| На основании императорского декрета от 6-го (15-го) сентября 1844 года, Амвросию надлежало ехать прямо в Белую-Криницу и оттуда, не вступая еще в должность, сообщить о себе необходимые сведения губернскому начальству, которое должно было препроводить оные в императорскую канцелярию для наведения о нем надлежащих справок дипломатическим путем. Учредителям иерархии пришлось почувствовать теперь все неудобство для них этого пункта в высочайшем декрете. Особенно опасались они вести дело через губернию, так нерасположенную к ним, основательно предполагая, что здесь, чрез посредство православных епископов, Карловицкого или Черновицкого, могут быть получены об Амвросии точные сведения от самого Константинопольского патриарха и обнаружится, таким образом, противозаконное бегство его из Константинополя. Нашли нужным поэтому миновать губернию, обратиться прямо к испытанным уже благодетелям в самой столице, просить их о исходатайствовании Высочайшего дозволения Амвросию немедленно вступить в должность Белокриницкого митрополита. Итак, решили, что Амвросий с Павлом и Огняновичем поедут прямо в Вену, морским путем и затем по Дунаю. Относительно же отъезда из Константинополя все, и особенно сам Амвросий, были того мнения, что выехать он должен секретным образом, соблюдая всевозможную осторожность, даже под чужим именем, то есть с фальшивым паспортом. Паспорт для Амвросия выправлен был на имя майносского казака-некрасовца 252 . Место на пароходе взято было только до Тульчи, где Амвросий и Павел предположили выйти на берег, чтобы отдохнуть немного у турецких раскольников и при их посредстве выправить для Амвросия уже более правильный паспорт для проезда в Вену. В конце мая, в назначенный для отъезда день, Павел заранее отправился на пароход и ждал там Амвросия, для которого занято было место в каюте второго класса. Амвросий явился туда в сопровождении Огняновича, переряженный в казацкое платье: он был в ужасной тревоге: „аки пленный и трясущийся, – по описанию самого Павла, – и аки бесчувствен положен в ложу за занавесочку, мало отдохнуть и собраться с духом“ 253 . |
| Требовалось немало нравственной силы, чтобы выйти победителем из этой борьбы, не поступиться своим долгом ввиду стольких искушений. Прежде, когда Амвросий был действительным босно-сараевским митрополитом, он не имел недостатка в нравственной силе; но теперь, как мы уже говорили, Амвросий был не тот, что прежде: под влиянием разных огорчений и нужд его характер значительно изменился, и устоять против стольких искушений у него не стало уже силы, когда особенно на стороне искусителей явился его собственный сын. Относительно выгодности белокриницких предложений, он, разумеется, не мог сделать сыну никаких возражений при своих личных отношениях к тогдашнему патриарху, без большого труда сделал он уступку и в том, чтобы оставить Константинополь, не испрашивая патриаршего разрешения: павловы доказательства, что неправильные, антиканонические в отношении к нему действия царьградских властей дают ему законное право прервать с этими властями всякое общение, по-видимому, имели на него немалое также влияние в этом случае 404 . Оставалось одно; и самое главное затруднение – не придется ли ради белокриницкой кафедры изменить православной церкви и православной вере. Но сын доказывал ему, утверждаясь на словах Павла, что о такой измене не может быть и речи, потому что старообрядцы, такие же православные христиане, как и греки, отличаются же от них только обрядами, которые, притом, еще согласнее с древностью, нежели обряды греческой церкви; а дабы во всем этом увериться точнее, он просил отца пригласить самих белокриницких посланников, которые все объяснят ему в подробностях. Амвросий также мало имел понятия о русском расколе, как и его сын; в этой мысли, что, так называемое старообрядчество будто бы ничем существенным не отличается от православия и переход в старообрядческие архиереи будто бы вовсе не потребует отречения от православной церкви, ему блеснула отредная надежда легко устранить и последнее препятствие к принятию предложения, столь выгодного и на сторону которого он склонился уже далеко. |
| Не говоря уже о том, что раскольническая иерархия, получившая начало от Амвросия, не только не содействовала заметно благоустройству внутренней жизни поповщинской общины, а напротив – внесла в неё ряд смут и несогласий, 2627 невольно возбуждавших, по крайней мере, в наиболее искренних из раскольников тяжелое раз- —44— думье относительно новоявленных «иерархов», – самое начало этой иерархии давало слишком много поводов для сомнений на счет её достоинства. При внимательном рассмотрении тех обстоятельств, из каких сложилась и какими сопровождалась история учреждения австрийской иерархии с самого начала и до того момента, когда заботы и хлопоты белокриницких депутатов-иноков (Павла Васильева и Алимпия Милорадова), по-видимому, вполне увенчались присоединением Амвросия и поставлением ему наместника Кирилла, во всём этом обнаруживалась такая сложная сеть интриг, обманов и тому подобного, 2628 что все дело учреждения новой «древлеблагочестивой» иерархии получало весьма мрачную, неблаговидную окраску, и естественно даже у некоторых из близко заинтересованных лиц вызывало вопрос: может ли быть признано добрым дело, устроившееся при помощи таких темных средств? Была и другая сторона дела, способная возбудить сомнение даже в людях с более покладливым нравственным чувством, – это вопрос о законности новоучреждённой иерархии с точки зрения канонов Церкви. Не достаточно было только отыскать епископа, который согласился бы перейти к мнимым последователям древляго благочестия и начать у них действовать в качестве главы и родоначальника новой иерархии, – нужно было, чтобы превращение приходящего якобы от ереси епископа в епископа древлеправославного было совершено правильно и чтобы вообще вся новоучрежденная иерархия была законною, т. е. ни в чём не противною церковным канонам. Между тем, и в этом отношении дело учреждения Белокриницкой иерархии, и в частности самое принятие Амвросия в сущем сане с самого начала оказалось в глазах многих из самих же раскольников делом далеко не «безсумнительным»… |
| Инок Павел в это время был уже болен. Его здоровье, расстроенное и прежними усиленными трудами по учреждению иерархии, давно внушало опасения; окончательно же оно было потрясено возникшими в этой, учрежденной им, иерархии беспорядками и бесчиниями, особенно двумя последними столь позорными для нее событиями – делом Спиридония и делом Софрония. И то и другое было тем тяжелее для Павла, что в них не мог он не признать виноватым и себя самого, видя теперь, как поспешно и опрометчиво поступил, содействуя поставлению в епископы, и притом для России, таких развращенных расколом людей, как Спиридоний и Софроний, тогда как требовалась особая осторожность и разборчивость в избрании первых епископов именно для российских старообрядцев, ради которых, для их облагодетельствования, были предприняты им и все труды по учреждению иерархии. И хотя он писал, что его подвиг уже совершен, „лавры уже пожаты, плоды собраны и кросна снаряжены“, но в виду указанных прискорбных явлений в иерархии приходилось сознаться, что лавры эти значительно поблекли, плоды оказываются горьки и гнилы. Доискиваясь причин тому, он, как разумный человек, казалось, должен бы понят, что источник зла находится в самом его подвиге, в незаконности и лживости самой иерархии, им учрежденной в расколе. Мысль об этом несомненно и против воли возникала в голове Павла; но он всячески отгонял ее, и был слишком самообольщен, продолжая считать себя свыше предназначенным – совершить под покровительством святителя Николы мнимое восстановление „древлеправославной“ иерархии, чтобы мог усумниться в совершенном уже подвиге этого восстановления. Теперь, в это тяжелое время внешних и внутренних тревог, снова и даже гораздо чаще, стали посещать его, во сне и в полудремоте, разные видения, которыми подкреплял он уверенность в мнимой правоте своего дела 619 . Этим видениям не мало способствовало, конечно, и болезненное состояние Павла. Между тем, во время его болезни почти остановились „иерархические“ дела в митрополии, а если что и делалось, то опять не к утешению Павла. |
| Любопытны те мотивы, которые он выставляет в вышеуказанной записке, а равно и в других мнениях, в качестве доводов против признания раскольнической иерархии. Первый из этих мотивов заключается в самой иерархии, – в том обстоятельстве, что она в последнее время разделилась на несколько партий, что в ней находилось в то время «в брожении» несколько «стихий», – а именно: 1) лжеиерархия русская, примыкающая к такой-же австрийской и 2) лжеиерархия русская, отделяющаяся от сей. «При появлении в Московской епархии австрийского лжесвященства, говорит м. Филарет, сперва немногие принимали его, а лучшая и большая часть раскольников отвергали, как незаконное. По времени его влияние распространилось, особенно в селениях, по недостатку лучшего. Теперь, когда открылось провозглашение русской лжеиерархии, независимой от австрийской, некоторые продолжают держаться австрийского священства, некоторые уже отвергают его и принимают чисто русское». Итак, неужели признать, спрашивает он, обе раскольнические иерархии и, если позволительно так изъясниться, две раскольнические церкви? 1100 Но и помимо этого затруднения, кроющегося в характере самой иерархии и в настоящее время, как известно, не только не уничтожившегося, но с еще большим дроблением белокриницкого священства на новые партии даже увеличившегося, – и помимо этого, официальное признание австрийской иерархии, по мнению Московского митрополита, не возможно в интересах православной церкви и государства. И, прежде всего, оно неизбежно породит столь много разных «неудобо разрешимых вопросов и затруднений» административно-практических, что их, по словам м. Филарета, трудно даже и исчислить. Если в одном городе будут две кафедры, два архиерея (и даже более, так как старообрядческих архиереев может быть и не один, как уже и теперь есть), два епархиальные управления, в одном селении два прихода; то «сколько, спрашивает Филарет, случаев к столкновениям и запутанностям. Где будут пределы епархий и приходов»? Но этим практические неудобства от признания австрийской иерархии еще не исчерпываются. |
| Раскольники в то время уже вполне владели искусством разузнавать намерения полиции, ладить с нею и принимать заблаговременно меры к ограждению безопасности преследуемых правительством своих деятелей: поэтому Софроний, который и сам был одним из первых раскольнических искусников этого рода, без труда спасался от учрежденного над ним полицейского надзора 425 . Но тем не менее положение его в России и особенно пребывание в Москве было очень затруднительно. Из Москвы поэтому он предпринимал с большими также предосторожностями поездки в Петербург, в Поволжские губернии, на Дон, на Урал и в другие места к старообрядцам, лично знакомым, или таким, на благосклонность которых мог рассчитывать 426 . Правда, предпринятые против него гонения, от которых он искусно спасался, могли служить даже на пользу и ему и его делу, увеличивая его значение в глазах старообрядцев, как гонимого архипастыря старообрядцев, и способствуя чрез это умножению его паствы, устроению по разным местам приходов из последователей белокриницкой иерархии. Но все же однако, заботясь по преимуществу об охранении своей личной безопасности, Софроний достигал в этом отношении успехом далеко не таких, какие желательны были Павлу и прочим ревнителям новоучрежденной иерархии. В Белую-Криницу приходили слухи и о затруднительном положении Софрония и о малых успехах его в распространении иерархии. Павел особенно жалел об этих неуспехах и, как видно, не чужд был мысли, что вина за них отчасти падает на самого Софрония, который, при всей затруднительности своего положения, мог бы с большей энергией действовать в умножении последователей белокриницкой иерархии. В своих заботах о том, как бы успешнее достигнуть этого распространения иерархии среди российских поповцев, он пришел к мысли, что одного епископа для действования среди старообрядцев всей обширной России крайне недостаточно, что необходимо поставить еще одного, или двух. А так как поставление их в самой митрополии, строго запрещенное австрийским правительством, не безопасно, да и людей годных к произведению в епископы именно для России не имеется, то Павел присудил, что можно поручить самому Софронию избрать на месте и поставить таковых. |
| Надобно полагать, что белокриницкие послы приехали в Москву не ранее половины декабря. Антония, хотя и не имевшего в то время определенного местожительства, им не трудно было отыскать по указанию знакомых старообрядческих деятелей, особенно через самого рогожского конторщика Дмитрия Корнеева. Чрез них же узнали, где находился тогда и Софроний. К нему отправился, согласно наставлению Павла, инок Афанасий, чтобы сначала словесно объявить ему цель своего прибытия, а затем вручить и формальное требование на суд, с приглашением явиться к архиепископу Антонию для более обстоятельного ознакомления, по „Изложению“, с предъявленными против него обвинениями. По всей вероятности, чрез своих сторонников, какие были у него среди подобных ему ревнителей раскола и в Москве и, быть может, в самой митрополии, Софроний имел уже некоторые сведения о том, что предпринято против него белокриницкими властями, равно как о самом прибытии в Москву митрополичьих послов с документами по его делу, и тогда же решил не входить ни в какие сношения ни с этими послами, ни с Антонием, ни с самой митрополией, – окончательно порвать всякие связи с последней и открыть свою особую российскую старообрядческую иерархию. И вот когда Афанасий, вероятно не один, явился на указанное ему место тогдашнего Софрониева жительства, ему ответили, что Софрония там нет и неизвестно, где он находится. Постарались потом митрополичьи послы отыскать Виталия, хотели по крайней мере его потребовать к Антонию для объяснений по касающемуся его делу; но и Виталий, конечно, по наставлению Софрония, не принял их 614 . Белокриницкие послы таким образом потерпели полную неудачу, – вручить Софронию формальное приглашение на суд не имели возможности; равным образом и Антоний не мог исполнить возложенных на него митрополиею поручений по делу Софрония. Обращались ли они к посредству Дмитрия Корнеева, чтобы добиться свидания с Софронием и ознакомить его с присланными из митрополии документами, неизвестно. Между тем Софроний, действительно прервал всякое общение с Белокриницкой митрополией и учредил свою особую старообрядческую иерархию, несравненно высшую Белокриницкой: он произвел некоего Израиля, под именем Иосифа, в сан патриарха Московского и всея России, самого себя и Виталия в митрополиты 615 , а митрополию Белокриницкую и ее ставленника – архиепископа Антония открыто объявил впавшими в ереси, Антония кроме того открыто называл не имеющим даже правильного крещения 616 , почему и всякое общение с ними невозможными. Такими действиями и такою проповедью он успел найти много сторонников среди ревнителей раскола, особенно в восточных губерниях, которые часто посещал 617 , и этим внес большое расстройство и великие смуты в среду новой Белокриницкой иерархии, только-что начинавшей распространяться в России, о чем со всею ясностию свидетельствует дальнейшая ее история. Глава 25 |
| 510 Это общественное избрание Киприана Тимофеева в кандидаты на епископство было впоследствии облечено в форму законного письменного акта, который и помечен тем самым числом, 10-го ноября, когда происходило избрание. В акте этом, имеющем значение собственно письменного свидетельства о достоинстве Киприана на получение епископского звания, исчисляются разные похвальные качества его и заслуги для старообрядчества. Так говорится, что он «… от самых младых своих лет и до настоящего времени вел себя всегда честно, мирно, добродетельно и трезвенно, обихаживал своё домоводство прилежно и честно строил, христиански и благонравно жил, своих трех сынов и трех дочерей в христианском законе воспитал и их к честному житию наставил»; дальше исчисляются его труды в звании церковного настоятеля, где, между прочим, сказано, что липован и детей их он учил «… страху Божию, честности, добродетели и повиновению своему государю и царю» (Это исчисление качеств и подвигов Киприана, с некоторыми сокращениями, как увидим, внесено было в проект ставленной грамоты Кирилла). Акт сей, написанный в два столбца на русском и на немецком языках, препровожден был для засвидетельствования и утверждения в местный мандаториат: «… мы сие на истине основанное свидетельство собственноручными своими подписями подписав, просим и славный камеральный мандаториат, как-то наш доминиум, чтобы таковое подтвердить благоизволил». В «Белокр. арх.» находится черновой список этого документа, писанный Огняновичем, который, вероятно, и составлял и переводил его. В конце рукою Павла приписано: «На подлинном подписались: священноинок Иероним и многие белокриницкой громады старики и прочие жители, а дворник Федор Петров засвидетельствовал с приложением казенной сельской печати. Мандатор г-н Лазинский с приложением думениальной печати все то удостоверил». 511 В «Памятнике происх. дел» сказано, что Киприан Тимофеев «… предварительно изволением г-на митрополита и прочим духовенством на соборе принят в выборе епископа в число трех персон – монастырского настоятеля Геронтия и казначея инока Дорофея, яко тридцатилетний настоятель сельской церкви, коего промысл Божий избрал жребием во епископа» 11). |
| Точных сведений о том, когда беспоповцы здесь поселились, не имеется; но по сохранившемуся у них преданию, предки их пришли сюда из нынешней Бессарабской области еще прежде того времени, как переселились в Буковину придунайские старообрядцы. Несколько беспоповских семейств именно жили в руснацком селении Комаровке, между местечком Староженец и нынешним селением Лукавец: эти семейства и перешли потом на жительство в Климоуцы, когда здесь начали селиться получившие привилегию раскольники поповского согласия, к чему без сомнения побудило их желание наравне с последними воспользоваться дарованными от императора Иосифа правами, которые действительно и были им предоставлены 196 . Несмотря на то, что климоуцкие раскольники беспоповского и поповского согласия жили в ближайшем соседстве и постоянных взаимных сношениях, те и другие «твердо держались своих особенностей в вероучении; в то же время однако особенной религиозной нетерпимости и розни между ними не примечалось, напротив, те и другие не считали за грех взаимное общение в молитве и даже безразлично ходили в беспоповскую и поповскую часовни, равно как не считали недозволительным заводить, между собою родственные связи посредством браков. При браках только принято было, чтобы невеста переходила в то согласие, к которому принадлежит жених, хотя случалось и так, что жена (особенно взятая из поповщинского семейства), по предварительному условию с мужем, оставалась в своем прежнем согласии. Браки и служили одним из самых главных средств к поддержанию взаимной близости между уковинскими поповцами и климоуцкими беспоповцами. У этих последних утвердился даже, игде в беспоповских обществах не встречаемый, странный обычай – совершать браки осредством венчания, для каковой цели они обманным образом залучали к себе наезжавших в елую-криницу беглых попов, или сами ездили к беглым попам в Молдавию 197 . Вообще между буковинскими липованами поповского и беспоповского согласия, несмотря на существенные различия в вероучении, установились с самого начала их совместного жительства в Буковине мирные отношения и, сохранялись постоянно до самого учреждения белокриницкой митрополии, – беспоповцы, как ниже увидим, оказали даже некоторые услуги учредителям митрополии 198 . |
| К нему действительно и решились обратиться. Кирилл написал (точнее подписал) письмо к Аркадию, и в это письмо вложил другое на имя Гончарова, с изложением дела и вложением самого прошения. 29-го сентября пакет со всеми этими письмами благополучно дошел до Аркадия, который немедленно отправился с ним в Журиловку к Осипу Семенову: здесь вместе они читали и обсуживали интересные белокриницкие послания. Мысль призвать Европу к защите старообрядчества от русских притеснений им очень нравилась, потому что совпадала с их собственными мыслями и желаниями, которые таким образом нашли теперь поддержку со стороны самого главы старообрядческой иерархии; но и на этот раз журиловские политики не увлеклись мечтами, показали благоразумие больше, нежели белокриницкие. Как подать прошение, этим они не затруднялись ни мало: оба готовы были ехать и в Рим, и в Париже; но им казалось недостаточным подать прошение только от имени австрийских и турецких старообрядцев, без участия главной силы стврообрядческого мира – старообрядцев русских; считали необходимым, чтоб эти последние, по крайней мере, знали об их намерении и изъявили на то свое согласие, дабы в противном случае не получить серьезных неприятностей, ибо легко может случиться, что русское правительство, недовольное вмешательством Европы в старообрядские дела, еще более усилить свою строгость в отношении к подвластным ему старообрядцам, и тогда эти последние будут иметь полное право сетовать на заграничных, зачем они начали без их ведома такое важное и опасное для них дело. Что же касается самого прошения, присланного из Белой-Криницы, то Аркадию с Гончаровым оно, очевидно, понравилось, и им желательно было, чтоб оно, во всяком случае, сделалось известным в Европе. Это находили и удобным. Припомнили, что как-то, раз Гончаров написал стишонки против покойного государя, и когда показал их в Константинополе своим европейским друзьям, то есть Чайковскому с братией, то они читали его произведение с наслаждением и просили, чтобы позволил напечатать его в газетах, на что, однако, Гончаров не согласился; что же если теперь дать им в руки протест самого Белокриницкого митрополита против притеснений России и Австрии? – с каким восторгом они примут его и как охотно обнародуют! Но и этого Аркадий с Гончаровым не решились сделать без предварительного согласия со стороны самого Кирилла. |
|
|
