| В противосектантских трудах свт. Феофана практически не встречается подробное раскрытие его богословских воззрений. Особенность этих текстов в другом – она заключается в концептуальном изложении взглядов святителя применительно к вопросам, оспариваемым или извращаемым сектантами. Жизненные обстоятельства свт. Феофана сложились таким образом, что предмет своей критики выбирал не сам он, а его духовные чада и люди, жившие в миру и обращавшиеся к нему за советом. Поэтому перечень сект и заблуждений, подвергнутых его критике, не вполне отображает сектантскую карту России его времени. Вместе с тем в письмах святителя нашли отражение главные тенденции в динамике сектантства. В то время силу в сектантском движении набирали евангелизм, толстовство и был значительно распространен оккультизм в форме спиритизма. Источники знаний о сектантстве Знание о сектантстве свт. Феофан получал из чтения сочинений сектантов 322 , некоторые из них, например по спиритизму, он даже специально выписывал 323 , а также из критических публикаций, или же он просил своих адресатов кратко излагать заблуждения сектантов. В том случае, когда достать первоисточники было невозможно, он просил направлять доверенных лиц в сектантские общины или в частных беседах с сектантами нарочно заводить беседы об их вере, чтобы хорошо разузнать их заблуждения, записывать их основные идеи и присылать эти сведения ему в Вышу 324 . О природе сектантства Сектантство предстает в трудах свт. Феофана явлением религиозным, а его взгляд на природу заблуждений является по духу евангельским: причиной происхождения лжеучений и следования им являются бесы 325 , а также суемудрие человека в вопросах веры 326 и прелесть. Так, о хлыстах он писал следующее: «Враг держит их в прелести их видимою исправностью – теми льстивыми приятностями, которые добываются во время их кружения» 327 . Поведение сектантов, их поступки были, по его мнению, религиозно мотивированными 328 , а не обусловлены психологической атмосферой секты вне связи с ее учением. |
| Из других трудов Г. П. по русской филологии известна его «Записка о новом издании русского словаря» (Изв. 2 отд. ак. н., 1852) и два больших, найденных в его бумагах, рукописных тома (около 1500 стр., в полулист мелкого письма руки самого Г. П.), озаглавленных: «Материалы для объяснения русских коренных слов посредством иноплеменных» (т. 1-й А. Н.; т. 2-й: О.-Ф.). Эти тома представляют продолжение филологических наблюдений и по программе Г. П., должны были составить V-ю часть его трудов. Они содержат список коренных русских слов, с выяснением их значения из сродных им слов в индоевропейских, семитских и отчасти урало-алтайских языках. Проявляющиеся в филологических трудах Г. П. широта филологического кругозора, полнота анализа и масса знаний, приводят читателя в невольное изумление пред высоким талантом и громадной эрудицией автора, и дают право ставить его имя на ряду с именами Боппа, Сильвестра де-Саси, Гримма и Гумбольдта, первоклассных европейских лингвистов. Свои знания в русском языке Г. П. между прочим применил в переводе славного памятника древне-русской поэзии «Слово о полку Игореве», какой перевод считается лучшим между другими. Императорская академия наук по достоинству оценила значение филологических трудов Г. П. и в 1859 г., за четыре года до его смерти, избрала его своим действительным членом. Такова ученая деятельность протоиерея Г. П. Павского! Своими трудами по еврейскому языку он дал духовно-учебным школам и любителям св. Писания вообще орудие для ознакомления с оригинальным языком Библии; своим переводом по св. Писанию дал первый и прекрасный опыт перевода св. Писания на русский язык; в своих объяснениях положил прочное основание для историко-филологического метода изучения св. Писания; в трудах по святоотеческой литературе дал образцы для построения богословских наук историческим методом и наконец, в трудах по русскому языкознанию – капитальное руководство для изучения отечественного языка. В своей ученой деятельности Г. П. наметил те пути, по которым должна идти академическая наука, для того, чтобы быть знанием, прочным по своим основам и плодотворным по своим выводам. Верные заветам своих учителей, преемники Г. П. до последнего времени шли более или менее неуклонно по пути своего первого учителя в разработке тех отраслей науки, в которых отразилась его деятельность. Пожелаем, чтобы и на будущее время они не уклонялись от этого пути, к чести русской богословской науки, пользе общества и к славе памяти достойного питомца и наставника петербургской академии Герасима Павского . Читать далее Источник: Троицкий И.Г. Речь, произнесенная в актовом зале С.-Петербургской духовной академии в день столетнего юбилея со дня рождения покойного прот. Г.П. Павского//Христианское чтение. 1887. 5-6. С. 731-745. Поделиться ссылкой на выделенное |
| Эти принципы усвоил в основном и профессор Иван Васильевич Попов (1867–1938), окончивший в 1892 г. Московскую Духовную Академию, а с 1893 г. занимавший в ней кафедру Патристики (с 1910 г. – Патрологии) 4 . Если им и были внесены изменения, то они лишь улучшили положение. В частности, во избежание повторений, чего опасался архиепископ Филарет, проф. И. В. Попов в кратчайшей форме передает содержание творений, а иногда просто их перечисляет, но затем под отдельной рубрикой – «Учение» – уделяет должное внимание богословию отца. Последнее у него преобладает над материалом житийным, который предполагается известным читателю. В курсе его лекций по Патрологии биографические сведения о свв. отцах даются минимальные, служащие только для того, чтобы изучающий их понял, когда и по каким поводам были написаны те или иные творения. В монографиях же – жития представляются более обстоятельно. Проф. И.В. Попов был человеком больших дарований и исключительного трудолюбия. В своих патрологических трудах он умело сочетал богословский и философский анализы с исторической демонстрацией. Истина святоотеческой веры им воспринимается и показуется как истина разума или как разум истины. Творения свв. отцов для него были всегда живым выражением внутренней жизни Церкви, свидетельством ее неоскудевающей духовности в различных условиях исторического бытия и развития. Он намеревался представить историю Церкви в «лицах» свв. отцов – в плане единого Предания Церкви, положить основы к построению своего рода исторического богословия. Показателем труда этого рода служат сохранившиеся и опубликованные в «Богословских трудах» две работы: «Святой Иларий, епископ Пиктавийский» (БТ, сб. 4, с. 127–168; сб. 5, с. 69–154; сб. 6, с. 117–150; сб. 7, с. 115–169) и «Святой Амфилохий, епископ Иконийский» (БТ, сб. 9, с. 15–79). Короче, проф. И. В. Попов был незаурядным богословом, патрологом, и нет нужды много говорить о нем – его труды лучше всяких слов свидетельствуют о нем. В данной статье автор поставил перед собою цель насколько возможно полнее передать содержание трудов выдающегося патролога, чтобы, с одной стороны, обнаружить тематику в ее разработке и развитии, а с другой – помочь читателю представить проф. И.В. Попова как человека, отличавшегося «кристальной честностью и высокой религиозно-нравственной настроенностью». Достижение поставленной цели автор видит в изложении и характеристике трудов проф. И. В. Попова . Изложение их в привычных системах внесло бы больше субъективизма, чего хотелось избежать. Соответственно задуманной цели сформулирована и тема статьи. Не рассматриваются в ней лишь те две упомянутые выше монографии, которые опубликованы в «Богословских трудах». |
| В статье исследуется понятие ars Dei («искусство Божие») в философско-богословской мысли Аврелия Августина . Выясняется, что ars Dei – это не только разумный замысел или знание, которое Бог вечно имел о Своем творении, но также и Божественная Премудрость и творческое Слово Божие, через Которое был сотворен мир и в Котором суще ствуют вечные и неизменные формы и причины всех вещей и в соответствии с Которым Бог не только знает, но и творит все сущее. Отмечается, что понятие ars Dei у Августина имеет определенное сходство с мировым Умом (νος) неоплатоников и с мировым Логосом стоиков и Филона Александрийского, а также с «художническим логосом» (τεχνικòς λγος) греческих Отцов Церкви; оно также является развитием библейских представлений о Премудрости и Слове Божием. При этом констатируется, что учение Августина столь уникально, что не имеет точных аналогов в современной ему философской и патристической литературе. В трудах блж. Августина Гиппонского мы иногда встречаемся с таким понятием, как ars Dei – «искусство (мастерство) Божие». Это понятие встречается как в ранних философских, так и в зрелых богословских трудах Августина. Оно тесно связано с представлением о разумном замысле Божием по отношению к творению, а также о Божественной силе и премудрости, с помощью которой этот замысел был осуществлен. Ars Dei у Августина имеет сходство с мировым Умом (νος) неоплатоников и с мировым Логосом стоиков и Филона Александрийского, а также с «художническим логосом» (τεχνικς λγος) греческих Отцов Церкви. Вместе с тем концепция ars Dei у Августина также является развитием библейских представлений о Премудрости и Слове Божием, через Которое было все сотворено. Цель данной статьи – исследовать понятие ars Dei в трудах Августина и установить его философские и богословские источники, чтобы точнее определить его смысл и место в богословии Августина. Прежде всего для Августина понятие ars Dei как искусства или творческого мастерства Божия тесно связано c учением о Сыне Божием. В самом деле, уже в своих ранних работах Августин рассматривает Сына Божиего в качестве универсальной Истины (veritas) или Идеи всех вещей (forma omnium), которая охватывает всю полноту Божественных замыслов и форм, реализованных Богом в творении мира. Так, в трактате «Об истинной религии» (ок. 389–391) Августин характеризует истину следующим образом: |
| Довейко Ю. Онтологическая трансформация человека в богословии Игнатия Брянчанинова: критическое осмысление: дис. ... доктора теологии. Rga: Latvijas Universitte, 2009. См.: Там же. С. 24-26, 167-168. Там же. С. 13. Хондзинский Павел, прот. О книге Юриса Довейко «Онтологическая трансформация человека в богословии Игнатия Брянчанинова: критическое осмысление» (Латвийский университет, 2011)//Филаретовский альманах. М: ПСТГУ, 2013. 9. С. 200-203. – Единственный недостаток этой статьи – её краткость, что, однако же, никак не принижает достоинства самого содержания статьи и меткости характеристик. Успевает автор отметить и тот факт, что «русское богословие XIX не избаловано вниманием ... исследоваетелей. Особенно же “не везло” в этом отношении, пожалуй, именно святителю Игнатию (Брянчанинову). Кажется, о его богословии у нас не написано по сей день ни одной работы, в которой присутствовала бы не только дескрипция, но и аналитика» (Там же. С. 200). Сказаны эти слова в 2013 г. В своей блестящая работе «Познание и спасение в трудах святителя Игнатия (Брянчанинова)», очень глубокой и самобытной, украшенной интересными и оригинальными богословскими рассуждениями, параллелями и выводами, А. С. Прудников исследует гносеологический потенциал богословско-аскетических концептов и идей свт. Игнатия, открывая совершенно неожиданные смыслы и уровни постижения. Очень верно замечает автор, что «скорбный и несколько пессимистичный характер учения святителя Игнатия о месте человека в мироздании, по всей видимости, представляет собой не пастырско-проповеднический приём, а онтологическую правду». Учение о трезвении, борьбе и покаянии, «как добровольном лишении себя земных утешений, служит методом для освобождения от многоразличной лжи, которая заграждает от человека эту онтологическую правду» ( Прудников А. С. Познание и спасение в трудах святителя Игнатия (Брянчанинова). С. 96-97). Автор понимает, что «личная Пятидесятница ... является главным ориентиром в богословствовании владыки Игнатия», «опытом как первичным для начала духовной жизни», усваиваемым в Крещении, «так и конечным (ощутимое усвоение человека благодати Святого Духа)», и что православная «гносеология ... зачастую отождествляется с онтологией, поскольку познание в исихастском контексте направлено на сущностное приобщение Божественным энергиям». Хотя автор говорит это о трудах С. С. Хоружего по исихастской антропологии, но замечание однозначно верно и в отношении как всей святоотеческой традиции, так и свт. Игнатия (Брянчанинова). Здесь, впрочем, автор признаётся, что «данный аспект проблемы познания и спасения не входит в область диссертационного исследования» (Там же. С. 13-14, 6). Вообще, он разбирает многие темы, смежные или аналогичные с нашими, но более в свете познания вообще, т.е. как адекватного разумения реальности, истины, а не в ракурсе Богопознания и вступления в общение с Богом. |
| Ф. Андреев Виноградов В.П. Мужи веры: Слово на заупокойной литургии 30 сент. 1914 г. при поминовении почивших тружеников Академии//Богословский вестник 1914. Т. 3. 10/11. С. 245–254 (1-я пагин.) —245— «Все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещаннаго, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они не без нас достигли совершенства» ( Евр.11:39–40 ). Какой длинный ряд имен проходит сейчас перед нами, дорогие братья и отцы!… Вы знаете, чьи это имена… То – имена прежних насельников и строителей дорогой нам Академии, то – имена прежних носителей священнейших идеалов нашего святилища духовной науки, имена незабвенных тружеников, мужей «великих и именитых», которые вот здесь, на этом самом месте, в этих самых стенах проходили свое жизненное поприще в тех же самых трудах, что и мы с вами, стремились к осуществлению тех же религиозно-научных идеалов, во имя служения которым пришли и мы с вами сюда… Какие думы навевает на вас этот длинный ряд имен и что говорит он вашему сердцу? Бьется ли оно в благоговейном удивлении пред величием жизненного подвига их носителей?… скорбит ли оно, что этих «именитых» учителей уже нет среди нас?… недоумевает ли —246— оно: для чего вспоминать тех, кого давно уже нет?… Или же, может быть, иная, более глубокая дума завладевает душой, когда вслед за длинным рядом имен пред историческим взором встает длинный ряд их величавых носителей?! Некогда великий апостол языков, оглядываясь так же как и мы сейчас, в даль веков прошедших и созерцая там длинный ряд праотцов, живших теми же самыми чаяниями, что и сам он, остановился, хотя, быть может, и на один только миг, в глубокой думе: все они, этот длинный ряд ветхозаветных мужей, до глубины души были проникнуты тем же чаянием и того же грядущего царства Божия, что и сам он. Это царство Божие было им обещано свыше и верою в него была проникнута вся их жизнь, труд и заботы. Но дождаться этого чаемого и обещанного царства им не пришлось: они так и сошли в могилу с своими великими чаяниями, не видев начала их осуществления, положенного давно жданным Мессией – Спасителем. Какой же смысл был в этой их вере и трудах по вере, если они, «свидетельствованные в вере, не получили обещанного»? Почему не напрасны были их вера и труды, если их целожизненные чаяния и ожидания не увенчались осуществлением? Вот и теперь, когда духовным взором окидываешь длинный ряд сошедших в могилу праотцов и отцов нашего святилища духовной науки и как бы стоишь над широким могильным кладбищем, усеянным их костями, мысль невольно погружается в думу, подобную думе апостола… |
| Вторая часть, обнимающая обзор трудов Епифания Славинецкого, состоит из четырех глав (с шестой по девятую). В главе шестой (259349), после предварительных замечаний об источниках библиографических сведений о трудах Епифания, дается полный перечень его трудов (всего 125 и, в частности, напечатанных его сочинений, переводов и изданий, и затем автор переходит к обозрению проповедей Епифания. Излагается содержание специальных по назначению слов, каковы: «поучение от иереа детем духовным», «наказание от архиереа ко архимандритом и игуменом», «слово к монахом», слова против раскольников (при чем Епифаний горячо и с убеждением защищает книжное исправление) и, наконец, слова похвальные и на церковные праздники. Что касается сих последних поучений Епифания (похвальных и праздничных), автор ограничивается изложением только более типичных слов и переходит к общей характеристике направления его богословствующей мысли, к изложению его излюбленных проповеднических приемов. Отмечаются главный предмет поучений, характер нравственных приложений в них, любовь Епифания к символическим толкованиям, обилие ссылок на святоотеческие творения, а также на лица и события языческой истории. Обзор проповедей заканчивается замечаниями о внешнем характере изложения их и вообще о свойствах языка (обилие образных выражений и метафор, антитез и синонимических выражений, вопросительная форма речи и т.д.). – В главе седьмой (349413) автор ведет речь о двух трудах, усвояемых Епифанию, из коих первый – трактат «о ми- —183— лости» и второй – статья об иконописании. Утвердив, сколько можно было, принадлежность Епифанию трактата «о милости» и показав место, занимаемое им в ряду других трудов, автор довольно подробно излагает содержание этого трактата, состоящего из трех частей, указывает его выдающиеся достоинства. По отношению ко второму труду (об иконописании) автор доказывает принадлежность этой статьи Славинецкому, указывает время и повод ее составления и довольно подробно передает ее содержание, отмечая важное значение ее для того времени. |
| Из благодарнейших результатов этого трудолюбия навсегда останутся „феноменами“ такого рода исследования, как Jost, Ewald, Stade, Holtzmann, Schürer u Köhler. С первым из них мы познакомились в двух его трудах, носящих названия: 1) Allgemeine Geschichte des Israelitischen Volkes, I–II т. и 2) Geschichte der Israeliten seit der Zeit der Maccabäer bis auf unsre Tage, I–X т. Особенную ценность представляют для нас (при изучении Иосифа особенно) два первые тома последнего труда, снабжённые в высшей степени вескими научными данными (в особых прибавлениях). Являясь результатом широкого знакомства историка с внебиблейской классической и средневековой литературой, а также раввинистическими произведениями, эти данные служат незаменимым пособием при ознакомлении с Иосифом, критике и дополнении его. Ещё более достоинств представляет огромнейший труд „Geschichte des Volkes Israel“ Ewald’a, I–VII, обнимающий историю народа Израильского от самых ранних библейских эпох до конечного поглощения его Римом после разрушения Иерусалима. По полноте и широте исследования, по тонкопсихологической наблюдательности, по теплоте религиозно-нравственного чувства и яркости изображения – этот труд не имеет себе подобного, и обычно служит и едва ли перестанет когда служит главной подкладкой всех дальнейших исследований того же рода. То обсто- —194— ятельство, что научная основательность труда здесь за некоторыми исключениями успешно дружит с воззрениями и духом Ветхозаветных Писаний, делает этот выдающийся, в ряду не столь умеренных при своей научности, труд особенно важным для неготового на крайности историка. Наконец, в дополнение характеристики этого важнейшего пособия отметим в нём особенную обстоятельность отделов, останавливающихся на специальном исследовании и выяснении внутренних сторон и основ жизни Израиля, обычные представления истории которого часто ограничиваются изложением внешнеполитических изменений в его судьбах, или жизнеописаниями его представителей. Упоминая выше о трудах, не столь умеренных при своей научности, мы разумели, между прочим, бесспорно выдающийся труд Stade „Geschichte des Volkes Israel“. |
| 6) копии с упомянутых выше описей и указателей и годовые отчеты о своих занятиях ученые Комиссии представляют в конце года (не позже Ноября) Директору Археологического Института, который доводить о них до сведения Императорской Академии Наук, в виде отчета о трудах за истекший год по архивному делу в тех губерниях, в которых учреждены такие Комиссии. 7) Ученые Комиссии, независимо от прямой своей обязанности, могут, по местным обстоятельствам включать в круг своих занятий разыскание, описание и объяснение всяких других памятников старины. 8) Расходы, необходимые на содержание и занятия ученых губернских архивных Комиссий, покрываются из средств, имеющихся в распоряжении директора Археологического Института, и из местных пожертвований на пользу науки. О лицах же, оказывающих Комиссии особые услуги своим усердием, Директор Института представляет на усмотрение Президента Императорской Академии Наук“. В ответ на означенное письмо я отвечал от 30-го июня за 1855 в следующих выражениях: „Ваше Превосходительство, Милостивы Государь! Получив почтенное письмо ваше от 21-го сего июня, 3775, коим изволите приглашать меня войти, в качестве члена, в состав Высочайше учрежденной в Тверской губернии Губернской ученой архивной Комиссии, долгом поставляю ответствовать Вам, Милостивый Государь, —263— 1884 г. что я готов участвовать в трудах сей Комиссии, но не прежде, как по возвращении из Петербурга во вверенную мне епархию.“ О. протоиерей Владиславлев писал от 23-го числа: „Представляемая на Ваше архипастырское усмотрение статья „Памяти Высокопреосвященнейшего Филофея“ составлена мною с тою целию, чтобы выразить со стороны Тверитян живое сочувствие к почившему Архипастырю, столь долго управлявшему Тверской Епархией в духе истинно-апостольского мужа и оставившего по себе самую светлую память. Невыразимо тяжело было бы, если бы Тверь и Тверская епархия смолчала при таком поношении имени Святителя, какое мы видели в недавнее время. Благословите поместить эту статью, – как она ни слаба, – в Тверских Епархиальных ведомостях“. |
| Для Платона в самой деятельности общественной нет чужого бремени». Для него каждое дело, какое бы он не начинал делать, и каждый человек, который входить в сферу его деятельности, через то самое становились своим собственным делом и своим человеком. Чужое бремя для Платона – это только то дело, в которое он не может вложить своих сил и своей совести, чужой человек это только тот, кто не хочет пользоваться его силами и не верит и не уважает его совести. Одним словом, чужое бремя для Платона – это всякое дело вне атмосферы нравственного долга в условиях дружественно родственных отношений. Такое чужое бремя, по сознанию Платона, бремя не от Бога, но от греховного, извращенного мира, бремя, с которым нужно или бороться, внутреннею силой духа и уничтожить, или же от него бежать, чтоб самому не быть его рабом. И Платон сначала пытается бороться, но потом, чувствуя безуспешность и недостаточность внутренней силы для борьбы, решается бежать. И бежит в уединение Вифании. В письме к знаменитому Георгию Конисскому , архиепископу Белорусскому, Платон пишет по этому поводу: «несколько в граде быв, выходил я на подвиг против пререканий, но мир превозмог, и слабость моя со стыдом оному уступила» 636 . «В трудах от юности моея вознесся уже, смирихся и изнемогох, – писал он князю Потемкину по поводу того же своего решения об удалении на покой 637 . —344— В Автобиографии Платон указывает более конкретно причины и цель своего удаления в Вифанию. «Начал он скучать правлением епархиальных дел; не для того, акибы или дела отягощали, или паствой был недоволен. Нет, и к трудам он был неутомим и паствой любим; ибо хотя и были некоторые недовольны, как то без сего и пробыть нельзя, но большей гораздо частью честных и благонамеренных людей таковых недовольных или роптания, или отзывы были заглушаемы и Платону не причиняли многого смущения или в трудах ослабления. Но некоторые в главной его команде или завистью подстрекаемы, или в его осуждении находя своя выгоды и повышения, или не видя в нем к своему честолюбию угождения и уважения, а особливо приметя, что и Императрица по некоторым также внушениям, хотя не совсем, однако не мало уменьшила свою благосклонность: по всем сим причинам начали по команде причинять архиепископу многие затруднения, досады, приказания привязки и добрых его намерений и дел в худую сторону толкования 638 . |
|
|
