многочисленные русские старообрядческие общины были бы неизбежно вовлечены в революционную деятельность и скомпрометированы в глазах правительства еще и как враги монархии 1881 . Наконец, имевшие большие связи в России и хорошо устроенный аппарат для перехода границ и пересылки своей корреспонденции старообрядцы должны были служить лондонским эмигрантам как агенты по пересылке в Россию и распространению революционной литературы среди русских как старообрядческих, так и либеральных кругов 1882 . |
| постепенно бы отошло от чуждой русскому православному духу петербургской певческой капеллы церковно-хоровой традиции. Для этого были, казалось, все условия. Но события, наступившие после 1917 г., положили этому развитию русского богослужебного пения конец. Революция 1917 г. вызвала, как и нужно было ожидать, прекращение композиторской деятельности А.Д. Кастальского в церковно-певческой области. Уже потому, что Синодальный хор и Синодальное училище церковного пения перестали существовать, просуществовав как церковный хор более 400 лет. В создавшихся условиях творчеству А.Д. Кастальского пришлось пойти по совсем другому руслу. Многие резко порицают Кастальского за то, что он писал музыку для революционных песен по заказу властей. Что Кастальский никогда не был очень правых убеждений – было известно задолго до революции (на этом, возможно, и основывалось отрицательное отношение к его духовно-музыкальному творчеству среди крайне правых московских кругов). Но он никогда не переходил в лагерь безбожников. Когда он скончался в 1926 г. в Москве, то его хоронили по-христиански 881 : «Хоронили Кастальского по православному обряду. Обычное «отпевание» происходило в ныне существующей церкви Бориса и Глеба на Арбатской площади. На отпевании церковным хором были исполнены кондак и икос из панихиды Кастальского. Дата сочинения – 1898 г. Потрясающее впечатление производит подъемная полнозвучная часть перед финалом, по-видимому, рисующая превосходство бессмертной души над бренным человеческим телом». Так написано в советском издании. Если бы, как многие утверждают, Кастальский стал атеистом, то советское издание ни в коем случае не подчеркивало бы христианского погребения композитора и не останавливало бы внимания на вдохновенности его музыки для заупокойных песнопений. Итак, от Смоленского и Кастальского берет начало то стилистическое направление в хоровом церковном пении, которое мы назвали московской школой. В отличие от стилистических признаков петербургской школы, которые изложены нами выше, сразу же с началом четвертого периода второй эпохи выкристаллизовались характерные стилистические черты творчества духовных композиторов московской школы. Эти черты мы можем схематически так представить: 1) строгое и последовательное сплошное четырехголосие петербургской школы не выдерживается непременно на протяжении всего произведения; местами весь хор сводится к удвоенному двухголосию, или к простому трехголосию или даже к унисону, чтобы затем распуститься в полное многоголосие; |
| Между тем необходимость печатания нотных богослужебных певческих книг созрела особенно остро. Возможно, что при этом имело особое значение сильное и некритическое увлечение партесным пением широких кругов и выработка среди придворных певчих своего особого, придворного напева. Но прежде чем приступить к печатанию богослужебных нотных певческих книг, нужно было тщательно подготовить это издание. Еще в 1752 г., т.е. в царствование императрицы Елизаветы Петровны, придворный певчий Гавриил Головня написал для одного голоса квадратной, понятно, нотой «Ирмологий, или чинное пение по знамению Киевскому 360 и наречию Великороссийскому... написано в царствующем граде Санкт-Петербурге придворным певчим Гавриилом Головнею». Подробный обзор этого интересного ирмолога сделан И. Вознесенским 361 . Ирмолог этот формата in folio, написан на 424 листах. По-видимому, написание этого ирмолога было вызвано курсирующими слухами о необходимости напечатания сводки уставного богослужебного пения линейными нотами. Головня, как свидетельствует его фамилия, был малоросс и, как придворный певчий, несомненный сторонник неодноголосного уставного пения (или пения в терцию уставных мелодий), и был, вероятно, сторонником пения партесного. Поэтому он включил в свой ирмолог «краткое показание партесных нот начатков всякого голоса, для лучшего понятия малолетних отроков». Этот ирмолог Головня, по-видимому, предназначал для печатания; в 1766 году (через 14 лет после его написания) он представил свой ирмолог с нотной азбукой высшему начальству с просьбой, чтобы эта рукопись была на казенный счет напечатана. Но рукопись эта была послана в Москву, для освидетельствования ее синодальными иполиаконами (конечно, теми, которые были в составе синодальных певчих) 362 . Почему рукопись Головни, придворного певчего, знающего партесное пение, была направлена начальством для отзыва синодальным певчим именно в Москву? Очевидно, что когда дело касалось уставного, переданного многолетней богослужебно-певческой практикой богослужебного пения, то у «высшего начальства» в Петербурге было известное недоверие к знанию уставности пения и полноте традиции у придворных певчих. Этим выразилось известное сомнение высшего духовного начальства в правильности придворной и вообще петербургской традиции в области уставного пения и в то же время – предпочтение московской традиции. |
| Очень возможно, что в связи с общим общественным божением в России в связи с событиями 1904–1906 гг. возникли также некоторые брожения между церковными регентами и певчими профессиональных хоров, коренящиеся в неудовлетворительности их правовым и экономическим положением и неопределенности вознаграждения за труд. В петербургских изданиях «Русская музыкальная газета», «Музыкальный труженик» и даже в московском старообрядческом журнале «Старообрядческая мысль» 968 начинают попадаться (иногда довольно резкие) статьи на церковно-певческие, социально-юридичекие темы. Авторы таких статей скрывались большей частью или под псевдонимами, или под инициалами. Такие статьи и заметки позволяют до известной степени судить о положении церковных регентов по отношению к настоятелям и к старостам приходов, а также и по отношению к хористам – и особенно по отношению к малолетним певчим. В корреспонденциях с различных мест, в заметках и статьях о положении певчих и церковных регентов, начиная с 1905 г., все чаще попадаются решительные и смелые обличения разного рода злоупотреблений – как со стороны регентов по отношению к певчим, так и со стороны церковных старост по отношению к певчим и регентам. В статьях и заметках этих попадаются подчас речевые обороты, свойственные прессе революционного направления, как, например, «эксплуатация», «закрепощение», «капиталист» и другие подобные выражения, свидетельствующие о том, что авторы таких сообщений интересовались не столько церковным пением, сколько внесением в церковные хоры нервных социальных настроений; иногда даже создается впечатление, что авторы таких заметок имеют специальной целью разжечь в певчих и у регента недобрые чувства и потому намеренно сгущают краски без особенной к тому надобности. Конечно, непорядки в общественной организации многих частных хоров влияли неблагоприятно на певческо-музыкальные качества данного хора. Но нельзя упускать из виду, что в это время, когда о социальном положении и взаимоотношении различных сословных кругов шли оживленные дебаты, авторы подобных статей и заметок преднамеренно сосредотачивали свое внимание лишь на отрицательных явлениях. Поэтому нельзя описываемые в таких статьях и заметках отрицательные факты считать нормой. Именно поэтому и выносились такие факты на общественный форум, что они обращали на себя внимание и были уклонением от нормы. Кроме того, когда стремятся к лучшему, то, естественно, порицают status quo: «Лучшее враг хорошего!» |
| Очень интересно было бы поговорить и о том, что относилось к религиозной жизни других кругов общества, прежде всего – медленно умиравшей русской деревни, о достаточно глубоком воздействии впечатлений войны как возвращения от идеологического гипноза к простейшим реальностям жизни и смерти. Но хотя в раннюю пору моей жизни, начиная с самого конца военного времени, к числу самых сильных, незабываемых впечатлений моего полудетского ума относилось близкое знакомство со старой женщиной из деревни, которая почти не умела читать и писать, но напевала произведения русского религиозного фольклора, т.н. духовные стихи, и с пониманием цитировала наизусть множество фраз и оборотов из церковнославянских богослужебных текстов; хотя я представляю себе со слов очевидцев, что творилось в городе, тогда называвшемся Загорском, когда там после Второй мировой войны заново возрождалась Троице-Сергиева Лавра и туда собирались чудом узнавшие об этом (при отсутствии какой бы то ни было официальной информации) верующие из разных мест России и селились в наскоро выкопанных землянках, чтобы только дождаться дня, когда, наконец, Лавра откроется; хотя я наслушался в одном подмосковном поселке, где в 60-е годы проводил летнее время, рассказов о чудесных обращениях пожилых местных прихожан, произошедших на фронте, – я отдаю себе отчет в том, что применительно к этим темам всё-таки не вправе выступать как свидетель. Здесь слово для свидетельства принадлежит другим. Вся эта реальность оставалась для городского интеллигента постоянно присутствовавшим фоном, но локализовалась она на периферии его поля зрения. Могу добавить еще, что покойная Наталия Ивановна Столярова, бесстрашная помощница Солженицына и добрая приятельница Надежды Яковлевны Мандельштам, рассказывала мне, что ее наставницами в науке мужества (имевшего у нее характер вполне секулярный) были встреченные ею в ГУЛАГе православные старушки, одна из которых, например, говорила избивавшему ее гепеушнику: «Это вы друг друга боитесь, начальства боитесь, а я тебя не боюсь», – и неустрашимо отказывалась выдать скрывавшегося священника: «Да, знаю, где он, а тебе не скажу». О, русские старушки тех недальних, но уже труднопредставимых времен! Мне случилось разговаривать со старым немецким психиатром, который принял Православие, насмотревшись в плену на их доброту также и к нему, в ту пору, как это именуется на языке молитвы, страждущему и плененному. Но еще раз – это особая тема. |
| И основное практическое назначение Типикона заключается именно в том, что он содержит указания порядка последования и соединения прочитываемых и пропеваемых текстов, принадлежащих к различным богослужебным кругам. Богослужебные круги имеют различные, не совпадающие друг с другом периоды обращения, и это приводит к тому, что возникают все новые и новые комбинации текстов. Содержание Типикона фактически сводится к описанию этих комбинаций текстов, которые в сочетании с предписанными Типиконом же священнодействиями образуют порядок, или чин, каждого конкретного богослужения. Типикон, таким образом, регламентирует порядок, или чин богослужений, и последование мелодических структур, составляющее часть общего богослужебного порядка, или чина, поэтому также полностью регламентируется и организуется указаниями Типикона. Последование богослужебных мелодических структур, или богослужебный мелодический чин, есть не что иное, как форма богослужебного пения, и, стало быть, механизмом формообразования в богослужебном пении является Типикон и содержащиеся в нем уставные указания. Богослужебно-певческая форма есть результат соединения богослужебного устава, слова и мелодии, и все, что выходит за рамки этого единства и что может быть истолковано как собственно мелодическая или чисто мелодическая форма, перестает относиться к области богослужебного пения и переходит в область ведения анализа музыкальных форм. Каждое конкретное богослужение есть некое законченное в себе целое. Это целое может быть рассмотрено как самостоятельная форма, образуемая определенной последовательностью священнодействий, текстов и мелодических структур. И в то же самое время это законченное в себе целое, эта самостоятельная форма всегда будет являться лишь частью более обширного целого, лишь фрагментом более обширной формы. Отдельное богослужение, объединяясь с другими богослужениями, образует различные богослужебные круги, совокупность богослужебных кругов образует иерархию богослужебных чинов, иерархия богослужебных чинов образует единый молитвенный континуум, включающий в себя все богослужебные чины круга и всю сумму богослужений. |
| Текстовой континуум соответствует стадии исхождения, а мелодический континуум – стадии возвращения, и, подобно тому, как никакое возвращение невозможно, если прежде того не будет совершено исхождение, так же невозможен процесс мелодического интонирования, если нет слова, составляющего артикуляционную основу этого интонирования. Вот почему в рамках богослужебной певческой системы принципиально невозможно возникновение мелодической структуры, имеющей самодовлеющее значение и существующей вне слова или помимо слова. Мелодическая структура есть лишь форма существования слова, и как таковая она не только целиком и полностью обусловливается структурой слова, но и получает через него свое бытие. Такое положение вещей полностью исключает произвольное или случайное соединение слова и мелодической структуры, в силу чего определенная мелодическая структура навсегда закрепляется за определенным словом, а слово может иметь только один-единственный способ мелодического интонирования, исключающий какие бы то ни было варианты. В богослужебной практике это выражается в том, что каждому тексту приписывается определенный глас, и такое раз установленное единство текста и мелодии никогда не может быть расторгнуто. Таким образом, порядок следования мелодических структур определяется порядком следования текстов. И когда выше говорилось о том, что каждый из восьми гласов господствует на протяжении одной недели, то это означает, что в богослужениях этой недели концентрируются тексты, имеющие предписания данного гласа. Стало быть, соответствие текстового и мелодического континуума проявляется не только в воссоздании мелодическим континуумом кругообразной структуры текстового континуума, но и в прямой связи каждого конкретного текста с конкретной мелодической структурой. Каждое конкретное богослужение, совершаемое в определенный час суток, определенный день седмицы и года, неизбежно должно использовать соответствующие данному моменту тексты суточного, седмичного и годичного богослужебных кругов. |
| Баланс между подвижным и неподвижным компонентами Г. ц. в каждой литургической традиции достигается по-разному, что проявляется в особенностях распределения гимнографического, евхологического и лекционарного материала на весь год по литургическим книгам. Если зап. традиции свойственно включение подвижного круга в структуру неподвижного в качестве его особого периода, то для вост. христиан-нехалкидонитов, напротив, характерно господство подвижного круга, что выражается в изменении дат начала и окончания отдельных периодов Г. ц., основных праздников и памятей святых. В правосл. Церкви, следующей послеиконоборческой визант. традиции, подвижный и неподвижный круги строго разграничены; гимнографические тексты обоих кругов помещены в разные книги ( Триодь и Минею соответственно); уставы праздников подвижного и неподвижного кругов описываются в различных частях Типикона ; существуют сложные правила их соединения при совпадении праздников 2 кругов (см. статьи Благовещенские главы , Марковы главы ). С Г. ц. тесно связаны лекционарная система , устанавливающая порядок чтения Свящ. Писания (а также учительных книг) в течение года в рядовые, воскресные, праздничные дни (см. также ст. Лекционарий ), и календарь , указывающий на каждый день года не только основное празднуемое событие или память святого, но и памятные даты, не имеющие литургического выражения (см. также Мартиролог , Месяцеслов ). Истоки Г. ц. Поскольку христианство явилось продолжением и исполнением ветхозаветной религии, Г. ц. возник как продолжение иудейского богослужебного года. Сам Господь Иисус Христос, исполняя ветхозаветный закон (Мф 5. 17-18), принимал участие в основных ежегодных евр. праздниках (ср.: Лк 2. 41-42), самыми важными из к-рых в ту эпоху были Пасха (с 7-дневным праздником опресноков), Пятидесятница (иначе праздник Седмин) и Кущи (Исх 23. 14-17; Втор 16. 1-17; Лев 23; Числ 28-29; Иез 45. 18-25). Значимость этих праздников, к-рые были воспоминанием исторических событий из жизни израильского народа (исхода из Египта, пребывания в пустыне, Синайского законодательства, вхождения в землю обетованную), подчеркивалась обязательным паломничеством в Иерусалим. |
| Остановлюсь на вопросе о богословском, догматическом, учительном значении богослужебных текстов. На мой взгляд, богослужебные тексты обладают для православного христианина неоспоримым богословским и учительным авторитетом. По своей догматической безупречности они следуют сразу же за Священным Писанием. Будучи не просто творениями выдающихся богословов и поэтов, но частью молитвенного опыта людей, достигших святости и обожения, богослужебные тексты по своему богословскому авторитету стоят, как думаю, даже выше творений Отцов Церкви. Ибо не все в творениях Отцов имеет равную ценность и не все получило общецерковное признание. Богослужебные тексты, напротив, признаны всей Церковью в качестве «правила веры», ибо в течение многих веков читались и пелись повсеместно в православных храмах: все ошибочное и чуждое, что могло бы вкрасться в них по недоразумению или недосмотру, было отсеяно самим церковным Преданием; осталось лишь чистое и безупречное богословие, облеченное в поэтические формы церковных гимнов. Сказанное относится прежде всего к уставным чинопоследованиям служб суточного круга, а также службам седмичного и годового кругов, содержащимся в Октоихе, Триоди постной, Триоди цветной и Минеях. В литургических текстах, вошедших в эти книги, нашли свое преломление и истолкование многие эпизоды из жизни Христа и многие аспекты Его учения. В этом смысле можно говорить о том, что литургические тексты являются «Евангелием от Церкви». В течение всего церковного года – от Рождества до Вознесения – земная жизнь Спасителя проходит перед духовным взором верующего. И именно богослужебные тексты дают ему возможность соприкоснуться с евангельской историей, которая благодаря им становится частью духовного опыта верующего. Богослужебные тексты позволяют христианину быть со Христом в Вифлееме во время Его рождения, на Фаворе в момент преображения, в Сионской горнице во время Тайной Вечери, на Голгофе в день распятия. Богослужебные тексты – не просто комментарий к Евангелию. Во многих случаях они говорят о том, о чем Евангелие умолчало. Приведу в пример богослужение праздника Рождества Христова. В Евангелии о Рождестве сказано очень лаконично: «Рождество Иисуса Христа было так: по обручении Матери Его Марии с Иосифом, прежде нежели сочетались они, оказалось, что Она имеет во чреве от духа Святого. Иосиф же муж Ее, будучи праведен и не желая огласить Ее, хотел тайно отпустить Ее» ( Мф.1:18-19 ). Многое здесь осталось за кадром. Евангелие умолчало, в частности, о личной драме Иосифа: можно только догадываться о его переживаниях, сомнениях, о том, что он мог говорить своей Невесте, когда обнаружил, что Она беременна. Богослужебные тексты Православной Церкви пытаются в поэтической форме восстановить диалог между Иосифом и Марией: |
|
|
