| В III, 67, 4 Фома спрашивает, может ли женщина крестить, и легко отметает возражения, выдвигаемые традицией. Крещение совершает Христос, но (здесь Фома ссылается на Павла в Кол 3:11, хотя та же мысль более ясно выражена в Гал 3:28) in Christo non est masculus neque femina [во Христе нет ни мужеского пола, ни женского], и если мужчина может крестить, значит, может и женщина. Далее он прибавляет (вот сила господствующего мнения!), что caput mulieris est vir [муж есть глава жены], так что женщина не должна совершать крещение, если рядом есть мужчины. Однако в своем ad primum Фома проводит четкое различие между «непозволением» (согласно обычаю) и «невозможностью»: по обычаю женщине крестить не дозволяется, однако право такое она имеет. А в ad tertium он проясняет, что, хотя на плотском уровне женщина представляет пассивное начало, а мужчина — активное, на духовном уровне это иерархическое деление не имеет силы, ибо и мужчины, и женщины действуют во Христе. Тем не менее, в Supplementum 39, 1 (который, напоминаю, не принадлежит его перу) Фома прямо ставит вопрос, может ли женщина стать священницей. В ответ он возвращается к символическому аргументу. Таинство — знак, и действительность его зависит не только от самой «вещи», но и от «знака вещи». Поскольку женщины живут в подчинении у мужчин и не обладают ни независимостью, ни достоинством, на женщину не следует возлагать обязанности священства. В ответе на вопрос, точной формулировки которого я не помню, Фома использует также аргумент propter libidinem [вследствие похоти]: иными словами, если священник — женщина, ее паства (мужчины!) может ее возжелать. Но ведь среди паствы священника есть и женщины: что, если какая-нибудь молоденькая девушка взволнуется греховными помыслами при виде красивого священника? (Вспомните рассуждение Стендаля в «Пармской обители», посвященное неудовлетворенной страсти, какую возбуждали проповеди Фабрицио дель Донго.) В истории Болонского университета упоминается некая Новелла д’Андреа, в XIV столетии преподававшая на кафедре: ее обязали читать лекции под вуалью, чтобы не отвлекать студентов своей красотой. Мне хотелось бы верить, что эта Новелла не была роковой соблазнительницей, — просто ее ученикам недоставало дисциплины. Так или иначе, мы видим, что к преподаванию женщины допускались, — однако были отлучены от gratia sermonis. |
| Один еще раз улыбнулась ему судьба. Граф Моле снова у власти; консулу разрешается отъезд. Получив отпуск в,1836 году, он, правдами и неправдами, ухитрился прожить в Париже целых три года. Опять его видели на бульваре, отяжелевшего, но подтянутого, в искусно сшитой одежде, — зеленом сюртуке, белом жилете, широком вышитом галстухе, и в шляпе, отодвинутой на затылок, что, как утверждают, молодит лицо. Опять пытается он вернуться к прежней жизни, видитсй с друзьями, часто бывает в обществе, острит, рассказывает анекдоты — из наполеоновских времен — и, прогоняя непрошенную грусть, пишет, с увлечением пишет. В месяц с небольшим, запершись в своей комнате, написал он самый счастливый и волшебный, если не самый совершенный свой роман — «Пармскую Чертозу». Он не вернется в Италию раньше, чем не напечатает эту книгу, чье появление принесет первый луч славы, так долго не улыбавшейся ему. Если утешало его творчество, то, в соответствии с его характером, слава должна была утешить еще больше, — хотя, конечно, тоже не до конца. До сих пор известен он был, как остроумец и светский человек, как bon vivant, дилетант в литературе. Не раз говорил он, что читать его будут в 1880–м, потом, всё отодвигая дату — в 1935–м, в 1980–м году. Правда, «Красное и Черное» принесло ему некоторую известность. Передовая дама, нагнувшись к своему соседу за столом, сказала однажды: «Как, вы не знаете «Красного и Черного»? Да ведь это так же известно, как «Жаба», так же прекрасно, как «Плик и Плок»!». Но теперь о «Пармской Чертозе» написал длиннейшую статью молодой и уже прославленный Бальзак, и он не сравнивает больше ее автора с Евгением Сю или с еще более забытым Феликсом Давеном: он говорит о Ларошфуко, о Корнеле, Байроне, Шекспире… Стендаль радуется от всей души. Правда, Бальзак не вполне доволен его стилем, но ведь Стендаль и сам хотел бы усовершенствовать свой стиль. Он перебирает рукописи, правит страницу за страницей, в радостном волнении замышляет новый большой роман. Теперь и Чивита–Веккиа не кажется таким уж безнадежно скучным местом. Он опьянен работой; он чувствует себя гораздо лучше. И, вдруг, конец, — начало конца. Странное дело, он начинает забывать самые обыденные слова и выражения, не может сказать: «дайте воды». Иногда целые четверть часа уходят на мучительные поиски какого-нибудь слова. Затем начинаются страшные головные боли, потом удушье, потом тупое прозябание: полубеспамятство, полусон. Врачи пускают ему кровь, собираются его лечить то гомеопатией, то какими-то особыми средствами от подагры, но ему от этого лучше не становится. Однажды, после особенно тяжелой ночи, он сказал, — ведь он ни во что не верил: «Я уже узнавал Ничто». |
| С 1723 года видим постоянное русское посольство в Испании. Отправленный в Мадрид в звании советника посольства камер-юнкер князь Сергей Дмитриевич Голицын получил инструкцию смотреть на все поступки испанского двора, воинские приготовления, вооружение флота; разведывать, в какой дружбе и обязательствах король испанский находится с другими державами, особенно с Францией, и не намерен ли начать войну в Италии с цесарем или с Англиею для получения от нее Гибралтара и Порт-Магона; приятна ли присылка его, Голицына, ко двору испанскому, и в конфиденции объявить министрам испанским склонность императора к установлению доброго купечества между Россиею и Испаниею, чтобы получать товары из первых рук. Отвечая на эти пункты, Голицын доносил, что испанская армия, простирающаяся от 40 до 50000 человек, находится в самом жалком положении, жалованье офицерам не выплачивается; флот в таком же состоянии: искусных офицеров и матросов почти нет, кораблей строится очень мало, в мореплавании испанцы не имеют никакого искусства, а иностранцам, которые у них в великой ненависти, высшего начальства не поручают; материалы для строения, оснащения и вооружения кораблей получают с севера, хотя Испания все это имеет в изобилии и могла бы снабжать и другие государства; нет в этих делах искусных людей, нет порядочного адмиралтейства и арсенала. Поэтому Испания не в состоянии ничего начать, ибо не только действовать наступательно, и себя защищать не может от набега африканцев, следовательно, никакой надежды на Испанию иметь нельзя. Купечество национальное в Испании бедное и в торговом деле неискусное; мануфактур никаких нет. В то время, когда князь Голицын сообщал из Мадрида такие печальные известия о состоянии Испании, в России патер Арчелли, поверенный герцога пармского, вел переговоры о браке испанского инфанта Фердинанда и малолетней дочери Петра цесаревне Наталии; но дело не повело ни к каким результатам. Читать далее Источник: История России с древнейших времен/соч. Сергея Соловьева : В 29 т. - Изд. 5-е. - Москва : Унив. тип. (Катков и К°), 1874-1889. Вам может быть интересно: |
| 801), около 1100 г. Своим названием она обязана четырем пурпурным листам с золотыми буквами текста. Размеры этого манускрипта (15 х 11 см), композиция разворотов, принципы книжного убранства близки Псалтири 1080 г., исполненной по заказу императорской семьи (там же, гр. 214). Некоторые аналоги мягкой стилистике этих произведений, их непосредственности можно обнаружить в сценических композициях знаменитого Лекционария Дионисиата на Афоне (cod. 587) третьей четверти XI в. Между тем, как об этом будет сказано ниже, характер афонских миниатюр с портретами евангелистов совсем иной – блистательный и отточенный. Примерно в конце XI в. акценты несколько смещаются. Композиции становятся плотнее, а цвет – гуще и сочнее. Возрастает активность орнамента и линии. Интерпретация образов более драматична, в восприятии дидактические моменты постепенно начинают преобладать над интеллектуальными. В Евангелии из Пармской библиотеки (Палатина, 5) композиции подчинены законам статики. Ритм развивается не вдоль поверхности листа, а ориентируется фронтально. Изображения, заключенные в пышные и очень яркие по цвету орнаментальные рамы, уподоблены четырехчастным иконам и, главное, «читаются» обособленно от текста, как самостоятельные произведения. Золотой фон становится обязательным, а общая композиция листа получает особую эффектность и нарядность благодаря сочетанию золота и интенсивного синего лазурита, обильно использованного в обрамлениях, в сегментах в каждой сцене, в деталях архитектуры и одеяниях. Фигурки становятся длиннее и, несмотря на уплощенность, более приближены к реальности. И хотя сохраняет свою роль моделировка формы тонкими прозрачными линиями, в общей композиции большее значение отведено плотному письму, активным пятнам цвета – синего и алого, интенсивные сочетания которых резко повышают эмоциональность изображенного. Не случайно в пармском Евангелии, датирующемся концом XI в., особое место отведено страстным эпизодам, – в этом предпочтении прочитывается явственное движение к комниновскому искусству. |
| Одни ученые полагают, что эти сведения подтверждают древность преданий, к-рые сохраняет Мишна. Другие считают, что Мишна изначально была учебником теории, а не практическим руководством. Тем не менее возможно, что ее текст был составлен с надеждой на восстановление храма и богослужения (ведь 1-й храм Соломонов тоже был разрушен, но затем восстановлен). В целом Мишна действительно скорее учит некоему стилю мышления и методу рассуждения, а значит, темы являются вторичными по отношению к обсуждению и вынесению решения (подробнее см. ст. Мишна ). В любом случае Мишна не исчерпывает всего учения раввинов. В последующей традиции те материалы, которые не вошли в Мишну, получили название «барайтот» (от арам.- внешние). Они были собраны и по отдельности вошли наряду с Мишной в состав Талмуда. Текст Мишны ввиду его огромной популярности имеет множество разночтений как в огласовках, так и в консонантной основе. В рукописной традиции выделяются 3 основные группы - палестинская, вавилонская и смешанная, восходящая к Маймониду (к-рый составил на араб. яз. 1-й полный комментарий к Мишне) и зафиксированная в первопечатных изданиях Мишны (1492) (иногда эту группу называют испанской). Особая текстологическая традиция у трактата «Авот», к-рый в средние века попал в состав иудейских молитвенников и имеет гораздо больше разночтений, чем др. трактаты. Лучшей рукописью, сохранившей палестинский текст Мишны, признается рукопись Кауфманна, хранящаяся в Будапеште (Венгерская АН. Будапешт. A50, X-XI вв. (из Палестины); факсимильное изд.: Faksimile-Ausgabe des Mischnacodex Kaufmann A. 50/Besorgt. v. G. Beer. Haag, 1929). Второй по значимости считается Пармский кодекс (Parma. Palat. 3173 (De Rossi. 138), XI в. (из Палестины или Юж. Италии); факсимильное изд.: Jerusalem, 1970), а 3-й - Кембриджская рукопись (Camb. Univ. Lib. Add. 470 (II), XIV-XV вв. (из Испании); изд.: Mishna/Ed. W. H. Lowe. Camb., 1883). Большое значение имеют также фрагменты из Каирской генизы, разошедшиеся по неск. б-кам (в т. |
| Но вскоре после этого имперским войскам был нанесен чувствительный урон. Отряд герулов во главе со своим вождем Фулкарисом, входивший в состав римской армии, не имея соответствующего приказа от Нарсеса, решил на свой страх и риск напасть на алеманнов и франков Бутулина, овладевших Пармой. Нападение закончилось катастрофой: сражение у стен пармского амфитеатра, где устроена была засада, закончилось гибелью одних герулов и беспорядочным бегством других. Сам Фулкарис отбивался от вражеских воинов до последнего издыхания и пал наконец, пораженный ударом в голову. Орудием его гибели была знаменитая франциска – боевой топор франков, которым можно было рубиться и который можно было также метать в сторону врага, поражая его на расстоянии. Одержав победу под Пармой, варвары затем понесли поражение от Нарсеса под Равенной. В этой битве Нарсес прибег к приему, который, по словам Агафия, был заимствован им у гуннов. Он приказал своему войску, «повернув назад, беспорядочно отступать, как будто они охвачены паникой и бегут» 403 . Преследуя впавших в мнимую панику римлян, алеманны и франки разрушили свои боевые порядки. «Когда же варвары оказались рассеянными по равнине… тогда внезапно по сигналу… римляне, повернув лошадей, бросились на своих преследователей и начали гнать назад беспощадно и истреблять приведенных в замешательство неожиданностью» 404 . Резиденция Нарсеса была устроена в портовом пригороде Равенны Класисе, и вот туда к нему совершенно неожиданно прибыл брат последнего короля остготов Алигерн, владевший Кумами. Когда алеманны вторглись в Италию, он раздумывал, чью сторону взять. Он понял, что, хотя Левтарис и Бутулин выдают себя за союзников готов, действуют они не в их интересах и что в случае их победы готы, оставшиеся в Италии, будут порабощены наряду с италийцами. Поэтому, решил он, раз уж готы не смогли удержать Италию в своей власти, «пусть ею владеют ее старые хозяева» 405 . Встретившись с Нарсесом, он передал ему ключи от города, за что полководец «обещал отдарить» его «большими благами» 406 . |
| – У меня только «минус»: к Луге я не прикреплен и надеюсь, что мы сможем поселиться все вместе, – говорил он, великолепно сознавая всю шаткость этих позиций. Тем не менее, ему все-таки удалось несколько восстановить равновесие, и он с радостью заметил, что Ася приободрилась. Часов около восьми вечера Олег, сидя на диване рядом с женой, доказывал ей, что великолепно может без всякого ущерба для собственного здоровья еще и еще ограничить расходы на собственную персону в Луге. – Ни в коем случае не присылай мне больше таких роскошей, как сыр и ветчину и лучший сорт чаю, – говорил он. Ася подняла головку: – Я этого не посылала: у тебя воображение разыгрывается. – Как нее не посылала? А помнишь, через Елизавету Георгиевну, когда она навещала меня в Луге? – Через Елочку я не передавала ничего! Они с удивлением переглянулись. – Елочка, стало быть, захотела нам помочь! – сказал Ася.- Это так на нее похоже: подсунуть незаметно от чужого имени. Ты видишь теперь, что напрасно называл ее сухой. Как жаль, что у нее нет своей семьи, своего счастья! – и, положив голову на плечо мужа, продолжала, понизив голос: – Знаешь, она ведь любила в юности, еще когда была сестрой милосердия в Крыму. Это был раненый офицер, он погиб от репрессии красных, а она не из тех, чтобы забыть и полюбить другого, она до сих пор полна им одним и плачет каждый раз, когда заговорят о нем; он подарил ей раз духи «Пармскую фиалку», и она до сих пор бережет как самую большую драгоценность этот флакон и ту косынку, которую он залил, пытаясь ее надушить. Олег вдруг взял ее руку: – Не рассказывай. Не будем касаться чужих тайн, – он быстро встал. – Пойду выкурю папиросу. – Он никогда не курил в комнатах, а всегда выходил в кухню или в переднюю. Итак, она любила его! Любила и, кажется, любит, эта замкнутая молчаливая девушка! Сколько выдержки, сколько такта! За что она меня полюбила? Я был достаточно безобразен, лежа пластом, весь в бинтах. Хорош герой романа! Жалела, вероятно! А жалость в чистой женской душе, по-видимому, большое творческое начало – семена, приносящие прекрасные цветы! |
| Один раз он увидел ее у окна с руками, прижатыми к горевшему лбу. Елизавета, ты что там куксишься? Смотри у меня! – Но, приблизившись, прибавил вполголоса: – Придешь домой, передай тете, что я остаюсь на ночь в госпитале. Будь мужественна, девочка! Она уже сдавала смену, когда раненый юноша окликнул ее… Отдавал ли он себе отчет в приближавшемся? Когда она подбежала, он улыбнулся и протянул ей флакон с духами. Это была «Пармская фиалка» Coty. Елочка вспыхнула и как-то по-ученически спрятала руки за спину. – Не нужно. Я не ради подарков… Я не хочу… – Сестрица, не отказывайтесь! Прошу вас! Это не плата – сочувствие оплатить невозможно, это только небольшой знак внимания от человека, к которому вы так добры в тяжелое для него время. Опираясь на правую руку, он стал откупоривать флакон левой рукой, желая надушить Елочку, и пролил при этом около трети флакона ей на грудь. Больше она его не видела. В эту ночь она слегла в тифу и сама бредила не хуже его. Она пролежала семь недель, и когда наконец встала, в городе уже распоряжались красные, а госпиталь был раскассирован. Скоро слуха ее коснулось страшное известие о варварской расправе над ранеными офицерами. Уверяли, что в живых будто бы не осталось ни одного человека; называли имена предателей, которые выдавали чекистам фамилии и чины офицеров. Елочка была потрясена; при одной мысли, что и его постигла та же участь, ее охватывала дрожь… Убить безоружного, убить раненого, который не может защищаться, убить слабого, измученного, убить… Лучше было не думать, но мысль ее словно в заколдованном кругу возвращалась все к тому же: ведь ему только что стало лучше, только что стал яснее его взгляд, он в первый раз приподнялся, не меняясь в лице от боли… и вот его могли убить. Выздоровление после тифа осталось в ее памяти как самый тяжелый период в жизни: у нее было сразу две потери – любимый человек и последний оплот Родины! Тогда было навсегда смято в ней что-то свежее, благоухающее. Как будто разом отцвела и поблекла ее юность. Исхудалая, вялая, апатичная, она целыми часами неподвижно сидела в кресле, без слов, без мысли. |
| Е.Никифоров: - Здесь можете не стесняться, «Радонеж» - это монархическая организация в какой-то степени. По крайней мере, когда Гельман составлял список самых злобных организаций России, мы у него были записаны как монархо-фашисты. Вот так он нас ославил. А. Артамонов: - Замечательно! Как говорится, для наших оппонентов, Радонеж – «тот самый прицел, который, выражаясь словами поэта, как портрет - в полный рост». Иначе не скажешь. Доказывать целесообразность монархической власти можно долго и упорно и с точки зрения политологии, и социологии, причем это отнюдь не пустые слова. Но сначала ответ на конкретно поставленный вопрос. Дом Бурбонов Пармских существовал и существует, и даже сегодня является некоей политической силой на территории республиканской Франции. Вопросы, связанные с хотя бы теоретической возможностью возрождения королевской власти во Франции, никогда не снимались и не снимаются с повестки дня в этой стране. Многие, конечно, удивятся и скажут: «Как же так? 1789 год состоялся более 200 лет назад, а французский народ – приверженец демократ!» Потом, полагаю, последуют общеизвестные и избитые штампы. И, тем не менее, скажу следующее: мы знаем то, что XIX век во Франции был монархическим. Пусть правление Наполеона III и воплощало идею конституционной монархии. В 1914 году в парламенте Франции был поставлен вопрос о возвращении к монархической конституционной власти, и республиканская форма правления осталась жить большинством перевесом в один голос! То есть один голос решил фактически невозвращение к власти французского монарха. Это, во-первых. Во-вторых, что немаловажно, я могу вспомнить не столь давние времена, хотя и 1914 год в исторической перспективе это все-таки не 1789ый. Более поздний период, допустим - годы переходного периода между правлением Помпиду и Жискара де Стена, когда президентом по замещению, то есть техническим президентом, являлся потомок Меровингов. То есть во Франции по-прежнему существует семейство Меровингов. Для тех, кто не обязан знать французскую историю, скажу, что Меровинги были первыми королями Франции, с ними связано очень много чудес. Они были отстранены от власти в эпоху Карла Великого, но продолжали существовать в тени Трона. И до сегодняшнего дня во Франции Меровинги - вполне известное и чтимое семейство. Это - второй факт. |
| Боясь оглянуться, он сосредоточенно рассматривал узор на ткани. Он слышал, как Кэмпбелл заносил в комнату тяжелый ящик, железки и другие вещи, необходимые для его ужасной работы. Ему стало интересно, были ли они знакомы с Бэзилом Холлуордом, и если да, то как относились друг к другу. – Оставьте меня, – прозвучал у него за спиной суровый голос. Дориан развернулся и поспешно вышел из комнаты, заметив лишь, что Кэмпбелл прислонил тело к спинке стула и пристально смотрел в его желтое лицо. Спускаясь по лестнице, он услышал, как в замке поворачивается ключ. Кэмпбелл вернулся в библиотеку гораздо позже семи. Он был бледен, но совершенно спокоен. – Я выполнил то, о чем вы меня просили, – сказал он. – Всего хорошего. Надеюсь, мы больше никогда не встретимся. – Вы спасли мою жизнь, Алан. Я никогда этого не забуду, – просто ответил Дориан. Как только Кэмпбелл ушел, он поднялся по лестнице. В комнате стоял тяжелый запах азотной кислоты. Мертвый человек, сидевший за столом, исчез. Глава 15 В тот же вечер, в половине девятого, изысканно одетый Дориан Грей с бутоньеркой пармских фиалок в петлице вошел в гостиную леди Нарборо. Он был очень возбужден, в его висках бешено пульсировала кровь, но он поцеловал руку хозяйки с той же непринужденной элегантностью, что и всегда. Пожалуй, лучший способ выглядеть непринужденно – притворяться. Взглянув на Дориана Грея, нельзя было даже представить, что он пережил одну из самых больших трагедий нашего времени. Не могли же эти изящные руки наносить смертельные удары ножом, а эти улыбающиеся уста – проклинать Господа и все святое. Он и сам был удивлен своему спокойствию, и на мгновение эта его двойная жизнь подарила ему необъяснимое наслаждение. Людей было немного, ведь прием был устроен на скорую руку. Леди Нарборо была умная женщина, которая, как говорил лорд Генри, была прекрасна в своем отсутствии красоты. Долгие годы она была верной женой для одного из самых скучных дипломатов, а затем похоронила его, как положено, в мраморном мавзолее, построенном по собственному проекту. Отдав дочерей замуж за уже немолодых, но весьма состоятельных джентльменов, она проводила свободное время, наслаждаясь французской литературой, французской кухней и французским юмором, когда ей удавалось его обнаружить. |
|
|
