| Первое счастливое дело сего времени было под Коломною, где Воеводы Царские, Князь Прозоровский и Сукин, разбили Пана Хмелевского. Во втором деле оказалось мужество и счастие юного, еще неизвестного Стратига, коему Провидение готовило благотворнейшую славу в мире: славу Героя – спасителя отечества. Князь Димитрий Михайлович Пожарский, происходя от Всеволода III и Князей Стародубских, Царедворец бесчиновный в Борисово время и Стольник при расстриге, опасностями России вызванный на феатр кровопролития, должен был вторично защитить Коломну от нападения Литвы и наших изменников, шедших из Владимира. Пожарский не хотел ждать их: встретил в селе Высоцком, в тридцати верстах от Коломны, и на утренней заре незапным, сильным ударом изумил неприятеля; взял множество пленников, запасов и богатую казну, одержал победу с малым уроном, явив не только смелость, но и редкое искусство, в предвестие своего великого назначения. Тогда же и в иных местах судьба начинала благоприятствовать Царю. Мятежники Мордва, Черемисы и Лжедимитриевы шайки, Ляхи, Россияне с Воеводою Князем Вяземским осаждали Нижний Новгород: верные жители обрекли себя на смерть; простились с женами, детьми и единодушною вылазкою разбили осаждающих наголову: взяли Вяземского и немедленно повесили как изменника. Так добрые Нижегородцы воспрянули к подвигам, коим надлежало увенчаться их бессмертною, святою для самых отдаленных веков утешительною славою в нашей Истории. Они не удовольствовались своим избавлением, только временным: сведав, что Боярин Федор Шереметев в исполнение Василиева указа оставил наконец Астрахань, идет к Казани, везде смиряет бунт, везде бьет и гонит шайки мятежников, Нижегородцы выступили в поле, взяли Балахну и с ее жителей присягу в верности к Василию; обратили к закону и другие Низовые города, воспламеняя в них ревность добродетельную. Восстали и жители Юрьевца, Гороховца, Луха, Решмы, Холуя, и под начальством Сотника Красного, мещан Кувшинникова, Нагавицына, Денгина и крестьянина Лапши разбили неприятеля в Лухе и в селе Дунилове: Ляхи и наши изменники с Воеводою Федором Плещеевым, сподвижником Лисовского, бежали в Суздаль. Победители взяли многих недостойных Дворян, отправили как пленников в Нижний Новгород и разорили их домы. |
| Извести, здравствует ли любезнейший и незабвенный наш наставник Яков Ильич Владыкин? Я молюсь за его здоровье. Нет ли с тобой и ещё кого-либо из наших товарищей? а где? где друзья? скажи о ком знаешь. Конечно тебе, быть может, некогда придумывать старину, но, друг, хотя строчку отпиши новостей. Вот и я при всех недосугах наболтал тебе множество галиматьи; и буду доволен, если ты мне на десять строк будешь отвечать одной. Напиши, ещё прошу, о хорошеньких книжках, – избавь меня от скуки. Я ожидал тебя в Вязники, во время вакации, предполагая, что ты из Дунилова поедешь в Муром. Но напрасно моё ожидание. В будущее же время сделай тракт на Вязники, а более через Ераполь. Прощай, Иван Михайлович. Извини брат, – что писал очень нескладно, право, почти стоя и не мысля“. 6-го ноября даны были нам по классу опытной Психологии и Нравственной философии следующие 7-мь тем для сочинения: 1) „Постепенное развитие души от пробуждения сознания до начинающейся зрелости разума“. 2) „Житейское благоразумие“. 3) „Извращённость эгоизма“. —345— 1847 г. 4) „Об очищении и исправлении темпераментов“. 5) „Отношение материального благосостояния к нравственному состоянию человека“. 6) „Взгляд на нравственное учение стоиков“. 7) „Каким образом опытное изучение духовной природы человека ведёт к сознанию необходимости для него благодатной помощи?“ Я писал сочинение на последнюю из этих тем, и сочинение признано „хорошим“. 11-го ч. писал я пространно своему Вязниковскому другу о. Богородскому в ответ на его письмо от 31-го октября: „Спешу немедленно отозваться на твой дружеский голос. Нет, любезный! напрасно подозреваешь меня в бесчувственном равнодушии и совершенном забвении прежних наших отношений. Я очень хорошо помню и люблю тебя, как доброго и искреннего друга и товарища. В числе друзей моих, коих, впрочем, у меня было не слишком много, ты едва ли не первое занимал место: говорю это по чистой совести. Твоё добродушие, твоё благородство, чистота нравственности и явное ко мне благорасположение всегда находили живое сочувствие в моём сердце. Но к чему излишние объяснения? – Из того, что до сих пор не было между нами переписки, никак не следует, что мы оба вдруг забыли взаимные наши отношения. И без твоего письма я совершенно уверен был в твоём неизменном ко мне расположении, – и с своей стороны могу твёрдо заверить тебя в моём истинном усердии и расположении. Нет, если мы питали друг к другу бескорыстную любовь; то это чувство, по слову Писания, никогда не может изгладиться: любы николиже отпадает. Однако ж этим хочу я сказать не то, чтоб и вовсе не нужно было свидетельствовать внутренних расположений сердца внешними какими бы то ни было знаками. Письменное послание есть ближайшее выражение дружеской приязни: и я так же, как и вы, не раз замышлял, даже принялся было однажды за перо, чтоб напомнить вам, хотя в кратких словах, о себе и о своих отношениях к вам – это было ещё в Муроме: но обстоятельства отвлекли, и – замысел не совершился. Но теперь, когда вы, после |
| Разбойники ходили толпами; правительство наряжало против них стольников, которые ходили с вооруженными отрядами, со всяким ратным боем. В 1618 году били челом люди князя Мстиславского: «Перед Покровом шли черкасы и крестьян многих посекли в Ярополчевской волости; а после черкас пришли в волость Ярополчь козаки и стали в Вязниковской слободке станом; тогда люди и крестьяне князя Дмитрия Михайловича Пожарского да муромских и гороховских детей боярских люди, крестьяне и стародубские мужики сложились с этими козаками да волость Ярополчевскую разорили; к козакам вино и мед извощики князя Дмитрия Пожарского привозили и торгами всякими торговали, а как вино и мед распродадут, то наших крестьян пожитки, лошадей, коров и платье всякое покупали и стада отгоняли в поместья и вотчины своих бояр». Разбойничали прикащики мелких поместий с своими крестьянами, разбойничали мелким разбоем, нападали ночью в лесу на проезжих. Иначе поступали прикащики больших, сильных вотчинников; в 1645 году шуяне били челом князю Якову Куденетовичу Черкасскому: «Жалоба нам, государь, на приказного твоего человека села Иванова-Кохмы, Бесчастного Черкашенинова: в прошлом году о Николине дни вешнем в селе Пупке на торгу он, Бесчастный, с твоими крестьянами прибили до полусмерти наших посадских людишек, шалаши у них поломали, товар, хлеб, калачи, мясо и пироги в грязь втоптали; мы тогда били тебе челом, и ты изволил сыскать и, по сыску, указ учинить. А в нынешнем году 24 июля приехал он, Бесчастный, в Шую на торг, собравшись со многими крестьянами и, сердясь за прежнее наше челобитье на него, хотел нас перебить; мы, узнавши, что он хочет нас перебить, которые сидели в лавках, а иные по домишкам своим, от него заперлись, и сидели запершись до тех пор, пока он из Шуи выехал; а он, Бесчастный, по торгу и по улицам ездил с саблею, а крестьяне твои за ним ходили с топорками, кистенями, ослопами и кольями, ясаком кликали, похвалялись на нас убийством». Прикащик дворцового села Дунилова, Сабуров, бил челом на Творогова, прикащика села Васильевского, принадлежавшего также князю Черкасскому: «Ездит Творогов в Шую на торг и на Дунилово, с ним ездят многие люди, человек по двадцати, по сороку и больше, называются козаками и крестьян государевых по дорогам и по деревням побивают и грабят, подводы берут, жен их и детей позорят, животину всякую стреляют и по хлебу ездят. |
| За Р. S. благодарю. Но напрасно еще не приписали чего-ниб., например, о военных действиях. Дошел до меня темный слух, будто было генеральное сражение, – и наши победили. Давно бы пора. Лучше разом много потерять, да кончить дело, нежели в несколько раз терять больше, – и не видать конца». Ивановский зять мой В.А. Левашев писал мне, чтобы я, чрез земляка своего, профессора Московской семинарии Еф. Мих. Алексинского, попросил его тестя, благочинного единоверческих церквей, нельзя ли его, т. е. Левашева, определить на причетническую должность к вновь открытой единоверческой церкви на Московском Преображенском кладбище. В ответ на это писал я от 13-го ноября: «Без сношения с Ефимом Михайловичем я узнал, что ни на Преображенском, ни на Рогожском кладбищах, причетнических мест ни одного нет. Да если бы и были, очень нелегко поступить туда; но если бы и удалось поступить, весьма трудно удержаться там надолго. Новообратившиеся к единоверию слишком строги в суждениях своих о церковном причте и очень многого требуют от служителей алтаря. – Подтверждением этого служит недавно случившаяся история на одном из помянутых кладбищ. Священник с диаконом, совершивши в одном доме какую-то требу, по приглашению хозяина, и может быть, усердному, остались напиться чаю, и, вероятно, не без дополнения. Но, при сей верной оказии, они позволили себе переступить уже и за границу. – В тот же вечер дано было знать об этом митрополиту. На другой день утром, едва только успели раскрыть глаза вечерние требо-совершители, как их уже требуют на митрополичье подворье. Владыка, сделавши тому и другому приличное назидание, священника вскоре после сего удалил от места, возвратив его на прежнее, а диакона, кажется, оставил впредь до усмотрения. – Итак, на что снисходительно смотрят в Иванове и в Дунилове, того отнюдь не терпят в Москве, и в особенности при вновь открывшихся новоблагословенных церквах. Посему я, со своей стороны, нахожу более спокойным и безопасным для вас остаться в Иванове. Тут вас так хорошо уже все знают и, при всех немощах, охотно терпят. Если у вас, как вы пишете, не так велики доходы: то и в Москве, на причетнической должности, не через край же польется золото и серебро. А от долгов и от должников никуда не уйдешь». |
| Это как нельзя более подтверждает высказанную нами прежде мысль, что Ковылин был страшен только московским федосеевцам и – даже поморцам, и что иногородние последователи Преображенского кладбища не особенно подчинялись его распоряжениям. В 1805 г. прибыл в Москву «духовных ради дел Казанских низовских стран житель Иван Алексеев». В числе недоумений, за разрешением которых он обращался «к московскому купцу Ивану Петровичу Дуниловцу», бывшему, по выражению Любопытного, «особенным председателем на федосеевских соборах», пользовавшемся уважением всего московского федосеевского общества, – было между прочим и следующее: «старопоженившиися некоторые христиане без востягновения с женами совокупление имеют, не блазненно-ль таковым в братстве сообщатися» 454 . Значит, и в Казанских странах были федосеевцы, которые в своей жизни не следовали предписаниям Преображенского кладбища касательно «сохранения чистоты и целомудрия» 455 . Наконец, даже Петербургская федосеевская община, устроенная при посредстве Ковылина, часто видавшая у себя Илью Алексеича, во время поездок его в Петербург, и находившаяся до самой смерти Ковылина в постоянных сношениях с Преображенским кладбищем 456 , даже и эта община, имевшая у себя таких наставников – фанатиков, каковы были Герасим Никитин Ошара и Яков Васильев Холин 457 , – к концу жизни Ковылина стала изменять учению, какое успел внушить ей строитель Преображенского кладбища. На бывшем 4-го января 1791 г. соборе петербургских федосеевцев, по делу о примирении их с старо поморцами, т. е. с теми из последователей выговской пустыни, которые не принимали учения Емельянова, было, между прочим, положено: «от староженова, при приеме их в общество федосеевцев, требовать обещания – «провождать свое житие со всяким целомудрием и в чистоте телесной с прилежным от всего воздержанием» (нарушившему обещание грозило отлучение), – а «вновь поженившихся христиана принимать не иначе, как с разводом 458 . – Эти определения петербургских федесеевцев были так согласны с правилами Преображенского кладбища, что, когда они были посланы в Москву на рассмотрение, наставники кладбища беспрекословно утвердили их (21-го апреля того же года) собственноручным подписом, а Ковылин против статьи о новоженах написал только: «неизменно по всему тако тех приемлем». |
| Саратовский губернатор, 30 августа 1815 года, доносил министерству полиции, что тамошняя удельная контора выдает паспорты для заработков в разных городах Российской империи иргизским монахам, которые поступили в это звание из удельных крестьян, и отлучки их из монастырей имеют единственною целью только распространение ереси их, и что хотя монахам сим и следовало бы прекратить отлучку из их жилищ, но, принимая в соображение убедительную просьбу настоятелей старообрядских иргизских монастырей, он, губернатор, предложил удельной конторе снабжать означенных монахов для отъезда в другие губернии письменными видами на 4 месяца, с тем однакож, чтобы в видах этих означаемо было, для каких именно надобностей они отправляются, и дабы люди сии нигде учения своего не распространяли и духовных треб не совершали под опасением строжайшего взыскания. Министр полиции, граф Вязмитинов, сообщил об этом министру уделов, который согласился с мнением саратовского губернатора впредь до времени определенности по предмету сему особого правила до старообрядцев относящегося. Но это осталось лишь на бумаге, действительно же монахи и попы разъезжали по-прежнему («Дело департамента общих дел министерства внутренних дел» 1815 года, Оно было послано в Москву, в Стародубския слободы, на Керженец, в Сибирь, в Поморье, в Гуслицу, в Уральск, в Дунилово, в Шую, в Городец, на Терек, в Тулу, в Калугу, в Коломну. «Православный Собеседник» 1857 г., стр. 404. [Прежняя формула приведена нами при рассказе о принятии ветковцами епископа Епифания. Новая иргизская исправа состояла в следующем. Принимаемый поп надевал епитрахиль, фелонь и поручи, исповедывался у монастырского священника, потом с амвона, обратясь на запад, читал следующее: «Аз, священноиерей (имя рек), от гнусныя никонианския ереси к непорочней всею душою приступаю вере. Проклинаю вся отреченная святыми отцы: аще кто не крестит в три погружения с приглашением «во имя отца и сына и святаго духа», но обливает, да будет проклят. Аще кто служит божественную литургию на пяти просфорах, а не на семи, да будет проклят. |
| В Лазареву суботу натолокши специев, в понедельник на страстной неделе приступили, безумно к делу, по себе освященному. Попы Филарет, Василей, Кир, Афанасий, Иван и Дьякон Иван Васильев слободской, да дьячок Федор Михайлов Дуниловской, кой хотя и приписался в Московское мещанство, но по благословению попа Василья надевал стихарь, кой тем больше к нему пристал, что голова его выстрижена была по мужицки, как называется, под дубинку. Попы все стали кругом самовара: Василей читал Архиерейские молитвы, масло в Самоваре с треском кипело; дьячок с умилением помешивал большою мешалкою. Нельзя было удержаться от смеху, смотря на такое их беззаконное дело: да и все, кои видели сие, тогда смеялись. Когда я спросил попа Василья, для чего он одной не читает молитвы, оставляя ее, то в ответ получил, что она есть очень важна, и только Архиереям приличествует. На что я сказал; да и все это действие приличествует оным; в прочем, что будет у них из сего, мир или полумир? – Ты стал отдаляться от благочестия, отец Сергий! сказал мне Василий поп: прежде был ты ревностнее. Прошу о сем помолчать, что бы простым людям не подать поводу к соблазну. – В прочем мир был сварен и самовар, как вещь больше не надобная, отнесен для продажи в медной ряд. Кладбищенской поп Андрей донес о сем Преосвященному Платону и прочим рассказал: по чему многие нарочно приходили сего самовара смотреть в ряд. К тому же, отдавши для продажи в Лавку, позабыли вычистить в нем пригорелое масло и специи, что всем и подало причину к разным догадкам, доколе не дошли до настоящего дела, и не точно не узнали от упомянутого попа Андрея 25 многие тогда нарочно сходясь в ряд, удивлялись глупому неистовству старообрядцев. Я и сам вытерпел тогда превеликой стыд. Однажды, как шел я рядами, то некоторые из купцов зазвали меня в лавку в лапотной ряд. Я еще не успел оглядеться, как набралось их человек с десять, а по том вижу, двое тащат огромной тот самовар. Один его вид поразил меня; но тут купцы спрашивали, не знаком ли мне этот котел? – И когда я молчал, то говорили: хоть покажи в нем оставшееся, отец Сергий не признаешь ли? – Нечего было делать; принужден был закрывшись бежать: но они меня не забыли проводить самыми ядовитыми насмешниками. |
| Углы основного четверика и трапезной выделены пучками колонок. На главных осях боковых фасадов четверика расположены крупные перспективные порталы с необычайно богатыми наборными профилями из дынек и бусин. Крупные арочные окна по их сторонам обрамлены наличниками с прогнутыми килевидными рамками, окна второго света размещены по двум осям и имеют гребешковые очелья. Широкий наборный карниз из городков, поребрика и пилы раскрепован у пят четырех крупных кокошников аттика. Барабаны опоясаны аркатурно-колончатыми поясами. Грани четверика и столпа колокольни обработаны ширинками, на углах - лопатки. В основании шатра с северной стороны, над килевидными завершениями арок звона, выступает надстройка часового механизма. К западному фасаду примыкает поздний притвор с фронтонным портиком, где шесть колонн, расположенные попарно, обрамляют вход в храм и в палатки. Основное помещение храма перекрыто поперечным лотковым сводом, апсида - конхой, трапезная - полулотковым с распалубками над окнами. Первый ярус колокольни имеет крестовый свод; помещения палаток - коробовые. Клеевая роспись в четверике и трапезной - характерный образец живописи 1-й пол. 19 в., в котором сочетаются барочные по стилю композиции и классицистический гризайльный декор. В исполнении отдельных фигур широко использованы приемы иконного письма, условная моделировка объемов. Первоначальный колорит отличался богатством цветовой палитры, состоящей из преимущественно ярких, светлых, легких тонов. В своде представлена композиция " Коронование Богоматери " в окружении ангелов. Три стены объединены живописным антаблементом, проходящим между окнами верхнего и нижнего света. Антаблемент несут украшенные капителями рисованные колонны, а над ним изображена аркада композитного ордера. Эта гризайльная декорация составляет основу всей структуры росписи. Композиции расположены на стенах в два яруса: вверху в центре боковых стен изображены " Покров " (южная) и " Похвала Богоматери " (северная), внизу - фигуры святых. На западной стене над аркой - большая композиция " Страшный суд " , а по сторонам от нее - по три евангельских композиции (одна над другой). |
| Увеличены были пошлины на товары, привозимые к Архангельску, и понижены на товары, привозимые в Петербург. Этим достигнуто было, что Петербург стал первым торговым портом. В 1726 г. в Архангельск было привезено товаров всего на 36 тыс. руб., а в Петербург – на 1.550.000 руб. Также для развития торговли устраивались водные пути сообщения, по которым должно было идти товарное движение между Петербургом и внутренними областями: каналы Вышневолоцкий, связавший Неву с притоками Волги, и Ладожский, для обхода бурного Ладожского озера. Сооружение последнего потребовало много жертв и закончено было только в царствование Анны Иоанновны. Петр старался развить сельское хозяйство. По его приказанию выписывались из-за границы для разведения в России улучшенные породы скота. Так разведены были холмогорская порода рогатого скота на севере России и улучшенные породы овец на юге. Был издан закон, предписывавший снимать хлеб косами, вместо жнитва серпами. Введено было табаководство. Петр заботился о развитии шелководства и виноделия в прикавказских местностях. Но самою большою его заботой было устройство в России фабрик и заводов. Насаждение крупной фабрично – заводской промышленности было одной из перемен, внесенных в русскую жизнь при Петре. До тех пор в нашем отечестве существовало лишь мелкое кустарное производство, издавна в том или другом районе, смотря по тому, какому промыслу благоприятствовали местные условия. Так в Новгородской области существовала кустарная железоделательная промышленность. Здесь добывалась железная руда, из которой местные крестьяне на небольших домашних горнах выделывали серпы, косы и топоры. Суздальский и Шуйский уезды с тогда уже знаменитыми селами Ивановым (Иваново-Вознесенск), Дуниловым, Лежневым были известны производством холстов и полотен, которые приготовлялись на небольших домашних станках в крестьянских избах. В различных уголках России еще в XVII веке заметна кустарная промышленность, та же самая, которая гнездится там и поныне: село Холуй (Владимирской губ.) выделывало железные замки и т.д. |
| С Д. и. связано образование Дуниловской Богородичной пуст., начало к-рой положено возведением в 1712 г. на высоком берегу р. Юг, противоположном затопляемому по весне месту явления иконы, деревянной ц. в честь Казанской иконы Божией Матери; в 1865 г. рядом с ней построили каменный храм с тем же освящением. Основанная здесь муж. обитель просуществовала до 1764 г.; в XIX в. мон-рь был возрожден. После приписки (июнь 1815) Дуниловской пуст. к Сретенскому собору в Никольске Д. и. перенесли в город, где она оставалась до кон. XIX в.; летом она находилась в верхней церкви собора, зимой ставилась в иконостас нижнего храма. В XIX в. крестные ходы с Д. и., почитаемой жителями не только Никольского у., но и соседних Вятской и Костромской губерний, отдаленных районов Поволжья и Поморья, совершались каждый год (описание одного из них см.: Там же. С. 56). В 1890 г., во время празднования в Никольске 100-летнего юбилея со дня освящения Сретенского собора, был отслужен молебен Пресв. Богородице с принесением Д. и. в дома горожан и в приходские деревни. Вынос из церкви и возвращение иконы сопровождались колокольным звоном. С 1892 г. до упразднения мон-ря торжества проводились ежегодно 2-4 окт. В 20-х гг. ХХ в. Д. и. перенесли в Дунилово (где в XIX в. находился исполненный тогда же ее список) и поместили в каменной церкви, настоятелем к-рой был прот. Владимир Сумароков (в нач. 30-х гг. был арестован и расстрелян). Вслед за арестом настоятеля в Дунилово прибыла комиссия для изъятия иконы, однако забрать ее не удалось: когда икону доставали из киота, она упала в щель между стеной и полом («ушла в пол», под солею). После отъезда комиссии вынуть икону удалось маленькой девочке. Попытки конфисковать Д. и. предпринимались регулярно, и дуниловцы прятали святыню на чердаках, в голбцах, на сеновалах, в зыбицах, уносили в лес. С возрождением в 1990 г. дуниловской церковной общины указом архиеп. Вологодского и Великоустюжского Михаила (Мудьюгина) ее настоятелем был определен иером. Ефрем (Виноградов), к-рого через год сменил иерей Сергий Колчеев († 2003.- Ред.). В 1991 г. общине передали каменный храм. В 1992 г. Д. и. вновь поместили в Казанской ц. и стали совершать крестные ходы с Д. и. из Никольска в Дунилово. |
|
|
