| Я осуждал всех, я, наверное даже Бога осуждал, за то, что Он сделал мир не таким, как бы мне хотелось… Господи! Прости мне этот грех, Ты Сам, Господи, не осуди меня! — Бог простит, Алексей! Не клеветал ли на кого? — Конечно клеветал, Господи прости! Ещё как клеветал! Учителям клеветал на родителей, чтоб за невыученные уроки не ругали, родителям на учителей, что те придираются. Клеветал ребятам на девчонок, что те «не девочки», клеветал на завуча, что он с физруком в учительской пьянствует после занятий, клеветал в институте на старосту, что она «стучит» в деканат, на бригадира в колхозе, что нашу выработку себе приписывает, клеветал на работе, клеветал на жену, клеветал, клеветал, клеветал… Какая же я — гадость! Господи, прости меня! — Бог простит, Лёша! Следующее мытарство чревоугодия… — Чрево… что? Прости, отец Флавиан, не понял. — Чревоугодие — угождение чреву, то есть — брюху. Оно бывает в двух формах; гортанобесие — это когда гоняются за вкусовыми ощущениями, и чревобесие — набивание брюха, погоня за насыщением до осоловелости. Сюда же пьянство относится и наркомания. — Грешен! В обеих формах! Наркотой, правда, никогда не баловался, с пьянством тоже проблема — чуть выпью — тошнить начинает, потому не напиваюсь, хотя стопочку дорогого коньячку сосать буду с удовольствием, а, вот с едой! Слаб поесть, люблю в ресторан зайти, разные кухни пробовать, люблю и вкусно и много. Ирка-то у меня хорошо готовила, но я всё равно по гостям наедаться любил. Иной раз так объешься, что аж пьянеешь от еды! Как свинья, честное слово, кажется за жратву родную мать продал бы, вон вчера у Семёна так объелся, чуть не помер… Скотство, конечно… Господи, прости меня! — Бог простит, Алексей! Мытарство лени и праздности. Грешен? — Грешен, батюшка, как ещё грешен! С детства грешен и до сих пор. Уроки всегда делал «из под палки», работу свою на кого-нибудь спихнуть — героизмом считал, только «перестройка» эта заставила шевелиться, а то с голоду помрёшь… Так и сейчас, где можно вместо работы видимость создать, чтоб начальству «втереть» — никогда не упущу! Ирка меня сколько этой ленью шпыняла, а мне — «с гуся вода»! С работы пришёл, живот набил и на «родной» диван у телевизора «смену отрабатывать». |
| Житие его произвело впечатление на заезжего корреспондента, и в каком-то столичном журнале появился небольшой очерк, которому впоследствии суждено было исподволь, незаметно сыграть важную роль в судьбе вздымщика. Когда освободилась должность мастера, дирекция, поразмыслив, остановила свой выбор на журнальном герое. И с этого времени жизнь его пошла по иному пути. Власть может принести пользу только тогда, когда властитель воспринимает ее как служение, то есть — как сплошной долг и безоговорочную ответственность, а если видит прежде всего права, это погибель для него самого и трагедия для подвластных. Новоявленный мастер не выдержал искушения: вздымщики стали страдать от его придирок, издевок… Вдруг он заболел: любая пища вызывала у него такие сильные боли в животе, что он вынужден был совсем отказаться от еды, обессилел, слег. Поговаривали уже о печальном исходе. Позвав одного из вздымщиков, мастер испросил у него прощения и велел передать остальным, что виноват перед ними. Свезли в Москву, обследовали, оказалось, что все не так уж и страшно, однако понадобилось редкое и дорогое лекарство. Внезапно оно обнаружилось у моего приятеля: кто-то по ошибке привез из-за границы это ненужное ему снадобье вместо другого, действительно необходимого. Приняв подаренное лекарство, мастер почувствовал себя столь замечательно, что тут же объелся. А на другой день потребовал выпивки. Вернувшись на работу, смягчился, но ненадолго: к этому времени ушел на пенсию директор участка, и высшее смоляное начальство подняло молодого мастера на новую должность. Тут он набросился на людей с новой, доселе невиданной, силой: теперь страдали не только вздымщики, но и трактористы, шофера, рабочие и даже сторож… Кого-то он уволил, не дав доработать полгода до пенсии; другого, отпустив по официальному заявлению на похороны, обвинил в прогуле, а бумажку сжег; а уж всяких вымогательств было не счесть. Друзья напоминали ему о прошлой болезни, о выздоровлении: люди нецерковные, они тем не менее легко угадывали за этими событиями и наказание, и прощение… |
| То же самое повторилось и на другой день. Старостиха снова поклялась, что никто даже полпальта не получит, пока вор не приползет к ней на коленях и не признает свою вину. Затем в ожидании повинной она опять уселась наверху и ела – ела без конца, не желая ни с кем разговаривать. Кубышка сама много раз подсматривала в замочную скважину и видела, как лакомые гостинцы, посланные мамой Эмиля, один за другим исчезали в широкой пасти старостихи. Но теперь она, видно, испугалась, что Юкке пошел в Каттхульт ябедничать, и наказала Кубышке живым или мертвым немедленно доставить его обратно. – Так что лучше всего пойти сразу, Юкке, – сказала Кубышка. – Эх, дед, ну и дела, – вздохнул Альфред. – Нет счастья тому, кто ходит с сумой! Эмиль не сказал ничего. Он сидел на лавке и только скрежетал зубами. Еще долго после того, как Юкке и Кубышка ушли из дому, он не вставал с места и, видно, что-то обдумывал. Наконец он хватанул кулаком по лавке и воскликнул: – А я знаю, кто закатит пир на весь мир! – Кто? – спросила Ида. Эмиль снова ударил кулаком. – Я! – ответил он. И Эмиль рассказал им о том, что придумал. Он устроит такой пир, что о нем долго будут вспоминать в округе! Пусть все бедняки из Леннебергской богадельни приходят к ним в гости, и точка! – Эмиль, Эмиль, – боязливо спросила Ида, – а это не новая проделка? Альфред тоже побаивался, как бы это не оказалось новой шалостью. Но Эмиль уверял, что никакая это не проделка, а, наоборот, доброе дело. И ангелы на небесах захлопают в ладоши так же громко, как прежде плакали. – Да и мама обрадуется, – добавил Эмиль. – Ну а что скажет папа? – спросила Ида. – Гм, – хмыкнул Эмиль. – Хотя все равно никакая это не проделка. Потом он умолк и снова задумался. – Труднее всего будет вытащить их из этой львиной пещеры, – сказал он. – Пошли, может, там что придумаем! Между тем Командорша уплела все подчистую: колбасу и пальты, ветчину и студень, все шафранные булочки с изюмом и пряники; она вынюхала до последней крошки табак Дурня-Юкке. Теперь она сидела на чердаке мрачнее тучи. Так бывает со всяким, кто совершил подлость и к тому же объелся пальтами. Вниз к беднякам ей спускаться не хотелось, потому что они только вздыхали и осуждающе смотрели на нее, не говоря ни слова. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 63 голоса: 3.7 из 5) XXXIV. Опять эскимо Только наши друзья расселись на своих местах, как к Хоттабычу подошла девушка в белом переднике и с белым лакированным ящиком, висевшим на ремне через плечо. – Эскимо не потребуется? – спросила она и тут же испуганно вскрикнула. Будем справедливы: любой на её месте испугался бы не меньше. В самом деле, какого ответа могла ожидать продавщица эскимо? В лучшем случае: «С удовольствием. Дайте мне, пожалуйста, две порции». В худшем случае: «Нет, знаете ли, лучше не надо». Теперь представьте себе, что старичок в канотье, услышав вежливый вопрос продавщицы, сразу покраснел, как помидор, глаза его налились кровью, весь он как-то нахохлился, угрожающе наклонился вперёд и устрашающим шёпотом произнёс: – А-а-а! Ты хочешь извести меня своим проклятым эскимо! Так нет же, это тебе не удастся, презренная! Мне хватит на всю жизнь тех сорока шести порций, которые я, старый дуралей, съел в цирке и чуть было не отправился к праотцам. Трепещи же, несчастная, ибо я сейчас превращу тебя в безобразную жабу!.. Промолвив это, он встал и уже приподнял над головой свои сухие, морщинистые руки, когда сидевший рядом с ним мальчик с выгоревшими бровями на веснушчатом лице повис на руках старика, испуганно выкрикнув: – Она не виновата, что ты пожадничал и объелся мороженым!.. Сядь, пожалуйста, на место и не делай глупостей! – Слушаю и повинуюсь, – покорно ответил старичок, опустил руки, уселся на своё место и внушительно добавил, обращаясь к перепугавшейся продавщице: – Можешь идти. Я тебя прощаю. Уходи с миром и будь до конца своих дней благодарна сему отроку, ибо он спас тебе жизнь. Девушка так до конца игры и не появлялась в этом проходе. Рекомендуем 2 комментария Самое популярное Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 1239 чел. Всего просмотров 68 млн. Всего записей 2586 Подписка на рассылку поделиться: ©2024 Художественная литература к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: Цвет акцентов Цвет полей Фон подложек Заголовки: Текст: Выравнивание: Сбросить настройки |
| ПОКРОВСКИЙ. Да, это, действительно, как-то странно. Чего только в жизни не бывает! Входят Людмила и Лашкова. ЛАШКОВА. Ой, ну вы же знаете, такая торговля, глаза разбегаются. А мама — и то нужно, и это. ЛЮДМИЛА . Да ладно. Алексей с этим всё равно ещё не пришли. ПОКРОВСКИЙ. С помолвкой вас, Оксана Петровна! Медовый месяц на Канарах собираетесь провести, или попросту, без затей — в Сочах? На правах шафера интересуюсь. ЛАШКОВА (смеётся). Ой, ну что вы такое говорите! ПОКРОВСКИЙ. А что! Чем, как говорится, лукавый не шутит? Может, тут и судьба? Знаете, как в анекдоте: был бы человек хороший. ЛАШКОВА. Ой, ну что вы, мне это совсем не нужно. ПОКРОВСКИЙ . Смотрите, от своего счастья грех отказываться. Пауза. НИЛОВ (Лашковой). Ну как, никто на вас не донёс за банкет после защиты? ЛЮДМИЛА (раздражённо). А тебе-то вообще что здесь нужно? Шёл бы ты отсюда! Нилов выходит. ЛАШКОВА. Зачем вы так! Это же всё-таки муж ваш. ЛЮДМИЛА. Муж... объелся груш... хуже горькой редьки... ЛАШКОВА. Нет, так нельзя. Я бы на вашем месте... ПОКРОВСКИЙ. Ничего, у вас скоро своё такое же место будет. Входит мать Лашковой. МАТЬ . Здравствуйте, кого не видела. ПОКРОВСКИЙ. Милости просим. Располагайтесь. Чувствуйте себя как дома. МАТЬ. Да я чего... ЛЮДМИЛА. Да вы правда не церемоньтесь. У нас ведь всё просто. Отдохните. Я пойду чай поставлю. ПОКРОВСКИЙ. Чай! Такое событие, а она чай! Пошарь там по своим погребам. ЛЮДМИЛА. Обойдёшься. Людмила выходит. ЛАШКОВА (смотря ей вслед). Какие всё-таки хорошие люди. ПОКРОВСКИЙ (матери). Как вас, извините, величать прикажете? МАТЬ. Да все тётей Нюрой кличут. ПОКРОВСКИЙ. Я так не могу. Вы мне имя-отчество. МАТЬ. Анна Алексевна. ПОКРОВСКИЙ. И прекрасно. А я Владислав. Вот и познакомились. Ну что, Анна Алексеевна, как живёте? МАТЬ. Да вашими молитвами как столбами подпираемся. ПОКРОВСКИЙ. Тогда всё в порядке. Подпорки надёжные. А у вас что, и хозяйство есть? МАТЬ. Да чего ж ему не быть? ПОКРОВСКИЙ. И корова какая имеется? Ну и ещё всякие там звери разные? |
| Бродя по завешанным и темным отделениям, я долго еще слышал звук работающих щеток, и только через час или больше после закрытия магазина стали щелкать в дверях замки. Воцарилось глубокое молчание, и я очутился один в огромном лабиринте лавок, галлерей и магазинов. Было очень тихо, — помню, как в одном месте, проходя мимо одного из выходов на Тотенгам-Род, я прислушивался к топанью каблуков проходивших мимо пешеходов. Первым долгом я посетил то отделение, где видел раньше чулки и перчатки. Было темно, и мне чертовски трудно было найти спички, оказавшиеся в маленький конторке для мелочи. Потом надо было добыть свечу. Мне пришлось стаскивать чехлы и обшаривать множество коробок и ящиков; свечи нашлись, наконец, в ящике, на ярлыке которого стояло: «Шерстяные панталоны и шерстяные фуфайки». Я добыл себе башмаки, толстый шарф, пошел в отделение платья, достал широкую куртку, панталоны, пальто и мягкую шляпу, — в роде священнической, с широкими отвернутыми книзу полями, — и начал снова чувствовать себя человеком. Следующая моя мысль была о пище. Наверху я нашел буфет, а в нем холодное мясо и оставшийся в кофейнике кофе, который тут же я и разогрел посредством зажженного мною газа. Вообще, устроился недурно. Потом, бродя по магазину в поисках за постелью (мне пришлось довольствоваться в конце концов кучей стеганых пуховых одеял) я напал на колониальное отделение со множеством шоколаду и фруктов в сахаре, которых я чуть не объелся, и несколькими бутылками бургонского. Рядом было игрушечное отделение, подавшее мне блестящую мысль; там я нашел картонные носы, — игрушечные носы, знаете, — и мне пришли в голову темные очки. Но у «Омниума» нет оптического отделения. Нос мой представлялся до сих пор вопросом крайне затруднительным, и я подумывал уже о краске; но сделанное мною открытие навело меня на мысль о шарике, маске или чем-нибудь в этом роде. Наконец, я заснул на куче пуховых одеял, где было тепло и уютно. Еще ни разу, со времени моего превращения, не было у меня таких приятных мыслей, как теперь, перед сном. |
| Во-первых, этот «выигрыш» перед бесконечностью вечного мрака небытия (если сверхъестественный мир не существует) является ничтожно малым и бессмысленным. Во-вторых, и с этим согласится также и светский или атеистически настроенный человек, сильнее всех на свете тот, кто владеет самим собой, а самая большая на свете победа – победа над собой; т. е. воздержание полезно, а невоздержание вредно, с точки зрения как религиозного, так и атеистического мировоззрения. Жизнь, которая стремится следовать религиозным ценностям и нормам, характеризуется, помимо прочего, самоограничением и воздержанием, и если человек, даже в случае несуществования сверхъестественного мира, старается вести такую жизнь, он как раз не проигрывает, а именно выигрывает. Тот же, кто старается ни в чем себе не отказывать, потому что «живем один раз», как раз проигрывает, а не выигрывает, причем если смотреть на это даже с сугубо светских, нерелигиозных позиций. В данном случае человеку светскому вполне можно задать такой вопрос: разве не будет кому-то лучше, если он, например, не объестся, не напьется пьяным, не залезет в разврат и т. д.? Разве не будет счастливым человек, который не завидует, не обижается, не осуждает, не ревнует, не тщеславится, не гневается, не злится и не ругается? Также и, наоборот, невоздержание, которое и есть «ни в чем себе не отказывать», оборачивается не выигрышем, а проигрышем, т. к. ведет человека к страданиям. Разве хорошо мне, когда я объелся, напился допьяна, залез с головой в разврат и т. д.? Разве могу я быть счастливым, когда завидую, обижаюсь, осуждаю, ревную, тщеславлюсь, гневаюсь, злюсь и ругаюсь? Пари Паскаля указывает на то, что перед нами две «игры», две жизни, где можно сделать две «ставки» – или на существование сверхъестественного мира, или на его несуществование. В первом случае можно выиграть, но нельзя проиграть, во втором случае можно проиграть, но нельзя выиграть. Б. Паскаль как бы говорит нам: «Вы можете сделать любую из этих двух ставок, делайте ваши ставки». Зададим себе вопрос – какую же из этих двух ставок следует выбирать, на что надо ставить, какого мировоззрения придерживаться, из чего исходить в жизни, как жить? Не очевиден ли ответ, что надо выбирать первое, а не второе, т. е. полагать истинным утверждение о существовании сверхъестественного мира, а жить на белом свете несмотря ни на что надо исходя из того, что есть Бог, бессмертная душа и вечная жизнь. |
| – Как это фальшивы? Она искусственно захохотала: – А вот эк! Выхватила колоду да к себе под карсет. – Докуль у меня рюмку-другу не выпьете, дотуль не отдам. Делать нечего. Дорогой гость две-три рюмочки выкушал и и пал на ковер. В графине было усыпаюшшее зелье. Шпионы выскочили из-за ширмов, раздели сонного догола и кошелек нашли. Тело на худой кляче вывезли далеко в лес и хвоснули в овраг, куда из помойных ям вываливают. На холоду под утром Мартын очнулся. Все вспомнил: – О, будь ты проклята, королевнина гостьба! Куда теперь подамся, нагой, без копейки? Како-то лохмотье вырыл, завесился и побрел лесом. Думат: «Плох я сокол, что ворона с места сбила». И видит: яблоки растут белого цвету. – Ах, как пить охота! Сорвал пару и съел. И заболела голова. За лоб схватился, под рукой два волдыря. И поднялись от этих волдырей два рога самосильных. Вот дак приужахнулся бедный парень! Скакал, скакал, обломить рогов не может. Дале заплакал: – Что на меня за беды, что на меня за напасти! Та шкура разорила, пристрамила, разболокла, яблоком объелся, рога явились, как у вепря у дикого. О, задавиться ли, утопиться?! Разве я кому надоел? Уйду от вас навеки, буду жить лучче с хичныма хехенами и со львами. Во слезах пути-дороженьки не видит и наткнулся опять на яблоню. Тут яблочки красненьки, красивы. – Объистись разве да умереть во младых летах?… Сгрыз яблоко, счавкал друго, – головы-то ловко стало. Рукой схватился и рога, как шапочку, сронил. Все тело согрелось, сердце звеселилось и напахнула така молодось, дак Мартын на голове ходить годен. Нас бы с вами на ум, Мартына на дело: этих красных молодильных яблоков нарвал, воротился на старо место, рогатых яблоков натряс, склал за пазуху и побежал из лесу. Дорога в город повела, а Мартынко раздумался: «В эдаких трепках мне там нельзя показаться. В полицу заберут». А по пути деревня, с краю домик небольшой – и старуха кривобока крыльцо пашет. Мартынко так умильно: – Бабушка, дозвольте в ызбу затти обогреться. Не бойтесь этих ремков, меня бродяги ночесь раздели. |
| Господи, Царь Небесный, Утешитель, Дух истины, умилосердись и помилуй меня, грешного раба Твоего, и оправдай, и прости мне, недостойному, все, в чем я согрешил сегодня пред Тобою как человек, и более того — не только как человек, но и хуже скота: добровольные мои грехи и непреднамеренные, сознательные и неосознанные, совершенные с юности и от злого навыка, и те, что от бесстыдства и беспечности. И если именем Твоим клялся или похулил имя Твое в помышлении моем, или кого укорил, или оклеветал кого во гневе моем, или опечалил, или от чего-либо прогневался; или солгал, или не во время спал, или нищего, пришедшего ко мне, презрел; или брата моего опечалил, или возбудил ссору, или кого осудил, или расхвастался, или возгордился, или разгневался; или во время молитвы ум мой увлекся обольщением мира сего, или имел нечистые мысли; или объелся, или опился, или беспричинно смеялся; или злое помыслил, или, увидев чужую красоту, уязвился сердцем; или непристойное говорил, или над грехом брата моего посмеялся — мои согрешения бесчисленны; или к молитве был нерадив, или, еще что-либо сделал злое и забыл, ибо все это и больше этого я совершил. Помилуй меня, Творец мой и Владыка, унылого и недостойного раба Твоего, и прости их мне, и оправдай, и прости меня, как Благой и Человеколюбивый, чтобы я, блудный, грешный и несчастный, с миром лег, уснул, и отдохнул, и поклонюсь, и воспою, и прославлю пречестное имя Твое со Отцем и Единородным Его Сыном, теперь, и всегда, и во веки. Аминь. Вся, елика Ти согреших — все, в чем я согрешил пред Тобой (вся, елика — все, сколько; согреших — я согрешил). Отпусти — освободи от наказания; оправдав, прости долг. Днесь — сегодня. Паче же — и более того. Горее — хуже, горше. Вольныя и невольныя — по своей воле (добровольные) и непреднамеренно совершённые. Ведомыя и неведомыя — сознательные (совершенные сознательно) и неосознанные. Яже — которые. От юности — с юности, с юных лет (а не «по причине юности»). От науки злы — от злого научения. От нагльства — от бесстыдства, дерзости. |
| Детский сад был расположен в сосновом бору, поэтому играть на свежем воздухе, да еще и на лесной полянке было поистине счастьем. Мироша им наслаждался. Детвора знала, что на таких полянках иногда можно найти землянику. Можно найти, если долго искать. Мироша этим и был занят. Он искал землянику. Вот, кажется, и знакомый кустик! Еще вчера здесь была одна вкусная ягодка. – А, вот, увидел! Еще одна! Эх, только не дотянуться никак! Еще! Еще! Мироша стал на коленки и протягивал ручку к заветной ягодке так далеко, как только мог, но ничего не удавалось. Как вдруг – раз! Лапа! И ягодка упала на Мирошину ладошку. Мироша замер. – Лапа, ты чья? – чуть слышно произнес малыш, застыв с земляничкой на ладошке. – Моя. Это я, Бася! – ответил голос, и маленький ежик появился из-за куста. – А я Миёша! – прошептал мальчик, в три года еще правильно не выговаривая собственное имя. – Пасибо, Бася! – поблагодарил он ежика, усевшись на траву. – Нам Оля Геннадиевна сказала, что вы колетесь и вас не трогать! – начал беседу малыш. – Ага! – согласился Бася.– Моя мама тоже говорит, что вас, человеков, нельзя трогать. Потому что вы обидеть можете! Одни тебе пузико пощекочут и отпустят, а другие – колючки выдергивать будут! И мучить сильно-пресильно! А, вообще-то, мы не все колючие – злые! – Я тебя не буду мучить! – пообещал Мироша. – Хочешь, поделюсь? – и он протянул ягодку ежику. – Тебе половинка и мне половинка? – Не, – улыбнулся Бася, – ешь ты! Я уже объелся! Спасибо! Скоро мама будет домой звать. Мироша с наслаждением запустил земляничку в рот. – Человечек, я пошел! – сказал Бася и махнул лапкой на прощанье. – До свидания, Бася! – ответил Мироша. – А ты завтра придешь сюда? Я тебе печеньку принесу. У нас на полдник вкусное печенье дают. Земляничное! Тебе понравится! – А ты про меня никому не скажешь? – задумчиво произнес ежик, неожиданно появившись из-за высокой травы. – Никому-никому! – пообещал Мироша. – Ладно, тогда приду еще! Листочки на кусте зашуршали, и только Басины лапки мелькнули в траве. |
|
|
