| Порождение молитвы во время рукоделия милость Божия, и молитесь тут же за работою (4, п. 694, с. 155). Труд телесный хорошее дело; труд же сей по послушанию святое дело (4, п. 709, с. 185). Работу надо непременно иметь; и чем грубее она, тем лучше. Чистые и щегольские работы слишком занимают, и внимание от главного дела отвлекают, и холодят. Изберите такую, которая была бы по глазам, и работайте каждый день непременно. Работа с богомыслием, да чтения немного, а поклонов с молитвою побольше, вот и все. Переходите от одного дела к другому, незаметно время пройдет, и скука не придет (4, п. 714, с. 196). ...Черный труд полезен особенно тем, что много сбивает спеси. Чернорабочесть в родстве с смиренным о себе мнением, а белоручество с высокоумием (4, п. 734, с. 223). Это закон: руками дело делать, а умом и сердцем с Богом быть (4, п. 739, с. 229 230). Главное не осуечайтесь, не торопитесь и делайте все в свое время без сумятицы. При этом никакой труд не разсеет, и ума от Бога не отклонит (4, п. 740, с. 231). Безпрекословное послушание в противность вкусам нашим дороже всех подвигов, и разорительно оно может быть только при неискусном выполнении его... На деле же и труд самоотвержения Господь всегда вознаграждает (4, п. 741, с. 231). Руки и ноги за делом, а мысль с Богом се настоящий стоячий человек... Дела нужно так распределить, чтобы внешнее не мешало внутреннему (5, п. 761, с. 13). Положите также хлопотать о делах внешно, без внутренней хлопотливости и бурления мыслей и чувств. Когда так устроитесь, хлопоты ваши будут вас созидать, а не разорять (5, п. 795, с. 81). Труд терпеливый сам за себя приносит награду... (5, п. 840, с. 121). Труд все преодолевает с Божиею помощью (5, п. 903, с. 179). Когда на душе осенение благодати, тогда труд не в труд (6, п. 980, с. 107 108). Надо, чтобы исполнение всякой службы отзывалось трудом... В продолжение дня и будете часто... труд нести для Господа... и удовлетворенность, думаю, придет (6, п. 1020, с. 170). Переплет мне нравится больше всех других рукоделий. Без работы же умрешь. Когда писать не хочется сейчас скука. Возьмешься за работу, и все пройдет. Да и при охоте писать, нельзя писать без перечь 1. Есть часы, которых некуда девать, именно послеобеденные... Спать дурно. Шататься некуда. Читать не всегда можно, ибо и так много чтения. Вот и надо работать. Столярничать бы хорошо, да могуты нет; там сила нужна (7, п. 1084, с. 54). |
| Однако раскаиваюсь, что написал всё это: ведь известно, что г-н Спасович тоже замечательно талантливый адвокат. Речь его в этом деле, по-моему, верх искусства; тем не менее она оставила в душе моей почти отвратительное впечатление. Видите, я начинаю с самых искренних слов. Но виною всему та фальшь всех сгруппировавшихся в этом деле около г-на Спасовича обстоятельств, из которой он не мог выбраться по самой силе вещей; вот мое мнение, а потому всё натянутое и вымученное в его положение, как защитника, само собою отразилось и в речи его Дело было поставлено так, что в случае обвинения клиент его мог потерпеть чрезвычайное и несоразмерное наказание. И вышла бы беда: разрушенное семейство, никто не защищен, и все несчастны. Клиент обвинялся в «истязании» — эта-то постановка и была страшна. Г-н Спасович прямо начал с того, что отверг всякую мысль об истязании. «Не было истязания, не было никакой обиды ребенку!» Он отрицает всё: шпицрутены, синяки, удары, кровь, честность свидетелей противной стороны, всё, всё — прием чрезвычайно смелый, так сказать, наскок на совесть присяжных; но г-н Спасович знает свои силы. Он отверг даже ребенка, младенчество его, он уничтожил и вырвал с корнем из сердец своих слушателей даже самую жалость к нему. Крики, «продолжавшиеся четверть часа под розгами» (да хотя бы и пять минут): «Папа! Папа!», — всё это исчезло, а на первом плане явилась «шустрая девочка, с розовым лицом, смеющаяся, хитрая, испорченная и с затаенными пороками». Слушатели почти забыли, что она семилетняя; г-н Спасович ловко конфисковал лета, как опаснейшую для себя вещь. Разрушив всё это, он естественно добился оправдательного приговора; но что же было ему и делать: «а ну, если присяжные обвинили бы его клиента?» Так что, само собою, ему уже нельзя было останавливаться перед средствами, белоручничать. «Всякие средства хороши, если ведут к прекрасной цели». Но рассмотрим эту замечательную речь в подробности, это слишком стоит того, вы увидите. III. Речь г-на Спасовича. Ловкие приемы |
| – все для себя! А что они делают для других? Микроскопические дозы? И сколько? Сколько затратили сил, времени, старания, какой получили результат – и по количеству и по качеству, – все это чрезвычайно важно. Я настаиваю на том, что должен быть оптимум трудовой нагрузки, чтобы ребенок мог применить и физическую силу, и поработать головой, и испытать свое терпение и настойчивость в преодолении трудностей, и почувствовать радость и гордость, когда получит ощутимый результат. Это, конечно, зависит от организации работы, от ее нужности, полезности, но, честное слово, пять минут работы в день – это еще не работа. Когда мы перешли жить в другой дом, с отоплением, водопроводом, газом, нас опять выручала необходимость: надо было утеплять дом, переделывать сарай, очищать и строить спортплощадку, приводить в порядок сад. А кроме того, было много разных сезонных работ, вроде весенней уборки двора или посадки огорода. Обычно в подобных делах участвуют все – от мала до велика. Есть работа и ежедневная: уборка, стряпня, посуда и пр. – ее делаем по очереди. Если все это учесть, то у детей в среднем получается, конечно, не пять минут, но и не более получаса в день. Думаю, этого мало, потому что остается каким-то незаметным этот труд, совсем не трудным. А разве должно быть обязательно трудно? Я считаю, это необходимо: трудовые усилия должны быть и по напряжению, и по длительности не игрушечными, а значительными, что называется, до поту, до усталости, той трудовой усталости, которая дает особое гордое удовлетворение: «Я смог, я выдержал, я не хлюпик и не белоручка какой-нибудь». Это гордость и достоинство рабочего человека. И его может и должен испытать ребенок как можно раньше. «Ниточка-Никиточка» Это не теоретические рассуждения – мы все это наблюдали у своих детей, когда организовали нашу «швейную фабрику», которую ребята ласково назвали «Ниточка-Никиточка». Было тогда у нас трудное время. Для дополнительного заработка мама брала надомную работу – шила фартуки, а мы ей все помогали (старшему тогда было 11 лет). |
| He давая навыков к умственному труду, школа убивала в разночинце вкус к труду физическому. Крестьянская девушка, попадая в уездную или сельскую гимназию, училась бренчать на фортепьянах, но стыдилась помогать матери по хозяйству. Мыть полы, даже стряпать на кухне для барышни величайший позор. Дворянское презрение к черному труду ==146 русской интеллигент умел привить даже людям, которые не успели еще отмыть своих трудовых рук. Дворник и лавочник с величайшим трудом и жертвами тащили своих Ванек и Васек сквозь мытарства классической, в худшем случае реальной школы и не желали отдавать их в ремесленные училища. Если мальчишка проявлял клиническую гносифобию, изгнанный из двух, трех заведений, он все еще мог попасть в юнкерское училище и, в конце концов, выйти в люди околоточным надзирателем или помощником надзирателя тюрьмы. Белые руки были знаком благородства и культуры. Что удивительного, если господами и белоручками народ считал своих непризнанных учителей? Физическая беспомощность влечет за собой физическое бессилие. Интеллигент презирал спорт так же, как и труд, и не мог защитить себя от Физического оскорбления. Ненавидя войну и казарму как и школу войны, он стремился обойти или сократить единственную для себя возможность приобрести физическую квалификацию — на военной службе. Лишь офицерство получало иную школу, и потому лишь одно оно оказалось способным вооруженной рукой защищать свой национальный идеал в эпоху гражданской войны. Масса российской интеллигенции тучнела или тощала в четырех стенах кабинетов — обреченный на заклание, убойный скот революции. Еще более опасным, чем презрение к чёрному труду, было презрение к хозяйству. И это черта чисто дворянская. Дворянство видело в своих вотчинах чистую обузу; из разорительных опытов рационального хозяйства выносило лишь отвращение к этому грязному делу. Земля, отданная в аренду или управляемая заведомыми ворами приказчиками, не могла быть источником хозяйственной этики. Промышленность, торговля были уделом черной кости. В торговле дворянство всегда чуяло нечто низкое. И это аристократическое презрение рантье к купцу разорившееся дворянство сумело влить с молоком матери в своих блудных детей. Повальный социализм русской, поначалу дворянской, интеллигенции в значительной мере классового происхождения, наряду с княжеским анархизмом Кропоткина и Толстого. Против социалистической критики в русском сознании не нашлось ни одной нравственной или бытовой реакции в путем величайшего напряжения вырабатывавшее из своих недр трудовую буржуазию, никогда не могло бы понять интеллигентского отрицания хозяйства. Для него социальнаяпроблема сводилась к изъятию земли из нехозяйственных барских рук. В непонимании смысла хозяйства дворянская интеллигенция сходилась с пролетариатом, |
| Однако раскаиваюсь, что написал всё это: ведь известно, что г-н Спасович тоже замечательно талантливый адвокат. Речь его в этом деле, по-моему, верх искусства; тем не менее она оставила в душе моей почти отвратительное впечатление. Видите, я начинаю с самых искренних слов. Но виною всему та фальшь всех сгруппировавшихся в этом деле около г-на Спасовича обстоятельств, из которой он не мог выбраться по самой силе вещей; вот мое мнение, а потому всё натянутое и вымученное в его положение, как защитника, само собою отразилось и в речи его Дело было поставлено так, что в случае обвинения клиент его мог потерпеть чрезвычайное и несоразмерное наказание. И вышла бы беда: разрушенное семейство, никто не защищен, и все несчастны. Клиент обвинялся в «истязании» — эта-то постановка и была страшна. Г-н Спасович прямо начал с того, что отверг всякую мысль об истязании. «Не было истязания, не было никакой обиды ребенку!» Он отрицает всё: шпицрутены, синяки, удары, кровь, честность свидетелей противной стороны, всё, всё — прием чрезвычайно смелый, так сказать, наскок на совесть присяжных; но г-н Спасович знает свои силы. Он отверг даже ребенка, младенчество его, он уничтожил и вырвал с корнем из сердец своих слушателей даже самую жалость к нему. Крики, «продолжавшиеся четверть часа под розгами» (да хотя бы и пять минут): «Папа! Папа!», — всё это исчезло, а на первом плане явилась «шустрая девочка, с розовым лицом, смеющаяся, хитрая, испорченная и с затаенными пороками». Слушатели почти забыли, что она семилетняя; г-н Спасович ловко конфисковал лета, как опаснейшую для себя вещь. Разрушив всё это, он естественно добился оправдательного приговора; но что же было ему и делать: «а ну, если присяжные обвинили бы его клиента?» Так что, само собою, ему уже нельзя было останавливаться перед средствами, белоручничать. «Всякие средства хороши, если ведут к прекрасной цели». Но рассмотрим эту замечательную речь в подробности, это слишком стоит того, вы увидите. III. Речь г-на Спасовича. Ловкие приемы |
| Привычки к сему занятию Она не оставляла во всю жизнь свою. Нешвенный хитон Христа Спасителя, который достался по жребию одному из воинов, распинавших Христа, был делом пречистых рук ее. В наше время есть не мало сердобольных родителей, которые, по пристрастию к детям, по жалости к ним, устраняют их от физических трудов из опасения обременить и утомить их этими трудами. Дети их остаются белоручками на всю жизнь, даже тяготятся такими легкими трудами, как одеваться и обуваться. Для всего этого нужна помощь прислуг: все им подай, все прими. Не утомляются они плясками и многими бесполезными гимнастическими упражнениями, но всякою черною работою гнушаются, почитают ее неприличною для себя и потому когда от праздности истощатся у них средства жизни и придет к ним нищета, они делаются беспомощными и вместо того, чтобы поправить свое положение честными трудами, живут попрошайством. Таковы жалкия последствия праздности, к которой человек привык с юных лет во время воспитания, благодаря ложному сердоболию родителей. Пример Пресвятой отроковицы Марии, воспитанной не только в благочестии, но и в трудолюбии, да будет для всех родителей руководством в деле воспитания детей. Физический труд есть епитимия, наложенная на всех нас со времени грехопадения прародителей. От исполнения сей епитимии никто не должен уклоняться, не только люди бедные, но и обеспеченные в средствах жизни. Но для того, чтобы труд физический был угоден Богу, мы все должны делать во славу Божию, призывая на свои труды благословение Божие, и трудиться не для себя только, но и для ближних наших, и не только сами должны так поступать, но и детей своих к тому же приучать. Иудейския синагоги и талмуд. Поучение в неделю 27-ю по Пятидесятнице. «Бяше уча на единем от сонмищ в субботу» ( Лук. 13, 10 ). В сегоднешнем евангельском чтении содержится повествование о чудесном исцелении Господом Иисусом Христом скорченной женщины. Она не могла разогнуться и стоять прямо. В таком состоянии она находилась в продолжение восемнадцати лет по действию духа злобы. |
| Надолго запомнился ей день, когда в газетах было объявлено о взятии немцами Варшавы: весь этот день она и гувернантка француженка проходили с красными глазами. Никто из ее близких не был на фронте, и тем не менее все ее мысли были там. Все карманные деньги, которые дарила ей бабушка, она по-прежнему тратила на посылки солдатам и приходила в отчаянье, что по возрасту не может быть принята в сестры милосердия – в мечтах она видела себя в белой косынке, в передвижном госпитале, сначала под Варшавой, позднее под Двинском. Чем трагичней становились события, тем больше страдала она. Раз включившись в эпопею великой борьбы, она уже не мола погасить в себе жажды помочь Родине, и чем старше становилась, тем серьезней и глубже становилось и это желание. Октябрьская революция с требованием прекращения войны и братания на фронте, со своим лозунгом «пролетарии всех стран, соединяйтесь» нанесла жестокий удар ее патриотическому чувству и национальной гордости. Ей казалось, что она умрет от боли, горечи, злобы и стыда. Она вся съежилась, почувствовав себя раненой в самое тонкое место души. Ее Россия – перед бездной! Не прозвучит ли тихий божественный голос к русской «Жанне Д’арк»: – Молись! Россия погибает! Господь избрал тебя спасти Россию! Святые Александр Невский и Сергий Радонежский помогут тебе! Но своды институтской церкви оставались безмолвны, а в кадильном дыму не вырисовывались ни меч, ни знамя… Когда формировались женские батальоны и девушки из дворянских и купеческих семей дрались, как львицы, защищая Зимний дворец, она – увы! – была еще слишком молода – шестнадцатилетних институток не вербовали в эти ряды. К тому же… Легко воодушевить тех, которые скованы страхом и охвачены безнадежностью, но как прикажете увлечь за собою тех, которые кричат о международной солидарности пролетариата и о превращении империалистической войны в гражданскую? которые клеймят Родину «тюрьмой народов»? Скоро Елочке довелось воочию, в непосредственной близости увидеть вот этот революционный пролетариат, который заявлял, что у него нет Отечества! Институт был эвакуирован в Харьков, город переходил из рук в руки, и вот наступило утро, когда толпа красных ворвалась в классы и погнала перепуганных институток по коридорам и лестницам на чердак: – А ну, быстрей, быстрей, белоручки! Пошли-ка все наверх, офицерские да сенаторские дочки! Сейчас расстреливать будем! Всех вас на тот свет – так-то! Загнали на чердак и заперли. |
| 56 В мою еще молодость Москва делилась на пять концентрических частей, разделенных между собой стенами или бульварами: 1 – Кремль; 2 – Китай-город (просто «город», в нем главная торговля была), окруженный в 1534–1538 годах красивой маленькой стеной; 3 – Белый город, самая элегантная часть столицы с радиальными улицами, блестящими магазинами и домами, окружена кольцом бульваров, а когда-то белокаменной стеной (1506–1593), валом и рвом; 4 – Земляной город, когда-то (при царе Михаиле Федоровиче Романове) был окружен Земляным валом (ср. «Землянка» и «Земляной вал»), в последнее время Садовыми улицами; 5 – пригороды, окруженные Камер-Коллежским валом в 1742 году с 18-ю «заставами» (название сохранилось до сих пор) и наполненные заводами, фабриками, казармами, железнодорожными вокзалами. 58 Кажется, даже с нецензурной бранью. У меня нет сейчас под руками источника, чтобы проверить это и проставить цитату. 60 Взято из сборника «Ранние славянофилы» Н. Л. Бродского (М., 1910). Стихотворение это, «Петру», написанное в 1845 г., когда автор увлекся русской историей, и напечатанное в «Руси», 1880, 8 (какая свобода была!), принадлежит Константину Аксакову. Известный Венгеров считал его за «свод славянофильских воззрений на реформу Петра». Может быть, это и не так (отводил это утверждение Иван Аксаков в примечании к этому стихотворению; кое-что противоречит ему в сочинениях Хомякова, Юрия Самарина), но что из их круга идей больших комплиментов Петру нечего ожидать, это, конечно, факт. 61 См.: Гиляровский В. А. Москва и москвичи. Очерки старомосковского быта. М., 1935, с.264. У меня много собрано таких примеров. 63 У допетровских бояр рукава верхней одежды, например, «ферязя», были до колен, если не ниже. А для дела, как известно, надо засучать и короткие. Кто ходит спустя рукава, тот не работает – белоручка, отсюда и пословица. 64 Подобные слова часто встречаются в газетных статьях. Практически это понять можно. Когда использованы все эпитеты, да еще с восклицательны ми знаками, где же еще взять похвальных слов?.. Но идеологически это не оправдать. Впрочем, очевидно, рассуждают так: серая и слепая публика не поймет, что это яркая шелковая заплата на рваные штаны… Что ж, может быть, они и правы. |
| Христос воскрес! От всей души поздравляю вас всех с радостнейшим праздником. Я провел его, слава богу, не без душевного веселия. Вероятно, и вы также были счастливы в этот день по мере того, как умела душа возрадоваться воскресенью того, кто воскрешает всех, в него верующих. Письмо ваше (от 19 марта) с поздравлением пришло ко мне в тот день, когда я удостоился приобщиться св. тайнам. За поздравление благодарю вас — и вас, почтеннейшая матушка, и вас, милые сестры, хотя и удивило меня то, что от одной сестры Ольги не было приписано ни строчки. Удивляюсь я также тому, отчего не получили вы письма моего, писанного месяца полтора тому назад, в котором есть кое-что по поводу запросов о герольдии , документов дворянства и проч. и пр. Ваши беспокойства и мысли о том, что я могу в чем-либо нуждаться, напрасны. Вы их гоните от себя подальше. Всё зависит от экономии. Я, просто, стараюсь не заводить у себя ненужных вещей и сколько можно менее связываться какими-нибудь узами на земле. От этого будет легче и разлука с землей. Довольство во всем нам вредит. Мы сейчас станем думать о всяких удовольствиях и веселостях, задремлем, забудем, что есть на земле страданья, несчастья. Заплывет телом душа — и бог будет позабыт. Человек так способен оскотиниться, что даже страшно желать ему быть в безнуждии и довольствии. Лучше желать ему спасти свою душу. Это всего главней. Вы мне ничего не пишете о хозяйстве и о том, какие начались работы. Прошу вас почаще выезжать смотреть самим на посев и все полевые работы. Вас наиболее об этом прошу, милые сестры. Если не любите хозяйничать, по крайней мере взгляните. Как бы то ни было, бедные крестьяне в поте лица работают на нас. А мы, едя их хлеб, не хотим даже взглянуть на труды рук их. Это безбожно. Оттого и наказывает нас бог, насылая на нас голод, невзгоды и всякие болезни, лишая нас даже и скудных доходов. Жестоко наказываются целые поколения, когда, позабыв о том, что они в мире затем, чтобы трудами снискивать хлеб и в поте лица возделывать землю, приведут себя в состояние белоручек. Всё тогда, весь мир идет навыворот — и начинаются казни, хлещет бич гнева небесного. Передайте мой душевный поклон Андрею Андреевичу, а вместе с ним и поздравленье с праздником, с моим искренним желанием ему так же, как и вам, наслаждаться отныне более, нежели когда-либо, высоким внутренним веселием душевным. Всех вас обнимаю. |
| -- А угрызение совести? Вы отрицаете в нем, стало быть, всякое нравственное чувство? Да разве он таков? -- Ах, Авдотья Романовна, теперь все помутилось, то есть, впрочем, оно и никогда в порядке-то особенном не было. Русские люди вообще широкие люди, Авдотья Романовна, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому, к беспорядочному; но беда быть широким без особенной гениальности. А помните, как много мы в этом же роде и на эту же тему переговорили с вами вдвоем, сидя по вечерам на террасе в саду, каждый раз после ужина. Еще вы меня именно этой широкостью укоряли. Кто знает, может, в то же самое время и говорили, когда он здесь лежал да свое обдумывал. У нас в образованном обществе особенно священных преданий ведь нет, Авдотья Романовна: разве кто как-нибудь себе по книгам составит... али из летописей что-нибудь выведет. Но ведь это больше ученые и, знаете, в своем роде все колпаки, так что даже и неприлично светскому человеку. Впрочем, мои мнения вообще вы знаете; я никого решительно не обвиняю. Сам я белоручка, этого и придерживаюсь. Да мы об этом уже не раз говорили. Я даже имел счастье интересовать вас моими суждениями... Вы очень бледны, Авдотья Романовна! -- Я эту теорию его знаю. Я читала его статью в журнале о людях, которым все разрешается... Мне приносил Разумихин... -- Господин Разумихин? Статью вашего брата? В журнале? Есть такая статья? Не знал я. Вот, должно быть, любопытно-то! Но куда же вы, Авдотья Романовна? -- Я хочу видеть Софью Семеновну, -- проговорила слабым голосом Дунечка. -- Куда к ней пройти? Она, может, и пришла; я непременно, сейчас хочу ее видеть. Пусть она... Авдотья Романовна не могла договорить; дыхание ее буквально пресеклось. -- Софья Семеновна не воротится до ночи. Я так полагаю. Она должна была прийти очень скоро, если же нет, то уж очень поздно... -- А, так ты лжешь! Я вижу... ты лгал... ты все лгал!.. Я тебе не верю! Не верю! -- кричала Дунечка в настоящем исступлении, совершенно теряя голову. Почти в обмороке упала она на стул, который поспешил ей подставить Свидригайлов. |
|
|
