| — Пожалуйста, не учи! — вспылила Надя. — Тебе, кажется, завидно, что меня принимают в таком аристократическом доме, — с надменной миной прибавила она. — За-вид-но-оо? — протянула Клавдия с удивлением. — Вы слышите, тетя Таша, что она говорит? Ой, и глупа же ты, Надежда, как я на тебя погляжу. Мне завидовать? И кому же? Уж не в том ли… — Девочки, не ссорьтесь, ради Бога! Спать пора. Вон скоро светать начинает. Отец опять недоволен будет, если ты проспишь, Надя. Ступай же, милушка, ступай, — примиряющим тоном говорила тетя Таша. И, когда, послушавшись ее дельного замечания, Надя направилась к дому, тетя Таша стала ласково выговаривать Клавдии за ее резкость с сестрою. — Ты бы поласковее с нею, Клавдюша. Сама видишь, какая она у нас хрупкая, нежная, действительно, словно не из бедной семьи, а принцесса какая переодетая; а ты ее бранишь… — Ах, тетя, мало того, что вы избаловали вашу белоручку-любимицу, еще и других заставляете ее баловать. Нет, уж увольте, я ублажать Надежду не стану, довольно с нее и вашего баловства. А что она выше своей среды залезает, так это и вовсе нехорошо; сами хорошо понимаете, только еще ленивее да требовательнее будет, — своим резким тоном говорила, как резала, Клавдия. Увы! В глубине своей души тетя Таша была вполне согласна со старшей племянницей, но ей было бесконечно жаль «обездоленную», как она мысленно называла свою любимицу Надю, и старушка была бесконечно счастлива, если бы судьба, хоть отчасти, хоть самую маленькую толику, побаловала ее ненаглядную девочку. И сама Надя в это время, запершись у себя в каморке, сладко грезила о так весело проведенном ею сегодняшнем дне, мешая действительность с небылицами и сама не замечая, веря последним. В эту ночь самые светлые, самые радостные сны снились Наде… Она перестала быть Надей Таировой, дочерью бедного банковского писца, и в сонных грезах превращалась в богатую девочку из аристократического дома, ни в чем не имевшую отказа, окруженную самыми нежными заботами. Золотые сны! Как они баюкали Надю, навевая счастливую улыбку на розовые губки спящей девочки! |
| Дети, пожалуй, и поверят, подумают, что это и правда. А это ложь и клевета. Юные народы всегда веселились живее и поэтичнее. Так было у греков и римлян, так и у славян, так и у нас было на святой Руси. Теперь молодежь разучилась веселиться по–юношески; теперь молодежь забыла и не знает, что такое молодость, теперешняя молодежь в большем или меньшем объеме, в высшей или низшей сфере, сколок доброго малого в «Гражданине»; и обратно этот нелепый, безнравственный, совершенно падший, не добрый, а скверный малый – сколок с современной молодежи, интеллигентной молодежи. Читаю одному военному человеку, знающему петербургскую жизнь, выдержки из Записок Доброго Малого, предваряя его, что здесь все гениально, от строчки до строчки. А он и говорит: «что ж делать, все так живут». Велика беда в Записках сельского священника, что «юный священник месит навоз на кизяки, а юная матушка подворачивает ему под голые ноги навоз». Экое униженье для высоты пастырского сана! Но не говорим об апостолах: об нощь всю труждшеся, ничесоже яхом; или: нощь и день делающе своими руками, свой хлеб ядохом. Говорим о наших отцах, – труждались всячески никому из них не приходило в голову, что это унизительно, и печально, и жалко. Наоборот, сколько идиллической, веселой и чистой, восхитительной, возвышающей поэзии чувствовалось нами, как и отцами и дедами нашими, именно в простых сельских занятиях, в ухаживании за пчелами, или в ловле певчих птиц, в сенокосе и жатве. Вся чистейшая идиллическая поэзия всего примитивного, юного, неразвращенного человечества привязана была именно к этого рода развлечению и отдыху в труде, на лоне природы. Цинциннаты пахали и находили в этом желанный отдых от жизненных тревог. Петр Великий своими царственными руками чего ни делал, а разве это его унижало? Возьмем врачей, подлекарей, акушерок; возьмем печников, сапожников, мясников и пр. и пр. Почему же весь этот люд обязан мараться для нас? А нам–то кто же, разве Иисус Христос , дал заповедь – быть именно белоручками? Я знал в Саратове сотни священников, отцов учеников и самих учеников. |
| 455 Андрющенко В. М. Новые работы в области статистической лексикографии//ВЯ. 1968. 5. С. 139–142; Частотный словарь русского языка… С. 934. 456 Суперанская А. В. Теоретические основы практической транскрипции. М., 1978. С. 4, 42, 49, 162; Гиляревский Р. С., Старостин Б. А. Иностранные имена и названия в русском тексте: Справочник. 3-е изд., испр. и доп. М., 1985. С. 13; Миньяр-Белоручев Р. К. Теория и методы перевода… С. 55, 56, 59, 70, 72, 89,90; Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. 2-е изд. М., 1969. С. 448, 474; Подольская Н. В. Словарь русской ономастической терминологии. М., 1978. С. 90, 91, 95, 132–133; Современные проблемы терминологии в науке и технике. М., 1969; Петров В. В. Семантика научных терминов. Новосибирск, 1982. 458 Соответствующая аргументация, опровергающая тезис о господстве верховной собственности Византийского государства на землю, приведена в статьях: Сметанин В. А. К вопросу о свободном крестьянстве в поздней Византии//АДСВ. 1965. Сб. 3. С. 45–58, особенно 52–56; Литаврин Г. Г. Проблема государственной собственности в Византии X-XI вв.//ВВ. 1973. Т. 35. С. 51–74. 466 Harington J. A Memoir of Bishop Andrewes//A supply or Addition to the Catalogue of Bishops, to the year 1608. A Brief View of the Church of England. London, 1653. Переизд. в: LACT. Works. Vol. 11. P. XXXV-XXXVIII. 467 См.: Stevenson K. Covenant of Grace Renewed: A Vision of the Eucharist in the Seventeenth Century. DLT, 1994. Chapt.2, 3. 468 Об Андрузе и отпущении грехов см. статью Кеннета Стивенсона “Human Nature Honored: Absolution in LanselotAndrewes”. 471 Пользуясь случаем, выражаю глубокую признательность епископу Кеннету Стивенсону за предоставленную информацию. И конечно, мы все должны быть благодарны Марианне Дорман. 480 См.: Allchin A. M. The Appeal to Experience in the Triads of St. Gregory Palamas//StP. 1961. Vol. 3. Pt. 2. P. 323–328. 483 См.: Миклас Х. Към въпроса за славянския превод на Филиповата «Диоптра»//Старобългарска литература,изследвания и материали. София, 1977. Кн. 2. С. 160–181; Он же. Поглед върху Филиповата «Диоптра»//Там же. София, 1978. Кн. 3. С. 56–61; Прохоров Г. М. «Диоптра» Филиппа Пустынника – «Душезрительное зерцало»//Русская и грузинская средневековые литературы. Л., 1979. С. 143–166; Он же. Памятники переводной и русскойлитературы XIV-XV веков. Л., 1987. С. 60–87. |
| Всякий служитель больничный или столяр во всякое время мог прийти и попросить: «благословите, матушка, мне нужна пила, или молоток». Матушка с любовью сама выносила и давала ему. Чайную посуду после себя всегда мыла сама: воду теплую для умывания также сама брала в кувшин, после своего туалета все убирала сама, вытирала и приводила в порядок. Единственная услуга – это обуть сапоги, ибо ноги всегда очень пухли; наклоняться же опасно было по полноте; одеваться матушка не могла сама лишь после операции, а то никогда не позволяла келейной делать ей никаких услуг. «Не думайте, – говорила она, – что только теперь я так, – я всегда любила, еще и жила во дворце, всё себе делать сама, – я с детства работница, а не белоручка, и только в болезни принимаю услуги». Когда приносила сестра обед и ставила на стол, то матушка начинала укорять себя: «Бедные сестры для меня трудятся, – какой соблазн для всех!» Обед и ужин, как сказано выше, почти весь рассылался на сестер больницы. Если приносили лишнее кушанье, матушка требовала, чтобы было только то, что в «святой братской трапезной». В последний год матушка обедала уже не в 5 ч. вечера, а в одно время с сестрами – в 12 ч. дня. После обеда два часа слушала чтение, иногда засыпала сидя. Затем приезжал врач, и она с ним осматривала больных, исправляла свои келейные дела, пила чай и готовилась к слушанию служения, которое начиналось в 5 ч. вечера. Ночи проводила в молитве еще более пристальной, чем когда-нибудь, – горячо, со слезами; главное её прошение, «чтобы любовь, мир, единение душ тесно, нелицемерно скрепила бы всех о Христе сестер». Желудочные страдания переходили часто в невыносимые боли, пищу принимать наша бесценная кормилица страдалица могла только с величайшею осторожностью и не в большом количестве. Матушка убавилась за год весом на целый пуд, похудела и часто говорила: «умру голодною смертью… Благодарю Тебя, Господи! Но позволь пожить еще, я хочу устроить скит, усовершенствовать мою дорогую обитель и многое другое»… Не смотря на свои страдания, она становилась всё более и более, по-видимому, духовно-радостною, счастливою, и благодушною, сама не раз выражалась: «Страдая телесно, я, удивительно, блаженствую духовно!» |
| 4 На курсах, куда поступила Вера Константиновна, училось немало женщин благородного звания, но к изумлению всех, а более всего к своему собственному удивлению белоручка Вера, которую ее мать с детства считала неряхой и неумехой, которую ни во что не ставил муж (а если бы ставил, если бы с самого начала увидел в ней большее, чем просто самку, может быть, все по-другому и сложилось бы), которую презирала и находила холодной эгоисткой взбалмошная падчерица, мадам Комиссарова оказалось самой способной ученицей. Она меньше других твердила о патриотическом долге и христианском милосердии, за что ее осуждали иные дамы и девицы, держалась независимо и отстраненно, ничего не рассказывала про свою семью, хотя все курсистки быстро сблизились и подружились. Однако недовольные голоса умолкли, когда началась настоящая работа. Никто из восторженных патриоток не умел перевязывать раны или делать дренаж так умело, как она, никто не сохранял столько самообладания при виде крови, гноя и мертвых тел. Никто с одинаковым спокойствием не выносил из операционной отрезанные конечности, а за лежачим больным из палаты судно с нечистотами. Никого так не хвалили, и никто не переносил хвалу столь стойко, нимало не заносясь и делано не смущаясь, а принимая все как должное. Недаром Вера Константиновна училась в детстве распутывать клубки тонких ниток. Она прекрасно ассистировала, с полуслова понимала хирургов, у нее оказались сильные, ловкие и очень нежные, чуткие руки, как если бы ее единственный талант любовницы нашел себе применение. Все экзамены она сдала на отлично, и, когда выпускницам пришла пора получать распределение, начальник курсов отрекомендовал ее, единственную, в госпиталь в Царском Селе, где работали императрица и великие княжны. Первым желанием демократичной Веры Константиновны было отказаться и попроситься в место попроще, но добрый ее наставник замахал руками: — И не вздумайте, сударыня. Что это за капризы такие? От кого от кого, но от вас я такого не ожидал. Извольте идти туда, куда вас направляют. |
| Сходство между ними только в стремлении насадить в России западное просвещение, но это слишком общая черта сходства между ними, а в других и притом, существенных чертах, они радикально отличаются одна от другой. – Учителями Симеона были, между прочим, иезуиты, сам он был окатоличен и пропагандировал в России католические идеи: учителем Петра был Лефорт, протестант и Петр проводил дни и ночи в немецкой слободе, среди многочисленных приятелей своих, немцев-протестантов; сам Петр имел лютеранский образ мыслей, главным иерархом в его царствование был Феофан Прокопович , богослов лютеранствующий, крайне враждебно относившийся к католичеству; лютеранствующее богословие его царило в духовных школах во всей России в течение всего 18 в.; вслед за царем и русское общество усвоило лютеранские обычаи. Симеон вносил польско-католическое влияние: Петр немецко-лютеранское. Далее, Симеон вводил на Руси науку схоластическую, школьную, бесплодную риторику и еще более бесплодное салонное стихоплетство, одним словом насаждал знания, далекие от практической жизни: Петр, напротив, хотя и покровительствовал знаниям теоретическим, но больше всего, почти исключительно, заботился о распространении в России практических сведений: военного и мореплавательного искусства, разных ремесел прикладной математики и т. п.; в этом он подражал вовсе не Симеону, который практических наук не знал, а деду своему Михаилу Феодоровичу, который писал Олеарию: «ведомо нам учинилось, что ты гораздо научен и навычен астрономии, и географус, и небесного бегу, и землемерию, и иным многим подобным мастерством и мудростям, а нам, великому государю, таков мастер годен» (20 с.). Наконец, плоды суетливой деятельности Симеона были уничтожены частью при нем самом, частью по смерти его и даже она вызвала результаты, противоположные тем, к которым стремился Симеон: а результаты могучей деятельности Петра разве таковы? – По личному характеру эти два деятеля были тоже противоположны. Симеон был аристократ, белоручка, салонный болтун, льстец, лицемер, двоедушный, хитрый, ничтожный по характеру: Петр, не смотря на то, что был царем многомиллионного народа, был демократ, чернорабочий с мозолистыми руками, любил полезные труды, а не болтовню, был груб и суров, но за то прямодушен, прост, открыт, искренен, салонности не терпел лесть, и ложь ненавидел, слово не расходилось у него с мыслью и делом, двойственность, колебания, сделки с своей совестью и с людьми для него были невозможны, к намеченной цели он шел на пролом, волю имел могучую. |
| – Готовьте нам здесь чай, – сказала мать, когда Саша раскланялась с Владиславлевым и Волфеинским. При этом она указала на место возле дивана и добавила, обращаясь к Владиславлеву: – «Мы всегда любим пить чай попросту, по-семейному», как будто это и справедливо было. A самой вовсе хотелось получше показать Владиславлеву своих дочек и заметить, нравятся ли они ему. – И прекрасно! – сказал Владиславлев в ответ матушке. Мне очень приятно видеть, что y вас все так просто и не натянуто... Я люблю наслаждаться семейным счастьем своих знакомых... – Умен! Подумала матушка: любит наслаждаться семейным счастьем!.. Верно он желает поближе познакомиться с моими детьми... Девушки между тем успели выйти из-залы. – Милая Машенька! Ты нравишься ему, – сказала Саша сестре... – A ты почему это знаешь? – возразила Маша. – Я это заметила... – Ах, зачем ты мне говоришь это?.. Я теперь не могу выйти к нему спокойно... Поди ты, одна готовь все к чаю... – Пожалуй... Мне все равно... Я и одна все сготовлю... Чрез минуту Саша уже хлопотала вокруг чайного стола, и все в ее руках точно кипело. Видно было, что она не из тех белоручек священнических дочерей, которые, живя в довольстве за бабушками и тетушками, лишь выжидают себе женишков и ни за что не умеют взяться в домашнем хозяйстве. Живо и самовар был ею же самою принесен и поставлен на стол, между тем как Митрофан и не подумал о том, чтобы заменить в этом случае сестру... Скоро все уселись к столу, при чем девицы были посажены матерью против молодых людей... – Я с вашим батюшкою ни разу по окончании курса не видался и ничего не слыхал о нем и его жизни, – сказал за чаем благочинный, обращаясь к Владиславлеву. –Пожалуйста расскажите мне что-нибудь о его поступлении на место и священнической жизни. Владиславлев довольно подробно рассказал ему о поступлении отца Петра на место в Спасское и о его бедственной там жизни в первые годы священства. Рассказывал же он все это с такою живостью и с таким одушевлением, что даже Рафаил дивился этому. – Ну-ну! – думал Рафаил, что-то Владиславлев мой разошелся не на шутку... С ним это редко случается... Не знаю, что и подумать о нем теперь: влюбился ли он по уши в смазливых девочек и хочет их заинтересовать своею способностью хорошо говорить, или же он хочет скорее добраться до почтеннейшего о. благочинного да незаметно высказать ему неприглядную истину?.. Возможно и то, и другое, но последнее кажется вероятнее... И что, если он в самом деле заденет за живое благочинного?.. Отвечать за все потом придется мне и моему отцу... Вот гадость-то... |
| Так я делаю всегда, когда раскольники не являются на публичные беседы. Раскольник иногда уклоняется теперь от беседы только потому, что чувствует своё бессилие, боится осрамить себя перед другими и сознаёт, что правильно, по одному только предмету, он беседовать не может. Тут сказывается его самолюбие, щепетильность, так свойственное и присущее всякому человеку. Надо поэтому снизойти к такому человеку, пожалеть его немощи и невежество. Не всякий может говорить и высказывать свои мысли публично, да ещё быть и находчивым. А тут то и хороша частная беседа, ведущаяся в его доме, при обычной обстановке, где раскольник может быть спокоен. Не даром говорить пословица: в своём доме и стены помогают. Помимо публичной беседы, при частных беседах случается иногда так: поговоришь у одного раскольника, тебя потащат в другой дом, третий, дадут знать какому-нибудь стороннему начетчику и тот приедет сюда. Вот вам и беседы. Бывает и так, что от этих бесед является последствием вызов какого-нибудь более сильного и авторитетного начетчика в роде: Шарова, Перетрухина, Швецова, с которыми мне уже давным-давно приходилось сталкиваться и беседовать. Тогда уже неминуемо сами собой устраиваются публичные прения. Одним словом, частные беседы в домах необходимо вести миссионеру, и они приносят несомненную и притом большую пользу отпавшим, чем публичные прения. Одними публичными беседами миссионер не должен ограничиваться. Но вот вопрос: есть начальство у миссионеров, которое частные беседы не принимает во внимание, а обусловливает его деятельность счётом одних только публичных бесед. С этим мнением или вернее предубеждением приходится считаться серьёзно и упускать из внимания частные беседы поневоле, так как миссионер-работник и исполнитель приказаний начальства; и миссионеры поневоле делаются белоручками, как выразился М. А. Кальнев . Не всякий же, подобно мне, согласится кочевать из одной епархии в другую, только бы служить делу миссии, расстаться лишь бы с которым, значит, утратить главную цель и смысл жизни. |
| Принимая во внимание то обстоятельство, что сельский Белорусский священник избегает физического труда, (белоручка – так сказать), сам собою напрашивается вопрос: чем-же занимается он в свободное от совершения треб время? А этого времени вообще довольно у каждого сельскаго священника, особенно при малочисленности прихода, а, следов., и при малочисленпостп самых треб. Куда девает он это свободное время? На этот вопрос ответить несовсем легко. И в самом деле, трудно, напр., определить: куда девает свое время человек, по-видимому, ничего неделающий, но который серьезно уверяет, что у нето от занятий нет свободнаго времени. О таких людях лучше всето сказать, что они серьезных занятий не знают или не хотят знать, благодаря исключительности своего положения, а только хлопочут, беспокоятся, чтобы все было сделано хоть и друтими. Проследим, напр., как проживает священник свой день день непраздничный? Время до 7 часов утра обыкновенно посвящается на молитву и на приведение в порядок своей внешности. Затем пьется чая в круту семейства. После чая, батюшка, в качестве прогулки, отправляется в поле для обозрения работ, если таковые произзводятся, или как выражаются сельские жители, на хлопоты по хозяйству. Часам к 12-ти все собираются обедать. После обеда – приятный отдых в сарае на свежем сене. Отдых этот иногда при мелком дождике и завываньи ветра, переходит в изрядную засыпку часов до 4-х и 5-ти вечера, если не нарушится покой какими-либо экстренными требами, или другими случайностями. В 5-ть часов, или около этого временил приготовляется вечерний чай. За чаем более или мене любознательный свяященник просматриваем газету, если есть возможность достать ее от кого-либо, или другую какую книгу, имеющуюся под рукой. После чаепития время часов до 8-ми посвящается опять на занятия по хозяйству; причем даются распоряжения работникам касательно следующего дня. Затем часов в 9-ть ужин; после чего все семейство укладывается спать. И так живет он изо дня в день, все в ожидании деятельности и полезного труда, лучше говоря, прозябает он, если на его спасение не пошлет ему Бог частых треб. Других каких-либо занятий, кроме приходских треб, да этих бесплодных, хотя и кропотливых, занятий по хозяйству, у многих наших сельских батюшек не предполагается. Читать иным на селе нечего, потому что в церкви, какая есть скудная библиотека – перечитана, а другим положительно ничего не хочется читать. Написать что-либо, напр., простое поучение к народу, не хочется; да почему-то и некогда. «Лучше спишу», думает. «Все равно: мужик не поймет, а замечательным проповедником не бывать же мне!» И утешая себя такими доводами, некоторые сельские батюшки списывают, да списывают проповедки, выхватывая их со всевозможных источников. – Не станет же, мол, Благочинный доискиваться, откуда списал я»? |
| 1 . Говорящие так совершенно не понимают, ни что такое подвиг и борьба с диаволом (по опыту не знают, конечно, а не понаслышке), ни что такое монашество, ни что значит целомудрие. Целомудрие святых и истинных монахов может в глазах мирских людей показаться крайним развратом, но оно, несомненно, выше всякого плотского мудрования, и человеческой природы, и всего мира; и не мирянам нужно монахов, то есть святых, учить, а наоборот, монахам мирян. «Свет монахов суть ангелы, – говорит величайший из рассудительных святых отцов», – а свет для всех человеков – монашеское житие» 162 . 2 . Люди, достигшие бесстрастия, – а таковы все святые монахи, взявшие с благословения Божьего на себя труд писать об этих вещах, – если пишут, то, понятно, не для собственного удовольствия. Даже светские писатели, отводя этот упрек от себя, говорят, что они пишут для того, чтобы предостеречь общество от заразы. Итак, или сознайтесь, что вы, писатели, находите наслаждение, и притом скверного рода, в изображении действительно развратных сцен, раз святых отцов упрекаете за раскрытие уловок блудного беса как за бесчестное занятие, или признайте за ними право писать об этих вещах, как признаете его за докторами, юристами и, наконец, даже за собой. 3 . Святые не стыдятся говорить, что в свое время были одержимы блудной страстью. Их заслуга в том, что они ее победили. Этой борьбой с демоном блуда и победой над ним достойно – сказать по-нашему, по-грешному, – и похвалиться. Святые же, победив и демона тщеславия, воздают лишь славу Богу, поборовшему диавола в них и за них. Они хотят показать, что может сделать человек при помощи благодати Божией, и тем самым хотят спасти от отчаяния маломощных, желающих спастись и пребыть в целомудрии, небрачными, но терпящих насилие от плоти и диавола. А светские писатели чем могут похвалиться в этом отношении 163 и что могут в своих романах преподать другим против тонких помыслов сего демона? Они этих вопросов не ставят, да им их и не суметь поставить. 4 . Чего же хотят эти обвинители монахов? Чтобы душа человеческая, душа народная гнила заживо от смрадной заразы? И была оставлена гнить? Не сами ли они упрекают как белоручек тех, кто боится «замараться» от рассмотрения подобных вопросов? Христос не среди блудниц ли вращался, не с ними ли разговаривал при всех, не в обществе ли, сидя «в гостях» – следовательно, открыто – принимал услуги от самых «известных» в городе ( Лк. 7,37 и след.)? О, какое окаянное ложное целомудрие и окаменевшее для добродетели сердце! Сами сгнили от разврата и венерических болезней, а упрекают других в нечистой жизни. А все – дело бесов, которые не хотят, чтобы многие получили пользу от этих духовных хирургических инструментов, которыми исторгаются корни сластолюбия и которые можно приобрести даром у опытных врачей, святых отцов-аскетов. |
|
|
