| За вызов ваш доставить мне дополнение к сатир, и метеор, также и к разнославянскнм пословицам всеусердно благодарю и прошу о благопоспешном исполнении к довершению моей признательности и вашей благосклонности. Киевский архипастырь мой Благодетель, благословляет меня приступить к изданию, которое, если Бог поможет, намереваюсь разделить на 4 книжки. У меня почти весь труд кончен; требует только приведение в порядок и поправок с дополнениями. После введение должно по моему следовать о форме т. е. о приложении пословиц к словесности, потом о материи; к первой отнесутся источники пословиц и заимствование от восточных греков, римлян и т. д. ко второй антропологические, физические и исторические и т. д. В предисловии скажу искренно, кому чем я обязан. Достопочтеннейший сочлен и благоприятель. За письмо ваше от 2 окт. полученное мною 12 дек., за дополнение и заметки, весьма любопытные, приношу искреннюю вам Благодарность. Грамоту Михайлову внесу в первое заседание общества. Согласен, что, вместо сатирических посл. лучше назвать лично-народными, кои у меня относятся кт, статье исторических: междоусобный – резко, хотя и справедливо. Признаюсь, что многое мне трудно было у вас разобрать, думаю, более по незнанию моему польского и малор. языка, напр., задреинцы? Польские пословицы заимствовал я из Линдева словаря, где мне показалось странным в русск. месяце: ze 10 (?) dniami pozniey, iak sic zaczyna, tak sie konczy, – Rus. Не оставьте меня любезнейший наставник продолжением. Любопытно бы знать пословицы: русак дурак; русский задним умом крепок; русский Бог велик – русские или чужестранные; последнюю летописец влагает в уста Мамаю, Исторические или бытейские поговорки, как-то: беда аки в Родне, у летописцев называются притчами; но мне кажется, скорее можно отнести к притчам иносказание, подобные сделанному боярами на счет бесплодие Соломии, супруги в. к. Василия, о метле, выметавшей последний сорт из государства и пр. Некоторые формулы в старинных грамотах наших сходны с феодальными, напр, в послании от всех владык к Дмитрию Юр.: «А кто будет великому князю друг, тот и тобе друг, а кто будет великому князю недруг, тот и тобе недруг». |
| —183— дишь кого-нибудь», как-то писал он: «еще Гоголь заметил, что мы самая обидчивая нация, а из нас в особенности наше «gens vatum»… «Наше неумение полемизировать, иронизирующая придирчивость, возводимая на степень глубокой критики, неумение, подвести итог своим собственным выводам, неумение отнестись объективно к мнению противника – сущая беда для развития нашей научной мысли. Optima argumenta – lapides, в особенности у богословов наших». Сам А.А. в таких свойствах полемики повинен не был. Свои религиозные и политические взгляды А.А. раскрывал с такою полнотой и определенностью, что мы можем составить себе о них ясное понятие и без труда привести их в надлежащую систему. Исходною точкой этой системы служит мысль, что в религии необходимо различать догмат и богословское мнение. Догмат обязателен для всякого верующего члена церкви, а богословское мнение, если только оно не противоречит догмату, свободно может быть принимаемо или отвергаемо по личному расположению каждого, и его принятие никому в обязанность вменено быть не может. Догматом служит лишь то, что ясно предписано в Слове Божием, во вселенских символах и определениях вселенских соборов и во что веровали всегда, везде и все, т. е. что было и остается общепризнанным вероучением неразделенной вселенской церкви. То, что сверх этого, может составлять лишь частное мнение, отдельных лиц, хотя-бы иногда и принятое целою поместною церковью, но во всяком случае не есть догмат и не имеет вселенски-обязательного значения. Прилагая этот критерий к старокатоличеству, А.А. находит, что вероучение старокатоликов необходимо признать согласным с догматами вселенской церкви. Как на существенные догматические заблуждения старокатоликов обыкновенно указывают на их нежелание отказаться от господствующего на западе учения об исхождении Св. Духа и от Сына (Filioque) и на непризнание ими в учении об евхаристии принятого у нас термина «пресуществление» (transsubstantiatio). А.А. доказывает, что ни то ни другое не составляет уклонения от догматического учения вселенской неразделенной церкви. Старокатолики исключили из |
| Объяснив непреложность решений Высшего существа, именем которого, говорит он, – он переходит к оправданию себя перед Валаком, и заявляет, что он не властен ничего изменить в словах своих (ст. 20). Стихи 21–24 заключают в себе самое пророчество о Израиле. В стихе 21 замечают, что слова бедствие и несчастие суть те же самые выражения, который встречаются в псалмах 9, ст. 28-й и пс. 89, ст. 80-й (Мы заметим, что слова эти передаются разно в разных переводах, так слова текста Чисел XXIII, 21, в Библ. Общ. Просвещ. между евреями переведены «не видно нечестия в Иакове и суетного в Израиле». В нашем Псалтыре Пс. 9 , ст. 28 те же слова переданы мучение и пагуба; у раввина Пумпянского беда и пагуба; пс. 89, ст. 10; у нас труд и болезнь, у Пумп. суета и горе). Вместе взятые они знаменуют, что нет греха и обыкновенного его последствия горя, среди Израиля, так как часто грех на языке Святого Писания называется и безумием (срав. напр. 2 Царств XIII 12). «Трубный царский звук у Израиля» знаменует присутствие посреди народа Царя его, т. е. самого Господа. Пока нет в среде его нечестия: «Иегова Бог его с ним». В стихе 22-м, поясняя язычникам окружающим его прошедшее Израиля, Валаам употребляет для них более понятное название божества Елогим: Елогим вывел их из Египта «быстрота единорога у него (у Израиля)». Слово Реем переводимое всеми почти переводами словом единорог, на основании авторитета LXX, которые переводили его словом монокерос, тоже самое, которое переведено словом буйвол (переводится также: дикий бык, весьма свирепое животное) в стихе 17-м XXXIII гл. Второз. причем невозможно ошибаться в этом последнем значении, так как оба рога буйвола, или быка символизируют двойную силу Ефрема и Манассии, вышедших из одной главы Иосифа. Поэтому кажется и здесь правильнее было бы читать быстрота дикого быка у него. (В Пятикнижии, изданном Общ. распростр. просв, между евреями с перев. на русский язык (1875) и в Числах XXIII, 22 и во Второз. XXXIII, 17 слово реем передано в обоих случаях словом буйвол) Что это не был носорога, как полагали некоторые, доказывается Исаии XXXIV, 7 где реемим (буйволы в нашем переводе) предназначаются в жертву Господу; стало быть принадлежат к чистым животным (ср. Лeb. XI, 3 26). Мы держимся значения, которое придавали слову реем Арнольд Буут, Шультенс, Гаррис и др. (см. Хоутона, Houghton), видевшие в этом слове название дикого быка (Urus), известного своею силою, свирепостью и быстротою бега (чего нельзя сказать о медленном буйволе). |
| А таки одва не татарка ли его, Симеон, родила, – там ведь татар тех много. Да плюнем на него! Кто его ни родил... сын он диаволь, отцу своему сатане работает, и обедни ему по воле его строит, над просвирою тою молитву батьку тому своему говорит пред переносом тем. Знаешь, любимой дар среди обедни-то счинит, да кого жалует любит, тех и причащает им соверша обедню. Да и маслом мажет причастников своей скверне, прибегших к его милости. Сам государь трудится святитель: как лишиться такой святыни! Да так-то мир от мажет и сквернит! Да такая беда: кого помажет, тот и изменится умом. Явно омрачает. Или антидором тем накормит, так и пошел по нем» (VIII, 34). Чародей, знает шептание сатане, обедни ему служит, кудесит над просфорой и маслом, чтобы кудесить над народом православным, а главное – быть может – рожден от татарки. В дополнение к этому в послании к Ионе говорилось о Никоне: «отец у него черемисин, а мать русалка, Минка да Манька» (88, I, 749). Таким образом оказывалось, что и отец у Никона был «бусорман»: ужели всего этого мало, чтобы задуматься над вопросом, не антихрист ли он, Никон? – Человеку, в воображении которого имя патриарха Никона создавало страшилище, и это страшилище давило его кошмаром, и не во сне, а наяву, и притом давно уже не первый год, – такому человеку все эти вопросы, все подобные недоумения казались важными и были для него неизбежны. Он с жадностью читал каждую строку о Никоне, отыскивая в ней то, чего, по-видимому, отыскать совсем было нельзя, верил при этом всякой нелепице, и все потому, что страшился антихриста. Подобным образом могли производить смущение и другие пустозерские писания. Поп Лазарь, изображая «еже сотворися от летописнаго врага» – Никона, которого он иначе называл «нечистым зверем», давал понять, что на Никоне исполнилось апостольское слово о человеке беззакония. «Открыется человек греха, – приводил он пророчество из послания к солунянам, – сын погибели, превозносяйся над всякаго глаголемаго бога или чтилища: не рече – на Бога, но – на глаголемаго бога, еже есть царя» (IV, 273). |
| В летописи помещены тут же слова Владимира, в которых он оправдывает поведение свое относительно брата: «Не я, говорит он, начал избивать братию, но он, я пришел на него, побоявшись такой же участи». Блуд велел отвечать Владимиру, что он будет всем сердцем помогать ему. Летописец старается сложить всю вину на Блуда. По его рассказу, Блуд стал обманывать Ярополка, беспрестанно ссылаясь с Владимиром, советуя ему приступать к городу, а сам придумывал, как бы убить Ярополка; но посредством граждан нельзя было убить его. Тогда Блуд замыслил погубить князя лестью: он не пускал его на вылазки из города и говорил: «Киевляне ссылаются с Владимиром, зовут его на приступ, обещаются предать тебя ему; побеги лучше за город». Ярополк послушался, выбежал из Киева и затворился в городе Родне, на устье реки Рси. Владимир вошел в Киев и осадил Ярополка в Родне, где сделался большой голод, так что надолго осталась пословица: «Беда, как в Родне». Тогда Блуд начал говорить Ярополку: «Видишь, сколько войска у брата твоего? Нам их не перебороть, мирись с братом». Ярополк согласился и на это, а Блуд послал сказать Владимиру: «Твое желание сбылось: приведу к тебе Ярополка, а ты распорядись, как бы убить его». Владимир, получивши весть, вышел на отцовский теремный двор и сел тут с дружиною, а Блуд начал посылать Ярополка: «Ступай к брату и скажи ему: что мне дашь, то и возьму». Ярополк пошел, хотя один из дружины, именем Варяжко, говорил ему: «Не ходи, князь, убьют тебя; беги лучше к печенегам и приведи от них войско». Но Ярополк не послушал его, пошел к Владимиру и как стал входить в двери, то два варяга прокололи его мечами, а Блуд затворил двери и не дал своим идти за ним. Так был убит Ярополк. Варяжко, видя, что князь убит, бежал с двора к печенегам и много раз приходил с ними на Владимира, так что тот едва успел перезвать его к себе, поклявшись не делать ему никакого зла. Следовательно, из начальной киевской летописи оказывается, что Владимир был одолжен своею победою, во-первых, тому, что Ярополк не имел достаточно войска, чтобы стать против него в чистом поле: во-вторых, измене Блуда, который, стращая князя вероломством киевлян, не пускал его на вылазки и потом уговорил совершенно оставить Киев. |
| И оказалось ясно, какого рода созданье человек: мудр, умен и толков он бывыет во всем, что касается других, а не себя. Какими осмотрительными, твердыми советами снабдит он в трудных случаях жизни! «Экая расторопная голова!» кричит толпа: «Какой неколебимый характер!» А нанесись на эту расторопную голову какая-нибудь беда, и доведись ему самому быть поставлену в трудные случаи жизни, куды делся характер, весь растерялся неколебимый муж, и вышел из него жалкой трусишка, ничтожный, слабый ребенок, или, просто, фетюк, как называет Ноздрев. «Но это, однако ж, несообразно! это несогласно ни с чем! это невозможно, чтобы чиновники так могли сами напугать себя, создать такой вздор, так отдалиться от истины, когда даже ребенку видно, в чем дело!» Так скажут многие читатели и укорят автора в несообразностях или назовут бедных чиновников дураками, потому что щедр человек на слово дурак и готов прислужиться им двадцать раз на день своему ближнему. Довольно из десяти сторон иметь одну глупую, чтобы быть признану дураком мимо девяти других хороших. Читателям легко судить, глядя из своего покойного угла и верхушки, откуда открыт весь горизонт на всё, что делается внизу, где человеку виден только близкий предмет. И во всемирной летописи человечества много есть целых столетий, которые, казалось бы, вычеркнул и уничтожил как ненужные. Много совершилось в мире заблуждений, которых бы, казалось, теперь не сделал и ребенок. Какие искривленные, глухие, узкие, непроходимые, заносящие далеко в сторону дороги избирало человечество, стремясь достигнуть вечной истины, тогда как перед ним весь был открыт прямой путь, подобный пути, ведущему к великолепной храмине, назначенной царю в чертоги! Всех других путей шире и роскошнее он, озаренный солнцем и освещенный всю ночь огнями; но мимо его, в глухой темноте, текли люди. И сколько раз, уже наведенные нисходившим с небес смыслом, они и тут умели отшатнуться и сбиться в сторону, умели среди бела дня попасть вновь в непроходимые захолустья, умели напустить вновь слепой туман друг другу в очи и, влачась вслед за болотными огнями, умели-таки добраться до пропасти, чтобы потом с ужасом спросить друг друга: «Где выход, где дорога?» Видит теперь всё ясно текущее поколение, дивится заблужденьям, смеется над неразумием своих предков, не зря, что небесным огнем исчерчена сия летопись, что кричит в ней каждая буква, что отвсюду устремлен пронзительный перст, на него же, на него, на текущее поколение; но смеется текущее поколение и самонадеянно, гордо начинает ряд новых заблуждений, над которыми также потом посмеются потомки. |
| Сделавшись киевским князем, с помощию тех же норманнов-варягов, Владимир показал некоторым образом первый пример единовластного порядка и был единым владетелем всей Руси; и Новгород, уже порабощенный, как видно, прежде, теперь привязан был к Киеву. Древнее первостепенное значение его потерялось: он сделался пригородом; в его положении все отзывалось порабощением; даже крещение, если верить сказанию, записанному в иоакимовской летописи, совершилось с насилием. Сын Владимира Ярослав, хотя получил в удел Новгород, зависимый от Киева, непокорный отцу, шел однако ж по следам его и также опирался на чужеземцев-норманов. Эти пособники княжеского самовластия стали распоряжаться так произвольно, что, наконец, пробудили уснувшие силы древней свободы. Перебили варягов. Ярослав отомстил за них: завлек обманом зачинщиков заговора и перебил их. Но вслед за тем услышал, что ему грозит беда из Киева. Святополк киевский умертвил его братьев и ему грозил тем же. Киев был за Святополка. Князь, сидевший в Новгороде, должен был поневоле соединить свои личные интересы с местными интересами Новгорода; Ярослав должен был избавиться от Святополка, Новгород от власти Киева. Взаимные нужды сблизили их. Новгородцы простили ему коварное избиение своих мужей. Дело устроилось наилучшим образом. Новгородцы посадили на киевском столе своего князя, посрамили гордость киевлян, называвших их презрительно своими плотниками; а Ярослав возвратил им древнюю самостоятельную свободу и признал восстановление прав народного собрания для избирания себе князя по желанию. Ярослав дал Новгороду льготную грамоту. Она не дошла до нас; но можно наверное видеть, в чем состояла она. На это указывают и последующая история Новгорода, и последующие грамоты, которые были обыкновенно снимками одна с другой, с некоторыми изменениями, вынуждаемыми текущими обстоятельствами. Эпоха Ярослава осталась в памяти народной в течение столетий началом их свободы. И другие русские земли вспоминали, что новгородцы освобождены были прадедами князей. |
| «Повесть временных лет», описывая ставшими легендарными пиры Владимира Красное Солнышко, один из которых, в честь крупной победы над печенегами, длился аж восемь дней, упоминает дружинный ропот на одном из таких мероприятий. «Силовики» правителя оказались недовольными деревянными ложками, захотев вместо них серебряные. «Услышав это, Владимир повелел сковать для дружины серебряные ложки, сказав так: - Серебром и золотом не найду себе дружины, а с дружиною добуду и серебро и золото, как дед мой и отец мой доискались с дружиною золота и серебра» . Академик С.Ф. Платонов объяснял причину такого рода отношений между князем и обособленной военной корпорацией - дружиной, следующим образом: «Такой взгляд на дружину, как на нечто неподкупное, стоящее к князю в отношениях нравственного порядка, проходит через всю летопись. Дружина в древней Руси пользовалась большим влиянием на дела; она требовала, чтобы князь без нее ничего не предпринимал, и когда один молодой киевский князь решил поход, не посоветовавшись с ней, она отказала ему в помощи, а без нее не пошли с ним и союзники князя. Солидарность князя с дружиною вытекала из самых реальных жизненных условий, хотя и не определялась никаким законом. Дружина скрывалась за княжеским авторитетом, но она поддерживала его; князь с большой дружиной был силен, с малой – слаб» . Вернемся к нашей былине. Князь Владимир, а надо сказать, что в тот момент, когда он повстречал калик, он ехал на охоту, позвал странников к себе домой «хлеба-соли исть да меда с пивом пить». И это тоже знак высокого внимания и уважения, пригласить к себе домой в свое отсутствие. Так можно сделать, если хорошо знаешь людей и не ожидаешь от них неприятностей. Но беда пришла откуда не ждали, угощавшая странников княгиня Апраксия, ночью постаралась искусить одного из паломников, Михайло Михайловича. Получив категорический отказ, разгневавшись, соблазнительница воспользовалась богатырским сном калики и зашила в его котомку княжескую «братынечку серебряну». Из этой небольшой братины князь пил со своими близкими друзьями. |
| Не только Скрефсруд, но и все собрание более молодых санталов хранило молчание, пока Колеан, который был, по всей видимости, старейшиной, разворачивал свой рассказ, сметавший пыль с древних устных сантальских преданий. Давным-давно, говорил Колеан, Такур Джиу – Бог Истинный – создал первого человека – Харама и первую женщину – Айо и поселил их на далеком западе Индии, в местности под названием Хайхири-Пайпири. Там существо по имени Лита подвергло их искушению сварить рисовую брагу. Потом Лита соблазнила их вылить часть браги на землю, как бы в дань Сатане. От того, что осталось, Харам и Айо опьянели и заснули. Проснувшись, они обнаружили, что сознают свою наготу, и почувствовали стыд. Скрефсруд не успевал изумляться библейским параллелям в истории Колеана. Но рассказ продолжался. Айо родила Хараму семь сыновей и семь дочерей, которые, переженившись, основали семь семей. Семьи эти переселились в место, называемое Крой Каман, где вскоре совершенно развратились. Такур Джиу призывал людей вернуться к нему, но они не послушались. Тогда он укрыл «святую пару» в пещере горы Харата (заметьте схожесть названия с библейским Араратом) и уничтожил всех остальных в потопе. Позже потомки «святой пары» размножились и переселились на равнину, называвшуюся Сасан Беда («горчичное поле»). И там Такур Джиу разделил их на множество народов. Одна из ветвей человечества (назовем ее протосанталы) сначала переселилась в землю Джарпи, а затем продолжала двигаться на восток «сквозь леса и леса», пока им не преградили путь высокие горы. В отчаянии они искали проход, но все тропинки были непроходимы, по крайней мере для их женщин и детей. Не так уж отличаясь в этом от сынов Израиля в Синае, люди в путешествии совсем обессилели. В те дни, – объяснял Колеан, – будучи потомками святой пары, «протосанталы» еще считали Такур Джиу истинным Богом. Но, оказавшись перед лицом такого испытания, они утратили веру в него и сделали первый шаг к поклонению духам. «Духи этих великих гор преградили нам путь, – решили они. |
| История Грузии – это история непрерывных воин. Кажется, что пергаментные листы грузинской летописи, написаны тушью из пепла от пожарищ, разведенного слезами, и киноварью из крови, собранной на поле битв. Первым, кто объявил войну сыновьям Таргамоса, был Нимврод. Он дал две клятвы: построить башню, вершина которой касалась бы небес, и покорить Кавказ, куда, как в неприступную крепость, скрылись восемь братьев – сыновей Таргамоса. Но башня осталась недостроенной, а Кавказ – не покоренным. Вавилонский тиран захотел встать одной ногой на Арарат, а другой – на Эльбрус; он собирался привести в Вавилон сыновей Таргамоса, закованных в цепи, но назад привезли его окровавленный труп. Вавилонская башня упала под собственной тяжестью, а Нимврод погиб от стрелы, пронзившей медные латы на его груди. Другой завоеватель – Кир 127 , сломавший ворота Вавилона, хотел сделать то, что не удалось Нимвроду: он пошел по его следам на Север, чтобы набросить ловчую сеть на горы Кавказа, как пленяют тигра, и вырубить на скалах надписи о своей победе, но погиб в лабиринте ущелий и гор. Отрубленную голову второго завоевателя мира подняла за волосы как трофей, царица кавказских племен перед своим войском. Пока потомки Таргамоса были едины, Кавказ оставался непобедимым. Если из многих шелковых нитей сплести одну вервь, то, как бы не был силен воин, он не сможет разорвать ее своими руками. Но наступило время, когда распалось это единство – разорвалась вервь, связывающая народы Кавказа, и завоеватель мог рвать нити одну за другой. Вавилонян сменили ассирийцы. Предания говорят о походах Семирамиды 128 на Кавказ. На страницах летописей Грузии появляются имена новых завоевателей: скифов, мидийцев, греков. Они проходят через сцену истории, чтобы дать место другим; за одной волной, откатывающейся от берега, набегает другая волна. С каждым столетием испытания, которым подвергалась страна, становятся все более тяжелымы. В VII столетии внезапно пришла беда с Востока, как смерч из пустыни: арабские войска, сломив сопротивление Византии и Персии, вторглись в Грузию, которая осталась одна лицом к лицу с огромным Халифатом, который превосходил по своей величине Римскую империю времен счастливого Августа 129 , а его полководцы своими походами затмили славу победоносного Траяна 130 . |
|
|
